Встречать вождя побед летят твои дружины. Старик, счастливый век забыв Екатерины, Взирает на тебя с безмолвною слезой. Ты наш, о русский царь! оставь же шлем стальной, И грозный меч войны, и щит-ограду нашу; Излей пред Янусом священну мира чашу, И, брани сокрушив могущею рукой, Вселенну осени желанной тишиной!.. И придут времена спокойствия златые, Покроет шлемы ржа, и стрелы каленые, В колчанах скрытые, забудут свой полет; Счастливый селянин, не зная бурных бед, По нивам повлечет плуг, миром изощренный; Суда, летучие, торговлей окриленны, Кормами рассекут свободный океан, И юные сыны воинственных славян Спокойной праздности с досадой предадутся, И молча некогда вкруг старца соберутся, Преклонят жадный слух, и ветхим костылем И стан, и ратный строй, и дальний бор с холмом На прахе начертит он медленно пред ними, Словами истины, свободными, простыми, Им славу прошлых лет в рассказах оживит И доброго царя в слезах благословит.
      1815
      НАПОЛЕОН
      Чудесный жребий совершился: Угас великий человек. В неволе мрачной закатился Наполеона грозный век. Исчез властитель осужденный. Могучий баловень побед, И для изгнанника вселенной Уже потомство настает.
      О ты, чьей памятью кровавой Мир долго, долго будет полн, Приосенен твоею славой, Почий среди пустынных волн. Великолепная могила!.. Над урной, где твой прах лежит, Народов ненависть почила И луч бессмертия горит.
      Давно ль орлы твои летали Над обесславленной землей? Давно ли царства упадали При громах силы роковой? Послушны воле своенравной, Бедой шумели знамена, И налагал ярем державный Ты на земные племена?
      Когда надеждой озаренный От рабства пробудился мир, И галл десницей разъяренной Низвергнул ветхий свой кумир; Когда на площади мятежной Во прахе царский труп лежал, И день великий, неизбежный Свободы яркий день вставал,
      Тогда в волненье бурь народных Предвидя чудный свой удел, В его надеждах благородных Ты человечество презрел. В свое погибельное счастье Ты дерзкой веровал душой, Тебя пленяло самовластье Разочарованной красой.
      И обновленного народа Ты буйность юную смирил, Новорожденная свобода, Вдруг онемев, лишилась сил; Среди рабов до упоенья Ты жажду власти утолил, Помчал к боям их ополченья, Их цепи лаврами обвил.
      И Франция, добыча славы, Плененный устремила взор, Забыв надежды величавы, На свой блистательный позор. Ты вел мечи на пир обильный? Все пало с шумом пред тобой: Европа гибла; сон могильный Носился над ее главой.
      И се, в величии постыдном Ступил на грудь ее колосс. Тильзит... (при звуке сем обидном Теперь не побледнеет росс) Тильзит надменного героя Последней славою венчал, Но скучный мир, но хлад покоя Счастливца душу волновал.
      Надменный! кто тебя подвигнул? Кто обуял твой дивный ум? Как сердца русских не постипнул Ты с высоты отважных дум? Великодушного пожара Не предузнав, уж ты мечтал, Что мира вновь мы ждем, как дара; Но поздно русских разгадал...
      Россия, бранная царица, Воспомни древние права! Померкни, солнце Австерлица! Пылай, великая Москва! Настали времена другие. Исчезни, краткий наш позор! Благослови Москву, Россия! Война по гроб-наш договор!
      Оцепенелыми руками Схватив железный свой венец, Он бездну видит пред очами, Он гибнет, гибнет наконец, Бежат Европы ополченья! Окровавленные снега Провозгласили их паденье, И тает с ними след врага.
      И все, как буря, закипело; Европа свой расторгла плен; Во след тирану полетело, Как гром, проклятие племен. И длань народной Немезиды Подъяту видит великан: И до последней все обиды Отплачены тебе, тиран!
      Искуплены его стяжанья И зло воинственных чудес Тоскою душного изгнанья Под сенью чуждою небес. И знойный остров заточенья Полнощный парус посетит, И путник слово примиренья На оном камне начертит,
      Где, устремив на волны очи, Изгнанник помнил звук мечей, И льдистый ужас полуночи, И небо Франции своей; Где иногда, в своей пустыне Забыв войну, потомство, трон, Один, один о милом сыне В унынье горьком думал он.
      Да будет омрачен позором Тот малодушный, кто в сей день Безумным возмутит укором Его развенчанную тень! Хвала!.. Он русскому народу Высокий жребий указал И миру вечную свободу Из мрака ссылки завещал.
      1821
      ВОСПОМИНАНИЯ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ
      Воспоминаньями смущенный, Исполнен сладкою тоской, Сады прекрасные, под сумрак ваш священный Вхожу с поникшею главой. Тот отрок Библии, безумный расточитель, До капли истощив раскаянья фиал, Увидев наконец родимую обитель, Главой поник и зарыдал.
      В пылу восторгов скоротечных, В бесплодном вихре суеты, О, много расточил сокровищ я сердечных За недоступные мечты, И долго я блуждал, и часто, утомленный, Раскаяньем горя, предчувствуя беды, Я думал о тебе, предел благословенный, Воображал сии сады.
      Воображал сей день счастливый, Когда средь вас возник лицей, И слышу наших игр я снова шум игривый И вижу вновь семью друзей. Вновь нежным отроком, то пылким, то ленивым Мечтанья смутные в груди моей тая, Скитаясь по лугам, по рощам молчаливым, Поэтом забываюсь я.
      И въявь я вижу пред собою Дней прошлых гордые следы. Еще исполнены великою женою, Ее любимые сады Стоят населены чертогами, вратами, Столпами, башнями, кумирами богов, И славой мраморной, и медными хвалами Екатерининских орлов.
      Садятся призраки героев У посвященных им столпов, Глядите: вот герой, стеснитель ратных строев, Перун кагульских берегов. Вот, вот могучий вождь полунощного флага, Пред кем морей пожар и плавал и летал. Вот верный брат его, герой Архипелага, Вот наваринский Ганнибал.
      Среди святых воспоминаний Я с детских лет здесь возрастал, А глухо между тем поток народной брани Уж бесновался и роптал. Отчизну обняла кровавая забота, Россия двинулась, я мимо нас волной Шли тучи конные, брадатая пехота, И пушек медных светлый строй. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . На юных ратников взирали, Ловили брани дальний звук, И детские лета и ..... проклинали И узы строгие наук. И многих не пришло. При звуке песней новых Почили славные в полях Бородина, На кульмских высотах, в лесах Литвы суровых, Вблизи Монмартра ........
      1829
      ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН Отрывки из романа
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
      Но вот уж близко. Перед ними Уж белокаменной Москвы, Как жар, крестами золотыми Горят старинные главы. Ах, братцы! как я был доволен, Когда церквей и колоколен, Садов, чертогов полукруг Открылся предо мною вдруг! Как часто в горестной разлуке, В моей блуждающей судьбе, Москва, я думал о тебе! Москва... Как много в этом звуке Для сердца русского слилось! Как много в нем отозвалось!
      Вот, окружен своей дубравой, Петровский замок. Мрачно он Недавнею гордится славой. Напрасно ждал Наполеон, Последним счастьем упоенный, Москвы коленопреклоненной С ключами старого Кремля: Нет, не пошла Москва моя К нему с повинной головою. Не праздник, не приемный дар, Она готовила пожар Нетерпеливому герою. Отселе, в думу погружен, Глядел на грозный пламень он.
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
      Властитель слабый и лукавый, Плешивый щеголь, враг труда, Нечаянно пригретый славой, Над нами царствовал тогда. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Его мы очень смирным знали, Когда не наши повара Орла двуглавого щипали У Банапартова шатра. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Гроза двенадцатого года Настала-кто тут нам помог? Остервенение народа, Барклай, зима иль русский бог? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Но бог помог-стал ропот ниже, И скоро силою вещей Мы очутилися в Париже, А русский царь главой царей.
      1827-1830
      КЛЕВЕТНИКАМ РОССИИ
      О чем шумите вы, народные витии? Зачем анафемой грозите вы России? Что возмутило вас? волнения Литвы? Оставьте: это спор славян между собою, Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою, Вопрос, которого не разрешите вы.
      Уже давно между собою Враждуют эти племена; Не раз клонилась под грозою То их, то наша сторона. Кто устоит в неравном споре: Кичливый лях иль верный росс? Славянские ль ручьи сольются в русском море? Оно ль иссякнет? вот вопрос.
      Оставьте нас: вы не читали Сии кровавые скрижали; Вам непонятна, вам чужда Сия семейная вражда; Для вас безмолвны Кремль и Прага; Бессмысленно прельщает вас Борьбы отчаянной отвага И ненавидите вы нас...
      За что ж? ответствуйте: за то ли, Что на развалинах пылающей Москвы Мы не признали наглой воли Того, под кем дрожали вы? За то ль, что в бездну повалили Мы тяготеющий над царствами кумир И нашей кровью искупили Европы вольность, честь и мир?
      Вы грозны на словах-попробуйте на деле! Иль старый богатырь, покойный на постеле, Не в силах завинтить свой измаильский штык? Иль русского царя уже бессильно слово? Иль нам с Европой спорить ново? Иль русский от побед отвык? Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды, От финских хладных скал до пламенной Колхиды, От потрясенного Кремля До стен недвижного Китая, Стальной щетиною сверкая, Не встанет русская земля?.. Так высылайте ж нам, витии, Своих озлобленных сынов: Есть место им в полях России, Среди нечуждых им гробов.
      1831
      * * *
      Перед гробницею святой Стою с поникшею главой... Все спит кругом; одни лампады Во мраке храма золотят Столпов гранитные громады И их знамен нависший ряд.
      Под ними спит сей властелин, Сей идол северных дружин, Маститый страж страны державной, Смиритель всех ее врагов, Сей остальной из стаи славной Екатерининских орлов.
      В твоем гробу восторг живет! Он русский глас нам издает; Он нам твердит о той године, Когда народной веры глас Воззвал к святой твоей седине: "Иди, спасай!" Ты встал - и спас...
      Внемли ж и днесь наш верный глас, Встань и спасай царя и нас, О старец грозный! На мгновенье Явись у двери гробовой, Явись, вдохни восторг и рвенье Полкам, оставленным тобой!
      Явись и дланию своей Нам укажи в толпе вождей, Кто твой наследник, твой избранный! Но храм-в молчанье погружен, И тих твоей могилы бранной Невозмутимый, вечный сон...
      1831
      ПОЛКОВОДЕЦ
      У русского царя в чертогах есть палата: Она не золотом, не бархатом богата; Не в ней алмаз венца хранится за стеклом; Но сверху донизу, во всю длину, кругом, Своею кистию свободной и широкой Ее разрисовал художник быстроокой. Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадонн, Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен, Ни плясок, ни охот,- а все плащи, да шпаги, Да лица, полные воинственной отваги. Толпою тесною художник поместил Сюда начальников народных наших сил, Покрытых славою чудесного похода И вечной памятью двенадцатого года. Нередко медленно меж ими я брожу И на знакомые их образы гляжу, И, мнится, слышу их воинственные клики. Из них уж многих нет; другие, коих лики Еще так молоды на ярком полотне, Уже состарились и никнут в тишине Главою лавровой... Но в сей толпе суровой Один меня влечет всех больше. С думой новой Всегда остановлюсь пред ним - и не свожу С него моих очей. Чем долее гляжу, Тем более томим я грустию тяжелой. Он писан во весь рост. Чело, как череп голый, Высоко лоснится, и, мнится, залегла Там грусть великая. Кругом-густая мгла; За ним-военный стан. Спокойный и угрюмый, Он, кажется, глядит с презрительною думой. Свою ли точно мысль художник обнажил, Когда он таковым его изобразил, Или невольное то было вдохновенье, Но Доу дал ему такое выраженье.
      О вождь несчастливый! Суров был жребий твой: Все в жертву ты принес земле тебе чужой. Непроницаемый для взгляда черни дикой, В молчанье шел один ты с мыслию великой, И, в имени твоем звук чуждый невзлюбя, Своими криками преследуя тебя, Народ, таинственно спасаемый тобою, Ругался над твоей священной сединою. И тот, чей острый ум тебя и постигал, В угоду им тебя лукаво порицал... И долго, укреплен могущим убежденьем, Ты был неколебим пред общим заблужденьем; И на полупути был должен наконец Безмолвно уступить и лавровый венец, И власть, и замысел, обдуманный глубоко, И в полковых рядах сокрыться одиноко. Там, устарелый вождь, как ратник молодой, Свинца веселый свист заслышавший впервой, Бросался ты в огонь, ища желанной смерти, Вотще! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . О люди! жалкий род, достойный слез и смеха! Жрецы минутного, поклонники успеха! Как часто мимо вас проходит человек, Над кем ругается слепой и буйный век, Но чей высокий лик в грядущем поколенье Поэта приведет в восторг и в умиленье!
      1835
      * * *
      Была пора: наш праздник молодой Сиял, шумел и розами венчался, И с песнями бокалов звон мешался, И тесною сидели мы толпой. Тогда, душой беспечные невежды, Мы жили все и легче и смелей, Мы пили все за здравие надежды И юности и всех ее затей.
      Теперь не то: разгульный праздник наш С приходом лет, как мы, перебесился, Он присмирел, утих, остепенился, Стал глуше звон его заздравных чаш; Меж нами речь не так игриво льется, Просторнее, грустнее мы сидим, И реже смех средь песен раздается, И чаще мы вздыхаем и молчим.
      Всему пора: уж двадцать пятый раз Мы празднуем Лицея день заветный. Прошли года чредою незаметной, И как они переменили нас! Недаром-нет!-промчалась четверть века! Не сетуйте: таков судьбы закон; Вращается весь мир вкруг человека, Ужель один недвижим будет он?
      Припомните, о други, с той поры, Когда наш круг судьбы соединили, Чему, чему свидетели мы были! Игралища таинственной игры, Металися смущенные народы; И высились и падали цари; И кровь людей то славы, то свободы, То гордости багрила алтари.
      Вы помните: когда возник Лицей, Как царь для нас открыл чертог царицын, И мы пришли. И встретил нас Куницын Приветствием меж царственных гостей. Тогда гроза двенадцатого года Еще спала. Еще Наполеон Не испытал великого народа Еще грозил и колебался он.
      Вы помните: текла за ратью рать, Со старшими мы братьями прощались И в сень наук с досадой возвращались, Завидуя тому, кто умирать Шел мимо нас... и племена сразились, Русь обняла кичливого врага, И заревом московским озарились Его полкам готовые снега.
      Вы помните, как наш Агамемнон Из пленного Парижа к нам примчался, Какой восторг тогда пред ним раздался! Как был велик, как был прекрасен он, Народов друг, спаситель их свободы! Вы помните-как оживились вдруг Сии сады, сии живые воды, Где проводил он славный свой досуг.
      И нет его-и Русь оставил он, Взнесенну им над миром изумленным, И на скале изгнанником забвенным, Всему чужой, угас Наполеон. И новый царь, суровый и могучий, На рубеже Европы бодро стал, И над землей сошлися новы тучи, И ураган их...
      1836
      Н. М. ЯЗЫКОВ
      Д. В. ДАВЫДОВУ
      Жизни баловень счастливый, Два венка ты заслужил; Знать, Суворов справедливо Грудь тебе перекрестил! Не ошибся он в дитяти: Вырос ты - и полетел, Полон всякой благодати, Под знамена русской рати, Горд, и радостен, и смел.
      Грудь твоя горит звездами: Ты геройски добыл их В жарких схватках со врагами, В ратоборствах роковых; Воин смлада знаменитый, Ты еще под шведом был, И на финские граниты Твой скакун звучнокопытый Блеск и топот возносил.
      Жизни бурно-величавой Полюбил ты шум и труд: Ты ходил с войной кровавой На Дунай, на Буг и Прут. Но тогда лишь собиралась Прямо русская война; Многогромная скоплялась Вдалеке-и к нам примчалась Разрушительно-грозна.
      Чу! труба продребезжала! Русь! тебе надменный зов! Вспомяни ж, как ты встречала Все нашествия врагов! Созови из стран далеких Ты своих богатырей, Со степей, с равнин широких, С рек великих, с гор высоких, От осьми твоих морей!
      Пламень в небо упирая, Лют пожар Москвы ревет; Златоглавая, святая, Ты ли гибнешь? Русь, вперед! Громче буря истребленья, Крепче смелый ей отпор! Это жертвенник спасенья, Это пламень очищенья, Это фениксов костер!
      Где же вы, незванны гости, Сильны славой и числом? Снег засыпал ваши кости! Вам почетный был прием! Упилися, еле живы, Вы в московских теремах, Тяжелы домой пошли вы, Безобразно полегли вы На холодных пустырях!
      Вы отведать русской силы Шли в Москву: за делом шли! Иль не стало на могилы Вам отеческой земли? Много в этот год кровавый, В эту смертную борьбу, У врагов ты отнял славы, Ты, боец чернокудрявый, С белым локоном на лбу!
      Удальцов твоих налетом Ты, их честь, пример и вождь, По лесам и по болотам, Днем и ночью, в вихрь и дождь, Сквозь огни и дым пожара Мчал врагам, с твоей толпой, Вездесущ, как божья кара, Страх нежданного удара И нещадный, дикий бой!
      Лучезарна слава эта, И конца не будет ей; Но такие ж многи лета И поэзии твоей: Не умрет твой стих могучий, Достопамятно-живой, Упоительный, кипучий, И воинственно-летучий, И разгульно-удалой.
      Ныне ты на лоне мира: И любовь и тишину Нам поет златая лира, Гордо певшая войну. И как прежде громогласен Был ее воинский лад, Так и ныне свеж и ясен, Так и ныне он прекрасен, Полный неги и прохлад.
      Август 1835
      П. А. КАТЕНИН
      ИНВАЛИД ГОРЕВ БЫЛЬ (Отрывок)
      Тысяча восемьсот четвертого года Рекрут брали по всей Руси. Бонапарте, Брезгая консульством, молвил: "Я - император". Сытая бунтами Франция иго надела; Слабым соседям не спорить: признали с поклоном; Сильные ж с гневом отвергли, злое предвидя.
      Англия, враг коренной, поднялась кораблями, Цезарь-ратью на суше; царь православный К ним пристал, и с той поры началася На десять лет война: великие сечи, Сходки насмерть безвестных друг другу народов, Смены царств и владык, гульбы по столицам С юга на север, с востока на запад; от моря Бурным приливом к Москве и отливом к Парижу.
      Вдоволь стоило денег, и крови, и плача Всем, покуда Бог виновника скорбей, Свергнув с престола, по смерть не запер в неволю. Видели мы чудеса; с трудом им поверят Внуки. В начале никто их не чаял; но просто Воинов новых, взамен отставных и умерших Двух с пятисот, по всей Руси набирали. Волости Спасской крестьянин Макар Еремеев, Горев по прозвищу, младший в семье из трех братьев, В город губернский свезен. В присутствие: годен! "Лоб!" Забрили. Пошел он на царскую службу, Биться с врагом. Поплакал он на прощанье. Есть и о чем: жена у него молодая, Сын по девятому году, парень отменный, Умный, красавец, весь в матушку Мавру Петровну.
      Вот на нее поглядеть, так сам надорвешься: Словно вдова безмужняя, голосом вопит, Слезы ручьем! А сколько слов причитает Ласковых-мужу, колючих-себе с сиротою! Вспомнить невмочь, а где пересказывать? Деверь, В сани ее посадив, увез уж насильно.
      Горев с другими пошел в свой полк гренадерский. В полгода там обучился приемам ружейным, Шагу, заряду, пальбе, глазам, поворотам, Словом, всему, что знает исправный служивый. В пору как раз. Полкам поход за границу. Спешно в Австрию звали на выручку русских. Всем не вдруг поспеть. Кругом на передних Враг налег. Пробились штыками навстречу Братьи, идущей к ним с отцом-государем. Стали лицом к лицу противники в битву: Тут цветки созрели в ягоды волчьи, Тут легло людей, что в жатву колосьев, Кровь лилась, что брага на свадебном пире.
      Горев сражался, покуда ноги держали: Рана в плече от осколка гранаты; другая Пулей в ляжку; пикой в левую руку Третья; в голову саблей-четвертая; с нею Замертво пал. Разъезд неприятельский утром Поднял, а лекарь вылечил. Пленных погнали Всех во Францию. Минул год с половиной; Мир заключили, вечный, до будущей ссоры. С миром размен; и многих оттоль восвояси Русских услали. Забыли о бедном Макаре!
      Беден всяк вдали от родины милой; Горек хлеб, кисло вино на чужбине: Век живи, не услышишь русского слова! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Наполеон меж тем взять новое царство Вздумал: Гишпанию алчному надо вдобавок! С сыном король не ладил. "Милости просим В гости!-сказал Бонапарте.-Соседнее дело, Мир". Те спроста приехали; он их, лукавый, В ссылку обоих за стражей; и землю с народом, Брата, как куклу, им в короли, и присвоил, Ладно бы все, да лиха беда: не даются! Силой бери! И, полк за полком, через горы Рать повалила, всякое племя земное. С прочими вечные слуги французов - поляки. С ними наши, кто был в полону. И Макару Велено вновь под ружье, под ранец в полпуда: Бейся насмерть, а не за матушку Русь, а уж бог весть За что! На смех играет судьба человеком!
      Люто стал за святыню народ богомольный: С ядом, не только с мечом. И даром что Горев, Истый наш брат христианин, не грешен в кощунстве, Не драл икон, не сквернил церковных сосудов, Даже других унимал, не бояся насмешки, Все бы плохо попасть чернецам либо черни.
      В том и зло, что правый вравне с виноватым Гибнет в смуте войны и горячек мятежных: Где разбирать? Господь на том свете рассудит! Но бог милостив был и вывел Макара Жива-здорова, немногих в числе, как пришельцев Дочиста смел с земли своей полуостров.
      В то же время другую войну на противном Света краю завел губитель; и войска Столько с ним, что в месяц двадцать пять тысяч Тратить мог: его ж окаянное слово! Шли к Москве напролом, и дорого стоил Каждый шаг на Руси, но вождь не жалеет: Много в запасе! Пусть лягут на приступах тьмами, Две под Смоленском, четыре в полях москворецких, Лишь бы нам величаться в Кремле златоверхом.
      Бог попустил, на кару гордыни. Кутузов, Вечная память ему, сшепнулся с морозом; Выбрал крепкое место, так, чтобы мимо Взад ни вперед ступить нельзя супостату; Выждал, и стал вымораживать, словно хозяин Из дому вон тараканов. Недруги в драку: Нет удачи! Погреться?-Заперты двери. Съесть бы!-Падерой конской лакомись вволю. Бегство пошло; тут меч, и голод, и холод Все против них: живые шатались как тени; Мертвыми путь усеян: на версту сотня!
      Вождь ускакал восвояси за новою ратью; Наша вперед, а немцы к ней приставали: Первый-преемник Фридриха; после и цесарь; Там и все. Числом встречались уж равным; Либо, как в Кульме, малым великое дело Делалось, к диву военных, к спасенью мирных. Царь хвалил, чужие сказали спасибо: Лестно было назваться воином русским.
      Бедный Макар! где ты был? что делал? Он жадно Слушал вести, носимые шумной молвою; Скрыть бы хотели, но шило в мешке не таится. Рейн перешли, во Франции русские. Сильно Сердце забилось у Горева; птицей из клетки Рвется в стан земляков: "Не стыд ли, не грех ли Здесь злодею служить? Палит он из пушек В наших, а я за него ружье заряжаю! Надо бежать; лишь ноги становятся хилы, Бок от раны болит и ломит к ненастью. Ну! да с богом: авось дойду". И сберется.
      После раздумье возьмет: "С ума ли я спятил? Сто ли верст пути? Нет!-тысяча будет. Схватят, воротят, судом расстреляют, как труса: Английских пуль испугался-де; русское имя Втянут в поклеп; а там одному мне не много Сделать: Гореву взять Париж не под силу! Волей разве служу не по долгу присяги? Рад бы в Сибирский, да в рай грехи не пускают".
      Он бы решился; но не было воли господней, Новый искус судивший долготерпенью, Пятую рану, в ногу пониже колена, Меткий Ростбиф хватил его под Тулузой. Кончилась тут и война. Бонапарте на остров Эльбу уплыл, а новый король из Бурбонов, Умный старик и русским давно благодарный, Всех велел отыскать, снабдить и отправить В родину: так возвратился Горев в Россию. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      1835
      Ф. И. ТЮТЧЕВ
      НЕМАН
      Ты ль это, Неман величавый? Твоя ль струя передо мной? Ты, столько лет, с такою славой. России верный часовой?.. Один лишь раз, по воле бога, Ты супостата к ней впустил И целость русского порога Ты тем навеки утвердил...
      Ты помнишь ли былое, Неман? Тот день годины роковой, Когда стоял он над тобой, Он сам-могучий южный демон, И ты, как ныне, протекал, Шумя под вражьими мостами, И он струю твою ласкал Своими чудными очами?..
      Победно шли его полки, Знамена весело шумели, На солнце искрились штыки, Мосты под пушками гремели И с высоты, как некий бог, Казалось, он парил над ними И двигал всем и все стерег Очами чудными своими...
      Лишь одного он не видал... Не видел он, воитель дивный, Что там, на стороне противной, Стоял Другой-стоял и ждал... И мимо проходила рать Все грозно-боевые лица, И неизбежная Десница Клала на них свою печать...
      И так победно шли полки, Знамена гордо развевались, Струились молнией штыки, И барабаны заливались... Несметно было их число И в этом бесконечном строе Едва ль десятое чело Клеймо минуло роковое...
      1853
      А. Н. МАЙКОВ
      СКАЗАНИЕ О 1812 ГОДЕ
      Ветер гонит от востока С воем снежные метели... Дикой песнью злая вьюга Заливается в пустыне... По безлюдному простору, Без ночлега, без привала, Точно сонм теней, проходят Славной армии остатки, Егеря и гренадеры, Кто окутан дамской шалью, Кто церковною завесой, То в сугробах снежных вязнут, То скользят, вразброд взбираясь На подъем оледенелый... Где пройдут - по всей дороге Пушки брошены, лафеты; Снег заносит трупы коней, И людей, и колымаги, Нагруженные добычей Из святых московских храмов... Посреди разбитой рати Едет вождь ее, привыкший К торжествам лишь да победам... В пошевнях на жалких клячах, Едет той же он дорогой, Где прошел еще недавно Полный гордости и славы, К той загадочной столице С золотыми куполами, Где, казалось, совершится В полном блеске чудный жребий Повелителя вселенной, Сокрушителя империй... Где ж вы, пышные мечтанья!
      Гордый замысел!.. Надежды И глубокие расчеты Прахом стали, и упорно Ищет он всему разгадки, Где и в чем его ошибка? Все напрасно!.. И поник он, и, в дремоте, Видит, как в приемном зале Незадолго до похода В Тюльери стоит он, гневный; Венценосцев всей Европы Перед ним послы: все внемлют С трепетом его угрозам... Лишь один стоит посланник, Не клонив покорно взгляда; С затаенною улыбкой... И, вспыливши, император: "Князь, вы видите,-воскликнул, Мне никто во всей Европе Не дерзает поперечить: Император ваш-на что же Он надеется, на что же?" "Государь!- в ответ посланник. Взять в расчет вы позабыли, Что за русским государем Русский весь стоит народ!" Он тогда расхохотался, А теперь-теперь он вздрогнул... И глядит: утихла вьюга, На морозном небе звезды, А кругом на горизонте Всюду зарева пожаров...
      Вспомнил он дворец Петровский, Где бояр он ждал с поклоном И ключами от столицы... Вспомнил он пустынный город, Вдруг со всех сторон объятый Морем пламени... А мира Мира нет!.. И днем, и ночью Неустанная погоня Вслед за ним врагов незримых... Справа, слева-их мильоны Там, в лесах... "Так вот что значит Весь народ!.."
      И безнадежно Вдаль он взоры устремляет: Что-то грозное таится Там, за синими лесами, В необъятной этой дали...
      М. Ю. ЛЕРМОНТОВ
      ПОЛЕ БОРОДИНА
      1
      Всю ночь у пушек пролежали Мы без палаток, без огней, Штыки вострили да шептали Молитву родины своей. Шумелабуря до рассвета; Я, голову подняв с лафета, Товарищу сказал: "Брат, слушай песню непогоды: Она дика, как песнь свободы". Но, вспоминая прежни годы, Товарищ не слыхал.
      2
      Пробили зорю барабаны, Восток туманный побелел, И от врагов удар нежданный На батарею прилетел. И вождь сказал перед полками: "Ребята, не Москва ль за нами? Умремте ж под Москвой, Как наши братья умирали". И мы погибнуть обещали, И клятву верности сдержали Мы в бородинский бой.
      3
      Что Чесма, Рымник и Полтава? Я, вопомня, леденею весь, Там души волновала слава, Отчаяние было здесь. Безмолвно мы ряды сомкнули, Гром грянул, завизжали пули, Перекрестился я. Мой пал товарищ, кровь лилася, Душа от мщения тряслася, И пуля смерти понеслася Из моего ружья.
      4
      Марш, марш! пошли вперед, и боле Уж я не помню ничего. Шесть раз мы уступали поле Врагу и брали у него. Носились знамена, как тени, Я спорил о могильной сени, В дыму огонь блестел, На пушки конница летала, Рука бойцов колоть устала, И ядрам пролетать мешала Гора кровавых тел.
      5
      Живые с мертвыми сравнялись, И ночь холодная пришла, И тех, которые остались, Густою тьмою развела. И батареи замолчали, И барабаны застучали, Противник отступил; Но день достался нам дороже! В душе сказав: помилуй боже! На труп застывший, как на ложе, Я голову склонил.
      6
      И крепко, крепко наши спали Отчизны в роковую ночь. Мои товарищи, вы пали! Но этим не могли помочь. Однако же в преданьях славы Все громче Рымника, Полтавы Гремит Бородино. Скорей обманет глас пророчий, Скорей небес погаснут очи, Чем в памяти сынов полночи Изгладится оно.
      1830-1831
      ДВА ВЕЛИКАНА
      В шапке золота литого Старый русский великан Поджидал к себе другого Из далеких чуждых стран.
      За горами, за долами Уж гремел об нем рассказ, И помериться главами Захотелось им хоть раз.
      И пришел с грозой военной Трехнедельный удалец, И рукою дерзновенной Хвать за вражеский венец.
      Но улыбкой роковою Русский витязь отвечал: Посмотрел - тряхнул главою. Ахнул дерзкий-и упал!
      Но упал он в дальнем море На неведомый гранит, Там, где буря на просторе Над пучиною шумит.
      1832
      БОРОДИНО
      - Скажи-ка, дядя, ведь не даром Москва, спаленная пожаром, Французу отдана? Ведь были ж схватки боевые, Да, говорят, еще какие! Недаром помнит вся Россия Про день Бородина!
      - Да, были люди в наше время, Не то, что нынешнее племя: Богатыри - не вы! Плохая им досталась доля: Немногие вернулись с поля... Не будь на то господня воля, Не отдали б Москвы!
      Мы долго молча отступали, Досадно было, боя ждали, Ворчали старики: "Что ж мы? на зимние квартиры? Не смеют, что ли, командиры Чужие изорвать мундиры О русские штыки?"
      И вот нашли большое поле: Есть разгуляться где на воле! Построили редут. У наших ушки на макушке! Чуть утро осветило пушки И леса синие верхушки Французы тут как тут.
      Забил снаряд я в пушку туго И думал: угощу я друга! Постой-ка, брат мусью! Что тут хитрить, пожалуй к бою; Уж мы пойдем ломить стеною, Уж постоим мы головою За родину свою!
      Два дня мы были в перестрелке. Что толку в этакой безделке? Мы ждали третий день. Повсюду стали слышны речи: "Пора добраться до картечи!" И вот на поле грозной сечи Ночная пала тень.
      Прилег вздремнуть я у лафета, И слышно было до рассвета, Как ликовал француз. Но тих был наш бивак открытый: Кто кивер чистил весь избитый, Кто штык точил, ворча сердито, Кусая длинный ус.
      И только небо засветилось, Все шумно вдруг зашевелилось, Сверкнул за строем строй. Полковник наш рожден был хватом: Слуга царю, отец солдатам... Да, жаль его: сражен булатом, Он спит в земле сырой.
      И молвил он, сверкнув очами: "Ребята! не Москва ль за нами? Умремте ж под Москвой, Как наши братья умирали!" И умереть мы обещали, И клятву верности сдержали Мы в Бородинский бой.
      Ну ж был денек! Сквозь дым летучий Французы двинулись, как тучи, И все на наш редут. Уланы с пестрыми значками, Драгуны с конскими хвостами, Все промелькнули перед нами, Все побывали тут.