* * *

С наступлением темноты туристы потекли на кладбище рекой. Вспышки фотоаппаратов сверкали, как молнии во время грозы, видеокамеры жужжали, как шершни.

Толпы собираются у наиболее причудливо украшенных могил. Туристы держат наготове кладбищенские наборы – букетик бархатцев, свечку, кусочек ладана и бутылочку мескаля. Под руководством опытного гида им разрешается украсить одно из надгробий. Родственники покойного несколько смущенно стоят в сторонке и доброжелательно улыбаются.

Бабетту и Флориана охватывает паника. Потерянно бродят они по кладбищу, чувствуя себя особенно одинокими. Их мертвые совсем не здесь, они далеко в Германии. Флориан начинает так тосковать по Альфреду, что тошнота подступает у него к горлу. Он опускается на вытоптанную траву, его тут же окружают дети и клянчат у него пару песо. Они ставят несколько свечек на одну из могил и, хихикая, утверждают, что здесь похоронен их дедушка. «Один песо, – скулят они, – один песо ради Хэллуина!»

Бабетта дает им монетки, и они с победными криками убегают. Она садится на траву рядом с Флорианом. Но он ее не замечает, слишком погружен в свои мысли. «Что я, черт возьми, здесь делаю? – думает она. – Что я от всего этого балагана ждала?»

По кладбищу разливается густой запах благовоний. Семейства раскладывают еду: закуска, жареная курица с шоколадным соусом, бутылки мескаля. Повсюду продается сахарная вата. Включаются магнитофоны. Маленькие ансамбли мариачи – ma-riachi – играют музыку на заказ на отдельных могилах. Молодежь расслабляется, старики все больше серьезнеют: сидят, погруженные в думы, на складных стульчиках, неподвижные в пламени свечи, а музыка играет все громче. Ветер сплетает мелодии из разных уголков кладбища в пестрый ковер звуков. Дети в костюмах Дракулы, Смерти и черта играют в догонялки, какой-то парнишка, сидя верхом на надгробном камне, занят электронной игрой, девочка лет трех выкладывает на могиле узор из лепестков бархатцев. Грудной младенец в обтягивающем костюмчике скелета, с белыми костяшками, нарисованными на черном фоне, качается на коленях у деда, его старший брат палит из игрушечного пистолета, над ними простирает руки статуя Христа, которому кто-то вложил в пальцы букетик бархатцев.

Вдруг звучит туш, и на кладбище появляется ряженый субъект на тощей лошаденке, к животу его привязана белобрысая кукла. Рядом с лошадью идет мужчина, переодетый женщиной, и несет на голове чашу с фруктами. Они разыгрывают немой диалог: «женщина» пронзительными жестами умоляет всадника пощадить ее любовь. Дети и взрослые спешат, чтобы увидеть диковинное зрелище. Становится тихо-тихо. Вдруг один из оркестров мариачи резко заводит свою мелодию, и все как безумные бросаются в пляс.

Некто в костюме монстра, с красной гривой, не спрашивая согласия, увлекает Бабетту в самую гущу танцующих. Она хватает за руку Флориана, тот вынужден последовать за ней. Их подхватывает толпа и несет по кладбищу. Бутылка мескаля пошла по кругу. Флориан поначалу еще вытирает губы рукавом, но алкоголь жжет его изнутри огнем, распаляет тело и чувства. Он протягивает руку: еще, еще глоток! И гори синим пламенем проклятые воспоминания! Дотла!

Из-за одного надгробия выскакивает Фидель Кастро в полном обмундировании и пускает по Бабетте и Флориану очередь из автомата. Бабетта кричит в ужасе, Флориан хохочет. Тут Фидель, не снимая неподвижной резиновой маски, ухватывает Флориана за руку и тянет за собой – это худенький, молоденький мексиканец с крепким задом, Флориан сразу заметил его. Фидель кладет ему руки на плечи и притягивает к себе. Флориана обдает жаром изнутри, как будто у него поднялась температура. Два года уже он не встречался с мужчиной. Невероятно. Словами не опишешь! Он чувствует, что лицо у него все мокрое. Горячие слезы или холодный пот? Чувства порхают как бабочки, вьются в воздухе, и не поймать их. Только нацелишься, а она уже улетела.

За кладбищенской стеной с криком качаются на качелях-лодочке дети. Взлетая то в одну сторону, то в другую, они появляются над стеной, как видение с того света, а потом опять пропадают.

Фидель Кастро увлекает Флориана в глубину кладбища. Еще раз оборачивается Флориан в поисках Бабетты, но ее уже не видно. Все ближе подпускает его к себе мексиканец. Запах дешевенького одеколона, резиновая маска, смуглая кожа на шее. Флориану хочется поцеловать его в эту шею, прямо сейчас, но парень тянет его дальше, туда, где среди могил собралась компания молодежи. Здесь играют два ансамбля – духовой и мариачи. Быстрые бешеные ритмы сменяются медленной, щемящей музыкой, которая берет за сердце. Под сумасшедший гром труб молодые люди беспорядочно и самозабвенно выбрасывают в стороны руки и ноги, а потом медленно танцуют парами под музыку мариачи. Флориан цепляется за Фиделя в медленном танце, как утопающий, и тем развязнее двигается в дикой пляске под громовые звуки труб.

Никто здесь не счастлив, никто не радуется. Это понятно. Здесь царит отчаяние, тупая упрямая тоска. Боль проступает все яснее, наползает то жестко, неуклонно, то медленно и тягуче, в зависимости от музыки.

Да, именно так оно и есть: таков и его, Флориана, траур, и его тоска. Эта тоска коверкает лица, меняет их облик, но ни на минуту не отпускает. Здесь берут свою тоску, как быка за рога, здесь нет необходимости ее скрывать, потому что она, якобы, неприлична, здесь тоска не делает тоскующих изгоями.

– Моя сестра, – говорит Фидель по-испански, – умерла в прошлом году. Двадцать восемь лет.

– Мой друг, – поняв его, пытается ответить по-испански же Флориан, – умер два года назад.

Понял ли его Фидель, нет ли, но он протягивает руку и с участием гладит иностранца по щеке, а потом обнимает его и прижимает к своей камуфляжной униформе, да так крепко, что у того перехватывает дыхание.

«Пусть все так и остается, – мечтает Флориан. – Не двигайся, обнимай меня и дальше, пока я не расскажу тебе все об Альфреде, все, что знаю о нем. Оставь все как есть, чтобы я ничего не боялся, и сам оставайся, какой есть». Но музыка снова меняется, опять бешено ревут трубы, опять Фидель отталкивает его от себя, и оба скачут и топают, трясут друг друга, дергаются как безумные, как звери, попавшие в ловушку. Как будто такая пляска поможет стряхнуть с себя боль.

Бабетта поздно вечером возвращается домой одна. Она словно потеряла верного пса, а поводок все еще в руке. Где теперь ее песик? Львы скушали, пока она глядела в другую сторону, упал в пропасть между скал, пропал навсегда? Да нет, ей известно, кто его проглотил – не львы и не бездна, а мужчина, мексиканский паренек. Она давно ждала этого. И теперь опять осталась совсем одна.

Мертвые сидят кружком на ее кровати. Пошли вон! Уйдите! Оставьте меня одну! Оставьте меня в покое! Убирайтесь отсюда! Они закидывают ногу на ногу и пялятся на нее пустыми черными глазницами. Она включает телевизор в поисках Дональда Дака, он однажды ее уже успокоил. Но сегодня по всем каналам – только новости со всей Мексики: кто, где и как празднует День всех усопших. В Кампече косточки почивших достают в этот день из деревянного ящика, чистят, украшают, иногда даже надевают на череп маленький паричок и в глазницы вставляют цветы. А когда праздник проходит, останки снова на целый год убирают в ящик. В Патсуокаро украшенные лодки отправляются на кладбище, расположенное на маленьком острове. В Мехико на рыночной площади стоит гигантский ofrenda, алтарь для поминовения, а в городских клубах устраивают дискотеки, посвященные Дню мертвых.

Бабетта видит, как танцуют парами женщины в блестящих мини-юбках и мужчины с иссиня-черными волосами. Чем бы заняться, что бы предпринять… Развлечения ради она делает пару кругов по комнате, проходит от кровати к окну и обратно. Мертвые смеются: зря стараешься. И ребра у них жутковато постукивают друг о друга.

В тоске бежит она в сад. Трава под луной отливает ядовитым зеленым оттенком. Попугай выкрикивает имя хозяйки. Но Марии нет, она на кладбище, как и все остальные. В пансионе темно, пусто и тихо, как в склепе.

Дверь в хозяйкино бюро заперта, но дверь на кухню открыта. В холодильнике стоит блюдо с соусом моле, острым и сладким. Бабетта опускает туда палец и слизывает шоколад. Ее обдает холодом из холодильника, и ей становится зябко, как в Германии. Через кухню она пробирается в офис хозяйки. Телефон. Пальцы набирают номер Томаса. Гудок похож на пароходный, будто судно трубит в тумане. Там, на другом конце земли, звонит телефон. Но никто не отвечает.

Она принимает две таблетки снотворного и проваливается в сон, как в снег. Холодно. Через ее сон шествует снеговик в черном бюстгальтере. Это она там, под снегом, потому что это ее бюстгальтер, ее любимый, из черных кружев, она его узнала. Стоил, надо сказать, немало.

– Где же сеньор? – спрашивает утром Мария.

Бабетта улыбается.

– Спит, – отвечает она. На самом деле сеньор вообще не приходил ночью домой.

Туристы за столиками выглядят утомленными. Прошедшая ночь порядочно всех измотала, они даже осунулись. Сегодня нужно сходить на кладбище еще раз, но ненадолго, и сразу домой, в гостиную, на диван, – все, слава богу, мы в безопасности. Жизнь и смерть теперь будут сражаться только на экране, а не внутри тебя. Такого поединка никто ведь не выдержит!

– По-моему, это уж слишком, – по-английски произносит дама в голубом костюме, – вам так не кажется?

– Это уж слишком, – шепотом повторяет Бабетта. Она придвигает к себе тарелку и распеленывает из кукурузных листьев острые кусочки мяса тамалес, как куколку из платья. Кукуруза. Кукурузное поле. Томас. Томас, шепчет она. И имя исчезает в мексиканском воздухе, как мыльный пузырь, как будто она придумала его.

Она покупает сувениры. Для кого только? Для коллег в издательстве? Нужны ли им маленькие гипсовые скелеты: секретарши с безглазыми мертвыми лицами, монахини и невесты, женщины в бикини, музыканты и бизнесмены с мобильными телефонами? А вот этого надо купить Томасу – скелетик врача в белом халате со стетоскопом вокруг костлявой шейки. С осторожной улыбкой он возьмет у нее из рук эту маленькую фигурку и поставит на книжную полку, где она скоро покроется пылью и станет еще мертвее. И никто не станет больше подсмеиваться над этим скелетом, никто не станет выкрикивать: «Ах, а покойничек-то какой хорошенький!»

На Ськало продавец воздушных шаров тащит свой товар за собой, споря с ветром, будто тянет упряжку упрямых волов. Ветер намел на площади причудливые рисунки из песка. Это от песчаных черепов, конечно, откуда же еще? Бабетте хочется, как девчонке, пронестись по ним, растоптать, расшвырять в разные стороны песок мертвых голов.

А еще ей хочется в Мюнхене, сразу по приезде, самой слепить из песка мертвую голову с пустыми глазницами, а потом набить их черной, как смоль, землей. Из разных уголков детской площадки к ней сползутся дети с разноцветными совочками и будут помогать: просеивать песок, укладывать его в формочки. Пусть постучат ладошками, утрамбуют как следуют, чтобы череп получился плотный и гладкий. И пусть сердитые мамаши в тренировочных штанах грозно зовут своих отпрысков, возмущенно поглядывая на Бабетту и закрывая глаза детям: не смотрите на нее. Она ненормальная, она больше не хозяйка своей жизни.

«А ведь я могла бы бесследно исчезнуть, пропасть без вести, – думает Бабетта. – В газетах так и написали бы: двое немцев не вернулись с праздника всех усопших, канули в вечность, исчезли навсегда: Бабетта Шредер и Флориан Вебер».

Молодая американка с ребенком на руках присаживается рядом с ней на скамью. Мальчик держит в руке красный воздушный шар и рассматривает его снизу вверх – красный круг на синем фоне неба. Загляделся, разжал кулачок, и шарик был таков: «Счастливо оставаться, вы там внизу, дурачки! Вас сила притяжения навсегда прилепила к земле, как сосиску к булке. Пока, свиньи вы мои несчастные, чао!» Бабетта и малыш провожают глазами шарик, он летит все дальше, все веселее. Немного подумав, мальчик истошно кричит. Бабетта молча покупает ему новый шар.

Мать по-английски благодарит и тут же, хотя ее и не спрашивали, рассказывает свою историю. Два года назад, во время свадебного путешествия в Акапулько, ее муж скончался от инфаркта, хотя ему не было еще и тридцати. Вдова добилась от мексиканских чиновников, чтобы ей позволили взять у покойного сперму. Результат сидел теперь у матери на коленях, равнодушно взирал на Бабетту и пускал слюни, нимало не интересуясь новым шариком.

Бабетта прощается и уходит.

«Как же надоели мне все эти истории, – думает она. – Не хочу их больше слышать. Все – прощайте навсегда! И новых мне не надо. С этого момента у меня нет больше прошлого!»

На подушке она находит записку: Le esta buscando un seсor de Alemania. «Вас ищет господин из Германии». Флориан вернулся.

Бабетта стучит к нему в комнату, он не отвечает. Через просвет жалюзи она видит: он лежит на кровати. Как чернильное пятно на белой простыне. Да он в моем синем платье, догадывается она. Вот это да! Стащил у нее синее платье, напялил и лежит! Голые икры торчат из-под юбки, лежит на спине как… О господи! В страхе она дергает ручку двери. Не дай бог! Он ведь так и хотел, именно здесь и собирался! Неужели сделал, что задумал? Смог! Да еще в ее синем платье! Ах, до чего возвышенно, какая патетика!

Она так и видит: мексиканские врачи прибывают в карете «скорой помощи», взламывают дверь. Опять, опять у нее тоскливо ноет грудь, опять эта боль тянет изнутри.

Тут синее платье шевелится и встает. Это совсем и не Флориан. Это какой-то молоденький симпатичный мексиканец. Он протирает глаза и пялится на Бабетту. Она отскакивает от двери. Да что ж это такое, а? Что Флориан себе позволяет? Что ему взбрело в голову? Почему он так с ней поступает? От ярости у нее брызнули слезы из глаз. Да чем она в конце концов провинилась, что от нее все сбегают?

Бесцельно бродит она по улицам города, откусывая кусочки сладкой ваты, в толпе гуляющих перед большим кладбищем «Пантеон Хенераль». Вкус ваты напоминает ей детство, ее горькие слезы в электрическом автомобильчике Луна-парка, страх в покачивающейся на воде лодке и в «пещере ужасов». Смеркается, небо наливается багровым цветом, будто хочет сгореть дотла, пока черным занавесом не упадет на землю ночная тьма.

В одном из переулков она сталкивается с шествием ряженых детей. Здесь и Дарт Вадер, и Фредди Крюгер, и парочка диких чудищ с кровоточащими ужасающими ранами, и, конечно, Смерть, облаченная в белую простыню и маску с жутким оскалом. Смерть надвигается прямо на Бабетту, а когда та пытается пройти мимо, подхватывает ее под локоть и увлекает за собой.

Шествие с оркестром во главе перетекает из улицы в улицу и останавливается наконец перед открытым гаражом, где уже сооружен семиярусный алтарь. Молодой человек в сутане читает детям отрывок из маленькой книжки: что означает этот алтарь, как его строят. И задает в конце концов вопрос:

– Что символизируют во всей этой истории бархатцы, cempasuchil?

– Души умерших и солнце, – дружным хором отвечают монстры.

– А благовония?

– Общение с Богом, – бормочет Фредди Крюгер.

Молодой священник удовлетворенно кивает, оркестр снова играет, каждый получает кусочек сладкого «хлеба смерти», Бабетте тоже достается, и шествие отправляется дальше.

Смерть не отходит от нее ни на шаг. Она на голову ниже Бабетты, приземистей, коренастей. Кажется, под простыней прячется мальчик лет пятнадцати.

Он крепко держит Бабетту за локоть, и она послушно шагает рядом с ним. Дома становятся все беднее, улицы все темнее, у них уже даже нет названия. В одиночку Бабетта никогда в жизни не отправилась бы в такой квартал, но в толпе монстров с самой Смертью под руку она ощущает себя в безопасности. Она улыбается своему спутнику, тот обнимает ее за талию, произносит по-английски: «Я люблю тебя» и нагло ухмыляется костлявой физиономией.

Чудовища смеются. Оркестр играет быструю музыку мариачи. Монстры раскачиваются в такт, Смерть приглашает Бабетту на танец.

Она принимает приглашение, а сердце у нее колотится, как сумасшедшее. Дети аплодируют: Смерть танцует с белокурой чужестранкой. Темп ускоряется, и вот уже все пускаются в пляс в тусклом свете уличного фонаря. Смерть кружит Бабетту, слегка покачивая бедрами в такт музыке. А может, это все-таки женщина? Трудно понять, хотя в танце они вплотную прижимаются друг к другу. Бабетта боится наступить Смерти на ногу. Подумать только, а ведь раньше Фриц с таким трудом уговаривал ее потанцевать. Она редко соглашалась, потому что казалась себе слишком неуклюжей. А он так хорошо танцевал, чувствовал себя совершенно в своей стихии, и всякая стеснительность слетала с него напрочь.

– Эй, Фриц. Ты только посмотри на меня, – шепчет она.

– Ну, слава богу, наконец-то, – отвечает он.

И она слышит, как он смеется.

– Хорошо тебе?

– Да, – откликается он, – недурно. Вообще, мертвым быть совсем неплохо. Все эти мерзкие ощущения и переживания больше не мучают.

Танец кончается, Смерть кланяется своей даме, но дети требуют: «Еще! Еще!», и снова гремит музыка, еще более дикая, чем прежде. Смерть дергает Бабетту за руку и увлекает в самую гущу танцующих, Бабетта двигается все быстрее, быстрее, тело ее растворяется в музыке, становится текучим и невесомым, словно отделяется от нее. Она больше не контролирует себя, не смотрит себе на ноги, она забывает о себе и полностью отдается танцу. Откидывает голову назад и кружится, кружится, кружится, пока свет фонаря не превращается в сверкающий шар, как на дискотеке. Там, за пределами светлого круга, властвует тьма, глубокая, тоскливая, а здесь, в свете фонаря, посреди улицы, жизнь сладка и остра, как шоколадный крем моле.

Бабетте хочется танцевать и танцевать бесконечно, пока не вздуются волдыри на ногах, пока кости не начнут вылетать из суставов.

На рассвете монстры расходятся по домам. Маленькие детские лапки жмут ей на прощание руку, а Смерть протягивает свой номер телефона.

– Call me7, – и он прыскает со смеху.

– Don't call us, we'll call you8, – шутит Бабетта, и Смерть хохочет во весь рот.

– Adiys, muerte9, – прощается Бабетта, обнимая Смерть и чмокая ее в резиновый лоб.

– Adiys10, – откликается Смерть.

Спотыкаясь, бредет Бабетта домой, в пансион. Тишина. Попугай спит, накрытый платком. Еле волоча отяжелевшие, усталые ноги, она поднимается по лестнице, входит в свою комнату. На ее кровати лежит Томас.

Не веря своим глазам, она подходит к нему на цыпочках, дотрагивается осторожно до его рубашки, проводит кончиками пальцев по его коже. Сантиметр за сантиметром ее пальцы двигаются по его телу, ничего не пропуская, пока она не убеждается, что это и вправду он.

Он открывает глаза.

– Hola, chica11, – говорит он. – Прости. Не мог приехать раньше, дежурил в больнице.

– Но теперь ты ведь здесь, – шепчет она, – теперь-то ты приехал.

* * *

Скелеты из витрин убирают, город впадает в летаргию, будто вымирает. Теперь он действительно кажется мертвым. Я заботливо упаковала гипсовые скелеты в газету, а сахарный череп с именем Томаса положила сверху. Он получит его дома, в Германии, однажды летним вечером, когда взревут на улицах Швабинга мотоциклы и люди распахнут окна, чтобы выветрить застоявшиеся в доме зимние ссоры.

Я прощаюсь с Флорианом. Он остается здесь, хочет окончательно разобраться в себе. Последний раз гуляем мы по центральной площади, вдыхая смешанный запах гуталина и гардений.

Дети скачут в куче песка, очертания песчаного черепа пропадают. В одном из ларьков мы покупаем кулек жареной саранчи, chapulinas.