Конечно, я был разбит наголову, уничтожен и осужден мировой общественностью.
      - На что вам, собственно, жаловаться? Какие у вас проблемы? интересовалась общественность, с удовлетворением наблюдая, как мне заливают в глотку свинец, отрывают уши и выкалывают глаза.
      А я и не думал жаловаться, а даже с выколотыми глазами следил за мировой общественностью, представляющей из себя мужчину бальзаковского возраста, воняющего не переставая.
      Вот так я дописался до "Человеческой комедии", а прочее уже значения не имело. Не имело уже значения, потому что ситуация из ближневосточной снова превратилась в дальневосточную, и театр военных действий пришлось закрыть на ремонт.
      PIANO CONCERTO № 2 IN G MINOR, OP. 16
      Когда птица всплеснула крылами, было уже поздно что-либо отменять. И что я мог отменить в своей жизни, кроме птицы? Я мог только заговорить зубы действительности. Да так заговорить, чтобы она раз и навсегда заткнулась и убралась восвояси, унося и свои висячие зады Семирамиды, и глазки, широко распахнутые для адюльтера, и голос, выносить который я не в силах. Но чего я боюсь? Я ведь боюсь только того, что голос ее у меня все равно где-нибудь под мышкой останется. Действительности, допустим, нет, а дурной голос визжит себе из-под правой мышки, требуя немедленно оплатить все счета на много лет вперед, а после этого съехать с квартиры на ближайшее кладбище. На то самое кладбище, где уже в который раз мертвецы объявляют забастовку в связи с тем, что новых покойников хоронят вдали от них, за кладбищенской оградой, не давая им между собой приятно общаться.
      Меня, значит, тоже на кладбище не отправят, потому что я, во-первых, не хочу лежать в мешке из-под мусора, а во-вторых, вообще не хочу разлагаться. Пусть разлагается тот, кто согласен на это, а я, как несогласный, чаю воскресения из мертвых и жизни будущего века. С этими чаяниями, как вы понимаете, людоедскую веру действительности исповедовать не станешь. Той действительности, которую зовут Закидай Закидоновна. Что в таких случаях говорится? В таких случаях говорится, что покойник был прекрасным человеком. А что прекрасного в Закидай Закидоновне? Ведь она так часто доходит до исступления, что постоянно бьется головой о стены. От этих побитий у нее уже лоб медным стал, а ей все мало. У нее, можно сказать, мозоль на лбу, а она все колотится. И до того она поднаторела в этом занятии, что все ее извилины уже извиваются в висячих задах Семирамиды, а в собственной голове ни одной. И ничего не изменится, даже если она когда-нибудь решится подняться с четверенек и взять в свои лохматые лапы какое-нибудь орудие производства.
      Мои соотечественники, например, прекрасно владеют буквально всеми орудиями производства, особенно топором. А все потому, что у них головы заспиртованы и все извилины в полном порядке. Гулять по этим извилинам сплошное удовольствие, поскольку в этих самых извилинах царит восхитительная чистота образов и немыслимая красота мыслей.
      И любой Кащей, увидев тебя, уверенно фланирующего с яйцом и иголкой по его извилинам, начинает шевелить своими пьяными мозгами и просить только об одном, чтобы иголку, перед тем как протыкать ею яйцо, прокалили на огне для дезинфекции.
      И вот разводится огонь, птица всплескивает крылами, и Кащей продолжает оставаться Бессмертным. Потому что эта другая действительность, ничего общего не имеющая с Закидай Закидоновной. И хотя я по своей природе противник любой действительности, мне та, где Кащей, все же ближе. Ведь даже если эта действительность перерубит, вынутым из-под исподнего, топором систему искусственного питания, которым сама вскармливала меня с детства, я успею сказать ей: "Спасибо, мать!"
      FUGITIVE VISIONS, OP. 22
      Ведомый озвереями, я вошел под мрачные своды национального сознания. Я не только ощущал себя узником, я был им, поскольку озвереи крепко держали меня за руки. Они бы и за ноги держали, но тогда им пришлось бы меня нести, а озвереи очень не любят тяжести поднимать. Встречные, принимая озвереев за ангелов-хранителей, сразу отворачивались и скромно сморкались, всеми своими соплями изображая невмешательство во внутреннюю политику. О внешней политике, кстати, тоже речи быть не могло, так как то, что творилось снаружи, никоим образом не отражалось на озверейских внутренностях. Сердца озвереев бились в унисон, души озвереев ликовали, умы озвереев мыслили по-научному, нервы у озвереев не шалили. И у всех была до того развита вторая сигнальная система (повеление - послушание), что прямо жутко делалось.
      Как я не норовил выскочить из-под пресловутых сводов, избавиться от озвереев не представлялось возможным. И рукопись мою, брошенную, как Моисей в просмоленной корзине, на берегу национальной идеи, подобрала не фараонова дочь, а опять-таки озверейка. Все эти озвереи себе присваивали и с такими нечленоразделами, как я, управлялись в два счета. Насылали, например, египетские казни. Изгоняли, например, из рая коммунальной квартиры, а когда ты спрашивал "За что, мол, из рая", орали: "Вы что, в Караганду захотели?" О Караганде я, честно говоря, слышать не мог...
      Тут меня и окружили озвереи, тут меня они и потащили под своды своего сознания, куда даже луч солнца не проникает, даже птица не залетает... И потребовали они от меня, чтобы я отрекся от догмата о папской непогрешимости.
      - Кто же отрекается от Непостижимости и Недостижимости? - спросил я у них.
      - Мы отрекаемся, и даже очень этим счастливы, - ответили они. - И тебе велим отречься во избежание последствий.
      Но я не отрекся, а, наоборот, приготовился к лучшему, потому что тогда уже верил: с полной определенностью говорит один только Бог.
      SYMPHONY № 6, ОР. 111
      Всем понятно, а тем более внятно, что Васи, не говоря уже о Василиях, всегда хорошие. Всем понятно, что плохими им быть никак нельзя, поскольку плохих без них навалом и пруд пруди. Так что все положительно плохи, а Вася прекрасен, даже если он отрицательно хорош. Ведь какого Василия не представишь себе, какого не вообразишь (кроме Василия Темного, конечно), он всегда симпатяга. А представь себе кого-нибудь другого, какого-нибудь Женю, например, и сразу настроение портится, и никакого умиления ни в интонации, ни в желудке не наблюдается. Тьфу на него, на такого Женю, и еще раз тьфу!
      Привез этот Женя в Озверятник андреевский флаг с автографом Андрея Первозванного и повесил его в туалете. А все потому, что к нему озвереи приходят и иконы заказывают. Мода такая теперь у озвереев, а Женя иконописец. Дорого он за иконы берет, ссылаясь на то, что андреевские флаги, которыми он решил драпировать всю свою мастерскую, больших денег стоят. "Мне, - говорит, - русскому патриоту, флаги окупить надо, потому и пишу иконы для ненавистных озвереев. Мне, - говорит, - главное, для римских католиков икон не писать, даже если они Васи". Вот что мне сказала эта акклиматизированная бацилла, вот каким откровением она меня одарила.
      Таким образом, все теперь знают, что из себя представляет имя Женя, а если этого примера мало, приведу еще один. Примеров у меня предостаточно, потому как я всегда пребываю в поисках. Кто, задумываюсь я обычно, мог бы стать очередным примером? Вроде маяка, который уже разрушен, но продолжает существовать в воображении Летучего Голландца... Искал я, искал и нашел такой оригинальный пример по имени Евгений.
      Этот Евгений писал себе рассказы, хорошие, надо отметить, рассказы, но вскоре понял, что вдохновение - мимолетность, и всю свою умственную и физическую деятельность направил на то, чтобы стать одним из активнейших участников всемирных потопов. Где потоп, там, значит, Евгений активно спасается. Он для того и в Москву перебрался, и женился, и выбил себе жилплощадь в ковчеге, и стал дожидаться самого последнего всемирного потопа, весело потирая руки.
      А я ничего этого не знал и, прибыв в Москву, имел неосторожность спросить о возможном ночлеге в его ковчеге.
      - Евгений, - позвонил я с Казанского вокзала, - нельзя ли у тебя переночевать? Это я, Скобкин, - напомнил я ему, - ты еще восхищался моим талантом...
      - Полностью исключено, - отрезал Евгений и повесил трубку.
      И когда в телефонной трубке затрещало и замяукало, я ненадолго сошел с ума и побрел к Москве-реке. Синяя ночь все взвивалась и взвивалась кострами, враждебные вихри все веяли и веяли надо мной, но я все-таки сделал то, что сделал.
      Достал я из внутреннего кармана пиджака коробочку, обтянутую малиновым бархатом, полюбовался в последний раз на дивный перстень ручной работы с бриллиантом в десять каратов, доставшийся мне в наследство от деда, принадлежавшего к знатному караимскому роду, и бросил его в мутную воду. А сделал я так потому, что хотел насолить Евгению, которому предназначал этот перстень в подарок.
      - Это полностью исключено, - повторил я полюбившуюся фразу, отправляя перстень на дно речное, и вернулся на вокзал.
      Там, на вокзале, я и провел большую часть своей жизни среди милейших людей, имеющих обыкновение отгрызать собственные головы всякий раз, когда им предлагали очистить помещение.
      CINDERELLA, OP. 107
      В Сибири, как писал когда-то папа одного большого ученого, пальмы не растут. Да, действительно не растут, но финики, к счастью, не переводятся. Знают местные жители, что такое финики, и даже пироги с ними пекут для поминального стола. У меня после одного такого угощения до сих пор Гарлем в животе, но что поделаешь, если люди хорошо относятся только к покойникам.
      Где покойник, там и угощение, там и теплый прием. Не беда, если при этом на тебя, на нового гостя, смотрят, как на ящик Пандоры, откуда вот-вот вывалится на всех мировое зло. А ежели ты сам покойник, то им не до тебя, поскольку при усопшем принято вести себя пристойно. Говорить принято только хорошие и приятные вещи, так что при почившем особенно не разойдешься.
      Другое дело - свадьба, где расходиться можно сколько угодно. Там даже надо куролесить, чтобы тебя с мертвецом не спутали и в ящик не затолкали. Сыграть в ящик, как вы понимаете, никому не улыбается. А улыбается сидеть за столом и щипать невесту за икры. Невеста смущается и визжит, родители скулят, гости лезут драться, а жених уходит в кусты. Он еще не знает, где возьмет себе другую невесту, но уверен, что где-то возьмет: может, встретит в кустах, а может, и в другом месте. Например, у него есть шанс встретить невесту в озверейском оазисе, где под arnica silentia lunae* и сенью финиковых пальм буквально никто не отдает поцелуя без любви.
      * Дружеское молчание луны (лат )
      THREE PIECES, OP. 59
      1
      "Ужасно все это", - думал я, в то время как озверей Колупайнен делал гробы. Да! Шорх-шорх, Колупайнен делал гробы, хотя к моим мыслям это отношения не имело. И к моему ужасу это отношения не имело, просто жизнь у меня ужасная. Настолько ужасная, что и гробов я почти не боялся. А Колупайнен, так тот их просто обожал.
      - Люблю, знаешь ли, Вася, гробы делать, - скалился умелец, когда я проходил мимо сарая, в котором он, шорх-шорх, их делал.
      - А для кого тебе их мастерить? - удивлялся я. - Тесть у тебя, старый ленинец, жив. Теща у тебя, дряхлая сталинистка, жива. Жена у тебя, средних лет феминистка, здорова. И дочь, которая уже с восьмым мужем места себе не находит, тем более... Не для кого тебе, Колупайнен, гробы готовить, а ты все не унимаешься, все шорхаешь и шорхаешь по ночам, пугая живых людей своими похоронными изделиями. Почему бы тебе ни сотворить что-нибудь веселенькое, полезное и радующее глаз?..
      - А гробы и есть самое полезное, - панихидно ответил озверей, не прекращая работы. - Сегодня мой тесть жив, а завтра пойдет к Ленину. И что ему даст этот Ильич?.. Кто дождался от него хоть одного гроба?.. И теща моя пока жива, а завтра уже будет со Сталиным. Ей что, Хрущев пришлет гроб?.. Держи карман шире, дождешься ты савана от Фиделя Кастро!
      - Ну а жене-то зачем?
      - Чтобы она меня раньше себя не закопала, феминистка проклятая! разволновался Колупайнен. - Так что гроб я ей готовлю по соображениям самого гуманного порядка. И гробов у меня не так уж много, если ты хорошенько припомнишь всех мужей моей доченьки.
      - Федька Косой, - сказал я, - раз.
      - Ян Просучарник, - сказал Колупайнен, - два.
      - Цви Поскакакер, - сказал я, - три.
      - Ганс Кляузнер, - сказал Колупайнен.
      - Абдель Суицид, - сказал я.
      - Ким На Кось Выкусь, - сказал он.
      - Расстегай Летучий, - сказал я
      - Агент Британской разведки Трупис, - сказал Колупайнен, - восемь. Ну!.. Мало у меня гробов, так что ты, Вася, не мешай.
      И он, шорх-шорх, принялся опять за любимое дело, а я пошел в свои апартаменты, по которым после ухода незваных гостей носилась стая венских стульев, роняя спинки и перекладины.
      2
      Заглянул я однажды в анналы истории.
      - Закрой немедленно дверь, вуйаерист хренов! - завопил оттуда озверей по имени Тацит.
      И так пронзительно и обидно для моего самолюбия он это завопил, что отвернулся я от него окончательно и пошел себе через парк.
      В парке, возвышенно думал я, вопить некому, но ошибся. И ошибка чуть не стоила мне жизни, поскольку там, внезапно выскочив из кустов, на меня бросились две озверейские девушки. Кинулись, повалили на траву, сорвали с меня последнюю рубашку. О ужас, о стыд! О времена, о нравы!! А что за непристойности они выкрикивали при этом!!!
      - Девушки, - залепетал я, - опомнитесь! Что вы делаете, несчастные озверейки? За что вы, наконец, меня насилуете?.
      - А за то, - отвечали они, вынимая меня из брюк, - что много вас таких через парк ходит, а внимания на нас никто не обращает.
      - Да как же так, когда вы такие красавицы?! - воскликнул я. Отпустите меня, пожалуйста, и я сейчас же на вас все свое внимание обращу!
      Но когда я поклялся, когда встал с земли и собрался привлечь их культурно к своему сердцу, они отбежали в сторону, как прекрасные нимфы от безобразного фавна, и предупредили, чтобы я не смел к ним прикасаться своими грязными руками и даже не вздумал смотреть своими не кошерными глазами.
      - Нечего на нас глазеть, не для тебя развивались и росли!
      - Но вы же сами меня спровоцировали, - лихорадочно принялся я оправдываться, - сами повалили на траву, как на какую-нибудь гостиничную кровать, сами вытряхнули меня из одежды...
      - Дебил! - прошипели озверейки. - Весь кайф испортил!..
      И тогда я поплелся обратно в анналы истории, чтобы никогда больше через парк не ходить. Хотя в парке была весна, и воздух был пропитан всеми этими невозможными запахами, только раз в году склеивающими землю с небом.
      3
      Мимо плелся озверей с лицом зарождающегося пролетариата, толкая перед собой тачку с призраком коммунизма. Тачку, по-видимому, толкать было тяжело, поэтому его сопровождали Маркс с Энгельсом и, перебивая друг друга, объясняли, как следует себя вести пролетариату в присутствии призрака. Сошлись на том, что страха обнаруживать не следует, даже если он затаился классовым врагом, а следует уверенно и неуклонно толкать тачку к намеченной цели. Тут же была оговорена и цель, которая должна была обнаружиться за ближайшим горизонтом.
      Горизонт между тем все время отодвигался, а призрак, не зная успокоения, продолжал бредить Европой и, как все заурядные призраки, требовать вмешательства Церкви. Но Карл с Фридрихом были категорически против Церкви, надеясь отгородиться от Нее первичной материей, которую Маркс украл у своей жены и дочерей, лишив их летних нарядов и мелких удовольствий, так скрашивающих жизнь обедневшей буржуазии.
      Дело было сделано недрогнувшей рукой Карла, и все покрылось материей. Путь был покрыт материей, тачка была покрыта материей, и даже призрак, покрытый материей, готов был материализоваться для немедленного признания марксизма как единственной силы, движущей историю Озверятника.
      SARCASMS, OP. 110
      Теперь пришло время рассказать о географии, экономике и обычаях Озверятника. Короче, обо всем, что мне самостоятельно удалось узнать. Спасибо, как говорится, и на этом, так как, к вашему сведению, в Озверятнике запрещено иметь собственное мнение о чем бы то ни было. За противозаконное мнение здесь по головке не гладят, а сразу отправляют в тюрьму, откуда никто еще не выходил.
      Говорят, впрочем, что озвереям в тюрьме живется лучше, чем на воле, а в армии немного хуже, но все равно лучше, чем на воле. Поэтому в армии здесь начинают служить на восьмой день после рождения... Короче говоря, в озверейской армии служит все население Озверятника, которое на вчерашний день составляло около двадцати миллионов. В цифре я не уверен, но так утверждает радио Люксембурга, а в самом Озверятнике численность населения государственная тайна. Mysterium tremendum*.
      *Ослепляющая тайна (лат.).
      Каждое утро в Озверятнике стартует с радиопредупреждения: "Слушай, Озверятник! Слушайте, озверей и озверейки! Это Я, Ваш Премьер-министр, Которому все о вас ведомо!" Далее следуют проклятия внешним и внутренним врагам, затем новости спорта, сводка погоды и народная музыка, на которой лично я радиоприемник выключаю. Музыку Прокофьева по озверейскому радио не транслируют, поскольку он входит в число запрещенных для исполнения композиторов. Я поначалу переживал по этому поводу, возмущался, но, когда узнал, что в Озверятнике запрещена исключительно вся классическая музыка не озверейского происхождения, сразу успокоился.
      Зато в Озверятнике в большой чести мифология. Я сам, например, слышал множество раз о том, что Бог в день творения сначала создал озвереев, а уже потом приступил к созиданию всего прочего, согласовывая с ними буквально каждую деталь. Что приказывали озвереи, то Господь Бог безропотно исполнял, поэтому Озверятник с его столицей Озверейском самое прекрасное и богоугодное место на Земле. Я, конечно, в этом не уверен, мне, например, Израиль, с его двумя столицами, полными контрастов, куда больше нравится. Но кто со мной считается и ожидает моего мнения?
      Я бы посоветовал озвереям учиться демократии у израильтян, которые Прокофьева никогда не запрещали. А то, что они не разрешают своей молодежи Вагнера слушать, так от этого их демократия не страдает. Не может пострадать демократия без каких-то дурацких "нибелунгов", что с успехом и доказал всеми любимый народ Израиля. А сколько раз, разглядывая географические карты, я громко плакал, солидаризуясь с наследниками пламенного революционера Бар-Кохбы, которые вынуждены засылать в Озверятник своих лучших агентов для активного поиска военных преступников, радостно и беззаботно проводящих время во вражеском стане. Веселятся преступники в Озверятнике, попирая международные права и решения National Aeronautics and Space Administration, а озвереи и в ус не дуют.
      Много раз израильтяне посылали озвереям ноты протеста, для убедительности обклеивая ими бомбы. И всякий раз, когда я слышал гул самолетов, то непроизвольно втягивал голову в плечи, а однажды даже упал на землю, обхватив ее по старой памяти руками. Но взрывы продолжали греметь, дома с преступниками продолжали гореть, и я обратился к архангелу Михаилу.
      - Сойди, Михаил! - взмолился я.
      И Михаил сошел, чтобы собственноручно собрать ноты протеста и дать ответ на творящиеся в Озверятнике безобразия. Сейчас же отношения между двумя странами превосходно наладились, и озвереи даже стали сбывать израильтянам свой национальный продукт - фильмы ужасов. Таким образом, местное население погасило свои задолженности в швейцарских банках, и в кошельках озвереев зашуршали новые озверекли (местная валюта). А я, само собой, продолжал жадно внимать речам архистратига.
      - Уезжай отсюда, Вася, - сказал мне архангел, - как можно скорее. Христом тебя заклинаю, уезжай! В стране, где запрещают Прокофьева, тебе, Вася, делать абсолютно нечего.
      - А как же другие? - спросил я, потрясенный до мозга костей красотой и величием Предводителя небесного воинства.
      - Однажды я спустился в ад, - ответил мне Михаил притчей, - чтобы забрать душу, по недосмотру туда попавшую. Такое, к сожалению, случается и у нас, чрезвычайно редко, но случается. Итак, спустился я на глубину глубин, именем Христовым осветил тьму-тьмущую, отыскал душу, оказавшуюся не там, где ей положено было быть, прижал ее к себе и заторопился обратно в Царство Небесное, но тут со всех сторон раздались дикие вопли других душ. И они, эти грешные души, не взывали к Богу, они, Вася, криком кричали о том, как хорошо им в аду и как плохо придется спасенной душе в Божием Царстве. Они упрекали спасаемую душу в неблагодарности, убеждая, что назад она вернуться не сможет, даже если будет об этом сожалеть в Вечности... И тогда я спросил освобождающуюся душу, хочет ли она остаться в аду. Я трижды спросил ее, потому что никогда не занимался насилием. Я сказал душе, что только ей решать, поскольку в ад действительно возврата уже не будет. Из всех адских компьютеров душу вычистят, введя следующую информацию: "К спасенной душе нет доступа".
      - И вы выбрались оттуда? - дрожащим голосом спросил я.
      - И мы вознеслись! - ответил архангел Михаил. - И никогда еще, Вася, я с такой радостью не возносился! Тебя тоже будут уговаривать. Тебе тоже будут кричать, что Озверятник - самое дивное место на свете. Будут говорить со всех сторон, что назад ты уже не попадешь... Но решать тебе, только тебе.
      Так наставлял меня архангел Михаил, осеняя крестным знамением, перед тем, как исчезнуть. И я для себя все решил, надеясь, что и вы для себя что-то решите, потому что каждому в жизни всегда что-то надо решать окончательно и бесповоротно.
      SONATINAS, OP. 54
      1
      Когда я умирал в Озверятнике впервые, не имея, так сказать, большого опыта в этом деле, то распорядился заблаговременно, чтобы никаких народных скоплений не устраивалось.
      - Не будет скоплений, - говорил я, - не будет давки, а следовательно, не будет жертв.
      Так что жертв не было, как не было и плача на реках вавилонских. Следовательно, спас я тогда Озверятник от потопа, а потоп, если вы понимаете, самая главная беда для кого угодно, даже для озвереев.
      Второй случай своего умирания я пропущу по причинам секретности и личной безопасности, а вот на третьем остановлюсь. И остановлюсь я затем, чтобы воспрепятствовать кому бы то ни было неразумно умирать, даже если сильно приспичит.
      Только, значит, мне приспичило, только я произнес с облегчением, что, мол, все позади, только я приобрел вожделенный статус мертвеца, как у меня объявились внебрачные родственники. Внебрачные жены объявились у меня, внебрачные дети, внебрачные бабушки и дедушки, заявляющие о своих озверейских правах на все то, чего у меня никогда не было. Даже на мое хладное тело покусились они, потребовав эксгумации. И сказал я тогда своим внебрачным родственникам, ожидающим моего последнего унижения, несколько слов. Не помню точно, что я им сказал, но что-то вроде "Peace be with you!".
      И так эти несколько слов на всех подействовали, что тут же началась давка, а затем появились жертвы и плач на реках вавилонских. Земля содрогнулась, и все вместе со всем провалилось в тартарары, и хорошо еще, что озвереев успели эвакуировать, выдав им противогазы на случай бактериологической войны и Второго пришествия. На случай пришествия Христа, Который явится во славе, чтобы не обмануть наших эсхатологических ожиданий и воскресить всех из мертвых, включая конечно же и озвереев, в противогазах и без противогазов.
      2
      Прямо на меня полз червяк, кокетничая всеми частями своего доморощенного тела, и я полюбил червяка и сказал ему следующее:
      - Если ты червяк, то с тебя и взятки гладки, а если ты Вася Скобкин, то отвечаешь буквально за все. За каждого червяка отвечаешь!
      И расхотелось мне быть Васей, а захотелось немедленно стать червяком, чтобы ни за что не отвечать. Но Овидия рядом не было, так что метаморфозы не случилось. Никого вообще рядом не было, потому как все к этому времени отступили от меня подальше и делали вид, что Васи Скобкина давным-давно в природе не существует.
      А я между тем был и даже не раздавил червяка грубой подошвой своего башмака, поскольку верил, что и меня не задавят обстоятельства, если я не превращусь в убийцу. Хотя все знают, что Озверятник такое место, где убийцы поощряются. Озверейские премьер-министры, например, все до одного были убийцами и, соответственно, никогда не оказывались в финансовой пустыне.
      - С действительностью надо считаться, на то она и действительность, сказал я червяку, ползущему по моей финансовой пустыне. - Но это не по мне!
      Так я отдал свое тело червяку, душу - Богу и пал на поле последней, перед Страшным Судом, брани. Поле это можно отыскать еще и сейчас в тридцати километрах от озверейской столицы.
      3
      В Озверятнике, если вам так хочется знать, навалом культурных озвереев, и я даже могу подсказать, как их узнать. Ничего мне эта подсказка стоить не будет, потому как я сам недавно узнал, что культурные озвереи сушат волосы естественным путем, а все остальные пользуются для сушки волос утюгами. Гладят они свои мокрые шевелюры утюгами, причем обязательно чугунными, а так как чугун в Озверятнике не производят, то античные утюги, на поиски которых брошены все озверейские археологи, пользуются колоссальным спросом и стоят бешеных денег.
      Некоторые иностранцы наловчились прямо контейнеры с утюгами ввозить в Озверятник и продавать их темным слоям населения, обеспечивая себе лучезарное иностранное будущее. Но это я так, для справки; это я для тех, кто Озверятник только собирается посетить и мало что знает. Впрочем, фундаментальных знаний приобретать я иностранным гражданам не советую, а не то обалдеют от напряжения мозговых извилин и загрустят на досуге. Пусть лучше активизируют свою деятельность, собирая по деревням чугунные утюги и прочие железяки, которые очень даже могут пригодиться для предполагаемого посещения Озверятника. Еще я могу им посоветовать, чтобы они обратили самое пристальное внимание на каминные щипцы и лошадиные подковы.
      Деды и прадеды очень многих иностранцев любили по молодости гнуть подковы и завязывать каминные щипцы в узел. Короче, баловались с железом, чтобы создать побольше металлолома. Они, можно сказать, предвидели, что их странам вскоре понадобится металлолом для вооружения и последующего разоружения. И так много этого железа с тех пор валяется по разным углам, что до сих пор его продолжают находить.
      А так как надобность в металлоломе не отпала только в Озверятнике, то множество озверейских множеств занято здесь разгибанием и развязыванием иностранного железа. Множество множеств, опираясь на каминные щипцы, медленно распрямляется, чтобы занять, курчавясь своими невыглаженными волосами, устойчивое положение среди прочих народов. И это, считаю я, важная культурная инициатива. Вероятно, наиважнейшая, поскольку с реальной высоты своего роста мир может увидеться озвереям совсем иным.
      4
      Раньше человек из своей головы шары вынимал. И шары эти были самого разнообразного свойства и вида, от каменных до воздушных. Каков человек, такой, можно сказать, и шар. Иногда вся жизнь человека уходила на то, чтобы заполучить шар, допустим, из жадеита. Такой шар говорил о том, что индивидуум имел твердый характер, независимо от его отношения к Востоку. Шары попроще, вроде мраморных, давались легче, но тоже требовали определенных усилий. Шар из горного хрусталя убеждал окружающих в кристальной честности хозяина, а из лазурита или малахита - в богатстве воображения. Гранитные шары до сих пор украшают некоторые столбы, радуя потомков, чьи предки делали все основательно и лбы зря не морщили. Обладатели же воздушных шаров вообще не имели морщин, а просто выдували шар и улетали тотчас на Луну и другие планеты. Некоторым оригиналам и артистам требовалась, правда, целая связка воздушных шаров, но до звезды эрцгерцога Карла они все равно не долетали, а оказывались на каком-нибудь дырявом облаке, чтобы в самое неподходящее время свалиться на чью-нибудь голову. Такие, следовательно, были раньше люди.
      Что касается нынешних времен, то из головы теперь человеку вынуть абсолютно нечего, хотя генная память подсказывает ему, что вынуть что-нибудь обязательно нужно. Вот он вместо шаров и вынимает факсы из головы. Даже намека на артистизм нет на сморщенном челе озверея, сопровождающего каждое свое движение выкриком "факс ю". Ничего тут не поделаешь, да и не нужно, поскольку таковы озвереи и их факсы.
      Вот будь у озвереев евреи, они наверняка вели бы себя иначе, вынимая из головы только самые полезные и драгоценные шары. Но озвереи неправильно повели себя с евреями, сильно оскорбив последних утверждением, что вполне обойдутся без них. Таким образом, Озверятник остался без шаров и без евреев, срочно перебравшихся на другие территории и живущих теперь под новыми знаменами. Некого стало обвинять в хитроумно сплетаемых заговорах! И судопроизводство в Озверятнике заглохло, потому что не осталось там ни Дрейфуса, ни Бейлиса.
      И вот жить в Озверятнике стало совсем скучно. Так скучно, что когда мне на голову свалился один еврей, с карманами, полными шаров, то я о нем властям даже не заикнулся. И теперь у меня самая большая в мире коллекция шаров, которые я, со своим замечательным евреем, храню в надежном месте, подхихикивая и двигая ушами от непрерывного удовольствия.
      PIANO CONCERTO № 3 IN С MAJOR, OP. 26
      Несколько слов по поводу значат в общем-то столько же, сколько несколько слов без повода. Только слова без повода произносятся по любому поводу, за ними, нужно отметить, в карман не лезут, а вот для определенного повода даже несколько слов найти бывает очень и очень сложно. И такое впечатление, что слова дезертируют, оставляя твое главнокомандование с противником наедине. Повод, стало быть, или противник есть, а слов нету, что свидетельствует о серьезности повода. Ведь чем он серьезнее, тем меньше слов. А уж если полная тишина окружает повод, то он дан не для нескольких слов, сказанных по любому поводу, а для обширного, как инфаркт, повествования. Но бывает и так, что не по любому поводу обнаруживаются слова, потому как нужен не только повод, а вся, так сказать, жизнь, в этот повод обращенная.
      Вот она стоит, эта самая, обращенная в повод, жизнь в виде соляного столба, а Содом и Гоморра, расположившиеся позади нее с большим комфортом, ведут свой сладко-кислый разговор.
      - У тебя все в порядке? - спрашивает Содом.
      - Все о'кей! - отвечает Гоморра.