ГЛАВА VIII
      О том, что приводит в противоестественное движение кровь
      иезуито-католических летописцев.
      Я помнил о предупреждении Матушки не общаться с сестрами. Помнил и о предупреждении не высовываться с кладбища. Я и старался не высовываться, во всяком случае, до тех пор, пока Матушка не выезжала из монастыря по своим делам. А выезжала Матушка часто, имея для этих целей целый автомобильный парк. Shopping она совершала на "кадиллаке", в гости к единоверцам и сродственникам ездила на "мерседесе", а для всего прочего использовала "роллc-ройс" и БМВ с бронированными стеклами.
      Уезжала она, следовательно, из монастыря, а я отправлялся на поиски Синокрота. А так как Синокрот был недолгое время послушницей, то мало-помалу стал различать я сестер, среди которых он суетился. Каждой сестре были даны свои послушания и полномочия.
      Сестра Иродиада, например, отвечала за кастрацию всех монастырских животных, включая ежей. Только цепных псов она не трогала, поскольку овчарками занималась сама Матушка: спускала с цепи и на цепь сажала.
      Другая сестра, Мавра, держала ответ за контакты с иноверцами, а это означало, что в ее обязанности входило минирование подъездных и подходных путей к монастырю. И сколько иезуитов, францисканцев и босоногих кармелитов полегло на минных полях, сколько обезображенных трупов нашло последний приют в братской могиле, знали только Мавра, Матушка и Господь Бог.
      Матушка неоднократно говорила сестрам, а заодно и Синокроту, что католики - люди с дурной кровью. Мне об этом Матушка не говорила, так как считала, что писатели - люди с еще более дурной кровью.
      - Кровь этих иезуито-католических летописцев приводится в весьма разнообразное движение страстями, которые, в очередь свою, настолько разнообразны, что нередко одна другой противодействуют. Причем одно движение крови (католическое) уничтожается другим (писательским). Но все эти разнообразные движения крови непременно сопряжены с рассеянностью, мечтательностью, мягкостью, обильным нашествием замыслов и помыслов. А обильное нашествие замыслов, помыслов и мечтательности всегда сопутствуется приведением крови в усиленное противоестественное движение. И движение это, как всем должно быть понятно, есть движение греховное...
      Так говорила Матушка (Заратустре такое и не снилось). А еще она настоятельно рекомендовала сестричеству не принимать ничего близко к сердцу.
      ГЛАВА IX
      Как моего лучшего друга Малика Джамала Синокрота анафемствовали
      - Не стоит принимать близко к сердцу тот факт, что Синокрот сидит на цепи, - поучала она сестер. - За дело сидит, за непослушание.
      Но я с таким наказанием не согласился и каждый день плакал об участи Синокрота. А что еще я мог? Увидев Матушку, я, правда, предложил ей посадить на цепь меня, взамен лучшего друга, но она лишь усмехнулась и сказала:
      - Всему свой срок, а как концу не виться, веревочка сплетется.
      И еще она приказала, чтобы я не принимал ничего близко к сердцу. Но я продолжал плакаться Христу до тех пор, пока в монастыре не объявили тревогу.
      Захрипели собаки, завыли сирены, по проволоке побежал ток, прожектора осветили каждую пядь земли, и Матушка объявила по монастырскому радио, что Синокрот сбежал.
      - Бес жил среди нас, - гневно вещала игуменья, - но вот не выдержал нашего святого образа жизни и сбежал. Радуйтесь и веселитесь, дорогие сестры! Своими молитвами мы изгнали беса и продолжаем его гнать. Он ушел от нас к людям с дурной кровью! Ушел к католикам, ушел к коммунистам, ушел к сионистам и антисемитам, но мы не должны принимать это иудство близко к сердцу. Наша задача - спасение! И потому мы должны спасаться, спасаться и спасаться! И кто не с нами, тот против нас, а кто против нас, тому анафема!
      И весь монастырь огласился творением митрополита Филарета:
      По окончании грозного пения прожектора погасли, сестры отправились спать, а я обнаружил в своей конуре Синокрота с обрывком цепи на шее. Он бредил, катаясь по моему тюфяку.
      - Матушка, - бредил Синокрот, - примите меня близко к сердцу... Во мне течет чистая арийско-арабская кровь... Не крал я иконы Обретение Главы... Не разговаривал я с босоногим кармелитом у обрыва... И сестру Вулканиду я не раздевал, она сама залезла ко мне в постель... И яйца жрать не я Василия подговаривал... Матушка... Благословите, Матушка...
      Тогда я вынес Синокрота из домика, чтобы спрятать его в ближайшей могилке, вырытой загодя. Потому как боялся, что Матушка, имеющая обыкновение обходить свои владения на сон грядущий, обнаружит беглеца.
      ГЛАВАХ
      О диктаторах и надмирном благоухании.
      Матушка кралась вдоль кладбищенской ограды, сжимая в руках пистолет. Я перестал дышать и спрятался за первый попавшийся крест. Но она высматривала не меня и на кладбище заходить не стала. И тут я вспомнил. Вспомнил я, что нашептывал мне Синокрот некоторое время назад. Он нашептывал, а я недоверчиво качал головой:
      - Не верю!
      - Но послушай, Вася, - убеждал он меня. - Клянусь, я видел собственными глазами в ризнице арсенал. Там столько оружия, что пройти невозможно. И автоматы, и противотанковые гранатометы, и снайперские винтовки, и минометы... Можешь сам сходить и посмотреть.
      - Не могу, - отбивался я. - В церковь мне путь заказан, да и не разбираюсь я ни в каком оружии. Не верю я в силу оружия.
      - Правильно, - бубнил Синокрот, - но Матушка ведь очень предусмотрительна. Сам знаешь, что в отдельно взятом монастыре отдельно взятого государства может произойти что угодно. Что угодно может случиться, и потому Матушка создала специальный фонд. Фонд уже получает пожертвования, а пожертвования идут на закупку оружия, которое присылает с паломниками Матушкин духовный сын X..
      - Но он же диктатор, этот X.! - закричал я. - Он же уничтожил кучу народа, когда был у власти!
      - С одной стороны, как будто диктатор, а с другой - духовный сын Матушки. Ты, по-видимому, не знаешь, что до прибытия сюда она занималась миссионерской деятельностью в Южной Америке, где и обратила диктатора в истинную веру. А уж как он доверял Матушке! Даже поселил ее в своем диктаторском дворце и ни одну карательную операцию не осуществлял без ее мудрых советов.
      - Ты это серьезно?..
      - Да куда уж серьезнее!
      Синокрот достал из сапога чуть пропотевшую газету и сунул мне ее под нос. В газете было написано, что игуменья Препедигна настоятельно советует верующим составлять свой бюджет таким образом, чтобы большая его часть шла на пожертвования.
      "С вашей помощью, - писала игуменья, - мы начали святое дело, с вашей помощью и закончим. Вы знаете, как монастырю нужны танки, не мне вам об этом говорить, так жертвуйте, жертвуйте и жертвуйте! Не забывайте притчу о вдовице, не пожалевшей своего последнего гроша. Помните, что вся планета смердит смертью и дьяволом, смердит грехом. Но более всего смердит человек! Когда вы отдаете сбережения, не нужные вам больше, ваша душа возносится из злосмрадия в надмирное благоухание..."
      - Ну и ну, - сказал я Синокроту.
      Быть может, сказал бы еще что-нибудь, но у меня опять не хватило слов.
      ГЛАВА XI
      Как я злоумышлял, блуждал глазами и рассеивался умом, в результате
      чего оказался со сломанным носом.
      Когда-то у меня была жена, был дом, а теперь никого и ничего, кроме Синокрота, да и тот в могиле...
      Вот я и пошел к Матушке, чтобы объясниться с ней по вопросам веры. Вошел я, прочитав Иисусову молитву, в игуменскую, а там никого. Ну, я и решил присесть на мягкий диванчик и подождать Матушку. Сесть-то я сел, но при этом подумал: "Как бы не испачкать замечательный бархатный диванчик и не наследить на замечательном иранском ковре..." И стал я блуждать глазами и рассеиваться умом, пока не сумел взять себя в руки. "Возьми себя в руки! - приказал я себе. - Хватит блуждать умом и рассеиваться глазами!"
      И только я успокоился, только сосредоточился и уставился на стол, перед которым сидел, как увидел на этом замечательном столе красного дерева стопку канцелярских папок. И на каждой папке значилось: "Досье, составленное с Божией помощью игуменьей Препедигной". Не удержался я: открыл одно, потом другое, потом двадцать пятое досье... А какой бы писатель удержался и не открыл? Я понимал, я чувствовал, что меня быстро застукают за этим занятием, и потому спешил. Спешил рассмотреть фотографии сестер, запомнить их мирские имена, фамилии, национальность, происхождение, год и место рождения, время прибытия в монастырь и прочее. Но все это сразу забыл, поскольку в детстве меня часто били по голове, а запомнил только то, чего нельзя было не запомнить.
      "Разыскивается Интерполом", - с изумлением читал я в одном досье.
      "Двойной агент: работала на "Моссад" и КГБ", - значилось в другом.
      "Состояла в "Красных бригадах", владеет всеми видами стрелкового оружия..."
      "Инструктор по восточным единоборствам, обучала особое подразделение афганских моджахедов..."
      "Боевая подруга Ильича Рамиреса Санчеса по кличке Шакал..."
      "Ассистентка доктора Менгеле..."
      - Досье интересуешься? - спросила Матушка, неслышно войдя в игуменскую.
      - Да я их и открыть не успел, - соврал я, силясь подняться с диванчика.
      - Если не успел, то начни с моего, его тебе сестра Добротолюбина выдаст, - ласково сказала Матушка и исчезла в своих покоях.
      - Сейчас выдам! - И Матушкина келейница Добротолюбина протянула мне досье.
      Я не успел сообразить, кто она (двойной агент, инструктор по восточным единоборствам или террористка, тщетно разыскиваемая Интерполом), как мой нос оказался сломан.
      - Будешь знать, как совать нос, куда не следует, летописец! - сказала Добротолюбина и сломала мне нос.
      ГЛАВА XII
      О писательском юродстве и небесном явлении.
      Существует тоска по Родине, от которой никуда не деться, но есть и тоска по людям. И эта тоска сильнее всего. Только, кажется, человек находит человека, как уже опять в поисках. В бесконечных поисках он, поскольку постоянно ошибается. И если эти ошибки не стоят ему жизни, человек снова полон желания найти себе подобного и ходит, размахивая фонарем греческого производства, чтобы рассмотреть лицо каждого встречного. А каждый встречный радостно скалит зубы, стараясь произвести первое впечатление. Уж он-то знает, что реванш взять никогда не поздно. Как погаснет фонарь, так и возьмет. И никуда не денешься.
      От всего этого хочется безудержно кривляться всеми частями тела.
      Впрочем, лучше быть юродивым и говорить, что в ум придет, бесстрашно глядя в мириады бесстыжих глаз. И плюнь на то, что тебя будут бить. Какого хорошего писателя не избивали?.. Какому хорошему писателю не выдирали бороду?.. Не разбивали очки?.. Нет такого писателя, которому бы за всю жизнь ни единой гадости не сделали...
      - Садись, - сказал Синокрот, - и рассказывай, как тебе удалось уйти живым от Матушки.
      - Да разве живым? - заплакал я, глотая кровавые сопли. - У меня нос...
      - Нос заживет, - великодушно пообещал Синокрот, - только горбинка останется, как у какого-нибудь аристократа.
      - Не хочу, как у аристократа, - заплакал я еще сильнее. - Хочу вернуться в ту самую жизнь, от которой ушел в монастырь. Но как отсюда выбраться?..
      - Ты лучше поспи, - проявил заботу Синокрот. - Вот я поспал в могилке и теперь снова полон сил и положительной энергии.
      Послушавшись лучшего друга, я лег на тюфяк и свернулся калачиком. И лишь закрыл глаза, как сразу увидел в тонком сне некоего Святого. Одет он был в древнее облачение из серебряной парчи, расшитой серебряными же крестами. Лик его был грозен и как бы горел изнутри. Устрашившись этого пламенеющего и грозного лика, я задрожал. Дрожа поджилками и сломанным носом, я стоял перед ним, вспоминая молитвы. Слова текли из меня слезами, и, только закончив молитву, я понял смысл небесного явления.
      Пламенея ликом, Святой гневно указывал на то, что находилось за моей спиной...
      За моей спиной Синокрот наблюдал через зарешеченное окошко за марширующими монахинями, инокинями и послушницами.
      ГЛАВА XIII
      О том, что происходит в свободное от служения Матушке время.
      Поручила Матушкина келейница Добротолюбина свое послушание сестре Портупее исполнять:
      - Матушкину постель застели, Матушкино белье постирай, Матушкины покои убери, Матушкину обувь почисти, Матушкины цветы полей, Матушкин пистолет разбери и смажь... И поторапливайся, а не то зуб выбью!
      Но тишайшая Портупея поторапливаться не стала, а, дождавшись ухода главной келейницы, перепоручила эту работу сестре Проформе.
      - Да поспеши, а не то шею сверну! - пообещала тишайшая Портупея.
      А сестра Проформа посулила сестре Катавасии, в свою очередь, кишки на кулак намотать, если та не успеет в срок.
      Сестра Катавасия хотела, как обычно, использовать для этих целей Синокрота, но, вспомнив о его бегстве, привлекла (с помощью несложных пыток) к исполнению ответственного задания двух паломниц с островов Океании. Чтобы те не даром монастырский хлеб ели, а трудились, трудились и трудились.
      И все вакантные сестры собрались вместе и закричали: "Айда!"
      - Айда, - закричали все, - устраивать потеху!..
      И стали они закусывать, стали выпивать, стали стрелять по движущимся мишеням, стали ругаться и плеваться, стали курить марихуану и ломать мебель, стали крутить порнографические фильмы, стали боксировать и дразнить цепных псов, стали бегать по стенам и потолкам, а потом устроили военный парад возле кладбища.
      Все, как обычно, в свободное от служения Матушке время.
      ГЛАВА XIV
      О Матушке, Папе Римском и духовном процветании.
      Проснулся я между тем в отличном расположении духа, и нос не болел, и глаза не слезоточили. Сухими глазами посмотрел я на Православный мир, открыл Матушкино досье и стал читать все подряд.
      "Родилась Матушка в семействе почтенных мещан Супостата Гавриловича Гандрапуры и Гаврилы Багауевны Ландыш. Ее рождение пришлось на день памяти праведной Сусанны. Отец и мать отроковицы были глубоко верующими людьми, бежавшими от зверств большевизма на Огненную Землю, где уже проживало много русских, а также отчасти русских.
      С юных лет Сусанна была воспитана в страхе Божием, любила уединение и больше всего заботилась о том, чтобы побольше сделать добра бедным и убогим огнеземельцам. Но убогие и бедные отказывались от помощи, как бы предугадывая будущее величие и могущество Сусанны. Чувствуя позывы к христианскому деланию, она перестала мыться, стричь ногти и, едва выучившись писать, обратилась к опытному астрологу, дабы он определил ее жизненный путь. И он определил его, предсказав Матушке неслыханные подвиги и способность исцелять окружающих одним своим дыханием.
      Так Матушка начала монашескую жизнь под новым именем Препедигна, что означает в переводе с латинского "весьма достойная". Несмотря на свое инославное имя, Матушка сразу и бесповоротно осознала ущербность западного христианства и пагубность латинского пути для чистых православных душ. В это же время Папа Римский посетил Огненную Землю, рассчитывая на хороший экуменический прием. Конечно, сразу по прибытии он нанес визит Матушке и, громко вскричав: "Благословите, Матушка!", принялся лобызать ее туфлю. Она же, изрядно подумав, достойно ответила: "Бог благословит, но при условии, что Вы, Ваше латинянское Святейшество, избавитесь от еретических воззрений второй степени".
      После этого знаменательного события Матушку наградили всем, чем только можно, и отправили сначала в Северную Америку, а затем в отдельно взятый монастырь, со всех сторон окруженный католическими миссиями.
      О скромности Матушки, в назидание всем, нужно сказать особо и подробно. Она сама открывает себе двери, сама надевает рясу, сама на компьютере проверяет месяцеслов очередного церковного календаря и многое другое. Ей не готовят специальных и изысканных блюд, так как по своей непритязательности она питается той же пищей, что и последняя послушница. Доступность и неприхотливость Матушки довольно непривычны и лишь подчеркивают святой образ ее жизни и несовершенство окружающих.
      За короткий срок она стала известной на всех континентах подвижницей, собирая пожертвования на нужды монастырского арсенала. Посейчас она популярна своей активностью и целенаправленностью, и когда новые боголюбцы знакомятся с нею, то начинают сразу и стремительно оказывать помощь в ее богоугодной деятельности. Многие из прежних жертвователей, такие, например, как приснопамятные доктор Менгеле, Дювалье, Франко, уже скончались, другие добровольно продолжают посылать свои кровные копейки в отдельно взятый монастырь.
      Трудно быть матерью для сестер и паломников, но у игуменьи Препедигны огромное сердце, и она достойно обеспечивает духовное процветание святой обители".
      К досье были приложены черно-белые и цветные фотографии, богато иллюстрирующие житие Матушки.
      ГЛАВА XV
      Как достопочтенный архиерей стал насильником, вором и беглым
      каторжником.
      - Другие все в дом, а этот родной монастырь ограбил! - вопила Матушка, размахивая камилавкой. - Не потерплю расточителей монастырского добра! Завтра же назначу нового архиерея!..
      - Долой архиерея Моисея! - слаженно скандировали сестры. - Да здравствует Матушка!
      - Какие-то перемены, - прокомментировал Синокрот, выглядывая из укрытия. - В чем там дело, Вася?..
      А дело было вот в чем.
      Ночью внезапно скончалась бывшая фрейлина предпоследней русской царицы, а утром, вскрыв ее тюфяк, Матушка не обнаружила денег. Ни золотых царских червонцев, ни долларов, ни даже фунтов стерлингов не оказалось в тюфяке усопшей, что, по глубокому убеждению игуменьи, было полностью исключено. Тогда Матушка простучала стены кельи и разобрала пол, но тщетны были ее усилия. Ни в тумбочке, ни в аптечном ящике, ни в дымоходе, ни в священных книгах денег, на которые Препедигна собиралась приобрести участок земли в Швейцарии, не нашлось. В других высокоразвитых странах у Матушки уже были куплены участки и размещены ракеты класса "земля-воздух", а вот со Швейцарией пока ничего не выходило.
      - Кого здесь видели последним? - свирепо спросила игуменья.
      - Архиерея Моисея, - не моргнув глазом, согрешила против истины сестра Добротолюбина, которая давно уже облюбовала епископскую панагию. Такой, изукрашенной изумрудами, в ее коллекции еще не было.
      И началось!
      Приступив к обыску в архиерейских покоях, Матушка велела ему раздеться.
      - Сам раздевайся, Владыко, - кричала Матушка, - а иначе тебя, подлеца и сволочь, сестры живо разденут!
      - Я буду жаловаться! - сопротивлялся архиерей Моисей. - Да я вас к Причастию не допущу!..
      - Эй, девки, - щелкнула пальцами Матушка, - приступайте!
      Сестры не только раздели архиерея донага, но и сфотографировали его, бегущего, дабы было что предъявить начальству, если Моисей действительно вздумает жаловаться. Архиерея вытолкали вон, захлопнули за ним ворота, а вещи его поделили между собой.
      И побрел растерзанный страстотерпец прочь, а Матушка села писать на него донос, в котором фигурировали такие определения, как насильник, вор и беглый каторжник. Увеличенные фотографии голого архиерея в тот же день были размножены и разосланы во все средства массовой информации.
      ГЛАВА XVI
      О том, как выяснить, где место бедного человека, которому захотелось
      от мира уйти.
      Когда-то и я нес юношеский вздор, когда-то и я повторял за другими то, чего повторять не стоило. А теперь я задумался, теперь я специалист по плачам, и жанр мой - жалоба одинокого турка, оглашающего воплями кладбище.
      В жизни не сочинял иеремиад, в жизни не имел претензий... Но вот узнал, что игуменья - звание пожизненное, и начал сетовать, вздыхать и писать ламентацию, которую конечно же каждый сочтет за пасквиль. Обязательно нарекут меня пасквилянтом, чтобы вымазать дегтем и обвалять в перьях. И напрасно я буду оправдываться, защищая мой турецкий жанр. Кто прислушается к вымазанному дегтем и обваленному в перьях? Лучше бы я занимался созданием некрологов. С какой легкостью я находил бы трепетные общие слова об усопших, перечисляя их не существовавшие добродетели. Так нет же! Люди с внезапным телосложением бросились срывать с меня очки и топтать их ногами. При чем здесь очки?.. И почему сразу все драться лезут?.. И сестра Крокодила, выщипывающая брови; и сестра Соломония, чешущая спину о косяки; и сестра Портупея, у которой в припадке гнева из ушей валит дым; и сестра Елея, отбивающая чечетку; и сестра Чародея, занимающаяся сглазом и гаданием на внутренностях монастырских животных; и сестра Мавра, собирающая скальпы иноверцев; и сестра Индульгенция, привыкшая материться на всех языках мира...
      И все они, включая тех, кого я не перечислил, все требовали, чтобы я не считал себя умнее.
      - Ишь, какой мистер Смарт выискался! - говорили они и выхватывали из-под меня стул.
      Даже к свечному ящику я прислониться не мог, потому что это был личный ящик сестры Проформы.
      - Не считай себя умнее других и пошел вон отсюда! - скрипела зубами сестра Проформа, обнимая свечной ящик.
      И другие сестры поделили между собой не только скамейки, стулья, иконы, коврики, священников, но и стены поделили, не разрешая возле их стен останавливаться.
      Сестра Цезаропапина, отбивая земные поклоны, прокусила мне пятку, а это значит, что я опять, посчитав себя умнее, стал сдуру в неположенном месте.
      Где же мое место?.. Где место бедного человека, которому захотелось уйти от мира?.. Бог знает, где мое место. И вот стою я, выброшенный на паперть, и хорошо мне на паперти. Никто меня не толкает, никто не лягает, не кусает никто. Никто не отвлекает меня от Бога, следовательно, здесь мое место. Хотя, кажется, Матушка меня и отсюда скоро погонит.
      - Гоните его, - прикажет Матушка, - с нашей паперти! Будет тут всякая дурная кровь нашу паперть осквернять!..
      И бросятся сестры, ломая предплечья, гнать меня. Бросятся они меня убивать. Но я не побегу, а буду твердо стоять на дрожащих ногах и считать себя умнее, повторяя умную молитву.
      - Господи помилуй! Господи помилуй! Господи помилуй! - стану твердить я, не думая о том, кто и каким способом меня убьет.
      А дальше что-нибудь да случится. Бог знает, что произойдет, но произойдет обязательно. Не может не произойти.
      ГЛАВА XVII
      О беседах с жизнью о жизни (из записной книжки писателя, которую
      украла у сестры Вулканиды сестра Портупея).
      Имел я опыты в стихах, имел в прозе, а теперь вот в жизни имею, хотя лично мне такой опыт не нужен. Не нужны мне знания, полученные в отдельно взятом монастыре отдельно взятой страны, где не только опыт, но и жизнь тебе вроде бы ни к чему. Ведь к чему тебе жизнь, которая обезображена до того, что ее и жизнью нельзя назвать? Не жизнь это вовсе, а надругательство. Посыплю голову пеплом и начну стенать.
      - Посмотри, до чего ты меня довела, - скажу я такой жизни и стану перечислять все свои обиды, загибая пальцы рук и ног. - Да разве кто-нибудь так жил?..
      - Жили и похуже, - усмехнется жизнь, - а вообще-то все зависит от приспосабливаемости. Уметь жить - значит уметь приспосабливаться.
      Нет, приспосабливаться я не намерен. Не намерен я приспосабливаться ни к отдельно взятому монастырю, ни ко всем прочим монастырям, а собираюсь продолжать поиски неприспособленных людей.
      - Надо встретиться с собственным страхом, чтобы с ним разминуться, скажут мне те неприспособленные, и я соглашусь с их опытом.
      Вот больше всего на свете боялся я кладбищ. Я боялся кладбищ до тех пор, пока Матушка не поселила меня на одном из них. И теперь я не боюсь Матушки, не боюсь сестер, а хожу себе мысленно по разным дорогам, провожая глазами птиц, летящих крестом.
      Когда-нибудь и моя душа взлетит и прокричит, уносимая птичьим ветром:
      - Смерть - это тот же страх! Страх, с которым надо разминуться!..
      И может быть, кто-то услышит ее. Услышит и перестанет бояться.
      ГЛАВА XVIII
      О том, как Матушка легко заговор раскрыла.
      - Не могу молчать! - сказал я Синокроту и замолчал. Упорно замолчал, уставившись на море крестов.
      Только что здесь, на моем кладбище, побывала игуменья Препедигна. Только что она привела меня сюда с паперти, по пути сообщив, что давно уже знает, где находится Синокрот.
      - У меня, - сообщила Матушка, - все монастырские помещения наисовременнейшими прослушивающими устройствами оборудованы. Так что не оправдывайся, Василий, твой жидомасонский заговор раскрыт.
      - Какой заговор?..
      - Заговор с целью опорочить меня, Матушку Земли Огненной, в глазах мировой общественности. Лучше добром скажи, кем подослан...
      - Да никем я не подослан, я сам пришел с Синокротом.
      - Такие сами не приходят, - убежденно ответствовала Матушка, - таких враги подсылают. Впрочем, всем врагам откликнется их ауканье.
      - В таком случае нам, наверное, лучше уйти, - произнес я, стараясь, чтобы в голосе моем прозвучал металл.
      - А уж это мне решать, что лучше и кому! - взвизгнула игуменья Препедигна. - И потом, как у нас говорится, дальше едешь, тише будешь. Так что садись писать монастырскую летопись, а твой слабоумный дружок пусть займется транспарантами.
      И она протянула Синокроту тексты, которые гласили: "Достойно встретим начало Великого поста", "Ударным трудом отметим Вознесение Господне" и "Матушка - наш рулевой!"
      ГЛАВА XIX
      О диагнозах и угрозах жизни (из записной книжки писателя, которую
      украла у сестры Вулканиды сестра Портупея).
      Знание и жизнь, хочу сказать я вам, вещи несовместимые. Знание, может, и хочет жить, а вот жизнь никакого знания не хочет. И только ты представишь себе, что достаточно хорошо знаешь людей, чтобы жить среди них, как жизнь покажет тебе кукиш. И с таким удовольствием она это сделает, что тебе останется покончить счеты со всяким знанием. Так что среди людей жить нельзя, не говоря уже об общении с ними. К чему приводит это общение? К судорогам приводит. К судорогам в коре головного мозга.
      А врач-невропатолог уверяет, что в голове ничего нет, следовательно, и судорог быть не может. Нет, таким образом, у меня коры головного мозга, нет судорог, больной головы нет! А вот невропатолог, неискренний, как таракан, есть. Врач, порожденный такой жизнью. Или другой пример.
      Подхожу я давеча к игуменье Препедигне, чтобы объясниться в очередной последний раз, а она отмахивается и говорит:
      - Мне, - говорит, - некогда! Деньги, с таким трудом вырванные у добрых самаритян, приходится с утра до вечера считать. Вот уже кровавые мозоли на ладонях, а ты под ногами путаешься...
      И сестра Добротолюбина тут же требует с меня плату за мой склеп.
      - Нечего, - кричит, - кладбище даром занимать! Гони money, а иначе убью!..
      И щекочет меня ножом.
      - Оставь! - умоляет ее сестра Вулканида, молитвенно складывая руки. Дай мне его на мушку взять. Пусть петляет зайцем между крестов, пока я прицеливаться буду!..
      - Да ну вас! - возмущается сестра Портупея. - Лучше его раздеть и голой задницей в муравейник посадить!..
      - Бросить в котел с кипящей водой! - хрипит сестра Проформа.
      - Кастрировать! - перебивает ее сестра Иродиада.
      - Снять скальп!..
      Короче, возникла необходимость меня уничтожить, чтобы мокрого места не осталось. А разве мог я предполагать, какая жизнь меня ожидает?.. Разве такое знание было в моей голове?..
      Да у меня уже не только в коре головного мозга, у меня в душе судороги! В той самой бессмертной душе, которая есть у каждого. Есть даже у того, кто ничего не знает о душевных муках.
      ГЛАВА XX
      Как началась священная война и как Матушка вселяла боевой дух в
      военнослужащих ООН.
      Жил я среди разных народов, и каждый из этих народов уверял меня в том, что он бедный.
      - О чуваши, мой бедный народ, - слышал я.
      - О китайцы, мой бедный народ, - слышал я.
      - О армяне, мой бедный народ, - слышал я.
      - О евреи, мой бедный народ, - слышал я.
      - О индейцы, мой бедный народ, - слышал я.
      - Гей, славяне, мой бедный народ, - слышал я.
      - О арийцы, мой бедный народ, - слышал я.
      - О лапландцы, мой бедный народ, - слышал я.
      - О арабы, мой бедный народ, - слышал я.
      - О шумеры, мой бедный народ, - слышал я.
      Таким образом, все народы жаловались на свою бедность, а я их жалел. То один народ я жалел, то другой, потому что всех одновременно жалеть очень трудно. Тем более что жалость к одному народу забирает столько сил и здоровья, что на другой народ уже ничего не остается.
      И решил я стать, в конце концов, бездомным космополитом, чтобы никого не жалеть, если всех сразу жалеть не получается. Стал я им или не стал, не мне судить, но каково было мое изумление, когда Матушка, выступая по монастырскому радио, заявила:
      - О сестрицы, мой бедный народ!
      Сделав такое заявление, Матушка трубно высморкалась и сообщила, что отдельно взятая страна объявила войну отдельно взятому монастырю.
      - Она, эта страна, имела наглость, - ораторствовала Матушка, - послать ноту протеста в ООН с жалобами на нашу подрывную деятельность, которая якобы мешает мирному процессу. А так как членами организации так называемых наций являются враждебные нам державы, поскольку все до одной державы относятся к нам враждебно, то весь мир идет на нас неслыханной войной. Но мы как минировали подходы к монастырю, так и будем минировать, - это наше святое право, а что касается отпора агрессорам, то я уже разослала призывы о всеобщей мобилизации, и скоро сотни тысяч добровольцев прибудут в монастырь, чтобы сражаться на нашей стороне и под нашими хоругвями.
      Затем выступил старец Нил.
      - Дьявол - отец лжи, - сказал, шамкая, старец, - но и у нас есть кое-какое оружие...
      Так началась священная война. Началась она с сигнальных огней на колокольне и с плаката "Матушка-мать зовет!", на котором игуменья Препедигна, грозно насупив брови, благословляла на ратный подвиг единоверцев.
      И потянулись на сигнальные огни герои минувших войн, тени забытых предков и колдуны России, чтобы отстаивать дорогие им идеалы. И для всех Матушка находила оружие и нужные слова.