– Здорово, Сергеич, – произнес полковник ГРУ Артемьев, привставая из-за стола и протягивая руку вошедшему. Тот сжал ее, словно железными тисками. Полковник невольно поморщился.
      – Присаживайся.
      Гость тяжело опустился на стул. Он был одет в простой серый костюм, сидевший на нем как «на корове седло». Сразу было видно, что хозяин его больше привык к военной форме. Под тканью перекатывались мощные бугры накачанных мышц. Костяшки пальцев покрывали мозоли. Тяжелая нижняя челюсть, низкий лоб, приплюснутый нос – ни дать ни взять обезьяна! Правда, у обезьян не бывает такого умного, цепкого, безжалостного взгляда, под которым даже видавший виды Артемьев чувствовал себя неуютно.
      – По пятьдесят грамм? – радушно предложил он и, не дожидаясь согласия, достал из сейфа бутылку армянского коньяка.
      Сергеич кивнул. Он явно не отличался разговорчивостью. Стаканы с бульканьем наполнились. Коньяк был десятилетней выдержки, который полагалось бы смаковать, наслаждаясь букетом, но Сергеич выпил его словно воду. Артемьев мысленно выругался. Вот и мечи бисер перед свиньями. Обошелся бы простой водярой! Сам он этот коньяк пил бережно, любя, а эта горилла? Вылакал, даже глазом не моргнув. Однако высказывать вслух свое возмущение полковник не стал.
      – Как жена, ребенок? – продолжая играть роль любезного хозяина, спросил он.
      – Спасибо, Машенька поправилась. – Впервые в лице гостя появилось что-то человеческое. – Но в садик пока не пускаем, пусть окрепнет. Она у меня слабенькая!
      – Может, ей туда совсем не ходить? – предложил Артемьев. – Жена-то у тебя не работает.
      – Ребенку нужно общение со сверстниками. Иначе вырастет домашней мимозой. К тому же Верка второго ждет, тяжело ей будет, – ответил Сергеич, тяжело вздохнув. Холодные глаза затуманились. Несмотря на свою внешность и профессию, он был сентиментален.
      Некоторое время оба молчали.
      Лучи солнца, проникавшие сквозь до блеска промытые окна кабинета, волшебно искрились в недопитой бутылке, которая магнетически притягивала к себе взгляд Артемьева. Он был, что называется, «заводной» и сейчас, приняв первый стакан, испытывал непреодолимое желание «добавить». Однако одному пить было неудобно. Поэтому Артемьев лихорадочно соображал, как склонить к «продолжению» гостя. Задача сложная: Сергеич, это все знали, пил мало и редко.
      – Давай за то, чтоб роды прошли удачно, – придумал полковник. – Чувствую, пацан у тебя родится!
      Против такого тоста гость устоять не мог. Стаканы вновь наполнились, с тихим звоном чокнулись, огненная влага покатилась в желудки. Артемьев заметно повеселел, Сергеич же будто не пил вовсе.
      – Как дела в твоей лавочке? – добродушно поинтересовался полковник.
      Лицо гостя помрачнело.
      – Хреново! – жестко махнул он. Глаза опять стали жесткими, холодными. – Материал никудышный присылаете!
      Полковник изобразил на лице удивление.
      – Да ну! А Потапов? Такой амбал! 120 кг веса, мышцы, торс! – Артемьев сладко зажмурился, сделавшись удивительно похожим на кавказского торговца, расхваливающего свой товар. – Штангист, первый разряд!
      – Мышцы, торс, – ехидно передразнил Сергеич. – Слизняк твой Потапов! По ночам в камере выл как собака, в спортзале трясся, словно эпилептик, а стали на нем удары шилом отрабатывать, вовсе загнулся!
      Впервые за все время разговора полковник позволил себе возмутиться:
      – Что ты хочешь от меня, друг любезный?! Брюса Ли, может быть, Ояму?! Помнишь недавний случай, когда «кукла» убила иностранного курсанта? Знаешь, сколько вони было? Как Потапову не выть? Он жить хотел. Потому пошел в «куклы». Жить хотел! Понимаешь? Но по инструкции он не имеет права причинить вред партнеру. Вы его тут же пришьете. Что же получается? Хочешь, чтоб курсанты были сыты и «куклы» целы? – перефразировал Артемьев известную поговорку. Он хотел добавить еще что-нибудь ехидное, но в глазах гостя сверкнула молния, и полковник невольно замолчал.
      – Перестань придуриваться! – тихо, зло сказал Сергеич. – Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду! Да, «кукла» не должна быть строптивой, но она должна быть выносливой, «долгоиграющей», от Потаповых толку мало, проще труп из морга взять! Он даже удары не отбивал, только ныл да скулил. Вот Изотов был хороший экземпляр!
      – Изотов?! Так ведь это он угробил иностранца!
      – Подумаешь! Одним негритосом больше, одним меньше. Зато продержался полтора месяца, много пользы принес. Ты считаешь, мы его пристрелили после этого? Нет! Я сам его убил, в бою. Хорошая практика. – Глаза Сергеича приобрели мечтательное выражение. – Как дрался, стервец, горло перегрызть норовил!
      Он замолчал, думая, очевидно, о чем-то своем.
      Артемьев горестно вздохнул. Как тут быть? «Куклу» найди ему «долгоиграющую»! Из чего выбирать? Сейчас не то что раньше, смертников мало, да и не каждый на «куклу» тянет. Вот при Сталине другое дело было. Изобилие! Заключенных полстраны, «кукол» навалом. Правда, тогда их называли по-другому: «гладиаторы», «волонтеры», «робинзоны» или просто «мясо». Каждый сотрудник органов имел возможность как следует потренироваться, закрепить на практике полученные знания. Сейчас же в стране ничего не хватает, даже «кукол». С ними работают только избранные...
      – Постарайся, Петр, будь другом! – прервал его мысли голос Сергеича, в котором сейчас звучали просительные нотки.
      – Ладно, – смягчился полковник. – Что-нибудь придумаем.
      – Ну, бывай! – протянул руку Сергеич. – Мне нужно через час тренировку проводить!
      Он направился к выходу.
      – Да, подожди! – вспомнил Артемьев, когда гость был у самой двери. – Я тут твоей дочке подарок приготовил.
      Порывшись в столе, он достал симпатичного пушистого игрушечного медвежонка с розовым бантиком на шее. Медвежонок удивленно таращил черные бусинки глаз.
      Лицо Сергеича неожиданно смягчилось. Сейчас он не напоминал гориллу.
      – Спасибо, дружище, спасибо! – растроганно сказал спецназовец и, бережно взяв игрушку, вышел в коридор.
      После его ухода Артемьев некоторое время сидел в задумчивости, перебирая в уме возможные варианты. Ничего путного в голову не приходило. «Черт с ним, завтра что-нибудь сообразим!» – подумал он, махнув рукой. Немного поразмыслив, полковник допил остатки коньяка, хотел было вызвать Лену из машбюро, но заколебался. Любовь любовью, а настучать может: пил-де на работе. Здесь никому верить нельзя, кроме Сергеича. Этот мужик – кремень. Жестокий, холодный как лед, но не продаст.
      Ленка же – черт ее знает! Хотя, впрочем, пусть стучит, самой дороже станет! Артемьев поднял трубку телефона.
      Спустя десять минут он крепко держал за гладкие упругие бедра стройную брюнетку, которая, лежа грудью на столе, страстно постанывала в такт его ритмичным движениям.

      В спортзале пахло кожей, потом и железом. Это был самый обычный спортзал: штанги, гири, тренажеры, боксерские груши... Самый обычный, только вот решетки на окнах. Курсанты сгрудились в углу. В ожидании инструктора они обменивались сплетнями и анекдотами. «Приходит Миронов домой, а жена...», «...Петька, если будешь моими носками орехи колоть, я твою простыню распилю...» Ха-ха-ха! «Почему прапорщик не ест маринованных огурцов? – А голова в банку не пролезает...»
      Курсант Андрей Ларин, курносый светловолосый парень атлетического телосложения, не принимал участия в разговоре. Он стоял немного поодаль от остальных, о чем-то напряженно размышляя. На вопросы товарищей Андрей отвечал односложно – «да... нет», отрешенно глядя перед собой, и в конце концов его оставили в покое. Мало ли, может, у человека дома какие проблемы? Однако, если бы другие курсанты сумели заглянуть в его мысли, они бы здорово удивились.
      Курсант Ларин пользовался репутацией холодного, жесткого человека, не склонного к сантиментам. Серые глаза, словно покрытые коркой льда, не допускали к себе, малоподвижное лицо с твердо очерченным подбородком не выражало никаких эмоций. Идеальный диверсант! Возможно, это только маска, скрывающая утонченную, нервную натуру потомственного интеллигента. Но кто об этом знал? В детстве Андрея часто били шпанистые одноклассники и дворовые хулиганы, уж слишком резко он отличался от остальных: не курил тайком в туалетах, не матерился, не лапал девочек по углам. Мальчик потихоньку озлоблялся. Переломным в его судьбе стал следующий случай. Однажды Андрей, учившийся тогда в шестом классе, вышел из школы, направляясь домой, как вдруг услышал за углом какую-то возню. Приблизившись, он увидел свою одноклассницу Олю Русланову, не по годам развитую девочку с бездонными черными глазами, в которую был тайно влюблен. Прижав к стене, ее тискали двое семиклассников, пользовавшихся репутацией отъявленных хулиганов. Один мял уже наметившуюся грудь, другой запустил руку под юбку. Надо сказать, что Оля не была особенно против и сопротивлялась только для вида, но неопытный Андрей еще не умел улавливать подобных тонкостей.
      – Оставьте ее в покое! – срывающимся мальчишеским голосом крикнул он.
      Хулиганы удивленно обернулись.
      – А, маменькин сыночек пришел! – осклабился один из них, по прозвищу Гога. – Проваливай, пока цел!
      Андрею ужасно хотелось убежать, но вместо этого он, преодолевая противную пустоту в низу живота и слабость в ногах, решительно двинулся вперед. Оля оправила юбку, с интересом наблюдая за развитием событий. Она любила смотреть, как дерутся мальчишки.
      Хулиганы долго с наслаждением избивали мальчика, с усмешкой подавляя его неумелое сопротивление. Потом ушли, оставив его валяться в грязи. Потихоньку слиняла и Оля.
      Дома на вопросы родителей Андрей упорно отмалчивался, а когда сошли синяки, прямиком направился в школу бокса. К десятому классу он был уже мастером спорта. Помимо этого, сосед, отставной офицер-десантник, обучил его боевому самбо. Теперь Андрея боялась вся школа. Он отработал перед зеркалом холодный жесткий взгляд, непроницаемое выражение лица, но душа осталась прежней... Не окажись на его жизненном пути ублюдок Гога с приятелем, Андрей, быть может, стал бы научным работником, как отец, но... Короче, сейчас старший лейтенант Ларин являлся курсантом особого учебного центра спецназа, где из него готовили профессионального диверсанта-убийцу.
      Андрей знал, что такое «куклы», видел, как работают с ними другие, но сегодня была его очередь. Этим и объяснялась задумчивость старшего лейтенанта, который никак не мог решить для себя сложный вопрос: правильно ли использовать живого человека в качестве тренировочного снаряда?..
      – Равняйсь, смирно! – Полковник спецназа Анатолий Сергеевич Блинов медленно шел вдоль шеренги вытянувшихся курсантов, внимательно вглядываясь в лица своих подопечных. Напротив Андрея он остановился. Во главу угла Блинов, как опытный инструктор, всегда ставил психологическую подготовку, поэтому уже несколько дней внимательно присматривался к этому парню. Здоровенный бугай, хорошо владеет рукопашным боем, огнестрельным и холодным оружием, выполняет на «отлично» все нормативы, но... Что-то в нем Сергеичу не нравилось. Прекрасный психолог, он интуитивно чувствовал то, чего не замечали другие. Конкретно сформулировать свои сомнения полковник не мог, но за сорок лет жизни Сергеич успел убедиться, что предчувствия его никогда не подводят.
      – Курсант Ларин, выйти из строя!
      Лицо старшего лейтенанта не выражало ничего, однако инструктор уловил исходящую от него ауру неуверенности.
      – Сегодня ты будешь работать с «куклой». Это мразь, подонок, приговоренный советским правосудием к смертной казни. Уже объявлено, что приговор приведен в исполнение. Юридически его не существует. Это не человек – это «кукла». Ему продлили жизнь, чтобы вы смогли закрепить полученные знания. Он добровольно пошел на это, так как больше всего на свете любит свою поганую шкуру. Это убийца, садист. – Здесь полковник покривил душой. Человек, выделенный для курсанта Ларина, был осужден за валютные махинации, но старшему лейтенанту знать это не обязательно. Первый раз убивать всегда трудно, а уверенность, что перед ним садист-убийца, поможет парню преодолеть психологический барьер, стать настоящим диверсантом. Потом будет легче, а главное, во время выполнения боевого задания не дрогнет в последний момент рука.
      – Так вот, Ларин, тебе выпала честь привести приговор в исполнение. – Острый взгляд Сергеича, казалось, пронизывал Андрея насквозь. – Сегодня «кукле» разрешено драться в полную силу. Запомни, он тоже может тебя убить, так что не расслабляйся! Вопросы есть?
      – Никак нет! – отчеканил курсант, хотя в душе бушевала буря сомнений...
      Человек, предназначенный на заклание, в это время сидел в специально оборудованной камере, где жил последний месяц. Несколько дней его не трогали, но по-прежнему остро болели сломанные ребра, тяжело гудела голова, путались мысли. Сегодня он поймал себя на том, что начинает забывать имя, которое носил в той, другой жизни. Сказывались многочисленные сотрясения мозга, а также жуткая нереальность происходящего. Получив предложение стать «куклой», он поначалу обрадовался, казалось, смерть отступила, появилась надежда, угасшая после отклонения кассации. Сейчас, остатками отбитого разума, человек понимал, какую ужасную ошибку совершил, избрав долгую мучительную казнь вместо гуманной пули в затылок.
      – Эй, «кукла», подъем! – рявкнул хриплый голос, и человек испуганно вздрогнул. В открывшуюся дверь ввалился здоровенный спецназовец с бульдожьей физиономией. – На «тренировку» пора, – добавил он с сарказмом. – Сегодня особый день, ты можешь драться в полную силу, можешь убить, если сумеешь, но смотри, падло, не вздумай косить от боя, иначе на куски порежу, собственное говно жрать заставлю!
      Замутненное сознание с трудом воспринимало услышанное, но при слове «убить» «кукла» оживился. Как ненавидел он своих мучителей! Хоть одного придушить, перегрызть зубами горло!..
      Курсант Ларин, по-прежнему терзаемый сомнениями, внимательно вглядывался в лицо «куклы». Крепкий мужик, примерно ровесник, высокий лоб, волевой подбородок, но глаза! Правду говорил инструктор – натуральный убийца-садист. Разве у нормального человека может быть такой дикий, звериный взгляд?! Сомнения стали отступать. Действительно, стоит избавить общество от подобного типа!
      – Начали! – резанула по ушам команда Сергеича, и «кукла» с вурдалачьей усмешкой ринулся вперед.
      Доведенный до крайности человек способен на многое. Смертник умел драться во много раз хуже, чем Андрей, однако старший лейтенант с трудом сдерживал его яростный натиск. Раньше «кукла» цеплялся за жизнь, послушно служил мешком для отработки ударов, не мешал выкручивать себе руки, душить удавкой, швырять об пол. Теперь в его жизни была только одна цель – убить этого ненавистного мордоворота, насладиться агонией... В бешеном порыве он сумел попасть курсанту кулаком в глаз, отбил нацеленный в голову боковой удар ноги, но тут же, получив страшный апперкот в печень, рухнул на пол.
      – Добей его! – глухо, как сквозь вату, донесся до «куклы» голос инструктора.
      Курсант почему-то медлил.
      – Сопляк, маменькин сынок! Я сказал – добей! – рычал Сергеич.
      Последнее, что увидел смертник, – черные глаза своего убийцы, как ни странно, испуганные, затравленные, и услышал хруст шейных позвонков. Боли почему-то не было. Затем он понесся по длинному темному коридору, в конце которого виднелся свет...
      Отпустив обмякшее тело с неестественно вывернутой шеей, Андрей поднялся с колен, тяжело дыша.
      – Молодец! – похлопал его по плечу инструктор. – Молодец!

      Из багрового тумана выплыла отвратительная рожа, которая гнусно кривлялась, обнажая кривые желтые клыки.
      «Тю-тю-тю, Игорек, пуси-муси, – хихикала рожа. – Отклонили, отклонили!»
      Он хотел послать страшилище куда подальше, но голос не слушался. Оно, в свою очередь, ехидно захохотало и вылезло из тумана целиком, во всей красе: горбатое, скособоченное, покрытое какими-то бугристыми наростами, перемазанное зеленой слизью. Вытянув длинную костлявую руку, монстр похлопал его по щеке.
      – Заберу, заберу! – издевался скрипучий голос.
      Каким-то кусочком сознания Игорь понимал, что это лишь сон, но страшилище явно придерживалось иного мнения. Пританцовывая и кривляясь, оно продолжало хватать человека грязными лапами.
      С трудом ворочая языком, он принялся читать «Отче наш», каждое слово давалось с огромным трудом, однако молитва возымела свое действие. Злобно взвизгнув, чудовище исчезло. Появилась другая картина, сперва вдалеке, потом ближе, ближе, и наконец Игорь очутился на зеленом лугу, ярко залитом лучами полуденного солнца. Метрах в двухстах виднелась березовая роща. Легкий ветерок ласкал лицо. Слышалось пение птиц, в траве стрекотали кузнечики. По лугу, не касаясь земли, двигалась по направлению к нему одетая во все белое фигура. Это был Володя, но не такой, каким Игорь видел его в последний раз в морге. Тогда он с трудом узнал брата: не мог поверить, что эта расколотая голова, распухшее, превратившееся в сплошной кровоподтек лицо, оскаленные в предсмертной муке зубы принадлежат Вовке, в детстве веселому шалуну, в более зрелом возрасте не менее веселому донжуану, походя разбивающему женские сердца, отличному товарищу и собутыльнику, умеющему поднять настроение в самой мрачной компании.
      Сейчас брат выглядел совсем как раньше, никаких следов зверского избиения, только лицо чересчур бледное.
      – Володя, ты жив! – радостно кинулся к нему Игорь. Тот слегка отстранился и, грустно усмехнувшись, покачал головой.
      – Но что же тогда, где мы?
      Брат молчал.
      – Ты не можешь говорить?
      Володя кивнул, на лице его отразилось страдание. Казалось, он хочет что-то объяснить Игорю, предупредить о грозящей опасности, но не может открыть рта.
      Игорь попытался обнять его, прижать к себе, но руки прошли сквозь пустоту. Брат еще раз печально улыбнулся. Затем двинулся куда-то в сторону березовой рощи, сделав Игорю приглашающий знак рукой. Когда они добрались туда, оказалось, что никакой рощи нет, что это лишь декорация. За первым рядом деревьев оказалась бесплодная, каменистая пустыня, на краю которой стоял самый заурядный лифт. Да, просто кабина лифта, как в любом современном многоэтажном доме. Но не было ни дома, ни подъезда, только лифт, и все. Повинуясь непонятной силе, Игорь вошел внутрь. Брат куда-то исчез. Кабина оказалась самой что ни на есть обычной, лишь поражало обилие кнопок с номерами этажей. Не дожидаясь, когда Игорь нажмет кнопку, кабина сама плавно двинулась в путь: вверх или вниз – он не понял. Через некоторое время двери отворились, и Игорь очутился в ярко освещенном коридоре, уходящем в бесконечность. На стенах были развешаны стенды с именами, фамилиями, фотографиями. Внизу, под каждой фотографией, – длинный ряд отметок, совсем как в школе, от единицы до пятерки. Он осознал, что это оценки за прожитую жизнь, и решил разыскать себя, выяснить, что ждет его в конце туннеля, по которому скоро предстояло пройти. Своего стенда Игорь не нашел, зато обнаружил Гавриленко, с удовлетворением отметив, что лейтенант заработал одни лишь двойки с редким вкраплением трояков. Продвигаясь вперед, Игорь постоянно чувствовал на спине чей-то пристальный взгляд, хотя никого вокруг видно не было. Внезапно бесконечный коридор кончился, вернее, просто исчез. Игорь стоял в пустой комнате, в противоположных ее углах виднелись две двери: из одной лился солнечный свет, из второй тянуло запахом серы, а в глубине прохода, путь в который она открывала, вспыхивали багровые отблески пламени. Между этими двумя была еще третья дверь, закрытая. Движимый любопытством, Игорь потянул ручку. За ней ничего особенного: ни света, ни адского пламени – обычный город, только серый, промозглый, небо затянуто облаками, лица людей ни счастливые, ни отчаявшиеся, а просто хмурые, серые, как весь этот город...
      Получив сильный удар по затылку, Игорь Лаврентьев проснулся, медленно, неохотно. Волосы на голове слиплись от пота. Яркий свет электрической лампочки под потолком больно резанул по глазам. Придя в себя окончательно, он понял, что никто его не бил, просто во сне он свалился с нар, ударившись о бетонный пол. Камера смертников, где Игорь провел последние полгода, выглядела, как обычно: замкнутое пространство без окон, нары, серые стены, бронированная дверь, небольшой стол посредине да табуретка, наглухо приделанная к полу, как, впрочем, и стол. В углу унитаз с умывальником. Высоко, так, чтоб не достать, телекамера, фиксирующая каждое его действие и передающая изображение на специальный монитор в комнате охраны. Мертвая тишина. Больше всего угнетало одиночество. Сидишь наедине со своими мыслями – и никуда не деться от слепящего электричества, от проклятой телекамеры-стукача, услужливо доносящей ментам в дежурке о каждом его движении, выражении лица. Иногда Игорю хотелось кричать, в бессильной ярости биться головой о стену, но сдерживала гордость. Нет, сволочи! Не доставит он вам развлечения, когда, устав от бесконечных партий в домино, вы с ленивой усмешкой на откормленных рожах наблюдаете за агонией осужденных, мечущихся в своих клетках, словно звери в зоопарке.
      Правда, в отличие от большинства других приговоренных, Лаврентьеву один раз повезло.
      Дело в том, что в работе палаческой бригады получился какой-то сбой, какой именно, он не знал, да и знать не хотел. Главное, что машина смерти забуксовала, камеры смертников, в которых полагалось сидеть по одному, переполнились, и на некоторое время у Игоря появился товарищ по несчастью, для которого в спешном порядке присобачили еще одни нары, так что места в камере почти не осталось.
      Сергей Сергеевич Еремин, в прошлом директор крупного предприятия, был приговорен к смерти за хищение в особо крупных размерах. Самое гуманное в мире общество развитого социализма очень ревниво относилось к своему имуществу. Частника – грабь, пожалуйста, ну, посадят в крайнем случае, но не дай Бог своровать у государства! К стенке гада, к стенке! В расход злодея! Так ехидничал Игорь в разговорах с Ереминым, с которым в другом месте ему вряд ли бы удалось откровенно пообщаться. Сергей Сергеевич разъезжал на персональной машине, жил в элитном доме, отоваривался в спецраспределителе, а Лаврентьев довольствовался общественным транспортом, малогабаритной «хрущевкой» и пустыми прилавками магазинов.
      Но смерть уравнивала всех. С Еремина сошли былые лоск и спесь. Сейчас это был совершенно седой шестидесятилетний старик с потухшими глазами, который, грустно усмехаясь, слушал наивные рассуждения двадцатипятилетнего мальчишки, понятия не имевшего об истинных рычагах, управляющих Страной Советов, о ее подводных течениях.
      – Эх, Игорь, Игорь, – произнес он, терпеливо выслушав слова сокамерника. – Что ты можешь знать о нашей жизни, дурачок! Закон действительно таков, здесь ты прав, но закон этот так, ерунда, он для мелких мошенников, например, для какого-нибудь зарвавшегося завмага или «козлов отпущения» вроде меня. Но даже завмага к стенке не поставят, если он вовремя даст на лапу кому следует или не будет высовывать носа и отрываться от системы.
      – Но как же нашумевшие дела о хищениях, – возразил Игорь. – Как же вы, в конце концов?!
      – Хм, представь себе пирамиду, только стоящую вверх ногами, – принялся довольно туманно объяснять Еремин. – Стоит она именно на своей верхушке; это один, в крайнем случае два-три человека. Если с ними что-либо случится, скажем, сожрали их в придворной интриге – пирамида может рухнуть. Вот тогда захлебываются в истерике газеты, гремят показательные процессы. Не всегда, правда, а только когда нужно кинуть кость обывателю, показать чистоту и беспристрастность правосудия!
      – Вы тоже из рухнувшей пирамиды? – поинтересовался Лаврентьев.
      – Нет, со мной гораздо проще. Нужно было лизнуть, а я гавкнул! – сардонически скривился Сергей Сергеевич и, задумавшись, надолго замолчал.
      В той, другой жизни Игоря шокировала бы подобная исповедь, ломающая вдолбленные с детства устои, но сейчас, после произошедшей с ним самим чудовищной несправедливости, он больше ничему не удивлялся.
      Лаврентьев с Ереминым прожили в одной камере три месяца. После отклонения кассации Сергей Сергеевич совсем сдал, с трудом поддерживал разговор, по временам беспричинно плакал. Он подал прошение о помиловании, хотя абсолютно не верил в его возможность.
      – Все равно убьют, – страдальчески кривился он. – Я им мешаю!
      – Зачем же прошение подавали?
      – Так...
      Свою смерть Еремин почуял заранее, за два дня.
      – В пятницу ночью за мной придут, – неожиданно твердо сообщил он Игорю. – В прошении отказано!
      – Откуда вы знаете?
      – Чувствую!
      После этого к Сергею Сергеевичу вернулось утраченное мужество. Он шутил, рассказывал забавные истории, смеялся. Лаврентьеву казалось, что его слова о смерти тоже шутка, но в пятницу ночью за Ереминым действительно пришли. Спокойно, как будто его приглашали на обычную прогулку, Сергей Сергеевич поднялся с нар, надел калоши, заменявшие смертникам обувь.
      – Прощай, парень, – тихо сказал он. – Дай тебе Бог...
      Не давая закончить фразу, мордастые прапорщики из охраны заломили ему руки и грубо вытолкали наружу.
      Тут Игорь взбесился.
      – Суки, козлы, пидорасы, убийцы! – рычал он прямо в телекамеру и, не обращая внимания на боль, лупил кулаками в бронированную дверь. Затем замолчал, осознав вдруг, что лишь развлекает своих тюремщиков, лениво наблюдающих за экраном монитора.
      – Сломался! – вяло констатировал один из них, тасуя на столе костяшки домино. – Давай, Петро, еще партеечку!
      Однако прапорщик ошибался. Лаврентьев не сломался, а, напротив, переполнился ледяной ненавистью, которая с каждым днем росла, вытесняя терзающий душу страх смерти...
      Тяжело вздохнув, Игорь поднялся с холодного пола и, усевшись на нары, закурил сигарету. Сперва этот странный сон, затем воспоминания... Конечно, все можно списать на расшатанные нервы: недавно пришел отказ от кассации, а подавать прошение о помиловании он не стал, не хотел унижаться перед палачами. Значит, со дня на день за ним придут, чтобы, вывернув руки, потащить к последней черте, загнать пулю в затылок.
      Однако Игорь почему-то знал – сегодняшний сон неспроста. Ему хотели что-то объяснить, предоставили выбор.
      Но какой у смертника может быть выбор?!

      Анатолий Сергеевич Блинов вернулся с работы около десяти часов вечера.
      – Тс-с! – открыв ему дверь, прижала палец к губам жена. – Машенька спит!
      Сняв обувь, полковник на цыпочках, стараясь не произвести ни звука, прокрался в детскую. Громадное, налитое силой тело Блинова двигалось абсолютно бесшумно – сказывалась многолетняя выучка профессионального диверсанта.
      Девочка спала, широко раскинув ручки и улыбаясь во сне. Золотистые локоны раскинулись по подушке, вздернутый носик забавно посапывал.
      Некоторое время Сергеич умиленно рассматривал дочку, затем, вспомнив о подарке Артемьева, вынул из кармана игрушечного медвежонка и осторожно положил рядом с Машенькой. То-то будет радости, когда ребенок проснется! Может, он постоял бы еще, но заглянувшая в комнату Вера шепотом позвала ужинать. Кухня в квартире Блиновых была маленькая, аккуратная: сияющая чистотой посуда, развешанные по стенам вышитые полотенца, небольшой, покрытый пластиком столик, кружевные занавески, уютно бурчащий холодильник в углу. Опустившись на табуретку, Блинов с наслаждением принялся за ужин: аппетитный бифштекс с жареным картофелем, ломтиками свежих помидоров, зеленым горошком.
      Утолив голод, он удовлетворенно облокотился о стену, медленно потягивая ароматный индийский чай. За окном бушевала осенняя непогода. Струи дождя хлестали по стеклу, злобно подвывал ветер, гонявший скуки ради пожухлые, опавшие листья. Если на пути ветра вдруг попадался припозднившийся прохожий – в завывании появлялись торжествующие нотки. «Сейчас грязью оболью, сыростью до костей пропитаю, простудой награжу», – казалось, говорил он.
      Полковник не обращал внимания на разошедшуюся стихию. Анатолий Сергеевич сидел дома, в тепле и уюте, и мокрый ветер не мог до него добраться.
      Вера собрала со стола грязную посуду. Двигалась она сноровисто, грациозно, несмотря на заметно округлившийся живот. Она не приставала к мужу с вопросами, дурацкими бабьими сплетнями, знала его молчаливый, нелюдимый характер. В первые годы супружества это Веру угнетало, затем притерпелась. Хочет молчать, пусть молчит, а то еще неприятностей не оберешься! Правда, Анатолий никогда ее не бил, ну, отвесил как-то пару легких пощечин, но это не в счет, особенно если вспомнить, как покойный папаша лупцевал свою законную супругу. Женщина боялась не этого. Однажды, когда она имела глупость разозлить мужа, он пронизал ее таким бешеным, дьявольским взглядом, что... Эх, лучше не вспоминать! Язык, в конце концов, можно вдоволь почесать за день с соседками, а если продолжает зудеть вечером, то телефон к ее услугам.
      Допив чай, Блинов поднялся из-за стола, скупо буркнул: «Спасибо», неторопливо прошел к себе в комнату и вольготно развалился на жалобно скрипнувшем диване. Небольшой торшер в розовом абажуре (яркий верхний свет полковник не любил) отбрасывал на стены и потолок причудливые блики. В комнате было тихо, лишь издалека, приглушенный плотно закрытой толстой дверью, доносился невнятный голос жены, которая в настоящий момент усердно перемывала по телефону с одной из своих подруг кости общих знакомых. «Что ж, день прошел совсем неплохо, – устало размышлял Сергеич. – Ларин оказался нормальным парнем, перешагнул барьер». Полковник знал, как тяжело порой это сделать, сам когда-то был таким же мальчишкой. Ему припомнилась молодость, инструктор Федосеев, первая «кукла», хрипящая в агонии, свои собственные ужас, отчаяние. Блинов мысленно усмехнулся. Каким желторотым сопляком он был тогда! Помнится, несколько раз просыпался по ночам. Ему мерещилась «кукла», которая то высовывалась из шкафа, то нависала над кроватью. Иногда вместо нее появлялась отвратительная рогатая морда, злобно скалившаяся и манившая к себе когтистым пальцем. Хватило ума пожаловаться инструктору. Федосеев зло высмеял молодого курсанта, но не отчислил, а предоставил вторую «куклу», потом третью... Тогда их было в избытке, не то что сейчас! После третьего раза Блинов успокоился, восстановилось душевное равновесие, вернулся нормальный сон, хороший аппетит.