Центральный комитет Балтийского флота, совместно с вышеназванным комитетом, в тревожные дни выступления большевиков в Петрограде (начало июля) объявил: "вся власть Всероссийскому совету р. и с. депутатов. Сплотимся вокруг революционной борьбы нашей трудовой демократии за власть", и не выпустил в Петроград кораблей, вызванных Временным правительством для подавления мятежа.
      Комитет Минского военного округа незадолго до наступления, уволил на полевые работы всех солдат запасных батальонов в свои губернии. Я велел предать суду состав комитета, но вряд ли это распоряжение имело какие-либо последствия, так как военное министерство, невзирая на мои предложения, не установило законной ответственности членов комитета - коллегиального учреждения, выносящего свои решения по большинству голосов, иногда тайным голосованием.
      Наконец, приведу один курьезный бытовой эпизод: комитет одного из конских депо на моем фронте постановил поить лошадей только один раз в сутки, благодаря чему большая часть лошадей пала.
      Было бы несправедливостью отрицать существование и положительных примеров, в деятельности и постановлениях "тыловых организаций", но эти примеры тонут, бесследно и безрезультатно, в общей анархической волне, поднятой и их руками.
      Несомненно, наиболее важным вопросом, с военной точки зрения, являлось отношение комитетов к войне, и в частности, к готовившемуся наступлению. В главе ХI-ой, я очертил те внутренние противоречия, которые резко проявились, как в сознании членов Совета и Съездов, так и в тех двойственных, неискренних директивах, которые были даны ими армейским организациям, и сводились к приятию войны, наступления, но без победы.
      Это положение и было в общем усвоено, и проводимо в жизнь высшими комитетами, за исключением, впрочем, комитета Западного фронта, который в июне вынес резолюцию большевистского характера, сводившуюся к следующему: война порождена захватной политикой правительства; поэтому единственным средством прекращения войны является борьба объединившейся демократии всех стран против своих правительств; окончание же войны, путем решительной победы одних держав над другими, послужит лишь к укреплению военщины, во вред демократии.
      Пока на фронте было затишье, войска сравнительно спокойно относились ко всем этим словопрениям и резолюциям высших организаций. Но когда настало время готовиться к переходу в наступление, во многих людях заговорили шкурные побуждения, и готовые формулы пораженческих идей пришлись как нельзя более кстати. Наряду с комитетами, продолжавшими выносить патриотические резолюции, некоторые войсковые организации, отражая мнение частей, или проводя свое собственное, резко пошли против идеи наступления. Целые полки, дивизии, даже корпуса на активных фронтах, и особенно на Северном и Западном, отказывались от производства подготовительных работ, от выдвижения в первую линию. Накануне наступления, приходилось назначать крупные военные экспедиции, для вооруженного усмирения частей, предательски забывших свой долг.
      * * *
      Я хочу дать совершенно объективную картину деятельности одной из крупных организаций - "Армейского комитета XI армии", основываясь исключительно на данных, извлеченных из комитетского отчета. Проследить день за днем (21-30 мая) работу комитета весьма интересно по двум причинам: во первых, в состав его входили столь прославленные впоследствии большевики: Крыленко и Дзевалтовский, во-вторых, работа эта предшествовала наступлению XI армии, имевшей важную активную задачу в июньской операции.
      Председатель комитета, - сначала прапорщик Крыленко, - с.-д. большевик, потом солдат Пипик, - с.-д. меньшевик-интернационалист.
      Комитет делится на фракции: большевиков, соц.-рев., меньшевиков-оборонцев, меньшевиков-интернационалистов и беспартийных; резолюции выносятся по фракциям, причем четыре последних образуют обычно блок. Такой порядок вызывает протест одного из членов: "если армейский комитет должен представлять голос армии, выражать ее желания, то к чему партийные разделения".
      Докладчиками по военно-политическим вопросам являются, обыкновенно: прапорщик Крыленко - большевик.
      Поручик Дзевалтовский - большевик.
      Поручик Холодный - меньшевик.
      Солдат Пипик - меньшевик-интернационалист.
      Прапорщик Носарь - соц.-рев.
      Вольноопред. Гандлер - соц.-рев.
      Вольноопред. Шадхан - внепар.
      Шт. ротм. Протопопов - внепар.
      23 мая постановлено послать 8 представителей на Всерос. съезд советов р. и с. депут., созываемый в Петрограде на 1-ое июня, причем для выбора, принято пропорциональное представительство обеих точек зрения (блок и большевики), и выбранным делегатам будет поручено совершить массовый объезд частей, для определения взглядов войск.
      24 мая комитет принимает резолюцию, которая выражает одобрение вступлению социалистов в правительство, "на платформе активной политики, направленной к скорейшему заключению всеобщего мира на демократических началах", и обещает всемерную поддержку Врем. правительству. Резолюция большевиков, призывающая к борьбе с правительством, отвергнута. За первую подано 90 голосов, за вторую 32.
      26 мая, на основаниях, принятых 23-го, происходят выборы восьми делегатов на съезд, причем за список блока подано 85 голосов, за список большевиков 42, и воздержалось 10. Поэтому командируется 5 лиц из состава блока и 3 большевика. Один из членов протестует, указывая на неправильность такого представительства армии: "я не поверю, что у нас 3/8 армии - большевики". Получив "мандат", прап. Крыленко немедленно слагает с себя звание председателя и едет в войска, широко распространяя от имени армейского комитета свое большевистское воззвание "Зачем я поеду в Петроград". (Затем едет туда фактически, принимает деятельное участие в июльском кровавом мятеже, и подвергается аресту военными властями; но правительство Керенского освобождает его "за недостатком улик").
      В тот же день комитет выносит резолюцию о войне и мире, близкую к июньской резолюции Всероссийского съезда, призывая армию "к усилению боевой мощи, так как только войска, готовые в каждый данный момент исполнить приказ о переходе в наступление, являются подлинной военной силой, могущей защитить русскую свободу". За такое условное наступление высказалось 85 голосов, против наступления - 31, и воздержавшихся - 10. Любопытна психология воздержавшихся комитетских офицеров (полков. Дукшинский и кап. Базаревич): "ввиду серьезности вопроса, сопряженного с решением участи жизни многих тысяч людей, мы, как представители тылового учреждения, нравственно не считаем себя вправе голосовать"...
      27 мая предоставлено право участия в комитете представителям самочинных польской и мусульманской военных организаций армии. Разработаны весьма крутые меры для борьбы с дезертирством.
      На тревожный вопрос прибывшего на заседание вр. командовавшего армией: "есть ли у вас самих единение", тов. предс. отвечает: "у нас имеется свое меньшинство, которое, по заявлению его представителя, отказывается от всяких анархических действий, и, пока оно в меньшинстве, будет подчиняться большинству, оставляя за собой право свободной критики".
      28 мая - доклад хозяйственной комиссии, характер деятельности которой был, - контролирующий и организационно-осведомительный. Указывалось на большую работу, произведенную на местах 40 делегатами. Характерно сожаление докладчика, что "отношение к хозяйственным вопросам армии крайне несерьезное; вопросы эти отодвигаются на задний план на всех собраниях"...
      Прочтен доклад конфликтно-юридической комиссии: за месяц комиссия разрешила 43 конфликта, возникших в армии, причем "почти все постановления комиссии утверждались командармом (генерал Гутор) без изменения".
      Доклад о деятельности культурно-просветительной комиссии признает, что сделано пока немного; мало средств; члены агитационной секции все заняты на конфликтах; "есть лекторы-кадеты, но от них отказались".
      29 мая комитет постановляет устроить митинг протеста против смертного приговора, вынесенного за политическое убийство австрийским судом Фридриху Адлеру.
      30 мая комитет разъезжается. 85 человек социалистического блока, 42 большевика и 10 "воздержавшихся"... от исполнения своего долга едут в армию, чтобы поднять дух русских войск перед наступлением, и подвинуть их на смертный бой за Родину. Бедная армия и бедная Родина!
      1-ая армия, как увидим впоследствии, в начале июля подала пример панического бегства и всех последующих явлений, которые генерал Корнилов называл "безумием, бесчестием и предательством".
      * * *
      Я уже говорил в главе ХVIII-ой об отношениях многих старших начальников-оппортунистов к комитетам. Синтез этих отношений наиболее рельефно выражен, в обращении временно командовавшего армией генерала Федотова, к армейскому комитету:
      "Наша армия получила, в настоящее время, небывалое еще нигде устройство... В ней огромную роль играют выборные организации. Мы - прежние вожди ее, теперь можем дать армии только наши военные знания: стратегии и тактики. Организовать же армию, создавать ее внутреннюю силу призваны вы - комитеты. Роль комитетов, роль ваша в деле созидания новой, сильной армии велика. История в будущем отметит это!".
      Главнокомандующий Кавказским фронтом, еще до узаконения военных организаций, отдал распоряжение, чтобы постановления самозванного тифлисского совета солдатских депутатов печатались в приказах армии, а распоряжения, касающиеся устройства и быта армии, проходили бы через совет солдатских депутатов.
      Неудивительно, что подобное отношение известной части командного состава давало почву, оправдание и обоснование, все более растущим, комитетским вожделениям.
      В книге Керенского я нашел поразившее меня мнение о комитетах, приписываемое генералу Корнилову (в докладной записке, якобы поданной им Временному правительству):
      "Должно казаться странным и удивительным, насколько эти молодые выборные учреждения мало уклонились от правильного пути, и насколько часто они оказывались на высоте положения, кровью запечатлевая свою доблестную воинскую деятельность... Комитеты обеспечивают своим существованием, символизирующим в глазах массы бытие революции, спокойное отношение к тем мероприятиям, которые необходимы для спасения армии и страны, на фронте и в тылу".
      Быть может, приведенное мнение изложено в докладной записке, составленной военным министерством, мотивировкой которой Корнилов вовсе не интересовался, соглашаясь лишь с некоторыми ее выводами и намеченными мероприятиями? Генерал Корнилов - солдат до мозга костей - относился с глубочайшим осуждением к разрушавшим армию комитетам - я утверждаю это категорически, хорошо зная и Корнилова и его взгляды. Наконец, Савинков, бывший управляющий военным министерством, удостоверяет: "Полагая, что и комиссары, и комитеты в будущем должны быть упразднены, я, боясь осложнений, не считал однако возможным упразднить их немедленно. Генерал же Корнилов, по-видимому, был склонен к безотлагательному упразднению комитетов, и к сокращению прав комиссаров. В этом смысле он и высказался на совещании, созванном Филоненкой" (Совещание представителей комиссаров и комитетов 22 августа 1917 г.) {154}.
      Керенский, приводя изданный в марте 1918 года большевиками, закон о сохранении за комитетами только хозяйственных функций, и лишении их права вмешиваться в оперативно-строевую часть, иронически добавляет: "так через кошмарный опыт крыленковского безумия жалкие остатки армии возвращаются к контрреволюционному строю корниловца Керенского!" {155}.
      Сопоставление этих двух имен производит тяжелое впечатление. По существу же, вывод этот несколько преждевременный: в марте - это были действительно "жалкие остатки", изъеденные керенщиной; но после жестоких поражений, понесенных большевиками зимою 1918-1919 годов, они прозрели окончательно и упразднили вовсе комитеты. Большевистский официоз - "Известия" - жестоко критиковал и издевался над этим институтом.
      Я лично и на Западном, и на Юго-западном фронтах поставил вопрос прямо: отказался от всякого взаимодействия с комитетами и пресекал, когда было возможно, те проявления их деятельности, которые шли вразрез с интересами армии.
      В конечном итоге, попрание власти избавляло командный состав и от ответственности. Начальник без власти и без ответственности - не мог вести войска к победе.
      "Теоретически становилось все яснее - говорит один из виднейших комиссаров, бывший член Исполнительного комитета рабочих и солдатских депутатов, Станкевич - что нужно или уничтожить армию, или уничтожить комитеты. Но практически нельзя было сделать ни того, ни другого. Комитеты были ярким выражением неизлечимой социологической болезни армии, признаком ее верного умирания, ее параличом. Но было ли задачей военного министерства ускорить смерть решительной и безнадежной операцией?"...
      Великая некогда русская армия первого периода революции представляется мне в следующем виде:
      Родины не стало. Вождя распяли. На его место перед фронтом вышла коллегия из пяти оборонцев и трех большевиков, - и обратилась с призывом к армии:
      - Вперед на бой за свободу и революцию, но... без окончательного разгрома противника! - говорили одни.
      - Долой войну, вся власть пролетариату! - кричали другие.
      Армия слушала, слушала, потопталась на месте и... разошлась.
      Глава XXI. "Демократизация армии": комиссары
      Следующая мера демократизации армии - введение института комиссаров.
      Заимствованная из истории французских революционных войн, эта идея подымалась в разное время, в различных кругах, имея своим главным обоснованием - недоверие к командному составу.
      Интересно, что даже такой прямолинейный поборник здравых начал существования армии, каким был генерал Марков, еще в начале апреля, видя и страдая от ничем не оправдываемого недоверия, которое вдругь проявила солдатская среда к офицерству, послал в министерство проэкт введения в каждую армию комиссара - представителя военного министра, который мог бы видеть и свидетельствовать полную лояльность командного состава.
      Председатель совета министров Львов прислал в мае в Ставку общие основания вводимого им института комиссаров{156}. На них, по мысли правительства, возлагалось гражданское управление на театре войны, на основаниях, изложенных в положении о полевом управлении войск, а также вся область снабжения, питания войск и санитарно-гигиенически-эвакуационная. Находясь в прямом и исключительном подчинении органам Временного правительства, комиссары лишь согласовали свои действия с соответствующими военными начальниками. Это предположение, окончательно вырывавшее из рук командного состава важнейшие военно-административные функции, встретило резкий протест со стороны Ставки, и тотчас же было оставлено правительством.
      Между тем, напор, и довольно сильный, шел с другой стороны. Совещание делегатов фронта в середине апреля, обратилось с категорическим требованием к Совету рабочих и солдатских депутатов, о введении в армии комиссаров, мотивируя необходимость его тем, что нет долее возможности сохранить порядок и спокойствие, в отношениях солдат к отдельным лицам командного состава, и что если до сих пор удавалось избегнуть случаев самосуда и смещения, то только потому, что армия ждала соответственных мер Совета и правительства, и не хотела вносить беспорядок и осложнять их работу. Вместе с тем, совещание предложило, совершенно нелепый, проэкт одновременного существования в армиях трех комиссаров от: 1) Временного правительства, 2) Совета рабочих и солдатских депутатов, 3) Армейских комитетов. При этом, совещание в своих требованиях заходило очень далеко, возлагая на комиссариаты, как на контрольный орган, рассмотрение всех дел и вопросов, относящихся к компетенции командующих армиями и фронтами; скрепление своею подписью всех приказов; производство расследования деятельности командного состава, и право отвода его.
      На этой почве, между Советом рабочих и солдатских депутатов и правительством шли длительные переговоры, и в конце апреля состоялось соглашение о назначении в армии комиссаров - по одному от Временного правительства, и по одному от Совета. Позднее, однако, это решение было изменено, вероятно в виду появления у власти коалиционного министерства (5 мая), и комиссар армии назначался один, по соглашению правительства и Совета, являясь представителем обеих инстанций, и перед обеими ответственным.
      В конце июня, Временное правительство учредило должность комиссаров фронтов, определив их функции следующим образом: руководствуясь указаниями военного министерства, направлять к единообразному разрешению все политические вопросы, возникающие в пределах армий фронта, содействуя согласованной работе армейских комиссаров.
      Позднее, в конце июля организация завершилась учреждением должности верховного комиссара при Ставке, а все делопроизводство - сосредоточено в политическом отделе при военном министре.
      Никаких законов, определяющих права и обязанности комиссара, издано не было. Начальники, по крайней мере, не знали их вовсе - это одно уж давало большую пищу, для всех последующих недоразумений и столкновений. Генерал Монкевиц{157}, на основании инструкции Керенского, которую я не помню, в таких общих выражениях определяет роль комиссаров: служить посредниками между высшим командованием и войсками, сглаживать трения, их разделяющие, руководить политической жизнью армии, заботиться об улучшении материального положения солдат, равно как о развитии их морального и интеллектуального состояния.
      Негласною обязанностью комиссаров явилось наблюдение за командным составом и штабами, в смысле их политической благонадежности. В этом отношении демократический режим, пожалуй, превзошел самодержавный - я убедился в этом и на Западном, и на Юго-западном фронтах, читая телеграфную переписку комиссариатов с Петроградом, которую, да простят мне господа комиссары, штаб давал мне в расшифрованном виде, тотчас же после ее отправления. Но если эта последняя роль комиссаров требовала только известного навыка к политическому сыску, то гласные их обязанности были далеко сложнее: они требовали государственного взгляда, точного знания цели, которая должна быть достигнута, знания психологии не только солдатской и офицерской среды, но и старшего командного состава, знания основных начал существования, службы и быта армии, большого такта и наконец личных интеллектуальных качеств: мужества, твердой воли и энергии.
      Только эти данные могли хоть до некоторой степени ослабить тяжкие последствия мероприятия, вырывавшего из рук военного начальника (или вернее, санкционировавшего свершившийся факт) возможность влияния на войска, которое одно только могло укрепить веру и надежду в победу.
      К сожалению, таких элементов в среде, близкой к правительству и Совету, и пользовавшейся их доверием, не было. Состав комиссаров, известных мне, определяется таким образом: офицеры военного времени, врачи, адвокаты, публицисты, ссыльнопоселенцы, эмигранты - потерявшие связь с русской жизнью, члены боевых организаций и т. д. Ясно, что достаточного знания среды у этих лиц быть не могло.
      Что касается политических вэглядов указанных лиц, то все они принадлежали к социалистическим партиям, от социал-демократов - меньшевиков до группы "Единства", ходили в партийных шорах и зачастую не проводили общей политической линии правительства, считая себя связанными советской и партийной дисциплиной. Сообразно с партийными политическими учениями, у самих комиссаров не было даже однообразного отношения к войне. Один из наиболее честно, по своему конечно, относившихся к исполнению своих обязанностей, комиссар Станкевич, отправляясь к наступающей дивизии, мучится сомнениями: "...Они (солдаты) верят, что мы не хотим их обмануть, и поэтому насильно отбрасывают от себя сомнения, и идут умирать и убивать. Но мы-то, вправе ли мы не только убеждать, но и брать на себя решение за других!.." Даже в вопросе о большевизме - не все комиссары, как удостоверяет Савинков{158}, стояли на одинаковой точке зрения, не все считали желательной и возможной решительную борьбу с большевиками. Савинков составлял вообще исключение. Не будучи военным по профессии, но закаленный в борьбе и скитаниях, в постоянной опасности, с руками, обагренными кровью политических убийств, - этот человек знал законы борьбы и, сбросив с себя иго партии, более твердо, чем другие, вел борьбу с дезорганизацией армии; но при этом, вносил слишком много личного элемента в свое отношение к событиям.
      Что касается личных качеств комиссаров, то за исключением нескольких, типа близкого к Савинкову, никто из них не выделялся ни силою, ни особенной энергией. Люди слова, но не дела. Быть может недостаточная подготовка комиссаров не имела бы таких отрицательных последствий, если бы не одно обстоятельство: не зная точно круга своих обязанностей, они постепенно начинали вторгаться решительно во все области жизни и службы войск, отчасти по своей инициативе, отчасти побуждаемые к этому солдатской средой и войсковыми комитетами, а иногда даже боявшимися ответственности начальниками. Вопросы назначений, смещений, даже вопросы оперативные, составляли предмет внимания комиссаров, не только с точки зрения "скрытой контрреволюционности", но и целесообразности принимаемых мер. И путаница понятий была настолько велика, что командный состав послабее духом иногда совершенно терялся. Я помню такой факт. Во время июльского отступления Юго-западного фронта, один из корпусных командиров необдуманно разрушил хорошо оборудованную военную дорогу, поставив в крайне затруднительное положение армию. Отчисленный от должности командующим армией, он впоследствии пришел ко мне с самым искренним недоумением - за что его отрешили, когда он действовал... по указанию комиссара.
      Отражая взгляды Совета р. и с. д., поддерживая в трогательной неприкосновенности новоприобретенные права солдата, комиссариат не оказался на высоте и в своей основной задаче - в руководстве политической жизнью армии: зачастую самая разрушительная проповедь допускалась безвозбранно; солдатские митинги и комитеты могли выносить - какие угодно - противогосударственные - и противоправительственные решения, и только когда насыщенная атмосфера выливалась в вооруженный бунт, это обстоятельство вызывало вмешательство комиссаров. Такая политика сбивала с толку и войска, и комитеты, и начальников.
      При всем этом, заранее составленный предвзятый взгляд на командный состав, как на "контрреволюционеров", разница в убеждениях по общеполитическим вопросам, и зачастую недостаток такта со стороны комиссаров - отталкивали их от командного состава. Нужно было особенно счастливое сочетание двух столь несходных во всех отношениях элементов, чтобы совместная работа их была не только возможна, но и плодотворна; в очень редких случаях это имело место.
      Цели своей институт не достиг. В солдатской среде, как орган принуждения, иногда усмирения, комиссары уж тем самым не могли найти популярности, а отсутствие прямой, разящей власти не могло создать им авторитета силы наиболее чтимого даже совершенно утратившими дисциплину частями. Это подтвердилось впоследствии, после захвата власти большевиками, когда комиссары вынуждены были одними из первых, с большой поспешностью и тайно, покинуть свои посты.
      "Крамолы" они не избыли: начальники, за редкими исключениями, отстояли свое право высших назначений, в случаях комиссарского неодобрения. Революционная власть не довела своего мероприятия до логического конца, как это сделали потом большевики, вручив комиссарам право распоряжения жизнью и смертью опекаемых ими военных начальников. Впрочем, и там этот опыт приходит к концу: постепенно отбрасывая все "завоевания революции" в области демократизации армии, как то: выборное начало, митинги, комитеты, упразднение единоличной дисциплинарной власти, - советская власть посягнула и на институт войсковых комиссаров: по докладу Троцкого, еще на 7-м съезде советов принципиально принят был вопрос об уничтожении этого института; меру эту предполагалось провести постепенно, причем комиссаров должны были заменить помощники командиров по политической части.
      Итак, в русской армии, вместо одной, появились три разнородных, взаимно исключающих друг друга власти: командир, комитет и комиссар. Три власти призрачные... А над ними тяготела, на них духовно давила своей безумной, мрачной тяжестью - власть толпы.
      Рассматривая вопрос о новых органах - комиссарах и комитетах и их роли в судьбах русской армии, я стоял исключительно на точке зрения сохранения нашей вооруженной силы, как важного фактора в грядущих судьбах нации. Но было бы неправильно ограничиться такой постановкой вопроса, вне зависимости его от общих законов, управлявших жизнью народа и ходом революции. Скажу больше: все эти исходящие явления носят печать логической последовательности и неизбежности, в силу той роли, которую пожелала играть революционная демократия. В этом был весь трагизм положения.
      В распоряжении социалистической демократии, совершенно не было подготовленных элементов для технических аппаратов управления армией. И, вместе с тем, не было ни решимости, ни возможности подавить сопротивляемость буржуазной демократии и командного состава, заставив их работать во славу социализма, как это сделали впоследствии большевики, методами кровавого, беспощадного истребления, заставившие служить коммунизму остатки русской интеллигенции и офицерства.
      Став фактически у власти, и поставив известные цели и задачи, революционная (социалистическая) демократия знала хорошо, что те элементы управления и командования, которые должны проводить их в жизнь, совершенно не разделяют ее вэглядов. Отсюда - неизбежное недоверие, и желание ослабить влияние и значение этих элементов. Но какими методами?.. В силу потери идеи государственности и любви к Родине, центральный революционный орган в борьбе с политическими противниками проводил методы разрушения, не заботясь о том, что они одновременно были направлены к разрушению страны и армии.
      Наконец, еще одно важное обстоятельство: революция, потрясшая все государственные основы и взаимоотношения классов, случилась тогда, когда весь цвет нации, до 10 миллионов, был под ружьем. Предстояли выборы в Учредительное Собрание... При таких условиях, предотвратить вторжение политики в армию было абсолютно немыслимо, как немыслимо остановить течение реки. Но ввести ее в надлежащее русло, быть может, было возможно. На этой почве также столкнулись обе стороны, с их различными методами (государственно-охранительным и демагогическим), в стремлении овладеть настроением такого решающего фактора, каким для революции являлась армия.
      Вот те предпосылки, которые предопределяют, и дают логическое обоснование, всему последующему ходу демократизации армии. Правивший сначала из за куртины, потом явно, класс социалистической демократии, для укрепления своего положения и в угоду инстинктам толпы, разрушил военную власть, и содействовал созданию коллегиальных военных организаций, хотя и не вполне отвечавших направлению Совета, но менее опасных и более поддающихся его влиянию, чем командный состав. Явно сознаваемая необходимость какой-либо военной власти, недоверие к командному составу с одной стороны, и желание создать буфер между двумя искусственно разъединенными элементами армии с другой, - привели к учреждению института комиссаров, находившихся в двойной зависимости от Совета и правительства. Оба института, не удовлетворив ни солдат, ни офицеров, пали вместе с Временным правительством, возродившись вновь, в несколько измененной форме, в Красной Армии, и вновь отметенные жизнью.
      Ибо, "как человек не может выбрать себе возраста, так и народы не могут выбирать свои учреждения. Они подчиняются тем, к которым их обязывает их прошлое, их верования, экономические законы, среда, в которой они живут. Что народ в данную минуту может разрушить, путем насильственной революции, учреждения, переставшие ему нравиться, - это не раз наблюдалось в истории. Но чего история никогда еще не показывала, это - чтобы новые учреждения, искусственно навязанные силой, держались сколько-нибудь прочно и положительно. Спустя короткое время - все прошлое вновь входит в силу, так как мы всецело созданы этим прошлым, и оно является нашим верховным властителем"{159}.
      Возродится, очевидно, и русская, национальная армия, не только на демократических, но и на исторических началах.
      Глава XXII. "Демократизация армии": история "декларации прав солдата".
      Печальной памяти закон, вышедший из поливановской комиссии и известный под именем "декларации прав солдата", утвержден Керенским 9 мая.
      ПРИКАЗ ПО АРМИИ И ФЛОТУ
      Приказываю ввести в жизнь армии и флота следующие, согласованные с п. 2 декларации Временного правительства от 7 марта с. г., положения об основных правах военнослужащих:
      1) Все военнослужащие пользуются всеми правами граждан. Но при этом каждый военнослужащий обязан строго согласовать свое поведение с требованиями военной службы и воинской дисциплины.
      2) Каждый военнослужащий имеет право быть членом любой политической, национальной, религиозной, экономической или профессиональной организации, общества или союза.
      3) Каждый военнослужащий, во внеслужебное время, имеет право свободно и открыто высказывать устно, письменно или печатно, свои политические, религиозные, социальные и прочие взгляды.
      4) Все военнослужащие пользуются свободой совести, а потому никто не может быть преследуем за исповедуемое им верование, и принуждаем к присутствию при богослужениях, и совершении религиозных обрядов какого-либо вероисповедания. Участие в общей молитве необязательно.
      5) Все военнослужащие, в отношении своей переписки, подчиняются правилам, общим для всех граждан.
      6) Все без исключения печатные издания (периодические или непериодические) должны беспрепятственно передаваться адресатам.
      7) Всем военнослужащим предоставляется право ношения гражданского платья вне службы; но военная форма остается обязательною во всякое время для всех военнослужащих, находящихся в действующей армии и в военных округах, расположенных на театре военных действий.
      Право разрешать ношение гражданского платья военнослужащим в некоторых крупных городах, находящихся на театре военных действий, предоставляется главнокомандующим армиями фронтов, или командующим флотами. Смешанная форма ни в каком случае не допускается.