Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Белое движение и борьба Добровольческой армии

ModernLib.Net / Военное дело / Деникин Антон Иванович / Белое движение и борьба Добровольческой армии - Чтение (стр. 5)
Автор: Деникин Антон Иванович
Жанр: Военное дело

 

 


      Севернее между тем у Журавской 1-й Кубанский полк и конница Эрдели вновь с большим подъемом атаковали позицию противника с севера и северо-востока и, опрокинув большевиков, заняли станицу.
      К 4 часам все было кончено.
      Армия Сорокина, на этот раз понеся жестокое поражение, отступала на всем фронте, преследуемая и избиваемая конницей, броневиками, бронепоездами. К вечеру занята была с бою и Кореновская.
      Только в этот день (25-го) я приобрел вновь полную свободу действий и получил возможность продолжать выполнение своего основного плана.
 

Глава VII. Взятие Екатеринодара

      Армия Сорокина уходила с большой поспешностью главной массой в направлении на Екатеринодар, частью на Тимашевскую; там по-прежнему Таманская дивизия оказывала упорное сопротивление коннице Покровского и даже 28-го предприняла серьезное контрнаступление в направлении на Роговскую… На юге отдельная группа большевиков – 4–6 тысяч с артиллерией и бронепоездами – располагалась в районе Усть-Лабинской (постоянная переправа через Кубань), занимая станицы Воронежскую и Ладожскую и выдвинувшись передовыми частями к Раздольной и Кирпильской. Под прикрытием Екатеринодарской укрепленной позиции и Усть-Лабинской группы по мостам у Екатеринодара, Пашковской, Усть-Лабинской шло непрерывное движение обозов: советское командование перебрасывало свои тылы и коммуникации за реку Кубань…
      Невзирая на крайнее утомление войск непрерывными боями, я двинул армию для неотступного преследования противника: Эрдели и Казановича – в направлении Екатеринодара с севера и северо-востока, Дроздовского – против Усть-Лабы. Покровский по-прежнему имел задачей овладение Тимашевским узлом и Боровский – содействие колонне Дроздовского продвижением части сил вниз по Кубани.
      27-го кубанская конница Эрдели вышла к Черноморской железной дороге у станицы Медведовской, а по Тихорецкой ветви блестящей конной атакой одного из кубанских полков овладела станицей Пластуновской. Дроздовский в этот день взял с бою Кирпильскую, а Корниловский полк – станицу Ладожскую, причем захватили исправный неприятельский бронепоезд с 6 орудиями и 8 пулеметами[ ].
      28-го, продвигаясь вдоль обеих железнодорожных линий, Эрдели занял Ново-Титоровскую и Динскую, подойдя на 20 верст к Екатеринодару. 29-го в районе Динской сосредоточилась и 1-я дивизия Казановича, причем бронепоезд ее подходил в тот день к разъезду Лорис, на полпути к Екатеринодару.
      Штаб армии перешел в Кореновскую, потом в Динскую.
      Задержка была за Усть-Лабой.
      28-го Дроздовский производил развертывание по линии реки Кирпили и на следующий день атаковал Усть-Лабу, одновременно выслав конный полк с полубатареей против Воронежской. 4-й Кубанский пластунский батальон ворвался на станцию и в станицу, но, не поддержанный главными силами, вскоре был выбит оттуда большевиками, подошедшими из Воронежской, отчасти с востока. В разыгравшемся здесь бою большевики, отрезанные от Екатеринодара, сами многократно атаковали с фланга боковыми отрядами главные силы Дроздовского, перешедшие к пассивной обороне, задержав их к северу от станицы; в то же время параллельно фронту шла непрерывная переброска за Кубань по усть-лабинскому мосту большевистских обозов и войск. Только к вечеру по инициативе частных начальников кубанские пластуны ворвались вновь на Усть-Лабу совместно с корниловскими ротами, наступавшими с востока. Арьергард противника, метавшийся между Воронежской и мостом, совместными действиями конницы Дроздовского был уничтожен, захвачены многочисленные еще обозы, орудия, пулеметы, боевые припасы; конница заняла Воронежскую.
      30-го дивизия Дроздовского отдыхала. Я послал приказание двигаться безотлагательно к Екатеринодару, оставив лишь небольшой отряд для прикрытия усть-лабинской переправы. В этот вечер и на следующий день Дроздовский пододвинулся к станице Старо-Корсунской, войдя в связь вправо с Казановичем.
      Таким образом, к 1 августа вся Екатеринодарская группа Добровольческой армии подошла на переход к Екатеринодару, окружив его кольцом с севера и востока.
      1-го предстоял штурм екатеринодарских позиций.
      Они тянулись от Кубани, опоясывая Пашковскую, разъезд Лорис, и далее к екатеринодарским «Садам»[ ], пересекая Черноморскую железнодорожную линию; непосредственно впереди города шла вторая непрерывная линия окопов. Местность кругом была совершенно ровная, покрытая садами и обширными полями кукурузы.
      1 августа после ожесточенного боя Покровский взял, наконец, Тимашевскую, и разбитый противник начал отходить в общем направлении на Новороссийск…
      В этот же день с раннего утра начались бои на всем Екатеринодарском фронте. Кубанцы Эрдели дошли до «Садов», сбивая передовые части противника, поддержанные бронепоездом; Казанович после горячего боя овладел разъездом Лорис и продвинулся вперед версты на две; Дроздовский потеснил противника к станице Пашковской и занял разъезд того же имени. В таком положении наши войска застала ночь, а наутро возобновился опять упорный бой.
      Я шел с войсками Казановича. Все поле боя было видно как на ладони; вдали виднелись знакомые очертания города… Четыре месяца тому назад армия уходила от него в неизвестное, раненная в сердце гибелью любимого вождя. Теперь она опять здесь, готовая к новому штурму…
      Шел непрерывный гул стрельбы. Быстро подвигался вперед 1-й Кубанский полк под сильным огнем; левее цепи Дроздовского[ ] катились безостановочно к Пашковской, на некоторое время скрылись в станице и потом появились опять, пройдя ее и гоня перед собой нестройные цепи противника… Проходит немного времени, и картина боя меняется: начинается движение в обратном направлении. Наши цепи отступают в беспорядке, и за ними текут густые волны большевиков, подоспевших из резерва; прошли уже Пашковскую, угрожая и левому флангу Казановича. Дроздовский, вызвав свои многочисленные резервы, останавливает с фронта наступление противника; я направляю батальон Кубанского стрелкового полка в тыл большевикам: скоро треск его пулеметов и ружей вызывает смятение в рядах большевиков. Волна их повернула вновь и откатилась к Екатеринодару.
      К вечеру Дроздовский занимал опять Пашковскую, заночевав в этом районе. Казанович продвинулся с боем до предместья.
      На фронте Эрдели, у Ново-Величковской, бригада кубанцев (запорожцы и уманцы) атаковала и уничтожила колонну, пробивавшуюся на соединение с Тимашевской группой большевиков. К концу дня Эрдели атаковал на широком фронте арьергарды противника с севера и запада от Екатеринодара и в девятом часу вечера ворвался в город.
      Утром 3-го наши колонны и штаб армии вступали в освобожденный Екатеринодар – ликующий, восторженно встречавший добровольцев. Вступали с волнующим чувством в тот город, который за полгода борьбы в глазах Добровольческой армии перестал уже вызывать представление о политическом и стратегическом центре, приобретя какое-то особое мистическое значение.
      Еще на улицах Екатеринодара рвались снаряды, а из-за Кубани трещали пулеметы, но это были уже последние отзвуки отшумевшей над городом грозы. Войска Казановича овладели мостом и отбросили большевиков от берега.
      В храмах, на улицах, в домах, в человеческих душах был праздник – светлый и радостный.
      Взятие Екатеринодара было вторым «роковым моментом», когда, по мнению многих – не только правых, но и либеральных политических деятелей, добровольческое командование проявило «недопустимый либерализм», вместо того, чтобы «покончить с кубанской самостийностью», посадив на Кубани наказного атамана и создав себе таким образом спокойный, замиренный тыл.
      О последствиях такого образа действий можно судить только гадательно. Ни генерал Алексеев, ни я не могли начинать дела возрождения Кубани с ее глубоко расположенным к нам казачеством, с ее доблестными воинами, боровшимися в наших рядах, актом насилия. Была большая надежда на мирное сожительство. Но помимо принципиальной стороны вопроса, я утверждаю убежденно: тот, кто захотел бы устранить тогда насильственно кубанскую власть, вынужден был бы применять в крае систему чисто большевистского террора против самостийников и попал бы в полнейшую зависимость от кубанских военных начальников.
      Когда был взят Екатеринодар, я послал кубанскому атаману полковнику Филимонову в Тихорецкую телеграфное извещение об этом событии и письмо следующего содержания:
 
      «Милостивый государь
      Александр Петрович!
 
      Трудами и кровью воинов Добровольческой армии освобождена почти вся Кубань.
      Область, с которой нас связывают крепкими узами беспримерный Кубанский поход, смерть вождя и сотни рассеянных по кубанским степям братских могил, где рядом с кубанскими казаками покоятся вечным сном добровольцы, собравшиеся со всех концов России.
      Армия всем сердцем разделяет радость Кубани.
      Я уверен, что Краевая Рада, которая должна собраться в кратчайший срок, найдет в себе разум, мужество и силы залечить глубокие раны во всех проявлениях народной жизни, нанесенные ей изуверством разнузданной черни. Создаст единоличную твердую власть, состоящую в тесной связи с Добровольческой армией. Не порвет сыновней зависимости от Единой, Великой России. Не станет ломать основное законодательство, подлежащее коренному пересмотру в будущих всероссийских законодательных учреждениях. И не повторит социальные опыты, приведшие народ ко взаимной дикой вражде и обнищанию.
      Я не сомневаюсь, что на примере Добровольческой армии, где наряду с высокой доблестью одержала верх над «революционной свободой» красных банд воинская дисциплина, воспитаются новые полки Кубанского войска, забыв навсегда комитеты, митинги и все те преступные нововведения, которые погубили их и всю армию.
      Несомненно, только казачье и горское население области, ополчившееся против врагов и насильников и выдержавшее вместе с Добровольческой армией всю тяжесть борьбы, имеет право устраивать судьбы родного края. Но пусть при этом не будут обездолены иногородние: суровая кара палачам, милость заблудившимся темным людям и высокая справедливость в отношении массы безобидного населения, страдавшего так же, как и казаки, в темные дни бесправья.
      Добровольческая армия не кончила свой крестный путь. Отданная на поругание Советской власти Россия ждет избавления. Армия не сомневается, что казаки в рядах ее пойдут на новые подвиги в деле освобождения отчизны, краеугольный камень чему положен на Кубани и в Ставропольской губернии.
      Дай бог счастья Кубанскому краю, дорогому для всех нас по тем душевным переживаниям – и тяжким и радостным – которые связаны с безбрежными его степями, гостеприимными станицами и родными могилами.
 
      Уважающий Вас
       А. Деникин».
 
      Кубанское правительство просило меня повременить со въездом в Екатеринодар, чтобы оно могло прибыть туда ранее и подготовить «достойную встречу». Но в Екатеринодар втягивались добровольческие дивизии, на том берегу шел еще бой, и мне поневоле пришлось перевести свой штаб на екатеринодарский вокзал; только к вечеру не вытерпел – проехал незаметно на автомобиле по знакомому городу, теперь неузнаваемому, загаженному, заплеванному большевиками, еще не вполне верившему счастью освобождения.
      Много позднее, к величайшему своему изумлению, в отчете о секретном заседании Законодательной Рады (28 февраля 1919 года) в числе многих тяжких вин, предъявленных Рябоволом командованию, я нашел следующую: «Когда после взятия Екатеринодара атаман и председатель Рады были с визитом у Алексеева (в Тихорецкой), тот определенно заявил, что атаман и правительство должны явиться в город первыми, как истинные хозяева; что всякие выработанные без этого условия церемониалы должны быть отметены. Но, конечно, этого не случилось…»
      Тонкие политики! Если бы я знал, что наш совместный въезд в «столицу» (4 августа) так огорчит ваше чувство суверенности, я отказался бы вовсе от торжеств. И притом никто не препятствовал ведь правительству и Раде войти в Екатеринодар хотя бы… с конницей Эрдели, атаковавшей город.
      Первые часы омрачились маленьким инцидентом: добровольцы принесли мне глубоко возмутивший их экземпляр воззвания, расклеенного по всем екатеринодарским улицам. Оно было подписано генералом Букретовым – председателем тайной военной организации, проявившей признаки жизни только в момент вступления в город добровольцев. Начиналось оно следующими словами: «Долгожданные хозяева Кубани, казаки и с ними часть иногородцев, неся с собою справедливость и свободу, прибыли в столицу Кубани…» Добровольческая армия – «часть иногородцев»! Так…
      Букретов пришел представиться и не был принят. Долго ждал на вокзале и, когда я вышел на перрон, подошел ко мне. Я сказал ему:
      – Вы в своем воззвании отнеслись с таким неуважением к Добровольческой армии, что говорить мне с вами не пристало.
      Повернулся от него и ушел.
      Этот ничтожный по существу случай имел, однако, весьма важные последствия. Букретов затаил враждебное чувство. Пройдет с небольшим год… Кубанская Рада, весьма ревниво относившаяся всегда к чистоте казачьей крови своих атаманов, изменит конституцию края и вручит атаманскую булаву генералу Букретову… Человеку «чужому», не имевшему никаких заслуг в отношении кубанского казачества, состоявшему под следствием по обвинению во взяточничестве, по происхождению еврею, приписанному в полковничьем чине к казачьей станице, но зато… «несомненному врагу главнокомандующего»… Букретов приложит все усилия, чтобы углубить и ускорить разрыв между Кубанью и главным командованием, потом вероломно сдаст остатки Кубанской армии большевикам и исчезнет.
      4 августа на вокзале торжественно встречали в моем лице Добровольческую армию атаман, правительство, Рада и делегации. Потом все вместе поехали верхом на соборную площадь, где собрались духовенство, войска и несметная толпа народа. Под палящими лучами южного солнца шло благодарственное молебствие. И были моления те животворящей росой на испепеленные смутой души; примиряли с перенесенными терзаниями и углубляли веру в будущее – страны многострадальной, измученного народа, самоотверженной армии… Это чувство написано было на лицах, оно поднимало в эти минуты людей над житейскими буднями и объединяло толпу, ряды добровольцев и собравшихся возле аналоя военачальников и правителей.
      Когда проходили после молебствия войска – офицерские части, кубанская конница, черкесы – все загорелые, тщательно прикрасившие ради торжественного случая свои изношенные, заплатанные одежды, их встречали повсюду любовно и трогательно.
      В приветственных речах на вокзале, потом в застольных в войсковом собрании кубанские правители – Филимонов, Быч, Рябовол и другие – превозносили заслуги Добровольческой армии и ее вождей и, главное, свидетельствовали – в особенности устами атамана – о своей преданности национальной идее. «Кубань отлично сознает, что она может быть счастливой только при условии единства матери – России, – говорил атаман. – Поэтому, закончив борьбу за освобождение Кубани, казаки в рядах Добровольческой армии будут биться и за освобождение и возрождение Великой, Единой России…»
      Это было самое важное; остальное, казалось, все приложится.
      5-го приехал в Екатеринодар генерал Алексеев, встреченный торжественно и задушевно. Вновь состоялось молебствие и парад прибывшей неожиданно в Екатеринодар дивизии Покровского…
      Покровский привел несколько полков, хотя город был взят уже два дня тому назад, а Тимашевская группа большевиков уходила на Славянскую… «Полки измотались, – говорил он, – все равно необходима дневка. Но всеобщее желание кубанцев было пройти еще лишних 15–20 верст, чтобы увидеть свою столицу, своих вождей и себя показать…»
      В этот день кубанцы чествовали генерала Алексеева. Опять слышались горячие речи, полные признания заслуг армии, любви к Кубанскому краю и глубокого патриотизма по отношению к России…
      Я от души пожелал, «чтобы освобожденная Кубань не стала вновь ареной политической борьбы, а приступила как можно скорее к творческой созидательной работе…»
 

Глава VIII. Состояние большевистских войск Северного Кавказа в августе и сентябре. Наступление наше в августе 1918 года. Бои под Ставрополем, взятие Армавира и Невинномысской. Стратегическое окружение большевистской армии

      Северо-Кавказская Красная армия после понесенных поражений испытывала действительно глубокий кризис. В «Окопной правде»[ ], органе красноармейских депутатов Доно-Кубанского фронта, появилось откровенное признание: «В нашей армии нет дисциплины, организованности… ее разъедают примазавшиеся преступные элементы, которым чужды интересы революции… Приходится констатировать недоверие бойцов к командному составу, так и командного состава к главкому (Сорокину), что ведет в конце к полному развалу всей революционной армии…» Состоявшийся в сентябре в Пятигорске съезд фронтовых делегатов определил конкретные причины поражений, потребовав устранения их суровыми мерами[ ]: 1) неподчинение войсковых частей высшему командному составу «благодаря преступности отдельных лиц командного состава и недисциплинированности бойцов», трусости и паническому настроению «многих»; 2) «грабежи, насилия, реквизиции», словом, «целый ряд насилий над мирным населением»; 3) «обессиление армии беженским движением, вносящим панику при первом же выстреле»…
      О деморализации красных свидетельствовал и неизбежный спутник ее – дезертирство: не только казаки, бывшие в составе большевистских войск, но и красноармейцы сотнями стали переходить на нашу сторону.
      Особенно большие нарекания были на командный состав. О нем говорили много и съезд, и резолюции частей, и приказы Сорокина. «Товарищи, – говорит одна из резолюций, – которые совершенно не компетентны в военных стратегических вопросах, преступно принимают на себя обязанности, которых они выполнить не могут…»
      «Скверно то, – писал Сорокин[ ], – что командиры, начиная с взводных, убегают от бойцов в трудные минуты…
      В бою я с вами – это видели все… «Сорокин продал» – говорят… А где в то время командиры?.. Лучшие из них бойцами… а другие в то время по городу с бабами раскатывают пьяные… Самые лучшие боевые планы рушатся из-за того, что приказания не вовремя или вовсе не исполняются…»
      Авторитет Сорокина был уже подорван, и ему приходилось оправдываться даже по обвинению в измене: «Я знаю, что про меня болтают, когда я объезжал фронты Армавирский и Кавказский: уже нашлись друзья, которые говорили, что я перебежал. Мне эти разговоры не обидны, но они мешают исполнять святое и тяжелое дело защиты наших прав трудящихся…» Сорокин сурово расправлялся с порочившими его начальниками и политическими комиссарами: многих расстрелял.
      Тем не менее подозрительность пустила глубокие корни. И съезд делегатов, хотя и выразил «товарищу» Сорокину полное доверие, но, «принимая во внимание, что единоличное командование вносит в ряды армии недоверие и особенно ввиду назначения его сверху», приставил к главкому двух «политических комиссаров»[ ].
      В течение августа состояние многих частей Кавказской Красной армии было еще плачевно; но уже к началу сентября процесс распада красных войск приостановился. Хотя красное командование по-прежнему проявляло отступательные тенденции, но они встречали не раз неожиданный отпор в самой солдатской массе, несколько отсеянной благодаря уходу или бегству многих пришлых частей на север, к Царицыну. Одна из наших сводок отмечала такой необыкновенный факт: «1-я Лабинская бригада, насильно выбрав командиром всячески от этого уклонявшегося Ярового, принудила его (вопреки директиве высшего командования) под угрозой расстрела вести ее в бой. Наступление бригады кончилось разгромом ее под Упорной»[ ].
      Эта перемена настроения явилась в большой мере отголоском взаимоотношений кубанских казаков с иногородними. Иногородние, оседло живущие на Кубани, в большом числе вливались в ряды красных войск. В своих постановлениях войсковые части, состоявшие главным образом из этого элемента, начали предъявлять требования к своему командованию «прекратить отступление, реорганизовать фронт и затем наступать только вперед, вперед на врага, вперед к своим женщинам, женам и детям, которые гибнут под гнетом разбоя и взывают к нам о помощи…»[ ]. «В полку получилось волнение, – доносят другие[ ], – о том, что получились сведения, что Лабинская горит, семьи насилуются, что разгорается усиленная провокация, как будто командный состав ведет к разрухе…»
      Наша разведка уяснила себе положение в стане противника с большим запозданием и в сентябре пришла к пессимистическому выводу: Северо-Кавказская Красная армия начинает понемногу выходить из кризиса «не ослабленной, а, наоборот, усилившейся. Она желает решить боевые вопросы, составляющие основу дальнейшего существования Кубанской республики; победу она видит в занятии крупных центров края, в разгроме Добровольческой армии и в порабощении казачества…»
      Вопрос стоял на мертвой точке: победа казаков – порабощение иногородних, победа красных – порабощение казаков. Ни та, ни другая сторона не могли возвыситься над первобытными принципами борьбы за существование.
      Не в столь резких формах выражалось настроение крестьянства Ставропольской губернии, но все же там было далеко не спокойно. Советская власть сильнейшей агитацией возбуждала народ против Добровольческой армии и в то же время побуждала к лихорадочному формированию отрядов из местных контингентов. Эти отряды не были ни достаточно организованы, ни особенно искусны. Но их было много, они возникали и появлялись неожиданно, действуя то планомерно, то партизанскими набегами. Гражданская власть наша была слабой и неопытной, чтобы справиться с народными настроениями, воинская сила – слишком малочисленной, чтобы подавить местные формирования. В Ставропольской губернии переплетались резко расходящиеся настроения: одни села встречали добровольцев, как избавителей, другие – как врагов. Работа в крае велась поэтому в обстановке напряженной и нервирующей: с первого же дня Ставрополь находился под угрозой подступивших с трех сторон отрядов противника и жил под впечатлением то приближавшейся, то удалявшейся артиллерийской канонады…
      К началу августа наши войска Ставропольского района[ ] располагались полукругом вокруг города в переходе от него с севера, востока и юга; по линии Кубани слабым кордоном стояли кубанские гарнизоны. 4 августа началось вновь одновременное наступление большевиков с юга от Невинномысской и с востока от Благодарного. Первое было отбито, второе имело вначале успех: прикрывавшие Ставрополь с востока наши части были опрокинуты, и противник (4–5 тысяч) подошел к предместьям города и к станции Пелагиаде, угрожая перерезать сообщения нашей Ставропольской группы с Екатеринодаром…
      Дивизии Боровского еще 4-го приказано было, по смене ее 3-й дивизией, перейти к Ставрополю, 8-го части ее высаживались у Ставрополя и Пелагиады как раз в тот момент, когда туда подошли большевики. Полки (Корниловский и Партизанский) прямо из вагонов бросились на противника, опрокинули и преследовали его.
      Всю вторую половину августа Боровский, объединивший здесь командование, вел непрерывные бои частями своей дивизии и 2-й Кубанской. На долю последней пришлась особенно тяжелая работа: полковник Улагай буквально летал по краю, пройдя несколько сот верст, разбивая и преследуя появившиеся в разных местах отряды противника. В результате весь обширный район верст на сто по радиусу от Ставрополя был очищен от большевистских отрядов, и Боровский, заняв с боя Прочноокопскую и Барсуковскую, имел возможность сосредоточить к верхней Кубани свои главные силы.
      В связи с успешным выходом Боровского к Кубани и значительным сокращением фронта 3-й дивизии я приказал Дроздовскому перейти за Кубань и овладеть Армавиром. Эта рискованная операция с самого начала была не по сердцу осторожному Дроздовскому, и потому исполнение ее сопровождалось трениями со штабом армии.
      После продолжительных разведок 3-я дивизия 26 августа под прикрытием 2-го конного полка переправилась частью сил через Кубань у Тифлисской и двинулась отсюда на восток во фланг Противокавказской группе противника.
      В течение четырех дней Дроздовский вел упорные бои и к 31-му овладел станцией Гулькевичи одновременным ударом с запада и через железнодорожный мост. Перебросив всю дивизию на левый берег и свои коммуникации на Кавказскую, он повел наступление на Армавир вдоль железной дороги, направив колонну генерала Чекотовского (Самурский пехотный и 2-й конный полки с батареей) против Михайловской для содействия 1-й конной дивизии Вначале обе колонны имели успех. Но 1 сентября к большевикам подошли значительные подкрепления, и они перешли в контрнаступление, угрожая обоим флангам дивизии Дроздовского. После упорного боя он вынужден был отвести левую колонну к станции Гулькевичи, куда 2-го вышли окруженные со всех сторон и пробившиеся штыками самурцы[ ] Шаберта. Западнее вела настойчивые атаки 1-я конная дивизия генерала Врангеля, приковавшая к себе Михайловскую группу[ ] противника, взявшая с бою оплот ее – станицу Петропавловскую, но встретившая в дальнейшем упорное сопротивление.
      Еще ранее для содействия Армавирской операции я приказал Боровскому ударить в тыл Армавирской группе большевиков, захватив Невинномысскую, прервав тем единственную железнодорожную линию сообщений армии Сорокина.
      Судьба играет иногда событиями чрезвычайно прихотливо… Впоследствии в Невинномысской в наши руки попала директива Сорокина, в которой на командующего Невинномысской группой Гайчинца[ ] возлагалась задача: «…Приготовиться к решительному наступлению, цель которого и задача во что бы то ни стало взять город Ставрополь… Наступление начать 2 сентября в 4 часа утра, отступлений не допускаю Ставрополь приказываю взять (4) сего сентября… Командвойск. Сев. Кавказа Сорокин. Политический комиссар Торский».
      Гайчинец в развитие этой директивы отдал диспозицию, по которой войска его группы, удерживая фронт Кубани от Армавира до Барсуковской, главными силами должны были «нанести грозный удар» в нaправлении к Ставрополю на фронте Барсуковская Темнолесская, с охватом с востока конницей.
      2 сентября – в тот же день, когда должен был нам нанести удар Гайчинец, – 2-я дивизия Боровского обрушилась на Невинномысскую. «В полдень, – говорит сводка, – доблестные части генерала Боровского, несмотря на чрезвычайное упорство и стойкость противника, ворвались в станицу; продолжая стремительное наступление, овладели ею и перекинули часть сил на левый берег Кубани. Громадные толпы противника в полном беспорядке бросились бежать к Армавиру… В момент атаки в Невинномысской находилось шесть большевистских штабов, в том числе и штаб Сорокина, который бежал верхом за Кубань в момент нашего вступления в станицу…» В тот же день партизанская бригада Шкуро, выйдя южнее, овладела станцией Барсуки, разрушив там путь.
      Этот наш успех отразился резко на положении фронта Дроздовского. 3 сентября он отбил с успехом атаки противника, а 4-го перешел вновь в наступление, подойдя с рассветом 6-го к Армавиру. Бой длился несколько часов и окончился полным поражением Армавирской группы большевиков, 4-й пластунский батальон овладел Туапсинским вокзалом, 2-й Офицерский полк – Владикавказским, а с правого берега, из Прочноокопской ворвались в город роты корниловцев. Несколько эшелонов подкреплений спешили к большевикам с запада по Туапсинской железной дороге, но заслон Самурского полка захватил один поезд целиком, другие встретил жестоким огнем, и эшелоны, бросив поезда, бежали на юг. Паника распространилась по всему полю. 2-й конный полк до вечера преследовал и рубил бегущих долиной Урупа; два бронепоезда прошли до следующей станции Коноково (22 версты) и там громили огнем орудий и пулеметов собравшиеся толпы отступавших большевиков…
      Между тем Боровский, опасаясь за свой правый фланг, оставил в Невинномысской пластунскую бригаду и главные силы перевел в хутор Темнолесский (см. Ново-Екатериновка). Воспользовавшись этим, Сорокин сосредоточил против Невинномысской значительные силы конницы, которые, переправившись через Кубань севернее Невинномысской, в ночь на 4-е рассеяли пластунов и овладели станицей.
      6-го я был в войсках Боровского в Ново-Екатериновке. Учитывая важное значение перерыва Владикавказской железной дороги, я приказал им вновь атаковать Невинномысскую.
      Боровский 7-го овладел атакой Корниловского полка станцией Барсуки, а 8-го атаковал Невинномысскую с трех сторон и занял станицу, отбросив большевиков к западу, за Рождественскую.
      Три месяца уже армия вела непрестанные, кровопролитные бои – без отдыха, без смены. Части по многу раз переменили уже свой боевой состав; вливались новые эшелоны добровольцев с севера и юга России и кубанских казаков; уезжали и возвращались раненые; гибли тысячами воины; ожидали своей неминуемой участи уцелевшие, ибо казалось, что нет возможности выйти из этой кровавой эпопеи живым и не искалеченным. Но когда я бывал у кубанцев Врангеля и Покровского, у добровольцев Казановича, Дроздовского, Боровского не только в дни их побед, но и тяжелых неудач, я видел людей усталых, но бодрых и жизнерадостных. Они не жаловались на свою удручающую материальную обстановку и только просили «по возможности» патронов и пополнений. Им не нужны были пышные и возбуждающие слова приказов, речей, не нужны были обманчивые обещания социальных благ и несбыточных военно-политических комбинаций. Они знали, что путь их долог, тернист и кровав. Но большинство из них желали спасения Родины, верили крепко в конечную победу и с этой верой шли в бой и на смерть.
      Враг был по-прежнему силен, жесток и упорен.
      Последнее время, впрочем, обстановка как будто опять явно складывалась в нашу пользу… К 10 сентября главная масса Северо-Кавказской Красной армии находилась в положении почти стратегического окружения: на севере у Петропавловской стояла дивизия Врангеля, имевшая задачей опрокинуть Михайловскую группу большевиков и наступать на Урупскую; у Армавира закрывал путь Дроздовский; на западе Покровский теснил майкопских большевиков к Лабе, направляясь к Невинномысской; на востоке – река Кубань и Боровский у Невинномысской; на юго-востоке – партизанские полки Шкуро у Баталпашинска и Беломечетской[ ]… По всему обширному району, зажатому между горами и Кубанью, по всем путям шли бесконечные большевистские обозы, направляясь на юго-восток… Из перехваченного приказа Сорокина от о сентября явствовало, что армия его потеряла надежду на возвращение Кубани и стремится пробиться к Минеральным Водам…

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8