Кудрявость пискнул, зажал руки где-то между ног, у живота. Бросился неуклюже к двери, на балкон, Олеся слышала, как гулко отозвалась земля под его кроссовками.

Игнат выскочил следом.

У Стасика Галкина ребята из четвёртого корпуса забрали очки для плавания. Ржали, курили, перебрасывались ими. Стасик был один, а их четверо. К тому же Стасику восемь, а ребятам по тринадцать – четырнадцать. Упивающиеся властью над «мелким децлом», прыгающим вокруг с плаксивой миной, они матерились «по-взрослому», выпускали дым вверх, к ноздре.

– Попрыгай, чмо сраное!

– Дыня, пни его!

– Въебём ему, пацаны, чё он тут крутит жопой?

– Пошёл на хуй, урод!

Курточку Сеткин больше не носил, одевался как все. Ходил в майке без рукавов, в шортах. Но под шорты всё равно надевал ремень. Ноги и руки загорели, лысая голова стала румяной от солнца. Валерочка сделался похожим на остальных ребят, нос почти зажил. Разве что треснувшие очки напоминали Лидии комендантшино: «Милиция нам только кровь попортит и отдых…».

Валерочку, в отличие от Лидии, «инцидент с мордобоем» не волновал. Некрасивое Валерочкино лицо светилось здоровой безмятежностью.

С таким лицом он и вывернул из-за корпуса, увидел четверых парней и Стасика, прыгающего вокруг наподобие щенка. Недоумённо сдвинул тёмные брови, но шага не сбавил, так и подошёл к компании, только рука потянулась к шортам. Парни смотрели настороженно, даже материться перестали. Думали, с миром этот бритый очкарик пришёл или нет? «Бля, уебут в нос – хана мне… – промелькнуло в Валерочкиной голове. – Лучше не связываться». Так бы он и прошёл мимо, но Стасик, отчаявшись, вцепился в шорты:

– Они у меня очки отобрали!

«Всё!… Подставил сучонок…» – упало у Валерочки сердце.

– Отдали очки. Короче.

Четвёрка смотрела оценивающе: справимся или нет? Потом один за другим стали улыбаться: «Справимся». Нагло ответили:

– Соси, чмо.

– За чмо ответишь, – спокойно ответил Валерочка, сдерживая ходившие ходуном нервы. Раньше в подобных ситуациях сзади стояло не менее пяти человек, а тут только Стасик Галкин, да и тот бесполезен.

– Пошёл на хуй! – велел самый крепкий из парней, чуть повыше Валерочки.

И этому крепкому попало первому. Пряжка просвистела, сочно врезавшись в скулу. Парень завизжал. Остальные трое кинулись к Валерочке. Тощий, со спутанными волосами и футболке «Metallica» достал-таки до Валерочки, в правом глазу вспыхнули огни. «Ебать гопов, ебать ниферов сраных,» – механически вертелось в Валерочкиной голове. Не защищаясь, он рубил своей пряжкой направо и налево, прицельно, почти всегда удачно. Не чувствуя боли в ногах от пинков, он сосредоточенно орудовал кулаками, стараясь попасть в кадык. Но парни попались жилистые, один изловчился и вмазал под коленку. Валерочкина нога сложилась, он присел. Его тут же сбили на землю ударом в грудь. И пошло-поехало. Парень с рассечённой скулой, захлёбываясь в крови и соплях, дёргал ногами, потом прыгнул Валерочке на голову.

«Бля, ну какого хуя влез?» – со слезами пронеслось у Валерочки в голове. Стасик громко с истерикой плакал. Очки ему были больше не нужны, только бы перестали так бить этого лысого… «Запомнить бы рожи что ли…» – думал Валерочка.

– …Опять ваш! – злобно сказала комендантша, багровея. – Опять тот же самый!

– Сеткин…

– Да, вы что, не смотрите за ними что ли? Они у вас как ветры… в поле… гуляют? – комендантша взмахнула рукой, видимо, показывая, как именно гуляют в поле «ветры».

– При чём здесь это? – огрызнулась Лидия.

– Никакой дисциплины в вашей группе нет! Если милиция всё-таки заинтересуется этими происшествиями, на лагере будет пятно!

Некстати вспомнилось рекламное: «Стоит ли волноваться из-за каких-то там пятен?»

– В общем, – подвела итог комендантша, вытирая пот на шее. – Примите меры, Лидия Михайловна. Его не могут забрать?… Хотя нет, не надо… До конца смены всё зарастёт… А если сейчас вызвать родителей, то они такой шум поднимут!… Вы меня поняли?

– Нет, не поняла, – призналась Лидия холодным тоном. – Что вы предлагаете делать с Сеткиным?

– Пусть ходит с вами… – пожала губами комендантша.

– Ну, ещё чего придумаете? Бред какой-то, ей богу! – устало нахамила Лидия и вышла из прохладного кабинета на жару.

У корпуса сидел Сеткин. Ждал, придерживая рукой опухшую скулу. Глянул на Лидию без интереса. Она привыкла, что дети на неё так смотрели. Она немножко заискивалась перед ними, чтоб не «опустили», чтоб не попасть в ситуацию, когда после слов «сука ёбаная» она будет не в силах что-то сделать, она же не умеет как они…

Поэтому лучше строить из себя неприступное бревно.

– Что? – вяло спросил Валерочка. – Могу идти?

– А в чём, собственно, дело? – поджала губы Лидия. – Почему тебя всё время кто-то бьёт?

Валерочка брезгливо пожал загорелыми плечами. Лидия увидела торчащую из-под майки пряжку со звездой и буковками «В.С.» в самом углу.

– Могу идти? – повторил Валерочка.

– Иди.

Мальчик встал, засунув руки в карманы светлых шортов, обошёл Лидию и направился к морю.

По дороге встретил двоих из тех, кто отбирал у Стасика очки. Рожи побитые, но смотрят нахально, не пристали бы. Не… Прошли мимо. Валерочка зло сплюнул.

Он разделся на пляже, лёг на дроблёные ракушки. Положил майку на лицо и оказался в душной темноте. Солнце окунуло его в свои лучи, начало прожаривать. Вокруг носилась малышня, слышался плеск, гул и взрывы хохота.

«Бля… – невесело думал Валерочка. – Сколько уже против меня… Тех трое… Плюс четверо… Семь. Многовато…»

Неподалёку, у будки лодочника загорала Клара Петрова. Две толстые косы лежали по бокам, будто загорали самостоятельно, отдельно от Клары. Серьга в носу блестела и отражалась в глазах Тараса.

– Клар, – мурчал он неуверенно. – А ты, говорят, в лицей переведёшься в десятый-то…

– Отстань, – не открывая глаз морщилась Клара.

– Чё сразу «отстань»?

Клара напряжённо промолчала, только дёрнула носом, как хомяк.

– Пошли вечером погуляем, – предложил Тарас.

– Еремеев… – Клара открыла глаза, постаралась придать своему лицу свирепое выражение – Ты мне мешаешь отдыхать!

– Солнце я что ли загораживаю? – в сердцах воскликнул Тарас. Кларе стало его жалко.

– Ладно…

Ирка смотрела издалека на радостную рожу Тараса, на беспристрастную Клару и у неё было ощущение, будто она ест песок, зачерпывая горстями. Жгло горло.

Полинка и Олеся деликатно молчали, ощущая в душе какую-то смутность: то ли радость – с ними ничего «такого» не произошло, то ли запоздалый страх – «А если бы?…», то ли сочувствие Ирке и злость на Тараса, Игната и Кудрявость…

Оля Клюева молча торжествовала. Её непривлекательность и неуспех превратились вдруг в предусмотрительность – она «заранее знала, что ничего хорошего от этих дебилов ждать не стоит, одни неприятности».

У Оли на душе было спокойно и радостно.

Ирка вскочила, пошла прочь, загребая ракушечное месиво босыми ногами. Девочки смотрели ей вслед. Ирка дёрнула плечом, будто чувствовала их взгляды. Запнулась, брызнув песком.

– Под ноги смотри, бля… – зло огрызнулся Валерочка из-под майки. Приподнял её. Ирка увидела заплывший глаз, захваченную вместе с ним скулу, царапины на губах и бритой голове. Плаксиво поморщилась.

– Что? – пробормотал Валерочка. – Вали давай…

И закрылся майкой.

Лёва Дынин сидел в больнице на лавочке, обитой коричневым дерматином и скучал. Рядом громко охал какой-то громадный дед в сетчатой майке, с пожелтевшим гипсом на ноге. Лёва поморщился. Поморщившись, заохал, как дед. Они сидели рядом: старый и малый и охали. Вообще-то Дынин на «малого» тянул только в сравнении с этим дедом, а так он был вполне крепкий здоровый мальчик четырнадцати с половиной лет. Лёва увлекался компьютерными играми и творчеством группы «Кино», а также был горячим поклонником «НАШЕго радио». Недавно он научился даже связно играть на гитаре и теперь иногда пел друзьям и знакомым песни Цоя. Стеснялся, конечно, как чёрт и краснел до корней волос. Волосы были светлые, коротко стриженные и казалось, что они тоже краснеют.

Дед перестал охать, Лёва подумал, что одному охать стрёмно и тоже замолчал. Вышла медсестра с пучком рыжих волос на макушке, позвала Дынина на перевязку. Лидия нервничала. Вместо того, чтобы греться на пляже, она вынуждена мотаться с Дыниным по милициям и больницам. План «помолчим, а то милиция вмешается» не сработал. Замолчать рассечённую скулу Лёвы Дынина не удалось, пришлось везти в травмпункт. Это вместо намеченного похода в кинотеатр с кульком черешен. В «травме» Дыню осмотрели, тут же позвонили в милицию. Лидия с Дыниным мотались из больницы в отделение по душной жаре и Дынин чуть не плакал от всего, что на него вдруг навалилось. Перевязки, дяди в форме… Лидия соображала, как объяснить отсутствие при ней Сеткина (она же должна была сдать его в органы!), но объяснять ничего не пришлось. Дыня уныло твердил, что упал и даже рисовал подробности: скамейка с отодранной доской, скользкие сандалии… Лидия вспомнила: да, есть такая скамейка. Участковый велел прийти назавтра и ещё назавтра, но Дынин ничего нового не добавил и от него отстали.

Через четверть часа Лёва вышел, белея свежим бинтом на загорелой коже. Поехали в лагерь.

Тарас всё время жался к Кларе, она поджимала губы и отходила. Тарас снова лез, его толкали. Громко ревела музыка, мигали разноцветные огни. Клара танцевала легко, короткая юбочка моталась вокруг бёдер, рядом гоготали Игнат и Кудрявость, успевшие после ужина сбегать в киоск за пивом. Они врывались в круги танцующих, смеялись, хватали за руки девчонок, те весело отбрыкивались.

Веселье этих двух «обалдуев», как называла их Клара Петрова, было также и от того, что полчаса назад на четвёртом корпусе, который стоит боком прямо к пляжу (а значит, всем виден), написали белилами «fuck da Sетkin». Крупно написали, от души. Радовались теперь.

Кудрявость и Игнат всем нравились. За ними и Тарасом прочно закрепилась слава «крутых». Их боялись. А девчонки хотели заполучить в приятели. Вот и сейчас Катя Моисеева четырнадцати лет с тщательно накрашенными губами и прямыми чёрными волосами не торопилась вырывать рукав прозрачной кофточки из потных ладоней. Танцевала совсем близко от Игната. «Ну где же ручки, ну где же ваши ручки, давай поднимем ручки и будем танцевать!…» Катя Моисеева подняла ручки, потом обрушила их на плечи Игната. Тот не задумываясь потянулся к губам, размазал помаду, Катя старательно втягивала слюни.

Они отделились от танцующих ребят и вертящейся вокруг малышни. Пьяно шатаясь пошли за столовую на каменную площадку, облепленною кустами алычи. Стали обниматься. «Только не грубо, а то сбежит…» – машинально думал Игнат. Руки скользили по вздрагивающим бёдрам Моисеевой. Игната охватил страх и азарт. С замиранием сердца притиснулся ближе, в животе стало щекотно. Краем глаза отметил широкий каменный барьер площадки, заросший какой-то мелкой травкой, похожей на мох. Подвёл Катю, потянул вниз. Катя послушно легла, ладони её вспотели от волнения. Игнат торопливо, слишком торопливо, принялся снимать с Моисеевой трусы, она, впрочем, не возражала. Даже потянула Игнатовы штаны вниз. Игнат навалился сверху, пошарил руками, придвинул член к входу во влагалище. Резко качнулся вперёд. Катя тяжело и испуганно дышала. Член скользнул по крепким бёдрам, Игнат еле слышно прошипел: «Ах, сука…». Раздвинул ноги пошире. Помогая себе двумя руками, наконец, пихнул член внутрь. Катя пискнула, придавленная Игнатом. А он лихорадочно забился, опершись на руки и через две минуты ткнулся вспотевшим лицом в Катино плечо. Она испугалась его висящей мокрой губы, открытого рта, бессмысленных глаз. Дёрнулась, но он лежал, свесив ноги и лишь качнулся. Катя Моисеева чуть не заплакала, её охватила паника. Царапаясь пальцами, она попыталась выбраться из-под Игната. Всхлипнула:

– Блядь, чё ты, чё ты?…

Игнат потряс белобрысой головой, немного пришёл в себя.

– Зайка, что я? Я тебя люблю! Люблю… Давно ещё, с приезда… Зайка…

Он не помнил, как её зовут, точнее, вообще не знал.

– Правда?

– Правда, зайка.

Катя успокоилась. «Вот и любовь пришла,» – радостно накрыло её теплой волной.

– Игнат, я тебя тоже люблю.

Валерочка сидел на балконных перилах ногами на улицу. Писал на обратной стороне этикетки «Крем-сода»:

Рядом у ног тусовался Стасик Галкин, любезно предоставивший информацию. Заглядывал немножко с отвращением Валерочке в глаза.

– А Игнат, Кудрявость и Тарас каждый вечер ходят в кафе! Называется «Стулья».

– «Двенадцать стульев», может?

– Да! После ужина… – кривя губы сообщил Стасик.

– Спасибо, – холодно поблагодарил Валерочка, спрыгнул с перил на балкон и скрылся в комнате. Стасик поскрёб царапину на носу и побежал на пляж.

Лёжа на втором ярусе, Валерочка держал перед собой этикетку. Беззвучно шевелил губами. «Весь отдых убить на выяснения отношений что ли?… Хотя этих шавок можно за неделю положить… Бля… Дак они по одному-то не ходят… Разве что поссать в кафе… Но это вообще идиотизм – у сортира караулить… Бля…». Мысли зашли в тупик.

– …Я вон ту трахнул, – хвалился Игнат, показывая пальцем на Катю Моисееву через стекло.

– Класс, – завистливо обрадовался Кудрявость, оттирая белила от майки.

Тарас с видом умудрённого опытом мужика, покивал одобрительно головой.

– А чё она тут сидит? – спросил Кудрявость.

Игнат пожал плечами.

Катя Моисеева сидела на скамеечке у шестого корпуса, глядя то на балкон ребят, то на входную дверь корпуса. Она была в той же самой прозрачной синтетической кофточке. Вспотела. Нетерпеливо ёрзала, ковыряла ногой песок.

– Не отвяжется теперь, – спрогнозировал Тарас. Игнат нахмурил брови.

– Шмара какая-то, – неуверенно оценил Кудрявость, минуту подумав.

– Сосала? – солидно бросил Тарас.

– Да, то есть, нет, – замялся Игнат. – Не, не сосала, – признался откровенно.

Катя оглядела окна корпуса, поудобнее устроилась. Видно было, что собирается сидеть до тех пор, пока не Игнат не выйдет.

– Что делать будешь? – ехидно сощурился Тарас.

– Не знаю…

Игнат злился. Ему не надо было, чтоб Катя Моисеева бегала за ним и думала, что он её любит. Даже ради второго раза не мог позволить ей виснуть на себе. Противно. «Вот тебе и секс, – подумал он. – Мдя…».

– А Клара? – вдруг вспомнил он.

– А чё Клара… – поморщился Тарас. Хотел, видимо, прихвастнуть, но неожиданно для себя сказал честно: – Говорит: «Пошёл на хуй»… Прямо так… Я и ушёл. Даже не лез целоваться…

– Хм… – сочувственно помычал Кудрявость. – Ну, идём…

Они вышли в коридор и спрыгнули на улицу через балкон малышни. С противоположной стороны от входа. Катя осталась ждать.

Ирка валялась на пляже, рядом ели виноград Полинка, Олеся и Оля Клюева. О мальчиках не говорили. Ирка наковыряла со дна крабов и теперь Оля Клюева брезгливо переворачивала их палкой.

Олеся смотрела искоса на крупного мальчика в синих трусах: пол лица у него было замотано бинтом. «Нда-а… – тянулось в голове. – Фантомас. С ума тут все посходили что ли?»

Мальчик сидел на песке с гитарой, пощипывал её и пел:

– Перемен!… Мы ждём перемен!…

Вокруг полулежали другие мальчики, поменьше. Пили газировку «Банан» и расслабленно слушали. Один, самый маленький, но не младший, подмигнул Олесе. Она зарделась.

Тогда он подполз, как ящерица, дурашливо улыбаясь. Оглядел девчонок и весело сказал:

– Меня зовут Гена!

– Крокодил что ли? – без интереса отозвалась Ирка, вдавливая сигарету в песок.

– Сама ты крокодил, – обиделся Гена.

Полинка засмеялась. Её смех примирил Гену с Иркиной грубостью.

– Ой, что это у вас? – воскликнул он, указывая на крабов. Воскликнул совсем по-детски, губы с трещинками расползлись в улыбке.

– Крабы! – важно ответила Оля Клюева и сделала вид, будто совсем крабов не боится.

– Ребя! – крикнул Гена в сторону мальчика с гитарой. – Тут крабы!

«Ребя» завозились на песке, встали, подошли вразвалочку. Все сплошь с томными взглядами. Один Гена улыбался доверчиво, встряхивая вороным чубом. Он и начал всех представлять.

– Это Тёма, это Пузатый, а это Дыня!

– А что у Дыни с лицом? – поинтересовалась Ирка.

– Упал об скамейку, – ответил Дыня нехотя.

– Смотри-ка, – Ирка усмехнулась краем губ. – Все вдруг попадали на скамейки…

Гена крутил головой, как ворона.

У Лидии болела голова. Она лежала на кровати и тупо глядела в потолок. Потом решила разобрать документы на детей. Взяла папку, в ней были аккуратно сложены паспорта, свидетельства о рождении и деньги. «Крюкова Ирина Александровна…» Лидия вспомнила: вчера приходила, попросила выдать сто рублей. Потом сидела на кровати, вывернув шею. Лидия хотела спросить, в чём дело, но постеснялась. Неловко лезть.

«Митников Игнат Сергеевич…». Лидия не сомневалась: это он, Митников, размалевал стену. Комендантша задохнулась от злости. Белые буквы на тёмно-синем фоне бросались в глаза всем идущим с пляжа. К тому же комендантша знала английский.

Лидия потянулась за минеральной водой. Папка покосилась и документы съехали на пол с лёгким шорохом. «Чёрт…». Наклонилась, подобрала.

«Сеткин Валерий Юрьевич…». Лидия хотела было закрыть свидетельство, но внезапно остановилась. В глаза бросилось: «отец – Сеткин Юрий Фаддеевич». Что-то зашевелилось в мозгу, как червячок пролезала догадка. Неожиданная, неприятная… Юрий Фаддеевич. Отчество редкое, запоминающееся… И тут как рукой по лбу: Юрий Фаддеевич Сеткин – зам. директора завода… Того самого завода, который выделил льготные путёвки и Митникову, и Еремееву, и Крюковой… Значит, и своё чадо Юрий Фаддеевич отправил в лагерь греться на солнышке и кушать фрукты, хотя запросто мог бы и в Швейцарию… А тут по недосмотру Лидии сын, вместо того, чтобы беззаботно отдыхать, подвергается систематическим избиениям. Лидия похолодела. Закрыла свидетельство, легла на кровать. «Господи, господи…»

– Манда! – весело, как злобный карлик, корчился Коля Ёжиков…

Валерочка теперь чаще всего выходил в город из лагеря и ходил по узким тихим улицам, заросшим виноградом и грецким орехом. Днём народу почти не было, только изредка попадались мальчишки в мокрых трусах и девчонки с сумками. Из сумок торчал лук. Валерочка ходил, засунув руки в карманы шортов. Рассматривал «крутые» дома, похожие на замки. Заглядывал в игровые салоны. Там громоздились старые телевизоры «Рекорд» и лежали обшарпанные пластмассовые Sony Playstation.

Валерочка свернул в заросший каштанами переулок с кривыми поребриками. Шёл, пиная колючие шарики. Ветер задувал под майку. «Суки… – спокойно думал Валерочка. – „fuck da Сеткин…“ Уро-оды…». Он поднял глаза.

Навстречу шли двое парней. Старший и младший. Старший – в футболке с обрезанными рукавами, со стриженной наголо головой – вертел в руках цепь. Младший – примерно одного с Валерочкой возраста – тоже стриженный, шёл, засунув кулаки в защитного цвета шорты. Валерочка сбился, вглядываясь в лица того и другого, потом отвёл взгляд, потому что старший глянул на него из-под густых бровей. «Дзинь-дзинь…» – позвякивала цепь. Валерочка прошёл мимо, потом остановился. Развернулся всем корпусом.

Те двое стояли и смотрели на него…

Полинка влюбилась. Она так и говорила:

– Я влюбилась.

И уточняла весело:

– В крокодила!

– Ну и дура! – на той же ноте вставляла Ирка.

Все хохотали. Олеся сидела на полу по-турецки и пила из пластикового стаканчика кагор. Они пили кагор маленькими глотками, весь день с утра до ночи. Ходили с синими зубами. Смеялись. Ирка пела «Don’t speak, I know just what you’re saying!…» и ещё «Я блю-у-ую…» на мотив «Only you». До трёх ночи. И все ржали в темноте, а соседи долбились в стену. Это было ещё смешнее. Поэтому порождало новый взрыв хохота. И так бесконечно.

Вставали в полвосьмого и как дохлые страусы шли завтракать. Потом отсыпались до обеда, обедали и шли купаться – загорать. До ужина. После ужина брали Пузатого, Гену, Тёму и Дыню и шли в город пить пиво. С этими мальчиками было легко. Никто под юбки не лез. Шли и разговаривали обо всём на свете. И даже Оля Клюева нашла себе пару – худого волосатого Тёму в майке «Metallica»…

А в один из вечеров никуда не пошли. Сидели у девчонок в комнате, ели арбуз. Сок лился на пол, семечки плавали в нём, как чёрные тараканы с поджатыми ножками. Ирка хрипло тянула:

– Я блю-у-ю… Каждый день по чуть-чуть блюю… Ла-ла-лай-ла-лай…

Остальные захлёбывались от смеха. Потом Гена заметил, что пиво кончилось. Решили пойти за новой партией. Мальчишки ушли, Ирка, Оля Клюева и Полинка побежали занимать очередь в туалет. Олеся осталась в комнате, непривычная тишина после хохота навалилась, защекотала в животе. Олеся хихикнула. И услышала лёгкий стук. Вздрогнула.

Белый целлулоидный мячик скакал по полу от окна. Олеся напрягла зрение так, что глаза чуть не вылезли на лоб от усердия. Окно было плотно закрыто. Ни форточки, ничего не было. Глухо. Даже трещин не было. Олеся машинально поймала шарик – он обжёг её секундным холодом, потом согрелся в руке.

«Наверное, кто-то из девок положил на подоконник,» – догадалась Олеся.

Комендантша прибежала к Лидии в комнату в час ночи. Бледная, с трясущимися серыми губами. То ли от злости, то ли от страха.

– Лидия Михайловна! Я предупреждала!… Я предупреждала!

Она повторяла эти слова, как заведённая, каждый раз делая на них ещё большее ударение.

Лидия побежала к телефону…

Сквозь треск пробился глухой голос, представился, спросил, кто она. Ах, куратор? Прекрасно… Тогда вам надо срочно подъехать… Да… Адрес… Кто? Фамилии…

Лидия записывала негнущимися пальцами: «Еремеев, Фадеев, Жорин, Саблин, Пузанин, Дынин, Митников…»… Голос разделял, уточнял: «Еремеев, Фадеев, Митников – позже… Но почерк один. И там и там… Подъехать. Да, срочно… Не-мед-лен-но…».

Лидия схватила за руку комендантшу, та не сопротивлялась, и они побежали к воротам лагеря – там была остановка маршрутных такси.

Всё-таки участковый преувеличил масштаб происшествия. Сознательно или нет – Лидия не знала. Но, наверное, нет. Сломанные носы Лидия видела под повязками, а он вживую. И видел зубы в луже крови. Как сейчас стояло перед глазами: тёмная лужа, а в ней два маленьких обломка. Участковый был семейным человеком, у него тоже был сын, правда, шестилетний ещё, но всё равно…

Ночь тянулась невыносимо долго. Лидия бегала по гулким отсыревшим коридорам травмпункта, комендантша скакала следом. В глазах мелькали бинты и пятна зелёнки.

Кудрявость пострадал «заметнее» всех – это его зубы плавали в крови, причём передние. Ещё болели ссадины по всему телу и заплывший глаз.

Тарасу зашивали разбитую голову. Игнат валялся со сломанным носом, с опухшей кистью. «Перелом? Вывих?» – лихорадочно думала Лидия. Гена-Крокодил держался за распухшее лицо: оба глаза превратились в лиловые щёлочки, болели отбитые ноги. Тёма, весь порезанный, выл, а медсестра перебинтовывала сломанные пальцы. Глядя на его плаксивые гримасы и залитую кровью футболку «Metallica», Лидия кусала губы, чтобы не разреветься самой: «Да что же это, а?!?! Да чтоб они все провалились со своими носами и руками!».

Лёва Дынин сидел на стульчике и покорно смотрел на Лидию. Его голова представляла собой кокон, так как помимо заживающей скулы перемотано было также разорванное ухо и два уже зашитых шрама на голове. Пузатый был в шоке, сидел как пень, а врач пристраивал на место наполовину вырванный нос…

– …Где наше пиво? – плаксиво тянула Полинка.

– Ладно, сдохли они, наверное, – бросила сигарету Ирка. – Давайте спать!…

Лидия присела на крашеный серой краской стул. Перевела дух. Её просили подождать и она старалась «ждать», но вся сущность рвалась, требовала движения, чтоб хоть как-то разрядиться.

Участковый сел рядом.

– Кто их так? – выдохнула непослушным языком Лидия.

– По их показаниям – подростки, человек десять… Били цепями и палками… Ногами.

– По отдельности?…

– Четырёх человек подобрали у киосков на Морозова. Через полчаса новый вызов – недалеко от кафе «Двенадцать стульев». От киосков до «Стульев» – минут двадцать ходу, не больше. Если бегом – десять-пятнадцать. Одни и те же орудовали… – участковый вытер пот со лба. – Сволочи…

– А подростки – это по сколько лет? – спросила Лидия.

– От четырнадцати до восемнадцати… – тяжело дыша ответил участковый, вытирая платком покрасневшую шею. – Спасть не дают, малолетки хреновы… На лагерных лезут… Уроды. Жертвы абортов…

– Их поймают? – без надежды спросила Лидия.

Участковый отмахнулся.

– Не думаю… Никаких свидетелей… Ни-че-го… (он таким же тоном велел «не-мед-лен-но» приехать)…

Лидия задумалась. Точнее, сделала вид. Думать не могла. Участковый вдруг встрепенулся.

– А это не вашим семерым принадлежит?

Лидия отрывисто глянула и подавилась воздухом.

На ладони участкового лежала пряжка. Со звездой и буквами «В.С.» в самом углу.

– Нашёл у кафе, – пояснил участковый.

– Это… это… не… не наша… нет… – дрожа проговорила Лидия.

Участковый неловко положил ей руку на плечо.

– Да не волнуйтесь вы так… Всё заживёт… Всё пройдёт…

До конца смены оставалось две недели.

«Заживёт… – согласилась про себя Лидия. – И хорошо, что не наши… Чужие… Что ж я могла сделать?…» Она лежала, глядя на приближающийся мутный рассвет в зеркало шкафа. Успокаивала себя, уговаривала. Запрещала думать про последствия… Про «крутых пап». Все за кого-то прячутся, вот и наглеют. Митников – за Тараса и Кудрявость. Дынин – за свою троицу… Коля Ёжиков – за папу… А ей, Лидии, за кого?

Она резко поднялась на постели.

«А ведь Сеткину ничего не было бы, ни-че-го! – размеренно, как участковый, подумала она. – Кого ему бояться?! Его отец – зам. директора… А родители всех остальных – его подчинённые… Сеткин – вне конкурса… Ему ни-че-го не будет!… А ей, Лидии?»

Участковый был прав, зажило. Уезжали мальчики вполне здоровые, если не считать шрамов и выбитых зубов. Да ещё пальцев Тёмы.

Но это, Лидия вздыхала, мелочи. Комендантша соглашалась, мелко кивала головой.

…Игнат, Тарас, Кудрявость, Дынин и Ко смеялись, как ни в чём не бывало. Стаскивали с поезда чемоданы и сумки на перрон. Катя Моисеева записывала телефон Игната. «Двадцать три, четырнадцать, восемнадцать…». Хотя не четырнадцать, а тридцать семь. Но подумаешь – одна цифра… Игнат рассеянно улыбался. Тарас жевал спичку, поглядывая на Клару и на Ирку. Стасик Галкин стоял рядом с чемоданом, напряжённый и красный.

Олеся вертела головой.

Мокрый некрасивый рот с приподнятой верхней губой, заячьи зубы. Очки, перемотанные скотчем…

– Олесь… – прошептал Валерочка, когда они отошли от толпы. – Ты это…

– Что? – вглядывалась в его лицо Олеся.

Он был тоже при параде: под свою короткую курточку надел свежую футболку, отросший ёжик пытался пригладить. Олеся не могла понять: нравится ли ей этот некрасивый глист или вызывает отвращение? Хотелось одновременно и притиснуться к его приоткрытым губам, и ударить эти губы какой-нибудь грязной доской.

Он молчал.

Потом весело прикусил губу, огляделся.

– Телефон не дашь?

– Зачем?

– Позвонить, – не удивился вопросу Валерочка. Он загорел, плечи развернулись, вместо постоянной лёгкой радости на лице появился налёт самодовольства. «Крут,» – подумала Олеся скептически. Она замечала, что Игнат, Тарас и Кудрявость обходят тему «fuck da Sетkin» в разговорах со всякими Кларами и Катями (фу!…), хотя раньше хвалились. А приехали подбитые – и ни одного гудка со своей платформы. Сеткин сидел в столовой рядом с ними, его не замечали, не чморили, как раньше. Удивительно.

Полинка весело смеялась мелким смехом, обнимая Гену-Крокодила. Обещала звонить и писать. Встретиться как-нибудь. Обязательно. Рядом пыхтела Оля Клюева. Её Тёма куда-то свинтил, видимо, решив, что «курортный роман» должен оставаться в рамках жанра. Рядом с Олей прыгали Дынин и Пузатый, вместе с ними Клара Петрова. Она-то что забыла в этой компании?

– Дашь телефон-то? – повторил Валерочка, поправляя на плече рюкзак.

– Пятьдесят три, ноль три, десять, – ответила Олеся, глядя в его треснувшие очки. Увидела за ними глаза – светло-серые, с золотистыми прожилками. Валерочка записал на ладони. Жирно, каждую цифру обвёл.

Ну и что, что не десять, а семьдесят шесть. Одна цифра. Подумаешь.

Олеся поправила чёлку, пригвоздила к носу очки. Валерочка козырнул и пошёл к толпе.

Лидия последний раз собирала заводских ребят в колонны, весело, от предстоящей разлуки с ними, командовала и напоминала, чтоб не забыли вещи. Мальчики и девочки построились и пошли за Лидией к выходу. Загорелые, румяные, с округлившимися щеками.

– Мама! – весело воскликнул Стасик Галкин…