11

– Так вот, Лили. Я давно знаю Джейми. У моей мамы есть, ну, типа, кусок земли с пони и бунгало, ближе к Ил-кли. Мама – она цыганка, ну, типа, знаешь? Да, но потом, типа, вышла замуж – за приличного парня, и был большой бэнц, потому что она вышла за нецыгана, но у них была любовь, ну, самая настоящая, так что через пару годков все стало, типа, нормально. А потом, когда папаня погиб в аварии, ну, типа, маме достался клочок земли и дом. Там хорошо, мы иногда к ней ездим. Она классная, моя мама. Ну так вот, не знаю, как где, но у нас там, типа, крутой район, так что мы с братьями и сестрами ходили в нормальную школу – мама потому туда и переехала. С Джейми я не учился – она, типа, ходила в девчачью школу на холме. Но все равно с тринадцати лет мы тусили вместе – типа, подростки-хулиганы, нам этот ваш теннисный клуб нахер не нужен. Мы с Джейми любили одни и те же книжки, одну и ту же музыку и все такое. Она была мне как еще одна сестренка. Ну, типа, только еще больше. Сестры у меня бабы крутые, никаких тебе сюсю. Все в маму, честно. Я люблю их больше жизни, но характер у них еще тот.

Гейб замолчал и отпил чаю, взгляд устремлен куда-то вдаль – далеко-далеко… Я содрогнулась. Он вздохнул и продолжил:

– Но Джейми не такая. Она у нас душа тонкая. Все время шумит, из-за всего расстраивается. И вечно лезет в драки. Так мы и познакомились. Я, типа, отодрал от нее паренька, с которым они сцепились. Джейми вся извалялась в грязи, на щеке – огромная царапина, и все равно орет и матерится как сапожник. А потом, типа, заявляет: «Ты тоже можешь проваливать». «Нет. Не дождешься», – отрезаю я и протягиваю ей свою бандану – лицо вытереть. Она говорит, хранит ее до сих пор – сентиментальная как не знаю что. И с тех пор мы стали тусоваться вместе. Она заходила к нам, я ее учил кататься на пони, а мама кормила нас обедом. Мы слушали мафон в хижине, которую я сам построил, менялись книжками. Ну, там, забивали косяк, пили сидр втихаря от мамы – по крайней мере, я думаю, что втихаря. Ясное дело, друзей у меня хватало, но Джейми принадлежала только мне, и я ее за это любил. Может, глупо – не знаю. Ну, типа, щенячья любовь. Правда, я не был в нее втырен, мы даже не обжимались – за мной целая куча девчонок из школы увивалась, можешь мне поверить. Мы с Джейми были, типа, семьей. Да, слухи ходили – они всегда ходят, – но мы не трахались, нет. Она во мне нуждалась – в том, кто станет о ней заботиться. А я хотел о ней заботиться. Она казалась такой… пропащей.

Я подпрыгнула – именно! Я чувствовала то же самое. Она – пропащая. Может, теперь я выясню, отчего так. Вспыхнула и зашипела зажигалка, сигаретный дым поплыл по комнате, ища выход. Я хотела дослушать Гейба, но что-то меня тревожило. А вдруг… вдруг он расскажет что-то такое, отчего я стану иначе относиться к Джейми? Я встряхнулась. Глупо – разве это возможно? Она – мой лучший друг, ничего тут уже не изменить.

Голос Гейба вернул меня к реальности:

– Короче, я заходил к ней всего раз, хотя их дом рядом. Нам было по семнадцать. Она жила в понтовом доме – спереди и сзади сад, типа, как в пригородах. Но сам коттеджик дерьмо – построен хреново, цена – выше крыши. Папаша ее какой-то директор – по крайней мере, так он парил. Мамаша занималась собой и какой-то благотворительностью – типа, леди Баунтифул [21]. Слышала бы ты, что о ней говорила моя мамочка, господи. Да, ее папаша, типа, состоял в той же ложе, что и мой. Так вот, Джейми вся в маму – тоже большая, только не жирная. В отличие от мамаши, у Джейми есть мышцы, я за этим проследил. Еще мамаша кладет вот такой слой штукатурки, носит голубенькие и розовенькие шмотки – все из крутых магазинов. И шляпки, и большие квадратные сумки. Страх и ужас. Папаша – маленький и скользкий тип, худой, плюгавый, на мыло похож. И рукопожатие у него – как мокрый носок, набитый холодной овсянкой. Зато в ложе – типа, большая шишка. В смысле, социально. Так вот, захожу я, значит, а мне заявляют, типа, Джейми не готова. Странно, ну да ладно. И предлагают выпить – чаю или колы? Вроде нормально, я говорю, колы. Ее мамаша носится кругами, как будто конец света настал, и наконец приносит высокий узкий стакан выдохшейся колы со льдом, лимоном и, блин, салфеткой. Тем временем ее папаша устраивает мне допрос с пристрастием – типа, крутой. И при этом даже не может посмотреть мне в глаза. Типа, куда это мы? А когда вернемся? Мне еще нет восемнадцати? Надеюсь, вы не собираетесь пить спиртное? А где живет моя семья?… И все в таком духе. Когда я рассказал о семье, он аж подпрыгнул – типа, он помнит моего отца, тяжелая утрата и все такое. Я говорю, знаю, и упоминаю ложу. Вдруг этот тип становится само дружелюбие и начинает – зарубите себе на носу, молодой человек, еще настанет ваш черед. А я ему – нет, типа, спасибо, в эти игры – как-нибудь без меня. Тут он заводится и принимается толкать фашистские речуги – о Нынешней Молодежи, черных и евреях. Сейчас я бы его в два счета заткнул, но тогда я был слишком молод, а к тому же меня отвлекли. Потому что я слышал, как плачет Джейми. Типа, наверху. Всхлипы и мамашин голос – очень тихий, но как пила по ушам. И обрывки фраз – типа, «грязные цыгане», «соседи», «уличная девка», «позор» и все в таком роде. Меня это взбесило. Тогда я, ну, типа, ставлю колу – слава богу, я к ней не притронулся – на столик и рявкаю: нам пора, или мы опоздаем. Типа, очень грубо. Смотрю этому уроду прямо в глаза, спрашиваю – где Джейми? Он чуть не подавился – ну, типа, все, кого он знал, ползают перед ним на карачках, заискивают и все такое. А Джейми мне рассказывала, что творится в этом доме, так что я просто не мог с этим ублюдком любезничать.

Мы с Моджо переглянулись – невозможно представить, чтобы Гейб любезничал с тем, кто ему не нравится, ни за какие коврижки. Я расцепила сомкнутые руки и попыталась размять затекшую шею, а Гейб ровно продолжал:

– Семейка у них та еще, папаша Джейми и его баба. Крепкая семейка, прямо созданы друг для друга. На хрена им вообще сдался ребенок – загадка, но ребенка они завели – всего одного, Джейми. Джемайму Оливию Джерард. В честь какой-то старой тетушки, хотели ее бабки унаследовать. Но мамаша ненавидит детей, можешь мне поверить, ненавидит. И чужих, и своих. Ей на них наплевать. Джейми сплавили бабке – папашиной матери, которая жила в «бабушкином домике», сзади, во дворе. Вторая бабка и два деда уже померли давно, только Джерри осталась. Для этих выродков, мамаши и папаши, Джейми была просто, ну, типа, обременительным довеском. Они ее даже не замечали. Не играли, никуда не водили, не возили отдыхать, не устраивали пикники на скалах, как каждая, блядь, семья в округе. Не читали книжку про Винни Пуха. Всем этим занималась бабка. А потом, когда Джейми стукнуло девять, бабка умерла. Сердечный приступ. Бум – и крышка. И все. Джейми это тоже чуть не убило. Я так думаю, нервный срыв и все такое. А предкам насрать. Зацени – они свалили на Кипр с бабкиными деньгами, а Джейми оставили дома. С этим уебком, дядюшкой Тедом.

Он замолчал и потер лицо. Моджо наклонился вперед и вытянул руку – словно пытаясь утешить Гейба. Тот не заметил, и Моджо осторожно отодвинулся, а Гейб прокашлялся и продолжил:

– Сука, ненавижу. Убил бы этого ебаного ублюдка, если б он сам с собой не покончил. Урод. Этот Тед – брат ее мамаши. Душа компании. Какой милый, добрый дядька. О да. И так обожает детишек, всегда рад с ними посидеть. Типа там, тренер по плаванию, на рождественских утренниках играет Санту. Вот какой дядюшка. Странно, что так и не женился. Не встретил свою половинку, то-се. Он сидел с Джейми, когда она была еще крошкой. Бабка Джерри уползала играть в бридж или куда там, и дядюшка Тед с радостью прибегал помочь. Обожал свою маленькую принцессу. Ему так жалко, что своих детей не завел, тра-ля-ля… Господи!

Гейб развернулся и посмотрел на меня. Я почему-то вздрогнула. Он сказал:

– Извини, Лили, это неприятно. Типа, неохота тебя расстраивать. Но ты должна знать – иначе не поймешь, что наша бедная детка пережила. Видишь ли, когда они оставались вдвоем, он заставлял ее сосать. А потом стал ее трахать. На полную катушку. И спереди, и сзади. Как угодно. Связывал ее, ссал на нее, кончал на нее, втирал ей молофью в лицо и все такое. Бедная девка. Господи боже, бедная, одинокая беспомощная девка! Что он с ней только не вытворял. А потом показывал книжки с порно, где мучают разных баб, и говорил – с тобой будет то же самое, если проболтаешься. Если кому скажешь – я их убью. А потом тебя и себя. Да и кто поверит такой грязной твари, как ты? Ты дерьмо. Даже твои мама и папа не могут рядом с тобой находиться. Но я – я люблю тебя, моя грязная тайная любовь. Верно, Джейми? Ты мой маленький секрет. Блядь, блядь… Когда мы встретились, все уже закончилось – ей исполнилось одиннадцать. Слишком старая для него. Он заявил, что она грязная и отвратительная, и он ее больше не любит – видишь ли, у нее месячные начались. Дядюшка сказал, это – кара господня за то, что она, типа, его совратила и трахалась с ним. Так-то. Знал, что он в шоколаде. Она ни слова никому сказать не могла. Бабка Джерри бы все равно не поверила, да и Джейми боялась, что дядюшка Тед бабушку убьет. А мамаша с папашей – можно и не думать. У них на дядюшке, типа, свет клином сошелся. Джейми рассказывала, самое отвратительное – это когда предки сажали ее к дядюшке на колени и заставляли поцеловать. А если она, типа, не радовалась, говорили, «какая грубая, неблагодарная девочка». Или «дядюшка Тед любит ее всем сердцем». И Джейми думала, они все знают, но им так противно, что они об этом не говорят. Как про туалет и все такое. Типа, это неприлично.

В глазах у него блестели слезы – и это у мужчины, которого весь городок считал крутым. Он мог плакать – нет, скорбеть – по этому пропащему ребенку. Я глянула на Моджо. Он откинулся в кресле. В одной руке болтается сигарета, огонек пугающе близко к коже, второй рукой прикрыты глаза. Да, мне бы тоже не хотелось такое увидеть. Гейб отхлебнул остывшего чая и вновь заговорил:

– А потом Тед покончил с собой. На ее тринадцатилетие. Повесился в гараже. Она думала, это ее вина – ее близкие умирают, потому что она такая грязная. Думаю, просто кто-то узнал, чем он занимается, и стал угрожать. Конечно, пошли слухи, но их быстро замяли. Типа, Илкли, приличное общество – ну, сама понимаешь. В приличном обществе такого не случается… Я с ней познакомился через полгода. И пару лет спустя она рассказала мне про Теда. Выдала, что нам нельзя встречаться, потому что она проклята. Вот именно так: «Я проклята, Гейб». Я прижал ее к стенке и вытряс из нее правду – она дрожала и плакала, как побитая собака. Я и не представлял, что могу так злиться. Я готов был взорваться. Наверное, тогда я перестал быть ребенком – мне было шестнадцать. Да, я всегда думал, что у Джейми серьезные проблемы – она вела себя как чумовая: пила, кололась, трахалась с кем попало. Пить начала в четырнадцать, потом наркота и парни. Образцовый неблагополучный ребенок. Не помню, сколько раз я ее из передряг вытаскивал. В общем, там явно было что-то наперекосяк. Я думал, это потому, что у нее родители полные отморозки… Им она сначала ничего не рассказывала. Но потом, типа, прочитала статью в женском журнала о насилии над детьми. Поняла, что она не одна такая. Там писали, нужно говорить родителям и, типа, не молчать. Так она, бедолага, и сделала. Они взбеленились, уроды. Начали вопить и орать. Типа, она порочит имя дядюшки Теда, который ее «обожал». Типа, пытается привлечь к себе внимание. Типа, у нее с головой не в порядке. Типа, она испорченная врунья, и шлюха, и потаскуха, и всегда такой была. Позор семьи. Как они ее так воспитали? Ей же оплачивали лучшую школу и то-се. По полной программе. В общем, они ее вышвырнули. О да: «Она написала только "прощай"» [22]. Из своего, блядь, красивого дома, из своей красивой жизни. Уебки.

Злость Гейба казалась почти осязаемой, густой и черной. Кулаки стиснуты, на смуглой коже белели костяшки.

– Она перерезала вены. Я нашел ее на болоте в Хэппи-Вэлли. В пещерке, у нас в детстве там было, типа, убежище… Собачий холод; повсюду кровь. Врачи потом сказали, холод ее и спас – типа, кровь загустела и текла медленно. Не знаю, зачем я туда забрался – я, типа, собирался на свиданку, а потом вдруг ее отменил и пошел в нашу пещерку. И нашел ее. Она лежала белее мела – как привидение. Я разорвал майку, перевязал ей запястья и поднял на руки, и знаешь что? Она, такая огромная, будто ничего не весила – странно… Добежал до бара и вызвал «скорую». Ну и скандал был, господи боже. Джейми какое-то время продержали в больнице, а потом предки решили отправить ее, типа, на принудительное лечение. Но моя мама сказала, нет, привози ее к нам. Так я и сделал, и мама с сестрами стали о ней заботиться. Когда они узнали про дядюшку Теда – господи, я порадовался, что он сдох, – они б его на кусочки порвали. Ее предки заикались о «дурке», но я сказал – нет. И точка. Ее старик пытался нас с мамой доставать, но на самом деле ее предков устраивало. Можно строить из себя мучеников, но, если по правде, они хотели от нее избавиться – и побыстрее. Поэтому в конце концов сказали: «Она сделала свой выбор – и пусть в наш дом больше не возвращается». Думаю, «наш дом» говорит сам за себя. И я ответил: «Отлично». Уроды.

Он снова умолк и зажег очередную сигарету. Пальцы у него слегка дрожали. Я не в состоянии описать то, что чувствовала: как могли родные отец и мать так поступить с ребенком? Это же… В общем, мне не понять. Гейб затянулся и заговорил дальше:

– Так вот, какое-то время она была плоха: лежала в депрессии и рыдала без умолку. Врачи всё пытались всучить ей разные таблетки, но мама сказала – ни за что, ей нужна любовь. Мама – еще тот случай. Я ей говорил: «Слушай, это не очередная лиса-подранок и не брошенный котенок. С этой девчонкой возиться и возиться». Но сестры хором обещали помочь – типа, больше ничего не остается, да и Джейми уже теперь член семьи. Мама, типа, только улыбалась. И оказалась права. Время шло. Были повторные срывы, много хлопот, но Джейми поправлялась – ну, насколько возможно при таких обстоятельствах. Крыша у нее не сразу стала на место – она ошивалась с байкерами и все такое. Но я заставил ее бросить наркоту, сманил ходить со мной вместе на тай-чи и приучил гулять по болотам. Она до сих пор везде пешком ходит, верно? Мы катались на пони, ходили купаться летом на озеро Лидо – в общем, развлекались. И скоро Джейми начала нормально спать – не просыпаясь по ночам с криками. И завязала с пьянством. Я даже начал было думать – все пришло в норму. Но кое-что осталось – парни… Как-то она призналась, что понимает – ее тянет на откровенных козлов, но ничего не может с этим поделать. Это как наркотик – как бы плохо все ни заканчивалось, ей не завязать. Я не знаю, чем ей помочь – поэтому только за ней присматриваю. Сначала пытался вмешиваться – типа там, бил этим уродам морду и все такое. Но толку мало: Джейми все равно приползала к ним обратно, рыдая. Нет смысла отбирать дурь, на которой она сидит. Она из шкуры вон вылезет, чтобы ее вернуть, – ты не видела. Будет кричать, биться головой о стены, резать вены – жуть. После такого самому иногда стыдно, что ты – мужик. И они это чуют, ублюдки. Прямо хищники, акулы сучьи. Как этот вот Доджер. Блин, не знаю. Остается только сидеть дома и ждать. И бояться за нее. Сколько раз я ездил ее искать – и ничего… Господи. Послушай меня, что бы мы ни делали – у нее в сердце огромная черная дыра, нам ее не заполнить. Я это понял. И мне кажется, поэтому она и выходит на сцену и всех смешит. Ну да, вроде как дикость, но так было всегда – она все время нас веселила. Для нее смех – типа, как защита. То, что она сама создала, что не связано с прошлым. И ей это необходимо – ей нужна эта сила. Кто знает, может, если на сцене все сложится, ей больше не понадобятся разные уроды. Хотя бы попробовать можно.

Он умоляюще посмотрел на меня:

– Лили, пойми – Джейми нельзя ненавидеть. Это была не ее вина. И сейчас тоже – не ее. Она ничего не может с собой поделать. А если ты по правде хочешь с ней дружить – присматривай за ней, я не могу быть здесь все время. Мы ей нужны – верно я говорю, Моджо?

12

Гейб развернулся и с болью посмотрел на Моджо. Тот мягко похлопал его по руке:

– О, архангел Гавриил, какой же ты добрый. Я знаю, знаю, это ужасно тяжело. Нас выбросили в мир – а дальше лети, как хочешь.

Моджо пустил по кругу свои сигареты; мы закурили и с минуту дымили в тишине. Наконец он вздохнул:

– Мы познакомились «У Счастливчика» – может, знаешь. Кошмарное место. Жуткая публика. Джейми было двадцать один, мне… ладно, не важно. Я только вернулся из Лондона и жил у друзей в… скажем так, коттедже, в Бингли. Шикарное местечко, сплошные пироги и кьянти. Друзья – милая семейная пара. Правда, все время пытались меня сосватать: «Мо, дорогуша, познакомься, это Тревор, он преподает английский в университете. Роскошный парень. Только что переехал из Пенджа. Совсем не выпендрежный». Все эти парни из шкафа, с ног до головы в твиде и вельвете, а тут moi [23]– в «Версаче». Нет уж. Я подумывал самому снимать жилье, но все это так сложно. А потом, когда Терри с Тимом уехали в Грецию на пару месяцев, я остался присматривать за домом. Так удобно! Но через неделю возникли затруднения… Я приехал сюда ради кое-кого особенного, вы же понимаете, а у нас не заладилось. Мне стало так грустно, мои дорогуши, так грустно. В общем, я сунул самое необходимое в сумочку, а носик – в кокаин и, так сказать, отправился в свободное плавание. Ходячая катастрофа, господи боже. В конце концов я очутился «У Счастливчика» – в состоянии нестояния. К счастью, там сидела Лонни. Я умудрился добраться до ее столика и плюхнуться на стул. Ну, ты знаешь Лонни, всегда как на приеме при дворе – сплошной драматизм с русским акцентом: «моя торокая», «выпей вотки», «Илонка тепя опошает, посити со мной». Лонни – уроженка Брэдфорда, но разве скучная реальность может помешать красивой сказке? По выходным Лонни – принцесса Анастасия. А в остальные дни недели – просто царица Екатерина. Так о чем это я? Да, точно. Значит, я сел на этот ужасный крошечный стульчик и выпил этой ужасной водки. Заведение напоминало зоопарк – всякие отвратительные алкаши и косящие под богему цивилы. А я, ясное дело, в платье. Да, не путайте: я парень, который любит носить женскую одежду, а не транс – это совсем другое. Так вот, отведав жуткого зелья Лонни, я доковылял до бара – выпить чего попристойнее. Знаю, глупо, но тогда я плохо соображал. Я стоял там – в колготках, на каблуках и костюмчике а-ля «Гуччи», и вдруг меня ударил какой-то мужик. Прямо по щеке. Я рухнул на грязный пол, как срубленный дубок, – даже потерял на пару секунд сознание. А когда очнулся, увидел, что валяюсь на грязном полу, а меня практически оседлала тигрица, мои дорогуши. Джейми. Она возвышалась над моим распростертым телом и кричала на этого громилу. Я попытался встать. Она тут же отошла и, не сводя полыхающего взгляда с этого пьяного животного, помогла мне подняться. Животное было явно озадачено. Оно все еще лепетало что-то об «извращенцах» и «нормальных людях», но Джейми поддерживала полубессознательного меня и буквально разрывала его взглядом. Думаю, она бы и в драку полезла, но мужчина так поразился этой гарпии, что ушел сам, что-то бормоча под нос. А потом, ясное дело, нас выставили. Первым делом она спросила: «Сумочку взяла?» Она дрожала как лист, лицо – белее мела. Думаю, я выглядел не лучше, но оставим это за кадром. Я был – как бы это сказать – тронут ее поступком. Меня редко защищают чужие люди – скорее наоборот. Поэтому я сморозил глупость: «Знаешь, я парень». И о чем я думал? «Знаю, – нетерпеливо перебила она. – Какая разница – ты такой красивый, такой красивый». И эти слова, сказанные от чистого сердца, поразили меня до глубины души. Это был не комплимент – хотя я люблю комплименты. Это было нечто иное. Какой-то подсознательный рефлекс. Будто ребенок рассматривает игрушку, которую родители не в состоянии купить. И еще я понял, что Джейми считает себя невероятно страшной. Я такое уже видел. Я начал было говорить, но тут что-то закололо, и я испугался, что на этот раз меня покалечили сильнее, чем обычно. Я, наверное, застонал… Остаток вечера мы провели в больнице. Медсестры и доктора обращались с нами очень грубо. Мы были характерная пара. Я весь пунцовый – далек от идеала. А Джейми… Господи! Тогда она носила кожаные брюки и футболки в обтяг; «гады» и шипованные напульсники. А на щеке можно было спокойно нацарапать свое имя – столько там было штукатурки, как выражается Колетт. Зато смешная и веселая. И начитанная – явно не по программе. Даже медсестры слегка оттаяли – так что некоторого успеха в обществе мы добились. Я потом долго размышлял, как можно проявлять такую доброту к чужому человеку. Наверное, это твоя семья повлияла, Габриель, дорогуша. Наконец нам выдали таблетки и прочитали нотации. Мы спустились на стоянку, и вдруг я сказал: «Тебе есть где ночевать? Не хочешь поехать со мной в Бингли?» Честно говоря, я просто не хотел оставаться один – особенно в Бингли. Она замялась всего на секунду, а потом кивнула: «Спасибо». Какие манеры! Опять воспитание твоей матушки, Ангел? А потом мы устроили пижамную вечеринку – словно знаем друг друга вечность. Потрясающе. Никогда бы не подумал, что смогу так быстро привыкнуть к человеку, одетому как Джейми. Мы прожили вместе две недели, а потом решили снимать квартиру. Меня устраивало – Джейми согласилась заняться нудными формальностями, а мне в общем-то все равно, где я обитаю – привычка после частной школы-пансионата.