8

Простите, простите. Я не нарочно. Просто иногда удержаться невозможно. Буду стараться. Так вот: мы жили счастливо, прекрасно ладили. Деньги и еда у нас были общими, не то что в некоторых домах, где пишут имена на яйцах и каждый день отмечают уровень хлопьев в пачке. Мы жили скромно, потому что по-другому не могли, да и не особо хотели. То была пора «альтернативы» – время отторжения яппи. Мы не желали становиться такими, как они, воздушные (в смысле химического состава тоже) дети поколения Тэтчер. Дорогуша, это дурной тон, как сказал бы Моджо. Мы были андеграундом, сопротивлением, последними воинами Добра. Мы были особенные – ну, так мы считали. А почему нет? Мы юные и крутые. Мир у нас на тарелке и ждет разделочного ножа.

После первого приступа энтузиазма, когда я выскребла весь дом с хлоркой, покрасила кухоньку, выкинула семь мешков мусора и запихала все оставшееся в подвал, жизнь пошла своим чередом.

Как я уже говорила, будни протекали вполне обыденно: ничего выдающегося, уютно и мирно. Зато в пятницу часа в три дня случался всплеск бурной активности. Моджо мыл голову и начинал продолжительную церемонию восхождения к Гламуру. Джейми (и я, если я была дома) залезала в ванну, мыла голову, брила ноги, красила ногти, укладывала прическу, начесывала волосы, выбирала наряд, конструировала лицо – в общем, всячески принаряжалась к выходу в город. Боже, как я радовалась, что у меня дреды! По крайней мере, не нужно возиться с прической, как Джейми. Вот морока. Помыть голову, слегка подкрасить губы и, может, идиотски накрасить ногти – в остальном пускай природа делает свое мрачное дело. Тогда я носила штаны с кучей карманов и короткий топик; я и сейчас так одеваюсь, просто мода меня догнала, и теперь я смотрюсь de rigueur [15]. Тогда я была из отбросов; теперь – toute la rage [16].

Моджо, который редко выбирался с нами (мы с ним отличные друзья, но все же не сиамские близнецы) давал себе волю. По пятницам, хм-м – в чонсам [17] и на шпильках. По субботам – в вареных джинсах, черной шелковой рубахе, завязанной узлом на талии, и в эспадрильях. По воскресеньям – даже не знаю, мы обычно не видели его до понедельника. А Джейми – ну, она выглядела даже поинтереснее, чем голый епископ. Мы ее собирали часами, а когда заканчивали, Джейми напоминала, как она выражалась, ходячий храм, звенящий пожертвованиями.

Во время процедуры Джейми впадала в транс – будто и впрямь конструировала себя, создавала. Все должно быть идеально, и в вопросах макияжа – и естественного, и совершенно фантастичного, – ей не было равных.

Она ничего из себя не строила, но все же превращалась из Джейми Домашней в Джейми На Выход. Я ее вечно подкалывала – мол, она постоянно играет: для нее трое в телефонной будке – уже целое представление. Но по-другому Джейми не могла – чтобы молчать, ей не хватало уверенности в себе. Две рюмки водки, и – фокус-покус! На сцене Джейми! Куда-то с ней ходить – полная умора. Впрочем, не все так страшно. Джейми смешила, была полна огня, она тебя словно тащила за собой. Она сияла и сверкала; она любила находиться в центре внимания, любила быть королевой.

Это в удачные дни. В неудачные огонь выгорал до пепла – чернее угля, полного ярости. Такое бывало нечасто, но бывало, что уж таить. Лишняя рюмка, едкое замечание, луна пошла к чертям на убыль – да что угодно. Джейми вспыхивала, и начинались драки – нуда, по правде, настоящие свалки, все как полагается. А лупила она без разбора, сильно и жестко. Она никогда не трогала тех, кто меньше ее, и никогда никого не задирала. Я ни разу не видела, чтобы она по собственной воле дралась с женщиной. Говорила, дескать, пусть даже баба – последняя сука, она, Джейми, не желает прослыть отморозком, потому что она все равно крупнее. Не хватало ей только, чтоб ее считали задирой. Поэтому она лезла ко всяким хамам и отпетым головорезам (да, они существуют и не превратились поголовно в веганов-защитников бедных кроликов), и начиналось светопреставление, а потом Джейми переживала, что сорвалась, и плакала, как ребенок, над синяками и разбитыми костяшками.

Если мы все-таки влипали, я всегда сражалась рядом с ней – я тоже не святая. «Лили-ногогрыз», дразнила меня Джейми. Так уж у нас заведено. Мы всегда заступаемся за друзей – пусть даже потом и орем наедине, что они идиоты. Верность, гордость, честь – вот что отличает нас от буржуазных подонков. Знаю, многим этого не понять, они не приемлют насилия и считают, что драка – это конец. Нет, не конец. Есть вещи и похуже. Измена, предательство, жестокость – они хуже любой свалки. Но это мое мнение. Знаю, у кое-кого из вас испортилось впечатление о Ее Светлости. Это вы зря – знай вы ее лично, вы бы тоже ее полюбили, что бы вы там ни думали. Она же Джейми. Таких больше нет. Возможно, репутация у нее не фонтан, но в нашем районе ее уважали – а это чертовски круто, особенно для женщины.

9

Как-то вечером недельки через две я поинтересовалась, когда у Джейми следующий концерт. Мы собирались в «Роуд-Хаус», дискобар на Мэнингем-лейн, и она как раз наносила блестки на веки.

– Хм-м, никогда, – ответила она, глядя в зеркало и открыв рот, как золотая рыбка.

– Но почему? Ты ведь собиралась?

– Ну.

– Л почему тогда не пробуешь?

– Что? Ой, Лил, я все испортила! Блин, дай салфетку. Бэээ – как будто у моли крылья осыпались.

– Так что с концертами, Джейми? Концерты, а? Или тебя сцена больше не интересует?

Она прекратила скрести кожу и посмотрела на меня – все лицо в блестках:

– Не знаю. Я пару раз пыталась. В универе и еще потом. Но это ужас – кому-то звонить и доказывать, какая ты замечательная, полный тупизм. Меня, если честно, воротит. Может, Грэм еще пригласит.

– Может. А если нет, ты что собиралась делать?

– Не знаю. Я, наверное, думала, что слухи пойдут, или можно проспекты рассылать. А что?

– Давай я этим займусь. У меня получится, честно. В любом случае, это солиднее будет. Могу представляться, например, твоим агентом. «Карлсон и партнеры», типа того. Буду составлять контракты и письма у папы на компьютере. Что скажешь?

Несколько секунд Джейми пристально смотрела на меня, а я потела, чувствуя себя полной дурой.

– Спасибо, – наконец сказала она и чмокнула меня в лоб, оставив большую розовую кляксу.

Так все и началось. Так Джейми Джи стала британским ответом Ленни Брюсу. А я – ее Макиавелли, только ростом пониже. Конечно, с ролью «серого кардинала» возникли некоторые трудности. Хотя бы потому, что я не знала, что за фигней вообще занимаюсь. Нет, не поймите меня неправильно. Видит бог, я этого хотела. В те времена мы верили, что способны творить чудеса – главное постараться. Долой консерваторов, долой расизм; свобода, равенство, братство и все такое. По сравнению с этим превратить Джейми в знаменитость – раз плюнуть. Только бы механизмы понять…

Я решила пообщаться с Грэмом, позвонила, и мы договорились, что я заскочу на следующий вечер, и мы поболтаем. Так я и сделала. Он жил в Хитоне – от нас это примерно через весь город наискосок. Оставив двух мушкетеров укладывать волосы, я отчалила.

Дверь открыла Мойра, подруга Грэма. Она, как говорится в Библии, имела во чреве своем. И таково было это чрево, что я не по-детски разнервничалась. Я с беременными всегда так: пугаюсь – настолько они зациклены на предстоящем событии.

Мойра встретила меня ненормально спокойным взглядом женщины, у которой вот-вот с хрустом до предела раздвинутся тазобедренные кости, и сомнамбулически махнула рукой. Я последовала за ней – буксир за океанским лайнером.

– Он там. Чаю?

– О, э-э, да, спасибо. Вы уверены – то есть я могу и сама… Может, вам отдохнуть? Я бы не хотела…

– Ничего. Я беременная, а не калека. С молоком и сахаром?

– Э, простите. Нет. Без молока и без сахара. И крепкий.

– Хорошо. Сейчас принесу.

Она уплыла прочь, и я постучала к Грэму.

– Войдите. – Голос простуженный, получилось какое-то «бойдите».

– Здравствуйте, я Лили, подруга Джейми.

Грэм сидел сгорбившись в старом кресле, придвинутом вплотную к газовой горелке с оранжевым пламенем. Жара стояла невыносимая. Я устроилась на стуле напротив, сняла пальто и два свитера и все равно чуть не сварилась.

– Извини за жару, – он закашлялся, – но я чего-то мерзну.

– Я могу в другой раз зайти, если вам нездоровится. Ничего страшного.

– Нет, нет. Все в порядке. – Он глянул на Мойру – та принесла поднос с чаем и печеньем. Она с отчаяньем посмотрела на него:

– Это все нервное. Он больше переживает из-за ребенка, чем я. Мужчины. Легкая простуда – и уже конец света. Держись, бедолага, скоро все закончится.

Я искренне понадеялась, что все закончится после моего ухода. Грэм театрально вздохнул. Пухлый, курчавый, уже лысеющий, лет тридцати с небольшим. Мне казалось, он стар и мудр. Йода [18] Альтернативной Комедии. Грэм слыл крупнейшим в округе продюсером альтернативных концертов – по всей комнате громоздились стопки бумаг, плакатов и кассет.

– Мертвой хваткой меня держит, проказница. Теперь придется жениться. – Он проводил Мойру взглядом, круглые очочки от любви аж затуманились.

Я булькнула чаем.

– Ладно, хватит о делах домашних. Чем могу помочь?

– Я пришла из-за Джейми. Хочу стать ее агентом. Мне кажется – ну, даже не знаю, что мне кажется. В ней что-то есть, что-то особенное. Я хочу спросить – что мне делать? Как ей помочь – с концертами, бумагами и вообще.

– Вы хорошие друзья?

– Ода. Лучшие! То есть нет, мы знаем друг друга недолго, но мы отлично…

Грэм оборвал меня взмахом нескладной руки в полураспустившейся вязаной перчатке без пальцев.

– Правило номер один. Никогда не работай с друзьями. Кочевая жизнь и совместный бизнес убивают дружбу на раз-два-три. Как я понимаю, мой совет опоздал, так что запомни: у всех артистов, – он произнес «аааРРР-тИИ-Истов», как конферансье, – тяжелый характер, какими бы здравыми они ни казались. Критикуй их, критикуй – только думай головой, как, где и когда. На публике – ни в коем случае. Твоей подруге критика понадобится, а к критике она, боюсь, не готова. – Он машинально макнул в чай печенье.

Я пала духом:

– Значит, вы считаете, у нее нет таланта?

Он внимательно посмотрел на меня.

– Таланта? У нее есть талант. Она настоящий самородок. В этом твоя проблема. – У меня, наверное, отвисла челюсть. Тяжело и хрипло вздохнув, Грэм продолжил: – Видишь ли, актеры, в том числе и юмористы, четко подразделяются на две категории. Самородки, как Джейми, и Трудяги – ну, например, Тони Геккон. Сейчас Тони развернулся – ну, сама знаешь. Восходящая звезда. И не делай такое лицо. Тебе он, может, и не нравится, юмор у него не для женщин – хотя в нашем бизнесе это преимущество. Так вот, Тони – Трудяга. Он вкалывает, чтобы смешить. Запоминает план номера, шутки, ответы зрителям – зубрит наизусть. Одна и та же программа каждый вечер. Без вариантов. Настоящий профи. За сценой – скучный человечек с огромным эго, привычкой к кокаину и непомерными амбициями. Родную бабулю пришьет за вечернее выступление по ящику или собственный сериал. И своего добьется. Его агент – организованный, жесткий, с кучей связей, берет огромный процент за хлопоты. Я этого парня терпеть не могу, но он того стоит. Как и Тони. «Альтернативность» Тони – всего лишь в грамотно продуманном пиаре. По сути он всего лишь клубный комик в блестящем костюме и, – он изобразил в воздухе кавычки, – с безумной прической. Короче, убожество.

Грэм еще раз хрипло вздохнул и отхлебнул чая. Я последовала его примеру. Мне отчаянно хотелось все это записать, но я боялась показаться прилипалой, так что просто очень сильно сосредоточилась.

– А вот Самородки – они совсем другие. Именно так, дорогая. Они смешные от природы. Это в них заложено с рождения. Генетически или как там. Они уморительны в баре и неповторимы на сцене. Прирожденные артисты, настоящие исполины и все такое. Вытворяют на сцене что угодно, и люди катаются от смеха. Томми Купер, ЭрикМоркемб, Бетти Марсден, Джойс Гренфелл [19]. У них все выходит легко и непринужденно. Нет, я не говорю, что они не работают – они вкалывают как черти, но этого никогда не видно, никогда. У них все под контролем, сцена – их дом родной. Страх сцены у бедняг кошмарный, прямо трясучка… В них много темного, в Самородках. Оборотная сторона таланта. И в этом твоя проблема. Они ненадежны. И легко перегорают, если за ними плохо присматривать. Зато они гении, сомнений нет. Некоторые даже слишком: легких путей зрителю не дают, в отличие от всяких там Тони. Конечно, многое зависит от человека: одни чувствительные, другие не особо; кто-то учится управлять своей тьмой, кто-то нет. Но все они особенные – очень, очень особенные. Они словно творят волшебство, они исцеляют нас, делают нас человечнее. Ты выходишь от них, переполненный любовью и счастьем, а после Тони, который весь вечер острил, опуская слабых, чувствуешь себя пошлым идиотом. Самородки – они как… добрые друзья.

Я поперхнулась печеньем.

– Да, верно, в Джейми это есть. Жаль, что она женщина. Большой минус в нашем деле. Ну, ничего, ничего, времена меняются. Наверное. Мойра считает, что меняются, а я не уверен. Все уши прожужжали о феминизме и равенстве полов, а на практике – полная чушь. Работа для парней. Впрочем, нужно просто больше работать, ничего страшного. Вижу, ты со мной не согласна – но я говорю как есть. Скоро сама увидишь. Да, у твоей подруги прирожденный талант, не чета какому-то Тони, но он поднимется, а она – нет. Или, скажем, она поднимется не так высоко. Меня это доканывает. Поэтому я и ухожу. Мне нравились эти закулисные игры, но теперь все. Видимо, перегорел. Как только родится малыш, мы уезжаем. Во Францию. Я прикупил там долю в баре на побережье. Славный тихий городок, в самый раз для ребенка, для Мойры и для меня. Хватит. – Он обвел рукой бардак в комнате. – Никаких больше юмористов. – Он задумчиво чесал макушку, пока волосы не встали дыбом, как у Безумного Профессора. – Лили, береги Джейми. Я ее давно и хорошо знаю, то и дело общались. Она как пушка, сорвавшаяся с лафета. Либо прогремит на весь мир, либо взорвется. Разрушит себя. Но ты из тех, кто всегда выживает, о да. Ты ей поможешь. Не дай ей свихнуться, держи ее подальше от всякого дерьма, типа Энди. Она на таких западает. Зависимость бывает разная, а Джейми – наркоманка, закоренелая джанки. Это они, Самородки, так платят за талант – алкоголь, азартные игры, наркотики или… ну, в общем, вот.

Он вопросительно посмотрел на меня. Я хотела сказать, что все поняла, но это была бы неправда. Разговоры о зависимости меня совсем запутали. В смысле, наркотики и алкоголь – само собой, с этим все понятно. Ну да, Джейми не везло с парнями – но, черт возьми, нам всем не везло. Я выбросила это из головы и постаралась сосредоточиться: Грэм рассказывал про заключение договоров и организацию концертов, выудил кипу бумаг с адресами и образцами контрактов, пресс-релизов, рекламных плакатов и брошюр для промоутеров и т.д. и т.п. – мне пригодится, когда Джейми слегка поднимется. Здорово – он мне сильно помог. Наконец я решила, что пора домой – уже поздно, не хотелось досидеться до домашних родов.

Многословно и, должно быть, истерично поблагодарив за все Грэма, я пошла к двери, но хозяин остановил меня и взял за локоть:

– Попрощайся за меня с Джейми. Мы больше не увидимся. Поговори с Джимом из универа – я ему позвоню и все объясню, вас возьмут. Делай, как я сказал, и будешь бизнесмен хоть куда. Но не забудь, что я говорил о Джейми. Ее хочется любить – я сам когда-то думал, что, быть может… – но теперь все в прошлом. У меня Мойра и ребенок. Мне повезло. Но будь осторожна. Не знаю, эта тьма в ней… сильна, очень сильна. Удачи. Ты умная очаровательная девушка, ты справишься. И помни: пленных не брать! – Он похлопал меня по плечу, и я вышла в холодный вечер.

По дороге домой я размышляла над его последними словами. Конечно, Джейми – еще то наказание, и с характером, но что это за разговоры про наркоманию и тьму? Ясно, что когда-то он сам за ней ухлестывал – может, отсюда и «зелен виноград»? Нет, не похоже, Грэм не такой человек. Я решила приглядывать за Джейми и получше разобраться.

Поразительно, какие мы тупицы в молодости, а?

10

Джейми я ничего не сказала – только то, что Грэм уезжает и дал мне пару деловых советов. И заставила ее поклясться всем святым, что она никогда не выкинет ни чека, а будет отдавать их мне. Она спокойно согласилась – кивая своей пушистой розовой гривой и явно не понимая ни слова. Ни в какую не могу понять, как это люди настолько тупят с цифрами и всякими налогами. Это же так просто, если заниматься ими регулярно и систематически, это же… ну да ладно, нельзя ведь быть кругом гениальным, поэтому в деньгах и математике Джейми – полный лох.

Подождав два дня, я звякнула Джиму в универ. Как выяснилось, он «на встрече». Я звонила снова и снова, пока не повезло – между одиннадцатью, когда он приходит в офис, и двенадцатью, когда бары открываются на обед. Я симулировала ненапряжную умудренность, но не продвинулась дальше первой фразы:

– Да, да, Грэ шепнул мне. Давай, например, – э, двадцать третьего. Устраивает? Смешанный концерт – твоя девочка пойдет второй, после Сая – а, ты его знаешь? Отлично. Затем скандальный поэт Краснокожий Джек и гвоздь программы, Билли Псих. Денег немного, уж извини, скажем, двадцать пять фунтов? Двадцать минут? Ладно, ладно, как ее объявлять? Джейми Джи, отлично. Реклама, статьи в прессе есть? Ничего, Грэ сказал, она супер, меня устраивает. Пора лететь – у меня встреча – ну пока.

Из меня словно выпустили воздух. Руки дрожали. И что, это всегда так просто? Черт, я забыла про контракт, дура!

Так просто никогда больше не было, но в конце концов руки перестали дрожать, и я всегда успевала заключить с ублюдками контракт до того, как они, блядь, повесят трубку. Как они меня только не оскорбляли! С ума сойти. Особенно если какой-нибудь крутой лондонский выскочка называет тебя «сукой ебаной». Ага, вот именно.

Джейми поразило до глубины души, с какой вроде бы легкостью я нашла ей работу. А Моджо любезно сообщил, что всегда знал: его Тигровая Лилия – настоящая звездочка. Я звездно помигала ему в ответ и пошла заваривать чай, а Джейми в истерике размышляла, что ей надеть, что ей говорить и что ей делать на сцене – именно в таком порядке. До концерта оставалось три недели, и все это время Джейми перерывала шкаф и периодически будила меня в два часа ночи «послушать вот этот смешной кусок». Моджо она доставала не меньше, пока тот ее не подкупил, одолжив свое расшитое болеро.

И вот наступил день концерта. Бледная как мел Джейми все утро ходила кругами, а потом мы отправились на са-ундчек, точно зомби под снотворным. Моджо сказал: «Добрый день, дорогуша», – и Джейми разревелась. Я бы сорвалась, если б не понимала, что она искренне напугана. Вот что подразумевал Грэм под трясучкой. Половина меня хотела прекратить страдания Джейми и отменить концерт. Но вторая половина сознавала, что такова цена – и, думаю, где-то глубине души Джейми тоже это знала. Как ни странно, тяжелее всего пришлось Моджо. Он говорил, ему нервно даже смотреть на нее. Мне было не лучше, но я держала себя в руках. Кто-то из нас должен оставаться человеком.

На настройке звука и освещения – для такого концерта минимальных – Джейми была бледна, но уже собралась. Она сама понимала, как важно сохранять спокойствие и выглядеть уверенно. К счастью, Джейми хорошая актриса: даже не укусила Сая, когда он бросился к ней и заключил в крепкие страстные объятия. Этот придурок хотел как лучше. Поэт оказался крупным, плотно сбитым парнем, в бешеном темпе стрелял вызывающими остроумными памфлетами – невероятно смешными… если вдвое снизить скорость. Под напускным мачизмом вполне милый и умный; вскоре они с Джейми уже добродушно перешучивались. Всех нас объединяло отвращение к Билли Психу.

Билли приехал поздно – как и подобает звезде из Манчестера. В сопровождении менеджера Слима, своей девушки (трофейной блондинки) и лучшего друга Тихуна. Ясное дело, меня, Сая и Джейми он проигнорировал. Только поздоровался с Краснокожим Джеком за руку – этак по-свойски, тыча кулаком в плечо. Раньше они работали вместе, Билли знал, что Джек намного остроумнее, – и был готов. На сцене Билли пускался в длинные и крепкие (простите за каламбур) рассуждения о пенисах и говне. Зал всякий раз взрывался хохотом в ответ на хохму про «И одну порцию виндалу [20]» и загибался от смеха после любимой присказки Билли «Да, я псих!». Вся его альтернативность заключалась в пространном рассуждении, есть ли у миссис Тэтчер пенис:

Полное дерьмо? О нет. Ирония, видите ли! Пресса в восторге. Какой характерный образ! Как умно. Истинный постмодерн. Понятно, что все это двойной блеф: в реальной жизни Билли взаправду был алкоголиком, женоненавистником и ублюдком.

Небось думаете, что я ему завидую? Да, он многого добился. Особенно когда смягчил свой стиль и ушел на телевидение – выступал ночью по Четвертому каналу в сериале «Секс для вас». Помню его интервью в статье «Мэйл» – про юмористов, которые работали с Джейми. Мол, он с первого взгляда понял, что Джейми странная. Хотел, видите ли, дать ей пару советов, наставить на путь, а она ему чуть голову не откусила – остервенелая феминистка в чистом виде. Жаль, но случившееся его не удивило.

С Джейми он ни единожды не разговаривал. Ой, простите – соврала. Один раз заорал, чтобы съебала с прохода, когда Джейми стояла сбоку за кулисами. Нет, я ему не завидую. Все гораздо хуже.

Нам на него было, в общем, наплевать – по крайней мере, в тот вечер. В конце концов пришлось начать шоу. На сцену вышел Сай, и зрители (за исключением мамочки) встретили его громоподобным равнодушием. Горящие булавы ему не разрешили из-за правил пожарной безопасности, чтобы не сжег здание, и Сай сюрреалистично жонглировал двумя дохлыми рыбинами и капустой. В итоге треска приземлилась в первом ряду – в пивную кружку огромного верзилы в футболке регбиста Брэдфордского университета. Последовала бурная перепалка, и рыбина ее уже не пережила: в результате Сай ушел, а сцена и зал остались – все в ошметках дохлой трески.

Следующей выступала Джейми.

К этому времени я извелась окончательно, а Моджо глушил «черный русский» стакан за стаканом. Через соломинку. Я выволокла Джейми из туалета гримерки и отконвоировала за кулисы, где она стояла как приговоренная, пока со сцены убирали остатки рыбы, а конферансье, студент театрального института, сам надеявшийся когда-нибудь стать юмористом, объявлял следующий номер. Отстраненная, далекая, глаза уставились в никуда, лицо – будто маска в тусклом синеватом свете.

– Удачи, – прошептала я.

– Нет, «ни пуха ни пера». Грэм рассказывал, так говорят в цирке. Если желаешь удачи, искушаешь дьявола, он подстроит неудачу. Скажи «ни пуха», Лили.

– Ладно, ни пуха. Я буду в первом ряду, мы с тобой, ты справишься, правда, ты…

– Тебя уже объявляют, давай! – прошипел кто-то из персонала.

Я бросилась в зал. Джейми поднялась на сцену.

– А теперь – кое-что особенное. Наша брэдфордская звездочка, зажигательная девушка. Итак, встречайте… ДЖЕЙНИ ДЖИ!

Как мне хотелось врезать в эту прыщавую морду – он же имя переврал! Господи, как она это воспримет?

Раздались скудные аплодисменты. Джейми неспешно подошла к микрофону и отрегулировала высоту. Посмотрела в зал и слегка улыбнулась. Зрители к такому явно не привыкли. Внутри у меня все сжалось; рядом Моджо бормотал:

– Ну же, дорогуша, пожалуйста…

Джейми глядела поверх толпы, по-прежнему улыбаясь. Они молча пялились на нее, осознавая, что: а) она женщина; б) она их не боится.

И тут огромный волосатый урод с заднего ряда завопил:

– Эй, покажи нам сиськи!

Зал разразился бурным хохотом и криками: «Да, давай, раздевайся!» В конце концов, тут по большей части студенты. Будущие лидеры нашей страны.

Моджо тихонько застонал.

– Чего это я буду показывать тебе сиськи? – дружелюбно осведомилась Джейми. – Да ты не знаешь, что с ними, нахуй, делать. Посмотри на себя: всего-то пинта пива с лимонадом – и ты уже полный осел. Знаешь, иди домой, мальчик, пускай тебе мамочка на Рождество мозги сошьет. И нечего в него пальцами тыкать – бедняжка, вот они каковы, друзья. Стукачи в натуральную величину. Не попадайся с такими в участок, приятель, – они тебя с потрохами сдадут, их пытать придется, только чтоб заткнулись.

И следующие двадцать минут она держала их за яйца.

Дико записывать то, что Джейми рассказывала – ее истории, ответы залу. Настолько все это было эфемерно, соткано из света и голубого сигаретного дыма, витавшего там, где она в тот момент обитала. Чистый экспромт; она откровенно придумывала на ходу, ловила настроения и желания. Добрые понятные шутки и байки, и публика чувствовала, будто ее куда-то приняли, будто Джейми – их старшая сестра. И никаких едких острот, типа: «Посмотрите на меня, я вас всех умнее». Только тепло, смелость и реальная жизнь. То, чем она жила, то, что видела. Любовь, умирание, исцеление, свидетелем которых она стала. Она подтрунивала над зрителями, грубила, смешила, дерзила и дразнила так, будто они – ее семья.