XXI

— Убийца!

Произнесенное в задних рядах слово эхом разнеслось по пивной. Возницы, носильщики, жестянщики, скорняки, дубильщики, кузнецы, сапожники отодвинулись от Петрониуса. Он склонился к Питеру, схватил его за руку и вытащил из-под стола. Посиневший язык подмастерья виднелся между зубов, глаза были неестественно выпучены. Питер был мертв.

«Яд, — пронеслось в голове Петрониуса, — яд в пиве!»

— Убийца! — повторились крики.

— Убийца!

Кто-то схватил Петрониуса за плечо и оторвал от Питера. Художник узнал монаха, шепеляво повторявшего обвинение. Посетители медленно окружали Петрониуса. Он смотрел им в глаза, ошеломленный произошедшим, и видел лишь ненависть и жажду расправы. Только присутствие монаха сдерживало толпу.

Питер хотел что-то сообщить ему, но он не слушал. Теперь Петрониус понимал, чего боялся его товарищ.

— Я не делал этого! — защищался художник, однако его голос звучал робко и неуверенно.

Наконец монах отпустил Петрониуса и громовым голосом заявил:

— Опальные останутся опальными, осужденные — осужденными, проклятые — проклятыми.

Будто по команде из первых рядов раздались крики:

— Повесить его!

Петрониус закрыл лицо руками. Градом посыпались удары и пинки.

Неожиданно громкий голос заставил толпу застыть и отступить от Петрониуса.

— Почему вы нападаете на невинного? Лучше по справедливости накажите виновников. Я видел, что художник ничего не делал. Истинные убийцы уже скрылись!

На пороге стоял патер Иоганнес Берле. Он указал рукой на выход.

— Они направились туда. Рыжий бородач и его сообщник, тощий, в черной куртке.

Группа мужчин с готовностью устремилась за беглецами. Патер Берле подошел к Петрониусу, наклонился к нему и тронул за руку:

— Встань, сын мой! С тобой в этом городе больше не случится ничего плохого.

Петрониус с трудом поднялся. Спина болела от ударов, на губах чувствовался солоноватый вкус крови.

Инквизитор положил на плечо Петрониуса руку и тихо прошептал:

— Надо уходить, я не знаю, как долго смогу удерживать толпу, готовую расправиться с вами.

Обращаясь к посетителям, Берле громко сказал:

— Отнесите умершего в кладбищенскую церковь и положите на носилки. Через три дня мы воздадим ему все почести. А этого человека оставьте в покое. Он невиновен.

Монах повел Петрониуса к выходу, где их остановила Зита:

— А кто заплатит за мертвого, да еще и за живого?

Петрониус вытащил из-за пояса кошелек, порылся в нем и достал две монеты, которые с лихвой оплатили все. Затем патер быстро вытолкнул его за дверь. Когда они оказались на улице, неподалеку мелькнула чья-то тень — человек споткнулся и выронил палку. Петрониус узнал ее по характерному набалдашнику.

Прохладный вечерний ветер благотворно подействовал на художника. Он постепенно приходил в себя.

Неожиданно патер Берле остановился.

— Думаю, я оказал вам большую услугу. Без моего вмешательства вы уже висели бы на этом крюке.

Он кивнул на крюки прямо над вывеской трактира, на которых в старые добрые времена закрепляли флаги и гербы. Петрониус не знал, что ему делать — радоваться или плакать.

— Вы знаете, что невиновны, и я знаю. Но люди думают, что вы отравили своего товарища, и будут верить в это завтра, и послезавтра, и через неделю. Проявите благоразумие, Петрониус Орис! Одно мое слово — и крюк ваш.

Петрониус догадывался, куда клонит патер Берле.

— Тогда я буду висеть далеко от ладана ваших кающихся и выше, чем слава продавцов душ с их искуплением грехов.

Патер сдержанно рассмеялся:

— Ну, по крайней мере чувство юмора вам не отбили. Однако не забывайте обо мне.

С этими словами он ушел, оставив художника на улице одного. Сутана патера прошелестела по переулку.

Неожиданно Петрониус услышал за спиной стук дерева по мостовой. Это Длинный Цуидер поднял свою палку.

— Теперь ты у него в руках, Петрониус! — прокомментировал нищий. — Поверь мне, ты будешь целовать его руки и мыть его ноги… и не только это!

XXII

Петрониус стоял перед домом мастера и смотрел на ступеньки, ведущие к двери. После того, что произошло в трактире, они казались ему непреодолимыми.

Похоже, Петрониус действительно притягивает к себе несчастья, как мед пчел. Прав был Майнхард, но он уже мертв. Только в присутствии Петрониуса происходят такие странные события.

На чьей совести смерть Майнхарда, Петрониус знал. Но Питер? Кому понадобилось убивать ученика художника? Причастен ли к этому мастер Босх? Что думать? Можно ли поговорить о случившемся с другими подмастерьями? Или среди них скрывается предатель, доносящий кому-то обо всем, что происходит в доме?

Все смешалось в голове у Петрониуса. Надо заснуть, закрыть глаза и ни о чем не думать.

Подмастерье сделал два шага вверх по ступенькам и нажал на ручку. Дверь была не заперта, что очень удивило художника. Все наверняка уже отдыхают. Обычно ученики спали на втором этаже в маленьких комнатках. Роскошь, дарованная мастером.

Усталость, боль и подавленность как рукой сняло. Петрониус насторожился. Что означает открытая дверь? Может, в дом проник вор? Или виновата просто чья-то забывчивость?

Подмастерье с величайшей осторожностью отворил дверь и проскользнул в дом. Затем остановился и прислушался. Юношу встретила кромешная тьма и звенящая тишина. Петрониус уже подумал, что напрасно беспокоился, но тут какой-то неясный шорох заставил его вновь насторожиться. Из дальней мастерской доносились приглушенные голоса. Звуки эти были похожи на щебетание влюбленной парочки. Может, один из подмастерьев Босха оставил свою натурщицу на ночь?

Петрониус медленно двинулся вперед. Казалось, прошла целая вечность, пока он добрался до мастерской. Однако там никого не было, хотя голоса звучали теперь ближе, чем раньше. Только бледный лунный свет из сада проникал в помещение.

Юноша растерялся. Парочка беззаботно продолжала беседовать. Петрониус вплотную подошел к стене, отделявшей мастерскую от улицы, и приложил ухо к деревянной переборке. Теперь он отчетливо различал голоса.

— Я могу дать вам алфавит. Я проговорю каждую букву. Но писать должны вы. Вы ведь insignis pictor, а не я.

— Для этого нужно совсем иное существо. Чудовище, ангел или Бог. Я же просто человек!

— Не скромничайте! У вас богатые идеи и необычные чувства. Мысль ввести в вашу картину воздушную перспективу была гениальной. Никто и никогда еще так не писал. Зритель будто находится перед раскрытой книгой: стоит заглянуть в нее, и ты увидишь весь мир и все поймешь. Он читатель, и его заставляют читать. А идея рождена вашей кистью, мастер Босх.

— Так я вижу эти картины в полете, меестер Филипп. Будто я улетаю за пределы этого мира. Ночи пожирают меня. Посмотрите, я стал похож на скелет. Перед полетом я никогда не знаю, вернусь ли назад в этот мир.

Петрониус не дышал, а еще он не понимал, как за стеной, где нет ничего, кроме пожарного люка, могут беседовать два человека. Хотя голоса звучали необычно, Петрониус узнал их: мастера Босха и Якоба ван Алмагина, которого Босх называл по имени, данном при крещении. И все же подмастерье был готов поклясться, что разговаривают мужчина и женщина. Петрониус мог лишь предполагать, о чем они беседовали. О каких полетах говорил мастер? Связаны ли события прошлой ночи с этим разговором?

Петрониус прижался к стене. Там что-то шелестело, трещало дерево, его скребли, что-то брали и ставили на место.

— Нарисуйте мне ваши видения и лица, сделайте наброски фигур и сцен, которые наблюдали там, а я соединю все в единое целое. У нас получится, но надо торопиться. Доминиканцы затягивают узел. Предатели есть и среди нас. Круг истинно верующих редеет.

При слове «предатели» Петрониус замер. Может быть, Питер был одним из них и поэтому его убили.

— Если я сам не буду понимать, что рисую, не потеряет ли картина своего значения?

— Ни одна книга с классическими идеями не может быть незначительной. А наш триптих должен стать именно такой книгой, справочником! Возьмите Источник жизни. Разве зритель не увидит, что углубление в основании Источника — это центр рая? Разве не различит там глаз со зрачком, в котором сидит птица — сова, символ мудрости и разума? Разве это не означает, что душа человека отражается в его глазах? Значит, если душа хочет узнать себя, она должна заглянуть в себя — а куда смотреть, если не в глаза? Простые послания, воплощенные в простые картинки.

— Но сова — двоякий символ, — возразил Босх.

У Петрониуса пересохло в горле. За стеной Якоб ван Алмагин тихо рассмеялся:

— А вам недостаточно, что мне открылся истинный смысл?

— Если послание обращено к братству, то братья и сестры должны суметь прочесть то, что там написано.

— Они поймут. Тему человеческой любви понять легко. Средняя часть триптиха предоставит достаточное количество примеров. Ангельская любовь, любовь без телесного слияния. Исключение составляет слияние с Богом, и эта любовь должна быть возрождена. Вы нарисуете ее. Мы покажем им, что здесь скрыта подлинная история происхождения мира. Картина станет исходной точкой медитации. Достаточно тематизировать только середину картины.

Петрониусу мучительно хотелось кашлять. Ему нужно было что-то выпить или по крайней мере прокашляться. Но он не желал ничего пропустить и не мог отлучиться.

— Разве не говорил Ян Рейсбрек, что гибель чувств и есть рождение истины? Так и нужно рассматривать эту картину, мастер Босх. «Если человек не в состоянии понять суть, пусть безмолвствует. Сущее само поймет его». Если позволите прокомментировать это изречение, то оно означает только одно: я опустошаю себя во время медитации, если я предамся лицезрению Источника жизни, из уведенного само собой вырастет вожделенное богатство. Богатство не в прямом смысле слова. Это будет переживание особого рода, мастер Босх.

Последние слова ученый произнес так тихо, что Петрониус с трудом разобрал их. Подмастерье соотнес объяснения ученого со своим опытом. Источник жизни явился ему в виде храма таинств, из которого вытекали четыре райские реки. Теперь он понимал, что глаз, о котором говорил Алмагин, — своего рода ларец, в котором скрыта тайна картины. Петрониус чувствовал: мастер приоткрыл ларец, но не показал всего содержимого. Сова символизирует знание запретного, скрытого, взгляд в невидимое, и об этом, невидимом, он говорит, но скрывает его.

— За работу, меестер Филипп! Нужно подготовиться к завтрашней молитве после захода солнца в соборе. Брат из Брюсселя желает поговорить с нами. И мы должны представить «Рай» для медитации. Это как раз в вашем духе.

Ученый рассмеялся. Петрониусу показалось, что мужчины поднимаются по лестнице. Во всяком случае, он не расслышал ответа, так как голоса затихли вверху.

Петрониус осторожно откашлялся и прислонился к стене. Его разум был смущен: пуст и одурманен одновременно. Он не знал, что думать и как видеть. Нужно выспаться, а завтра он подождет в соборе до захода солнца.

Петрониус проскользнул в свою каморку, запер дверь и лег на кровать. Окно оставил приоткрытым. Его сознание угасало медленно. Одна мысль не давала покоя: кто бы ни был виновен в смерти Питера — даже если это сам Босх, — ему не избежать костра. Петрониус поклялся в этом.

XXIII

После зноя летнего дня прохлада собора заставила Петрониуса поежиться. Под колоннами еще недостроенного храма стояли торговцы рыбой, предлагавшие свой товар, мясники со всего города укрылись в тени храма. Ростовщики стояли рядом с суконщиками, нищие вместе с горожанами ждали вечерни. Так как большинство горожан перебрались в послеобеденный час с душных улиц под своды незаконченного собора, сюда пришли и проститутки в поисках мужчин, а сутенеры ждали за колоннами, чтобы получить деньги.

В углу священник исповедовал горемыку, в нескольких шагах от них мужчина расплачивался за быстрое счастье за пыльными шторами. В капелле Святой Марии, крыша над которой уже была завершена, монах совершал свой молебен. Несколько женщин слушали мессу, стоя на коленях на холодном каменном полу, чтобы причаститься телом Христовым.

Петрониус заметил воришку, который прислонился к колонне и оценивающе рассматривал проходивших мимо мужчин и женщин. Быстрый толчок, короткое прикосновение к груди, негромкий возглас, и кошелек стремительно передан сообщнику. Бурные извинения, и ловкач вновь занимает место за колонной, уходящей в вышину серого неба. Парень хорошо знал свое дело, и Петрониус плотнее прижал к себе кошелек.

Через небольшую дверь в деревянном заграждении, отделявшем ее от главного нефа, Петрониус прошел в уже достроенную капеллу Святой Марии и стал рассматривать работу мастера Босха. Сюжет из Библии был изображен на нескольких полотнах: история Авигеи, коленопреклоненной перед Давидом.

На левой части изображались посланники Давида. Они передали Навалу, супругу Авигеи, весть о мире и были изгнаны из его дома.

В центре картины Босх изобразил коленопреклонение Авигеи перед Давидом. Вокруг нее лежали подарки: двести хлебов, бурдюки с вином, прекрасные овцы, поджаренное зерно, пироги, высушенный виноград, — и стояли ослы, которые привези все это богатство Давиду.

Третья картина рассказывала о том, как Господь покарал Навала болезнью и убил, а Давид похитил Авигею. Карикатурное лицо Навала с выражением глупой наивности испугало Петрониуса. Он уже видел эти наброски на свитке, который должен был доставить в Оиршот. Сходство с патером Иоганнесом заставило его содрогнуться.

Обнаженная Авигея бросилась ниц перед Давидом. Она предлагала себя в знак искупления. В такой интерпретации сюжет был неизвестен Петрониусу. Однако картина завораживала.

А создания, которые на последней части триптиха спешили с небес и выползали из земли, чтобы напугать Навала!.. Никогда раньше Петрониус не видел таких монстров, такое скопище жутких образов из самых страшных кошмаров.

— Что должно происходить в этой голове, сын мой, чтобы на свет явились такие ужасы? Может, он одержим дьяволом и потому так рисует, или его фантазия превосходит нашу?

Петрониус испугался, но быстро взял себя в руки.

— Это редкий дар: придавать людским страхам, не имеющим названия, зримые формы. Они пробуждают у зрителя ужас, который вызывают неясные сновидения.

Патер обошел вокруг Петрониуса, потирая подбородок, будто размышляя. Гул его шагов тонул в шуме торговых рядов под колоннами храма. Петрониус посмотрел на хор. Перед алтарем собралась группа людей. Похоже, скоро начнется вечерняя служба. Одни взяли складные стулья, другие опустились на колени или присели на корточки, остальные просто стояли. Богато одетая дама помахала рукой только что вошедшему через главный портал мужчине, подбежала к нему, преувеличенно страстно поцеловала его, и, взявшись за руки, они обратились к службе.

— «Дом мой домом молитвы наречется; а вы сделали его вертепом разбойников». Разве не так говорил Иисус, придя в Иерусалим и вышвырнув торговцев и менял из храма Божьего? И разве не сделали из Дома Господнего снова разбойничье гнездо? Разве люди и картины не отражают те же пороки и грехи? А если посмотреть лучше — это пороки дьявола.

Патер небрежным жестом с презрением указал туда, где смешались торговля и проповедь. Счетовод шел по рядам молящихся и громко восхвалял свою бумагу с «чудодейственным воздушным знаком».

Петрониус обратился к патеру Иоганнесу. Он мог сейчас говорить начистоту и знал это. А разве можно промолчать, услышав такое? Художник не мог позволить сравнивать своеобразное искусство мастера Босха с нечистыми делами ростовщиков и торговцев голубями.

— Вы забываете, что мир отражается в этой церкви как в зеркале. Внутри все выглядит так же, как и снаружи. В вашей власти выбросить отсюда торговцев, как сделал Иисус. Почему вы не поступите так же? Потому что зарабатываете на них. Так легче найти доступ к вашей «овечке» или, правильнее сказать, к вашим «овцам». Овец надо постригать.

Петрониус говорил с большим пылом, чем хотел. Патер переводил взгляд с картин на Петрониуса.

— Итак, вы оправдываете способ изображения сюжетов на этих картинах? Посмотрите внимательнее на Авигею перед Давидом. Разве женщина должна быть обнаженной? Разве должна стоять в такой развратной позе, порождающей похотливые фантазии? Где же вера и религиозный экстаз? Разве это картина не для похотливого зрителя?

Патер Иоганнес развел руками. Честно говоря, Петрониус тоже не очень хорошо понимал сцену с коленопреклонением Авигеи. Ясно, что нагота, то есть мысль о том, что Авигея открылась Давиду, была не главной для художника.

— У тех, кто думает так, как вы только что выразились, показное благоговение и слабая вера, и все их чувства находятся на грешной земле.

Петрониус знал, что близко подошел к пониманию зашифрованного в картине послания, ближе, чем патер Иоганнес со своей критикой. Инквизитор покраснел. Петрониус мягким голосом, с выражением невинности на лице продолжил:

— Разве Иисус не сказал, что все проникающее в человека извне не может замарать его? И лишь то, что исходит из него, может осквернить. Греховная фантазия при виде Авигеи рождается во мне, потому что я грешен!

Патер взволнованно расхаживал перед картиной, потирая подбородок и стараясь успокоиться.

— А если это послание горстки еретиков, потерпевших поражение? И нагота есть неверно истолкованный реликт рая? Что, если некоторые веруют, будто мы живем в раю, потому что Бог одновременно на равных правах создал добро и зло? Не существует древа жизни в центре Элизиума, не было изгнания из рая, не было херувима с пламенным мечом, охраняющего путь к древу жизни, чтобы человек не пошел к нему, и нет греха в этом мире?

Тирада священника поразила Петрониуса как гром. Конечно, так оно и есть! На первой части триптиха Босх изобразил рай. Древо жизни ушло с центрального места. Добро и зло уже были в раю.

— Кто же прав: еретик или слово Божье, дошедшее до нас через Библию?

Петрониус чувствовал, что патер Иоганнес расставляет ловушку, ловушку, которая может стоить ему жизни.

— Слово Божье появилось задолго до слова человека. Но там, где слово Божье толкуется двояко, разве не позволено человеку воспользоваться своим разумом и фантазией?

— Разумом и фантазией! Единственная фантазия, которая нужна верующему христианину, — это представление о великолепии той жизни, чтобы он смог вынести испытания этого скорбного мира. — В голосе патера звучала ненависть, глубочайшая ненависть. — А кто стоит на пути познания, тот заражен злом и должен быть просвещен. Veritas extinguit! Правда убивает. Мы предадим его очистительному огню, чтобы выгорело все плохое и остались лишь чистота и огонь веры.

Петрониус понимал, что не должен больше произносить ни слова. Любое замечание инквизитор может обратить против него, и на костре инквизиции станет одним поленом больше.

— Вы все грешники. Босх, Алмагин и Питер. Я видел страх в его глазах. Я видел его совесть, черную от греха и еретических мыслей. Он дрожал перед ликом смерти как осиновый лист. И ему не помогла его поганая вера!

Патер Иоганнес так близко подошел к Петрониусу, что запах лаванды, исходивший от сутаны, ударил подмастерью в нос и он чихнул. Глаза инквизитора горели, в то время как у художника все внутри похолодело.

— Вы защищаете своего мастера. А я думаю, что только из-за одних картин он заслуживает костра. Я убью его как дичь, затравлю на охоте и, нанося смертельный удар, посмотрю ему в глаза.

Отвернувшись, он продолжил так тихо, что Петрониус едва разобрал слова:

— И он умрет в страшных муках!

Патер зашагал сквозь толпу молящихся, которая расступилась перед ним. Потом резко вырвал из рук счетовода протянутый ему листок.

XXIV

На плечо Петрониуса опустилась чья-то рука. Он испуганно обернулся.

— Что ты здесь делаешь?

Позади него стояла Зита.

— Кого ты ждешь? — прошептала она и осторожно прикрыла рукой рот Петрониуса, когда тот собрался громко рассказать ей о цели своего прихода в собор.

— Эти колонны имеют уши, а окна — глаза. Даже небо подсматривает за тобой, — улыбнулась девушка. — А оставаться в соборе в сумерках безопасно только для старух.

Жизнь давно переместилась за стены собора. Замолкли молотки каменотесов. Торговцы и проститутки перебрались на улицы перед храмом. Лишь шаги немногочисленных молящихся раздавались под сводами храма и замирали перед одним из алтарей.

— Скоро придет мой учитель, и я должен предостеречь его.

Зита вскинула бровь:

— От кого?

Петрониус помедлил, но решил сказать хотя бы часть правды.

— От инквизитора. Он собирается травить учителя.

— Это делают многие, — прошептала она. — Но у твоего мастера влиятельные друзья, более влиятельные, чем доминиканцы. Поэтому патер его и пальцем не тронет. Ты можешь спокойно идти домой. Ляг в кровать, Петрониус, круги под глазами не красят тебя.

Художник ощутил аромат, исходивший от девушки.

— Сегодня нет брони против всех мужчин. Ты вышла на охоту и поэтому отправляешь меня спать.

В глазах Зиты вспыхнул лукавый огонек и тут же пропал в длинных ресницах. Она подошла к Петрониусу так близко, что он почувствовал ее дыхание и ощутил прикосновение ее платья. Зита потрепала его по щеке и с издевкой бросила:

— Не всякая одинокая женщина ищет себе женихов, Петрониус. А теперь иди домой, завтра у меня будет больше времени для тебя.

Зита оттолкнула его.

Что-то тут было не так, Петрониус почувствовал это. Почему Зита хочет избавиться от него?

— У тебя здесь назначена встреча? С мужчиной?

Прежде чем Петрониус успел договорить, прозвучал ответ, как удар хлыста:

— Не смей даже думать об этом! Я никому не принадлежу: ни тебе, ни кому-то еще. И если я разговариваю с мужчиной, то только потому, что я этого хочу! Исчезни!

Последние слова Зита произнесла так серьезно и настойчиво, что Петрониус подчинился ее воле. Он сделал несколько шагов к выходу и остановился за мощными колоннами. Нельзя уходить очень далеко, чтобы не пропустить мастера Босха и Якоба ван Алмагина. Он ждал. Петрониус слышал, как удалилась Зита. Неожиданно в другом конце собора тишину нарушил стук двери главного портала. Петрониус прислушался: ни шагов, ни дыхания. Кажется, кто-то вышел из собора. Когда Петрониус выглянул из-за колонны, Зиты не было видно.

Он тихо позвал:

— Зита! Покажись!

Никто не ответил. Он уже потерял надежду, когда услышал, как кто-то семенит по полу. Звук эхом разносился под сводами собора, и казалось, шаги слышатся со всех сторон. В свете полумесяца Петрониус заметил, как в северной части на хорах промелькнула чья-то голова и скрылась в тени за колоннами. Там находилась часовня, однако деревянная стена отделяла уже законченный крестовый свод собора от остальной церкви.

Петрониус решил посмотреть, что происходит, и стал осторожно пробираться в обход. Деревянные ворота были закрыты; юноша тихо отворил тяжелую дверь и действительно услышал доносившийся из дальней часовни стук, скрип дверных петель, далекий шепот. Он быстро скользнул в проход. Ниши между колоннами подмастерье использовал как укрытие.

В одной из часовен на прикрепленной цепями лампаде горел неугасимый огонь. От сквозняка люстра покачивалась. Очень осторожно Петрониус подкрался ближе. Открытое пространство было погружено в матовое мерцание красного света. Если Зита здесь, то куда же она пропала? Со своего места художник хорошо видел часовню, и в ней никого не было. Может, существует потайная дверь, ведущая в тайное помещение? И действительно, он заметил в нескольких шагах от колонны резную дверь в белой и зеленой раме, с красным квадратом посередине.

Петрониус подошел ближе и исследовал дверь, осмотрел толстые брусья, однако не обнаружил никакого механизма. Приложил ухо к двери… там тоже было тихо. Неожиданно подмастерье заметил на полу слабый луч света. Щель! Петрониус наклонился и заглянул в нее. В следующий миг он едва не потерял сознание — в центре маленькой комнаты стояла Зита. Помещение освещалось свечой, которую молодая женщина держала в руке. Петрониус едва не потерял дар речи, потому что Зита была обнажена, как Ева, которая не боялась рая. Упругая грудь с темными маленькими сосками была прекрасна, а распущенные черные волосы густыми прядями падали на плечи.