V

Скрип открывающейся двери прервал рассказ патера. Неожиданно все снова стало белым: стены, мебель, лицо священника Берле, ехидное и одновременно застывшее. Дверь закрылась.

Сестра, которая провожала их сюда, принесла на эмалированном подносе с отбитыми краями три чашечки кофе, который, как показалось Кайе, также пах дезинфицирующими средствами. Реставратор медленно вернулся к реальности и понял, что рассказ патера Берле захватил его.

— Что это за история? Или вы собираетесь рассказывать нам сказки?

Патер Берле стал мрачнее тучи.

— Вы уверены, что хотите ее узнать?

— Не смею ставить под сомнение вашу репутацию, патер Берле, но что конкретно вы намерены рассказать нам? И как все это связано с картиной?

Патер закрыл глаза и прислонился к стене, так что бледный цвет его лица слился с цветом побелки. Сестра поставила поднос и одноразовые чашки на край узкого стола. Когда она торопливо проходила мимо Кайе, от ее стерильной чистоты у него защекотало в носу. Он дважды сильно чихнул.

— Беда нашего времени в том, что люди потеряли терпение, — проговорил патер Берле.

Он произнес это таким тоном, что сестра даже забыла сказать «будьте здоровы», лишь молча постучала, чтобы ей отворили дверь, и вышла.

— Разве вас не интересует, почему я пытался уничтожить картину, сеньор Кайе? Я могу кое-что вам сообщить, и это имеет самое непосредственное отношение к моей истории. Но вы тоже увязнете во всем этом, дорогой мой искусствовед, если не будете осторожны.

Патер Берле выпрямился, наклонился вперед и ухмыльнулся, глядя реставратору в лицо.

— А если хотите знать почему, если вы действительно хотите знать… — последние слова он выкрикнул с такой силой, что они отозвались эхом, — тогда закройте рот и слушайте!

Кайе удивленно вскинул брови. Патер угрожает ему? Или хочет напугать? Смягчив тон, как, будто всплеска эмоций и не было, Берле прошептал:

— Здесь все связано между собой, как колесики в часовом механизме. Итак, терпение.

Он сделал паузу и посмотрел на Кайе водянистыми серыми глазами. Грит Вандерверф, хранившая до сих пор полное молчание, успокаивающе похлопала его по колену.

— Рассказывайте дальше, патер Берле, пожалуйста, — мягко попросила она священника, избегавшего ее взволнованного взгляда.

— Ради вас, мадам, — язвительно заявил священник и театрально взмахнул рукой, — ради вас я не произнесу ни единого слова. — Обращаясь к Кайе, он продолжил: — Вы должны будете кое-что сделать для меня, когда я закончу свою историю. Если я не повинуюсь, мне потом приходится раскаиваться. Меня лишают пищи, не дают спать. Эта лампа там, вверху, всего лишь шестьдесят ватт, но она горит день и ночь…

— Патер! — попыталась прервать его жалобы Грит.

— …кроме того, она виновата в том, что я выплеснул на картину кислоту. Она хотела этого! Она! Она! Она!

Последние слова патер выкрикивал снова и снова, пока в изнеможении не опустился в своем уголке на пол. Кайе посмотрел на Грит. Та молча пожала плечами.

— Я обещаю вам: вы узнаете все, что нам известно, патер Берле, — смущенно пробормотал реставратор.

Рука Кайе потянулась к перочинному ножу, будто он мог гарантировать безопасность. Патер опять оживился:

— Вы обещаете?

Кайе кивнул ему и протянул руку, которую священник, казалось, не заметил. Он собрался с духом, глядя на Кайе, потом безучастным тоном продолжил рассказ:

— Поэтому я попросил о том, чтобы меня выслушал мужчина, специалист, который понимает, о чем идет речь.

Он снова замолчал на минуту, чтобы продолжить рассказ монотонным голосом, каким начал свое повествование. И говорил патер как умелый рассказчик.

— Что вам известно о Босхе, Иерониме Босхе, настоящее имя которого Ван Акен, так как его семья была родом из Аахена и получила имя по названию местечка Босх, где они жили? Что? Ничего! Или почти ничего. Благопристойный горожанин из Хертогенбоса, уважаемый член братства Богоматери церкви Святого Иоанна, как и десятки, сотни других в те времена. Больше мы ничего не знаем. Еще несколько деталей из его жизни: женитьба, приобретение земельных участков, пиршества, дата смерти. Таинственная личность, которой удалось, несмотря на огромную известность, оставаться в тени истории. Кое-что я могу прояснить для вас. Босх был очень популярным учителем, к нему съезжались одаренные ученики из всех стран, для того чтобы получить образование в его школе живописи. Они прибывали из Аугсбурга и Венеции, Бреслау и Нюрнберга, Парижа и Мадрида. Художники самые разные. Лучшие подмастерья со всей Европы.

VI

Повозка подъезжала к городу, темные стены которого с каждым оборотом колеса становились все выше и выше.

После сказанного возницей Петрониус насторожился и зорко вглядывался в сумерки, чтобы не пропустить ни малейшего намека, который может дать ответ на его вопрос.

В глаза бросалась ухоженность деревьев: никаких суков и свисающих ветвей, ни одной шишки, или желудя, или колючих сучьев орешника. Настоящего леса он не встречал уже давно, с самого Айфеля; впрочем, на Рейне было немного леса, но с тех пор как Петрониус шел пешком от Ниимегена против течения реки, ему лишь изредка встречались деревья. От стука деревянных колес юноша задремал. Куда лучше проехаться на повозке, чем идти в сумерках пешком.

Они медленно приближались к столбам дыма, пока в нос Петрониусу не ударил запах жареного мяса.

— Костер инквизиции!

— Вы не ошиблись. Псы Господни больше всего любят жареное!

Возница наклонился к Петрониусу и прошептал ему на ухо, прикрывая рот рукой:

— Будет лучше, если вы не станете выражать свое мнение о доминиканцах вслух. Кто слишком громко говорит, не живет в этом городе долго. В воздухе в последнее время часто пахнет паленым. Городские власти и инквизиция ссорятся. Доминиканцы хотят взять городскую управу за горло.

Когда повозка, запряженная волами, проезжала мимо костра, рухнул один из длинных шестов, на нем были подвешены жертвы, чтобы сразу не задохнулись от едкого дыма, а успели почувствовать адское пламя. Тело упало, ударилось о кострище из соломы и дров и вспыхнуло с новой силой, будто огонь хотел последовать за душой на небеса.

— Еще немного, и мы проедем через городские ворота. Теперь о деле. Я провезу вас в город — вы мой помощник, не местный. Не возражайте, иначе вам придется ночевать за воротами, а в худшем случае вы окажетесь за решеткой в подземелье доминиканцев. Не произносите ни слова. Делайте то, что буду говорить я.

Петрониус кивнул. Он решил молчать, пока не окажется за воротами города. Он слишком хорошо знал тревоги горожан, которые боятся всех чужестранцев, так как думают, что те приносят с собой эпидемии или приходят клянчить милостыню. Перед воротами города движение стало оживленнее. Повозки с мрачными кучерами на облучке, с двух сторон стекавшиеся в город, собрались у подъемного моста.

— Все это бедняки, — произнес возница, указывая на вереницу повозок. — С тех пор как доминиканцы пытаются утвердиться в городе, торговля идет на убыль. Тюки с товаром прибывают из Эйндховена, Кельна, Утрехта. Одни прибыли из Англии, другие из Риги, а третьи из Венеции. Большая часть товаров даже не выгружается из повозок. Перевозчики боятся, что доминиканцы объявят тот или иной товар дьявольским и конфискуют его.

Когда приблизились к городским воротам, Петрониус вздрогнул — перед воротами на длинных шестах торчали отрубленные головы; на многих уже обнажились черепные кости.

— Жуткий обычай, от которого святоши никогда не откажутся. Считают это весьма поучительным. Вот мы и прибыли.

Повозка застучала по деревянным доскам моста, пролегавшего через узкий канал. Из тени дозорной будки появился стражник, подошел к ним и, криво ухмыльнувшись, поприветствовал:

— Ну, Майнхард, вернулся? Тяжелая была поездка? — Он похлопал волов по крупам и косо посмотрел на возницу. — С каких это пор ты стал брать пассажиров?

— Он не пассажир, а мой помощник. Старею потихоньку, а четыре руки могут сделать больше, чем две.

— Это верно. Но в следующий раз приезжай раньше. Ворота были бы уже заперты, если бы я тебя не разглядел.

Майнхард поторопил волов. Слова стражника он оставил без ответа, так как позади в очереди на въезд стояли еще четыре повозки. Они проехали ворота и покатили по извилистым улочкам города.

Их провожали жаждущие взгляды нищих, искавших свое счастье у ворот и грозивших кулаками возницам, которые не подали им ни одной монетки. Торговцы из-под навесов с подозрением смотрели на проезжающие мимо повозки. Но Майнхард, казалось, не замечал злых взглядов и сжатых кулаков.

— Гостеприимный народец! При виде каждой въезжающей в город повозки они прикидывают, не упадут ли цены. Недалеко от рынка я разгружу товар и отведу волов на отдых в южную часть города. А ты можешь идти на все четыре стороны, только не подведи меня. Тот прохвост у ворот точно знает, кого я привез в город и кого увезу. И если ты окажешься в тюрьме, я вскоре попаду туда же. Понятно? А теперь проваливай. Мастерская твоего художника расположена рядом с рынком, со стороны собора. Не ошибешься. А мне нужно позаботиться о волах.

Петрониус почти не слушал, он украдкой наблюдал за нищим, который не сводил глаз с повозки и корчил рожи. В руке у него была палка с необычным набалдашником. Заметив, что на него смотрят, нищий погрозил кулаком и исчез в переулке.

В этот момент к повозке подошел изможденный монах в черно-белом одеянии доминиканца, протянул руку и выкрикнул:

— Ради Бога, подайте страждущему милостыню!

Майнхард пробормотал что-то невнятное, шумно вздохнул и плюнул монаху в руку.

— Мой огромный привет приору. Он не оплатил ковры из последнего привоза. Когда деньги поступят, тогда и поговорим. Прошу простить, что осквернил плевком вашу руку. Я приду исповедоваться. Завтра же. Простите, патер.

Петрониус усмехнулся:

— Какой вы бессердечный, Майнхард.

— Не думайте так. Просто эти святоши вызывают у меня ненависть. Если бы у меня не было сердца, я бы не злился. Я чертовски устал от жизни.

— От монахов?

— Нет, — прошептал Майнхард и кивнул в сторону переулка: — От него. Вот он — кровавый дьявол. Палач. Остерегайтесь его.

Петрониус посмотрел в указанном направлении. Сухой, почти невидимый мужчина переходил дорогу и, прежде чем свернуть с главной улицы, бросил на них короткий взгляд. Затем пожал плечами и скрылся в суматохе рыночной площади.

Интересно, видел ли он сцену с монахом?

— Патер Иоганнес Берле, инквизитор. Ходячая смерть!

VII

— Что вам здесь нужно, чужестранец? — прямо за спиной Петрониуса раздался скрипучий голос.

Он обернулся. Перед ним стоял тот самый нищий, который недавно грозно тряс кулаком. Он держал наготове палку со странным набалдашником, готовясь отразить возможный удар. Кожаная шапка едва прикрывала маленькую сморщенную голову, с которой свисали серые струпья, похожие на снег. Мешковатая одежда окутывала худое и немного сгорбленное тело, а ноги были обмотаны рваным тряпьем, сквозь которое проглядывали красно-синие пятна на распухшей коже. Взгляд глубоко посаженных глаз буквально прожигал насквозь.

— Нам не нравится, когда пришлый сброд пытается искать счастье в нашем городе! Мы не рады вам! Ясно?

Говоря это, мужчина так близко подошел к Петрониусу, что художник почувствовал зловоние гнилых зубов.

— В городе хватает нищих, которые не могут выпросить денег даже на смерть. Чтобы мы лучше поняли друг друга, скажу, что просить милостыню здесь нельзя, даже если в город тебя привел Майнхард из Аахена. Здесь не хватает своим нищим, а делиться мы не собираемся.

Петрониус только что попрощался с возницей, пожав ему руку, взял свой узелок и спрыгнул на землю. Несмотря на поздний час, жизнь в переулках кипела: купцы, торговцы, нищие, возницы, приличные дамы и проститутки, девушки, кружащие головы вьющимся вокруг ветреным парням. Петрониус сразу же почувствовал себя легко в этой праздничной атмосфере великолепия и богатства, наполненной ощущением полной свободы. Повсюду чувствовалась открытость брабантской души: в улыбках на губах гуляющих женщин и в прямых, открытых взглядах мужчин. Проходя по площадям города, Петрониус не раз легко вздохнул полной грудью. Казалось, воздух был напоен ароматом райской свободы.

Он с трудом пробрался к собору, который величественно возвышался над городом. Главного нефа и крыши еще не было. Колонны торчали на фоне неба словно редкие зубы.

— Я… — хотел было возразить Петрониус нищему, но вовремя заметил еще семерых таких же оборванцев, окружавших его.

— Исчезни, путник, — прошипел недоброжелатель, — прежде чем мы покажем тебе, чей это город.

Петрониус ощутил запах ладана. Из-за угла вышла колонна доминиканцев, которая с помощью колоколов и пения прокладывала себе дорогу сквозь толпу. За ними следовала повозка.

Неожиданно Петрониус почувствовал, как изменилась атмосфера — она стала угнетающей. Улыбки горожан исчезли, люди отворачивались, переходили на другую сторону улицы, опускали глаза.

Окружившие Петрониуса разделились на две части. Они прижались к самой стене дома. Один из оборванцев оказался совсем близко к художнику. Воцарилась тишина, и лишь стук колес по мостовой и звон цепей на ладанках ритмично звучали в застывшем воздухе.

— Простите, вы ошибаетесь на мой счет, — прошептал Петрониус, но, взглянув на повозку, замолчал.

На досках стояла молодая женщина со связанными руками. Ее волосы были всклокочены, из одежды на несчастной была лишь разорванная нижняя рубашка, которая уже ничего не могла скрыть. Вся кожа в ранах и ожогах, успевших почернеть и нагноиться. Под глазами кровавые синяки, руки и ноги в сине-зеленых кровоподтеках, а неестественно растопыренные пальцы свидетельствовали о страшных пытках. Лишь лицо женщины излучало пугающее спокойствие и уверенность.

— Уже пятая за сегодня. Они ненасытны. Дочь местного банщика. Якобы она принадлежала к братству адамитов и занималась с ними дьявольским развратом. Только все это чушь, — облокотившись на посох, говорил нищий.

— Кто такие адамиты? — пробормотал Петрониус, не отрывая глаз от женщины.

Нищий беззвучно рассмеялся:

— Лжецы от имени Иисуса, скажу я тебе, или же святые. Или еретики. Кто знает точно? В любом случае католики боятся их как чумы, даже сильнее. И потому истребляют. Кроме того, это так просто — причислить тебя к адамитам, и тогда твое место на костре. Кто сможет доказать обратное?

Нищий медленно поднял голову и плюнул одному из проходящих мимо монахов под ноги.

— Адамиты устраивают оргии и при этом читают проповеди. Разве не богохульство? Жаль, меня туда ни разу не пригласили.

Петрониус перевел взгляд на нищего. К запаху ладана и паленого мяса прибавилась вонь грязного человеческого тела, проводящего ночи в хлеву.

— Послушайте! Я приехал в город не для того, чтобы просить милостыню. Я ищу мастерскую и жилище художника, мастера Иеронима Босха.

— Как вы можете думать о своей шкуре при виде лица; этой женщины, душу которой надо спасать?

— Мы ничем не в силах помочь телу и душе этой девы. А моя шкура мне дороже.

Вся улица провожала безмолвным взглядом повозку и исчезавших в дымке ладана монахов, направлявшихся в сторону городских ворот. Пение и шум затихали.

— Повторяю еще раз, — настойчиво произнес Петрониус, удерживая нищего за руку. — Я — благочестивый художник, ищу работу и ничем не помешаю вам. Буду вам очень благодарен, если покажете, где я смогу переночевать.

Нищий поднял вверх указательный палец, и выражение лиц окружавших художника оборванцев смягчилось.

— Это меняет дело. Простите меня.

— Да что уж, — ответил Петрониус. — Вы имеете право предостеречь незнакомца, вошедшего в город.

— У вас добрые намерения, незнакомец. Если пойдете назад к городским воротам, то попадете в гостиницу «У орла». Скажите, что вас прислал Длинный Цуидер. Будьте осторожны впредь.

С этими словами нищий растворился в толпе, будто провалился сквозь землю. Петрониус остался один. Посмотрев вперед, он заметил одеяние убегавшего в просвет между домами доминиканца.

VIII

Зажгли первые фонари. Петрониус поплелся к рыночной площади, расположенной в центре города и имевшей форму треугольника. Он с любопытством бросил взгляд на ратушу, убранство которой свидетельствовало о силе и богатстве города, прошел мимо купеческих лавок, где еще продолжалась торговля. Пахло рыбой и хлебом, овощами, сыром и свежими фруктами. Художник окунулся в этот мир благовоний и суеты и медленно брел по улице, ища гостиницу, о которой говорил нищий. По переулку разносились звуки арфы, смешивающиеся с хлюпаньем сапог по болотистой почве. И вот перед художником возник дом с черными балками и черной дверью, построенный в стиле фахверк. Окна были закрыты ставнями. Когда Петрониус открыл дверь, навстречу ему вышел великан, вынужденный пригнуться, чтобы не задеть дверной косяк.

— Мы закрылись!

Петрониус удивленно приподнял брови.

— А музыка за дверью — это перешептывание духов?

Лицо великана помрачнело.

— Я не слышу музыки.

— Тогда звенит у меня в ушах, — неловко рассмеялся Петрониус.

Он не был готов к такому приему. Разве нищий не сказал ему, что гостиница открыта? Или он просто хотел подшутить?

— Мне сказали, я могу найти здесь приют на одну ночь.

— Из этого дома выходят только пьяными или мертвыми.

Петрониус хотел тотчас повернуться и уйти, однако сильная рука схватила его за плечо.

— Разве я не сказал? Пьяными или мертвыми!

Одним махом великан повернул Петрониуса к себе. Художник собрался с духом и произнес:

— Я не подумал, что это относится ко мне. Кроме того, меня прислал сюда Длинный Цуидер!

Лицо великана посветлело.

— Другое дело! Для друзей наши двери открыты, — громко произнес он и пропустил Петрониуса вперед.

Переступив порог пивной, художник был приятно удивлен. В нос ударил резкий запах пивных дрожжей, затхлости и мужского пота. На тяжелых деревянных скамьях вокруг засаленных столов сидели несколько дюжин мужчин и горстка женщин. Некоторые играли в кости. Кружки стояли в светлых лужах пива, рядом в коробах лежал хлеб. Посреди комнаты сидел арфист, за которым не отрываясь следили большинство присутствующих. Тонкие пальцы музыканта легко скользили по струнам, почти не касаясь их, но инструмент издавал чудные звуки. Хриплым голосом арфист читал стихи, подбирая к ним звучные аккорды. И каждая строфа принималась с громким ликованием.

Петрониус улыбнулся. Атмосфера пивной возбуждала. Здесь царили необузданное веселье, шутки и песни. И хорошо пилось. Он поискал свободное место и вскоре оказался за столом, где уже сидели нищий и два его друга, весело аплодировавшие певцу. Петрониус смотрел на краснолицего мужчину, который пел о глупости и бренности человеческих забот.

Крики, визг и стук кружек по столам не смолкали. Петрониусу показалось, что он не до конца понял смысл песни.

Из-за стола поднялся карлик, одетый в огромный кафтан, свисавший до пола. Его тотчас подхватил сосед, поднял над столом и заорал раскатисто:

— Давайте заботиться о самых важных в этой жизни вещах, а работать предоставим тем, кто считает, что без работы никак!

Публика бесновалась и молотила кружками по столам.

— Я рад, что вы пришли сюда. Вы находитесь в самом лучшем обществе. — Нищий указал на собравшихся вокруг. — Мы называем это место нашим раем. Здесь перед лицом Бога свершается истинное чудо: вот зрячие слепцы, скачущие паралитики, безногие калеки на двух ногах, безрукие, нашедшие обе руки, — одним словом, скопище святых и блаженных, истории которых церковь не сможет записать и за сто лет!

Нищий позвал девушку, которая принесла кружку пива и поставила ее на стол перед Петрониусом.

— На здоровье! — поприветствовала она новичка и протянула руку. — Здесь платят сразу, таков обычай!

Петрониус достал из-за пояса несколько монет и положил на стол. Он с интересом рассматривал руку девушки, потом взгляд его поднялся выше, к затянутой в корсет груди, и наконец добрался до лица. Почти черные волосы обрамляли мягкое, смуглое лицо, на котором сияли голубые глаза. Тонкое обоняние художника подсказало ему, что девушка старалась защитить себя от слишком любопытных туалетной водой, запах которой был несколько отталкивающим, но не оскорбительным. Она спокойно дала художнику осмотреть себя.

— Глаза не сломай, — произнесла она, кокетливо подбоченившись.

Петрониус улыбнулся, сделал глубокий вдох, будто принюхивался, и сказал:

— Лаванда… этот запах подошел бы тебе, если бы не…

Теперь настала ее очередь удивляться, и она с нескрываемым любопытством посмотрела на незнакомца:

— Если бы не что?

— Если бы к нему не примешивался другой запах «не тронь меня», броня против мужчин, щит от мужских взглядов и мозолистых рук. Горький как лук!

— Все-то ты знаешь! — язвительно бросила девушка, уходя. Однако Петрониус уловил в ее голосе дрожь. Сосед наклонился к художнику:

— Никому не удается приклеиться к Зите. Она набожнее самого папы римского. И остается в этом скопище греха такой же чистой, как Дева Мария до встречи с Иосифом.

Шутку за столом восприняли громким смехом. Все пожелали новичку здоровья, подняли кружки и большими, жадными глотками осушили их.

Петрониус уже несколько раз слышал громкий стук, однако не придал ему значения. Но когда неожиданно кругом все стихло, он обернулся к входной двери и замер от испуга. В дверном проеме стоял патер Берле, одетый как все доминиканцы. Ничто не указывало на то, что перед ними самый влиятельный священник города.

— Сильно! — прошептал нищий. — Никто из них еще не отваживался на такое!

Доминиканец медленно пробирался сквозь толпу, заглядывая каждому в лицо, будто искал кого-то, и остановился наконец у стола, за которым сидел Петрониус.

— Не найдется ли, уважаемые господа, места за вашим столом? — преувеличенно вежливо осведомился он.

Нищий и Петрониус подвинулись.

— Кружку воды! — крикнул патер в тишину и получил в ответ, что здесь не подают воду. — Ну хорошо, тогда вина.

— Красного или белого?

— Красного, мое дитя. Но полкружки. Вино запутывает чувства.

Доминиканец запустил руку в складки сутаны, достал монету и положил на стол. Затем обратился к сидящим вокруг:

— Что это вы будто окаменели? Я умею ценить настоящее веселье. Веселье — Божий дар.

Как по приказу все снова заговорили, но приглушенно и настороженно.

Патер обратился к Петрониусу:

— А вы так не считаете? Хорошая шутка не нарушает принципов настоящей веры. Напротив, смех освобождает чувства, прогоняет темные мысли и дает возможность предвкусить радость рая. И к тому же воодушевляет слабых людей. У вас же есть подобный опыт, чужестранец?

Петрониуса бросило в жар. Итак, патер все же заметил плевок нищего. Он закашлялся и не нашел что ответить.

— Вам необязательно что-либо говорить. Я могу лишь посоветовать каждое воскресенье присутствовать на публичном очищении души, что даст вам правильное понимание того, как подобает вести себя по отношению к представителям церкви. Это полезное действо, которое углубляет веру и рисует картину ада такой, что ее трудно забыть. Ну? Вы снова промолчите? Что ж, хорошо. Тогда по крайней мере выпейте за мое здоровье, чужестранец.

С этими словами он пододвинул свою кружку Петрониусу и встал. По пути к выходу священник остановился, повернулся к присутствующим и благословил их:

— In nomine patris et filii et spiritus sancti4. He забывайте. Да будет так. И подумайте над тем, что я сказал. Своевременное раскаяние сокращает время пребывания в Чистилище в этой и той жизни.

Произнеся эти слова, доминиканец исчез. Но прежде чем за ним затворилась дверь и возобновился шум голосов, четко и ясно прозвучало предостережение:

— Держитесь подальше от мастера Иеронима!

IX

Лучи солнца, запах лаванды, варившейся пшенной каши и чисто вымытой посуды, монотонные удары каменотесов, доносившиеся из церкви Святого Иоанна, хлопанье тентов на рыночной площади, скрип колес по мостовой — все это означало, что Хертогенбос просыпался. Подавали голос осипшие петухи, лаяли собаки, доносилась утренняя брань хозяев на подмастерьев.

Петрониус стоял перед домом великого художника, мастера Иеронима Босха, и медлил. Потом все-таки поднялся на две ступеньки и постучал в темную дубовую дверь. Опустив голову, прислушался к звукам за дверью. Там было тихо. Петрониус шагнул назад на улицу, подождал еще немного, наблюдая за рыночной суматохой. Повозки уже спешили от городских ворот к центру, в кузнице надували мехи, площадь наполнялась запахом угля. Первые выкрики торговцев, зазывающих покупателей, становились все громче. От порта по улицам распространялся запах свежей рыбы и соленой воды. Мимо сновали работники с корзинами.

После короткой и неспокойной ночи, проведенной на чердаке, Длинный Цуидер в серых утренних сумерках привел Петрониуса к мастерской художника. Петрониус долго ходил туда-сюда, ловко уворачиваясь от содержимого ночных горшков, выплескиваемого с верхних этажей, ждал, прислонившись к стене дома, наблюдая за палатками на рыночной площади. Ноги художника едва не вросли в землю, пока он, наконец, не убедился, что жильцы дома проснулись.

Первый этаж был на две ступеньки выше мостовой. Петрониус еще раз поднялся по лестнице и сильно постучал в дверь. Теперь за ней ощущалось оживление.

Приглушенные шаги, шорох, шепот, скрип открывающегося запора. Петрониус едва не вскрикнул, увидев в дверной щели бесформенную голову с зелеными волосами и красными глазами на страшной роже. Прозвучал пронзительный голос:

— Что вам угодно, чужестранец?

Петрониус не сразу пришел в себя и вежливо произнес:

— Могу я узнать, кто прячется за этой ужасной маской, или я должен сам разгадать тайну? Прежде чем меня разорвут на части, прожуют и съедят, я хотел бы попасть к величайшему и ученейшему из живущих художников Брабанта, благочестивейшему доктору живописи Иерониму, сыну Антониса ван Акена, названному Босхом.

При этом Петрониус так низко поклонился, что голова его едва не коснулась верхней ступеньки.

— Ну, тогда мы приоткроем завесу над нашей тайной. — Человек снял маску, и открылось красное лицо от души смеющегося человека.

— Добро пожаловать. Мы готовимся к мистическому представлению для братства любимых женщин. Это моя маска. Чудесная, не правда ли? Меня зовут Питер. Я подмастерье и одновременно художник в школе Иеронима ван Акена. Рад приветствовать вас и готов заверить, что ваше дерзкое желание попасть на стол к самому великому человеку всех времен неосуществимо. Но смело заходите. Сегодня он уже позавтракал одним из своих учеников, и его жажда отведать человечины удовлетворена.

Дом был просторнее, чем казалось снаружи. Из мастерской справа доносились смех и шутки по меньшей мере троих мужчин. Петрониус предположил, что там находятся подмастерья. Крутая лестница слева вела на второй этаж, и оттуда раздался громкий крик:

— Быстро сюда с ним! Он уже несколько часов простоял под дверью.

Питер указал на лестницу.

— Не волнуйся, брат. Каждый из нас так начинал.

Петрониус кивнул и полез вверх по узкой крутой лестнице. Сверху распространялся аромат масла, спирта и воска, смешанный с запахами металла, пыли и мела. Только сейчас Петрониус понял, почему лестница была такой крутой: она вела не на второй этаж, а прямо на крышу. Чем выше поднимался Петрониус, тем светлее становилось вокруг. Крыша была полностью открыта солнечному свету. Петрониус прищурился от ярких лучей.