КНИГА ТРЕТЬЯ. И ВКУСИЛИ ОТ ДРЕВА ПОЗНАНИЯ…

I

Мы сидим уже четыре дня, и ничего не меняется. — Небриха подсел к письменному столу Кайе и взглянул на план здания, который разложил перед собой коллега, расставляя крестики красным карандашом.

— Руководство музея выделило нам трех дополнительных охранников. Здесь, перед мастерской, на входе внизу и у двери в подвал. Впереди у входа и в коридорах персонал реставрационных мастерских. В помещения мастерских разрешено входить только мне и вам. Исключение составляют два реставратора, восстанавливающие Гойю. Они будут работать до начала следующей недели. Потом в Прадо открывается выставка Веласкеса, и тогда нам придется этих трех охранников отдать.

Кайе откинулся на спинку стула и взглянул на Небриху. С тех пор как занялся «Садом наслаждений», коллега помолодел. Он даже брился каждый день.

— Ах да, вот эта штука. — Кайе указал на микрофон в ухе и маленький передатчик на столе. — Переговорное устройство, с помощью которого я могу в любое время связаться с охраной. Сверхсовременная вещь. Взяли в жандармерии.

Небриха поднял вверх большой палец.

— Непросто в наши дни получить что-то бесплатно. — Небриха запнулся. — Вы видели сегодня Грит Вандерверф?

Кайе старался не встречаться с коллегой взглядом. Он видел Грит каждый день. И вчера они были вместе в ресторане, ели рыбу; вечером они прогуливались по площади Де Майор, после чего Кайе проводил ее домой. Он посмотрел на часы — Грит обещала позвонить около десяти.

— Нет, а почему вы спрашиваете?

Антонио де Небриха наморщил лоб и облизнул губы. Затем взял в руки скоросшиватель Кайе и стал щелкать им.

— Послушайте, Михаэль, я понимаю, Грит — женщина привлекательная и не может не нравиться такому мужчине, как вы. Но каждый день, когда покидает свой кабинет, Грит заходит ко мне и спрашивает, не обнаружил ли я что-нибудь на третьем снимке. Вы не находите это странным?

Кайе вздохнул — старая песня.

— Это вас…

— …не касается, я знаю. Но готов поспорить: эту даму интересует картина, а вовсе не вы.

— Что вселяет в вас такую уверенность?

Небриха полез в карман куртки, достал листок бумаги, развернул его и прикрепил к стене. Затем отошел в сторону, чтобы лучше видеть рисунок.

Кайе повел бровью:

— Круг и крест, это ответ?

— Да, это ответ, Михаэль. Знак Венеры. Круг и над ним крест: я обнаружил его на третьем увеличенном снимке.

Кайе присвистнул.

— Вы уверены, Антонио?

— Да, его можно различить перед штурвалом лодки, в которой стоит человек-дерево.

— Позвольте вопрос, Антонио. Как открытый знак Венеры в сцене ада связан с Грит? Меня смущает то, что повреждения на картине незначительны, но везде, где они есть, вы что-то находите. Одним словом, Антонио, я смотрел фотографии и ничего не обнаружил.

Произнося последние слова, Кайе навис над коллегой. Небриха не шелохнулся.

— Понимаю ваши сомнения. У меня они тоже были. Однако нельзя исключать, что патер Берле точно знал, где скрыты знаки, и действовал весьма целенаправленно.

— Согласен. Возможно, в рукописях на сей счет имеются указания. Но почему знак Венеры указывает на опасность, исходящую от Грит Вандерверф?

— Вы знаете, что может означать знак Венеры, Михаэль?

— Догадываюсь. Мы говорили о значении пруда в средней части картины. Из него выходят женщины.

Небриха усмехнулся:

— Что, если в картине разрабатывается именно этот аспект? Роль женщины в будущем. Знак Венеры — знак женщины. И сегодня то же: сила женщины в знаке Венеры.

К такому выводу Кайе никогда бы не пришел самостоятельно. Но он старался мыслить здраво.

— Ну хорошо, хорошо. Надо подумать. Но что в этом послании необычного? Кто-то в XVI веке нарисовал знак Венеры, замазал его краской в надежде, что когда-то в будущем найдут метод сделать знак видимым. Зачем такие сложности? Не являются ли все эти знаки, буквы, линии и я не знаю что еще обычными штрихами, которые можно обнаружить на каждой второй картине под слоем краски?

— Возможно. Тем не менее нельзя отрицать, что Грит Вандерверф лучше меня ориентируется в них. Вряд ли они случайны.

— А вы подбрасываете ей крохи информации.

Небриха кивнул и провел рукой по лицу:

— Наживка. Я хотел узнать, насколько хорошо она информирована. Вы не обратили внимания, что Вандерверф обладает огромными знаниями? Мне потребовалось сорок лет, чтобы так продвинуться.

— Вы сейчас подумали об адамитах.

— И о них тоже. И о Якобе ван Алмагине. Что за тайну хотел открыть нам патер Берле? Нужно еще раз спросить его об этом.

Антонио де Небриха тяжело вздохнул. Кайе чувствовал, что коллега борется с собой. Пригласить патера к себе, чтобы расспросить его, весьма рискованно — ведь он может окончательно уничтожить картину.

В этот миг раздался сигнал передатчика. Кайе вздрогнул и потянулся к уху. Тут же вынул микрофон, чтобы коллега тоже мог слушать, и подозвал его к себе. Голос на другом конце провода звучал тихо и искаженно:

— Сеньор Кайе, поступил звонок из комиссариата, они посылают к нам комиссара Риверу.

— Зачем?

— Следить за порядком.

— Хорошо, впустите. Проверьте удостоверение и лично приведите его ко мне.

— Слушаюсь, сеньор.

— Хорошо.

Кайе нахмурился:

— С чего бы это? Уловка страховой компании? Теперь придется принимать гостя. Вообще-то это дело руководства музея. Я просто реставратор.

Последние слова Кайе пробурчал совсем тихо. Неожиданно он поднял голову и кивнул Небрихе, который уже собирался уйти:

— Останьтесь, Антонио. Еще один вопрос. Меня весьма интригует то обстоятельство, что прежде я никогда не встречал имени Петрониуса Ориса. Я просмотрел разные справочники. Ничего. Если утверждения Берле верны, у этого художника были собственные произведения. Вы что-нибудь о нем знаете?

— Нет, никогда о нем не слышал. Впрочем, тут нет ничего необычного. Школы живописи поставляли специалистов, которые овладевали такими тонкостями, как складки платья или растения, рисовали задний план или архитектуру. Это экономило время, и художник мог сосредоточиться на другом. Чаще всего ученики и их помощники оставались неизвестными. Возможно, мастер Босх использовал Петрониуса Ориса именно для таких работ, а когда подмастерье покинул его мастерскую, он продолжал делать то же самое у других художников, и о нем ничего больше не слышали.

Кайе слушал внимательно. Тот факт, что Петрониус Орис бесследно исчез в анналах истории, беспокоил его. Он должен был оставить след в истории искусства, даже если стал жертвой инквизитора. Но тогда не было бы рукописи. С другой стороны, вообще нельзя быть уверенным, что вся история — не игра воображения сумасшедшего патера.

— Петрониус Орис писал портреты, Антонио.

— Или его использовали для других работ. Я часто думаю о том, что необузданная фантазия «Сада наслаждений» требовала усилий нескольких мастеров. Возможно, Орис поставлял идеи для картины. Возможно, некоторые образы созданы не Босхом, а подмастерьем. Поставщик кошмаров!

— Слишком много всяких «возможно», — прервал друга Кайе. — По-моему, мы снова гадаем на кофейной гуще. С таким же успехом я мог бы прочесть роман.

— Возможно, — проговорил Небриха, сорвал листок со стены и вышел из мастерской.

Кайе решил встретить комиссара. Кроме того, он хотел еще раз взглянуть на картину. Знак Венеры — прямо в центре ада?

II

Кайе вошел в мастерскую и застыл на пороге. Перед «Садом наслаждений» кто-то стоял. Реставратор не сразу узнал Грит.

— Грит! Как ты вошла сюда? Что ты здесь делаешь?

Женщина обернулась и с улыбкой показала пропуск, на котором красовалась ее фотография.

— У меня есть специальное разрешение руководства музея.

Кайе не находил слов.

— Я говорила вам, что смогу быть полезной, если патер Берле действительно прорвется к картине. Возможно, мне удастся удержать его от совершения преступления.

Женщина улыбалась слишком приветливо и широко. Кайе молчал — ведь раньше сюда мог пройти лишь тот, о ком реставратор договорился с руководством музея. Кайе по радио спросил охрану, проверяли ли они Грит Вандерверф.

Грит, казалось, не слышала вопроса. Она повернулась к картине.

— Разве не восхитительно? Райский сад! Люди в нем и то, как они резвятся и излучают восторг… Над картиной витает дух довольства и радости.

Грит взяла Кайе под руку, но тот по-прежнему молчал.

— Не будь глупым, Михаэль. Если бы я попросила тебя, ты бы ответил отказом. Ведь так?

Реставратор кивнул, не в силах противиться. Однако в нем зрел гнев: Грит открыто соблазняла его.

— Я хочу кое-что прояснить: пока патер Берле на свободе, здесь никто не должен находиться, кроме меня и Небрихи!

— О, ты превратился в охранника. Это что, продвижение по службе?

В Кайе все кипело. Ирония Грит Вандерверф переполнила чашу терпения реставратора. Голос его стал резким.

— Ты что, думаешь, я влюбленный идиот и меня легко обвести вокруг пальца? Речь идет о большем, чем твои соблазнительные формы. Черт побери, ты не могла придумать ничего лучшего, чем подрывать предпринятые мной меры безопасности?

Грит отпустила руку Кайе и испуганно посмотрела на него:

— Что с тобой?

— Что со мной, что со мной! — Голос Кайе срывался. Он попытался взять себя в руки и принялся ходить взад-вперед. — Кто-то пытается уничтожить картину, которую я считаю гениальной, а ты смеешься надо мной. Ты можешь хоть на минуту подумать о шедевре Босха, а не своем психологическом бреде?

— Лучше бы тебе взять свои слова обратно! — прошипела Грит и, повернувшись, направилась к выходу.

Кайе и сам испугался. Он уже сожалел о приступе гнева. Пока Грит Вандерверф двигалась к выходу, реставратор раздумывал, не извиниться ли ему.

Грит остановилась.

— Я пришла, чтобы рассказать тебе, что меня озадачивает в картине. Или ты ничего не хочешь услышать?

В ее голосе звучало упрямство.

— Извини, погорячился, — пробормотал Кайе. — Что ты хотела рассказать?

Грит отпустила ручку двери и остановилась, не поворачиваясь к нему.

— Это тебя не интересует!

— Конечно, интересует. Не злись. Когда я неожиданно увидел тебя здесь, у меня сдали нервы.

Кайе подошел к женщине ближе. Одна мысль не давала ему покоя: чего она хочет от него?

Грит сделала шаг вперед. Остановилась, закрыла глаза.

Кайе поперхнулся — Грит требовала поцелуя. В конце концов он сдался. Но ее губы были холодны и сухи. Когда все закончилось, Грит как бы между прочим спросила:

— Вы что-нибудь обнаружили на третьей части картины? Небриха темнит. По-моему, он не переносит меня.

— Ты ошибаешься, — солгал Кайе, вспомнив о предостережениях Небрихи. Ему было интересно, почему Грит появилась здесь, а не в кабинете. — Похоже, других открытий не будет.

— Жаль. — Грит поджала губы. — Я бы хотела присутствовать при расшифровке этой тайны.

— О какой тайне ты говоришь? И что собиралась рассказать мне?

Грит торопливым жестом прервала его, схватила за руку и потащила к картине.

— Михаэль, для художника-мужчины на картине слишком много женских тел, значение которых непонятно.

В Кайе мгновенно проснулось любопытство.

— Ты должен мне кое-что объяснить. Видишь мужскую и женскую части картины?

Мысли Кайе перепутались. Чего она добивается?

— Соберем все воедино, — продолжала Грит. — Бог-Отец был отодвинут в сторону еще в процессе творения, и он восседает на троне на самом краю картины. А мир содержит женские округлые формы повсюду. На створке «Земной рай» Иисус касается Евы и отворачивается от Адама. Она кокетничает, но не покоряется. В центре группа женщин, которым нашептывают о секретах любви.

Неожиданно Кайе вспомнил рассказ патера Берле — сцену службы адамитов, в которой объяснялась средняя часть триптиха. И там тема любви была на первом плане.

— Кроме того, женщины стоят в центре картины. Никто, кроме них, не купается в пруду. А если мы посмотрим на сцену ада, там женщин почти нет или…

Кайе словно впадал в транс. Он пристально вглядывался в картину, его переполняли странные предчувствия. Значит, Небриха действительно обнаружил знак Венеры. И значит, Грит знает об этих взаимосвязях или хочет возбудить его любопытство.

— …они изображены там неверными монахинями или блудницами. Они попали под влияние мужчин и потеряли свою женственность. Все остальные — мужчины. При этом надо помнить, что по средневековым представлениям ад должен быть переполнен женщинами. Только в 1475 году признали существование у женщин души, которое католическая церковь раньше категорически отрицала.

Кайе смотрел на Грит со стороны, пытаясь прочесть по ее лицу, чего на самом деле она хочет.

— И все же, Михаэль! Патер Берле до сих пор покушался на картины, связанные с женщинами, воспевающими любовь и эротизм. Какое послание заключено в этой картине, мы не знаем.

— Если оно вообще есть.

— Хорошо, мы не знаем этого мнимого послания. Но если речь идет лишь о женщинах, Берле не отступится от желания уничтожить картину. Он снова придет сюда, я уверена.

— Почему?

— Он болен, Михаэль, психически болен. Я долгие годы работала с такими пациентами и как женщина чувствовала ненависть к себе. Он действительно считает себя патером Берле. Одному Богу известно, почему он взял это имя. Ведь он испанец и мог бы здесь, в Испании, зваться, к примеру, Торквемадой. Звучало бы логичнее.

Кайе лихорадочно гадал, как выяснить истинные намерения Грит.

— Я хотел у тебя кое-что спросить. Ты рассказывала о группе мудрецов. Ты действительно веришь в ее существование? Такую группу людей нельзя не заметить.

Грит выпустила руку реставратора и пристально посмотрела на него. Затем медленно обошла вокруг собеседника.

— А знаешь, Михаэль, что передать информацию в будущее почти невозможно? То, что пытаются сделать сейчас, сохраняя данные для будущего, — напрасный труд. Пройдет время, и никто уже не сможет прочесть эти данные. Потому что компьютерная техника будет развиваться и дальше, банки данных устареют или будут уничтожены. Или информационный поток разрастется так, что для расшифровки потребуются легионы специалистов. Нельзя дать прогноз даже на пятьдесят лет вперед.

— Проблема в первую очередь для историков.

Грит посмотрела на картину и повернулась спиной к Кайе. Ее плечи и часть спины были открыты. Кайе обратил внимание, что кожа на позвоночнике темнее, чем в других местах.

— Проблема, обычная для всех. Мы знаем о жизни наших родителей, а о дедах и прадедах не имеем ни малейшего представления. Истории отдельных государств умирают медленнее, поскольку существуют архивы, но все равно умирают. А что остается? Неясные высказывания, анекдоты, на основе которых мы можем воссоздать более или менее ясную картину.

— Разве это не наше право — забывать?

Грит резко обернулась и обожгла Кайе взглядом. Глаза ее заблестели.

— Как далеко назад мы можем оглянуться? На две тысячи лет?

Кайе прокашлялся:

— На десять тысяч. Когда возникла письменность.

Грит Вандерверф кивнула и опустила глаза, будто хотела смирить свой гнев.

— А что было прежде? Что мы знаем об этом? Прошли миллионы лет, пока мы, люди, не осознали себя и не обрели свой язык. Может, уже тогда существовала потребность вырваться из настоящего и узнать о прошлом. Миллиона лет достаточно, чтобы изучить циклы этого мира и собрать знание о нем. Что, если какая-то группа людей была избрана еще тогда, чтобы сообщить, как развивалось человечество?

Она говорила тихо, быстро и как-то навязчиво, так что по спине реставратора побежали мурашки. Грит по-прежнему смотрела вниз, будто читала рукопись.

— Разве в Библии не говорится: сообщалось… написано… Ты не думал, кто сообщал, кто написал? Долгое время все передавалось из уст в уста, пока не изобрели буквы, чтобы все записать. Одна традиция сменила другую. Письменные зарисовки овладели мыслью. Эти зарисовки существуют. И наша картина — одна из них.

Кайе почувствовал, что вспотел.

— А почему ее не прочли и не объяснили раньше?

Грит покачала головой:

— Потому что церкви удалось сделать то, чего раньше в таком масштабе не происходило — истребить избранных. За два века инквизиция вытравила то, что собиралось тысячелетиями.

— По-твоему, есть тайный союз, который из века в век, из года в год передает свое знание и знание это скрыто в триптихе?

— Прежде об этом не думали. Картину считали необычной, но безобидной. С тех пор как патер Берле обнаружил рукопись…

Кайе кивнул:

— Он решил, что должен вмешаться… Звучит убедительно. И все же, Грит, это фантазии. Если бы Берле не совершил покушение, мнимое послание осталось бы скрытым под слоем краски до скончания века.

— Или пока где-то не всплыла бы рукопись Петрониуса Ориса. Ты знаешь, что архивы Ватикана собираются открыть? Если там найдется что-либо, указывающее на послание адамитов, у фанатиков возникнет потребность в действиях.

— Но та битва давно прошла. Кому может угрожать картина, если она предсказывает конец патриархата или церкви?

В глазах Грит вспыхнуло что-то, однако она сразу же овладела собой.

— Подумай, если послание существует, то Берле должен уничтожить его. Он в это верит.

— А ты откуда все это знаешь, моя маленькая адамитка?

Грит Вандерверф открыто посмотрела ему в глаза:

— Хорошо. Все не так таинственно, как ты, вероятно, думаешь. Существует достаточно женщин, которые верят в самые загадочные вещи, и считают себя ведьмами, и занимаются черной магией. Я встречала таких в первые годы учебы. Очень увлекательно, сам можешь представить. Особенно когда ты — а мне было двадцать — живешь в мире, полностью контролируемом мужчинами, и ищешь пути защитить себя от них. Одна женщина сказала мне, что ключ к решению наших проблем скрыт в некоей картине. Я давно забыла об этом, но когда мне поручили опеку над патером Берле, мне стало ясно как дважды два, почему он так ненавидит «Сад наслаждений».

В этот момент по радио раздался сигнал. Кайе отвернулся, нажал кнопку и закрыл рукой второе ухо. Грит что-то сказала ему, однако реставратор ничего не расслышал.

— Сеньор Кайе, пришел комиссар, но…

Связь прервалась.

— Охрана, ответьте, алло?

Неожиданно что-то зашумело, и в наушнике снова послышался голос:

— Все в порядке, мы проверили его. У нас были помехи.

Кайе успокоился. Он спрятал устройство в карман и хотел последовать за Грит, которая уже вышла из мастерской. Реставратор бросил последний взгляд на картину. Целая и невредимая, она сверкала яркими красками в центре мастерской.

Может, Грит пошла в его кабинет? Нужно встретить комиссара. Кайе позвонил охране на входе и сообщил, что направляется к себе в кабинет, чтобы поговорить с комиссаром Риверой. Затем вышел из мастерской, преследуемый запахом духов Грит.

III

Кайе устремился вниз по лестнице к реставрационным мастерским. Грит и комиссара Риверу в своем кабинете он не застал. Когда Кайе повернул в проход, ведущий к мастерской, у него едва не остановилось сердце. Как реставратор и предполагал, охраны у дверей не оказалось. Кайе ускорил шаг. Когда он распахнул дверь, лицо его горело.

Яркий свет ослепил реставратора. Он медленно вошел в помещение и застыл как вкопанный. На столе перед «Садом наслаждений» лежало маленькое распятие, по краям которого горели свечи. Фигура Христа была разломана посередине. Кайе подбежал к картине, задул свечи и отшвырнул все в дальний угол. Когда глаза реставратора окончательно привыкли к темноте, он исследовал картину.

Кайе медленно приходил в себя. «Сад наслаждений» был цел и невредим. Он провел рукой по лицу. Ни комиссара, ни Грит. Где они?

Неожиданно за спиной хлопнула дверь, Кайе вздрогнул и поспешно обернулся. У дверей стоял охранник в голубой форме, фуражка глубоко надвинута на глаза.

— Где вы были? — набросился Кайе на охранника.

— Природа изменяется. Правда убивает! — пробормотал охранник, и в первый момент Кайе не понял смысла сказанного.

Он внимательно вгляделся в мужчину.

— Вы!

— Совершенно верно, сеньор Кайе. Не ждали меня?

— Ждал, но не думал, что вам это удастся.

— Все оказалось проще, чем я предполагал. Хватило одного звонка. Они даже проверять не стали. Невероятная халатность.

— Вы и есть предполагаемый комиссар Ривера!

— Удачная идея, не правда ли?

Мысли лихорадочно проносились в голове Кайе. Наверняка в кармане Берле бутылка с кислотой, и при удобном случае он выплеснет ее на картину. Его нужно остановить… Но что значит это представление с разломанным Христом?

— Что вы сделали с охранником?

Патер Берле хрипло рассмеялся:

— Отослал пообедать. Они такие доверчивые.

Патер поправил фуражку. Глаза его блестели, и Кайе понял, что Берле опять использовал свои гипнотические способности. Уголки губ патера слегка подергивались.

Кайе попытался преградить Берле дорогу, переключить его мысли на что-то другое.

— Зачем вы пробрались сюда? Что вам нужно от меня, патер Берле?

Берле, медленно надвигавшийся на реставратора, остановился. Беспокойно бегающие глаза уставились на Кайе. Взгляд его был пуст, как у слепого.

— От вас я ничего не хочу, но вы мешаете мне. — Берле улыбнулся одними губами.

— Если желаете, я позову Грит Вандерверф. Она поговорит с вами.

Патер встрепенулся, будто его укололи. Глаза священника вспыхнули, голос стал пронзительным:

— Я видел ее! Змея! Ее прислал сатана! — Патер поднял руки к небу.

— Почему змея? — спросил Кайе.

Берле резко повернулся и заговорщически понизил голос:

— Она — женщина. Она не хочет признать, что вместе с ее родом в мир пришел грех. В состоянии невинности…

— Замолчите! Хватит с меня ваших россказней!

Взгляд Берле уткнулся в пол, патер принялся медленно раскачиваться из стороны в сторону.

— Вы нашли третий знак в сцене ада, Кайе?

Патер расхохотался:

— Тогда уже поздно!

— Что поздно?

— У вас больше не будет возможности исследовать картину.

На лице Берле появилась злобная улыбка, и в голове Кайе зазвенел сигнал тревоги. Хоть бы кто-то из охранников вернулся с обеда! И Грит, почему она не появляется?

Лицо Берле, казалось, застыло. Неожиданно Кайе вспомнил, где он видел эти черты: в сцене ада на триптихе. Человек-дерево смотрел на него с картины так же пусто, вдаль, поверх зрителя. Выгоревшее тело, безжизненное и мертвое.

Берле обошел Кайе и собрал лежавшие в углу обломки распятия. Затем сложил фигуру Христа.

— Что значит это представление с распятием? — спросил реставратор.

Патер повернулся к нему спиной, осторожно сложил все части на столе и указал на распятие, посередине которого проходила линия разлома.

— Это мой смертный приговор. Они разломали Христа, потому что он не имел для них никакого значения. Мужской идол. Они разбили мужскую веру и разрушили самого человека.

Берле говорил запинаясь, будто подыскивал слова.

— Кто положил этот крест, патер Берле?

Священник кивнул, его рука исчезла в правом кармане куртки. Кайе затаил дыхание. Но патер снова вынул руку из кармана и показал ладонь.

— Кто положил крест, кто положил крест?.. Вы что, действительно так наивны, Кайе? Вы сами сделали это! Вы хотите уничтожить нашу святыню, и эта змея с вами.

— Вы сошли с ума!

Берле закашлялся:

— Кто же еще? Я не разбил бы Христа!

Может, Берле прав? Разве Петрониус Орис не получал такое же предостережение? И разве на его жизнь не покушались?

— Хорошо, предположим, это была она. Но зачем?

— Сеньора предупреждает меня, чтобы я не трогал картину. — Патер смотрел реставратору прямо в глаза. — Вы еще не занимались родословной этой женщины? Не проверяли, откуда она?

Кайе удивленно покачал головой.

— Она — последняя из рода Вандерверф, который раньше звался Ван дер Верф и имеет трехсотлетнюю историю. Ничего необычного, сеньор Кайе. Но сейчас будет интереснее. В середине XVI века эта семья связывает себя узами брака с семьей Ван Синт-Ян. Ничего не напоминает? Ван Синт-Ян — католическое имя Якоба ван Алмагина. У Якоба есть потомки. А если Якоб принадлежал к адамитам, то можно предположить, что между семьей Вандерверф и Синт-Ян все решала религия. Последние часто меняли место жительства, а потом осели в Голландии. Там они обладали привилегией свободного вероисповедания.

Кайе был поражен. Грит — потомок загадочного ученого, или это фантазии безумного патера?

— Так это Якоб ван Алмагин предупреждал Петрониуса Ориса с помощью разломанного креста?

— Предположительно да!

Берле подошел ближе к картине, хотя Кайе и старался оставаться между триптихом и патером.

— Знаете, читая рукопись, я обратил внимание, что история до определенного места написана одной рукой. Затем она неожиданно обрывается, и повествование продолжает другая рука. Стилистически все абсолютно одинаково, можно подумать, будто Петрониус Орис не мог писать сам и диктовал кому-то, но потом…

И тут Кайе поймал его:

— Вы полагаете, с Петрониусом произошло несчастье? Вы прервали свой рассказ, чтобы умолчать об этом?

Берле рассматривал сцену ада. Кайе показалось, что патер хочет загипнотизировать сам себя. И тут голос Берле вновь притянул реставратора к себе и захватил все его внимание.

Все полетело кувырком в Хертогенбосе, и с Петрониусом случилось несчастье, как признание того…

IV

…что даже смерть стучится в дверь жизни вежливо. От стука молотка, сколачивающего две балки, Петрониус открыл глаза. Он долго лежал так, направив взгляд в низкий каменный потолок, весь в белых трещинах, и слушал тяжелые удары молотка, вбивавшего металлические гвозди в доски. Подмастерье облизнул губы, сухие и потрескавшиеся. Когда Петрониус захотел перевернуться, чтобы встать, резкая боль пронзила его от плеча до левого бедра. Он не мог вспомнить, как попал в эту дыру. Здесь невыносимо пахло мочой, нечистотами, заплесневевшим хлебом и сеном.