VII

Петрониус проснулся неожиданно. Его разбудил стук. Во тьме комнаты он открыл глаза и стал вслушиваться в ночь. Во сне художник вновь сражался с кошмарными существами, с демонами со звериными головами, и ему с трудом удалось вернуться в реальный мир действительности. Настоящий кошмар поселился в его голове и каждую ночь переползал в сны. В ночных странствиях, в океане мыслей находился патер Берле, выросший до размеров огромного дракона и уничтоживший своим горячим дыханием город Хертогенбос. Он обжигал дома и людей и прогонял из райского сада адамитов. Ден-Бос был райским садом. Петрониус улыбнулся.

Стук повторился. Тук-тук, тук-тук. Что-то монотонно ударяло в окно. Петрониус затаил дыхание, он боялся взломщиков и бандитов, появления демонов и чертей из его кошмаров или чего-нибудь еще. Юноша вслушивался в звуки ночи, а монотонный приглушенный стук повторялся, не выдавая виновника. Тук-тук, тук-тук.

Петрониус сел в кровати, дотянулся до окна и приоткрыл его.

— Кто там? — прошептал он, готовый к любым неожиданностям.

— Петрониус, — тихо прозвучал голос за окном, — это ты? Нам срочно нужно поговорить.

Длинный Цуидер! Художник открыл окно и протянул руку:

— Хватайся, я подниму тебя.

Подмастерье почувствовал крепкую руку нищего, ухватившегося за его локоть и ловко проскочившего в окно — быстрее, чем он ожидал. Прежде чем поздороваться, Длинный Цуидер закрыл окно и прошептал:

— Никакого света. Никто не должен заметить, что ты не спишь и у тебя гости. Будем говорить шепотом.

Петрониус кивнул, не сообразив, что его собеседник ничего не видит. Он прошептал:

— Хорошо. Что привело тебя ко мне, Цуидер?

Воцарилась тишина, и Петрониус заволновался, пока не заметил, что нищий осторожно ощупывает мебель, ища возможность сесть.

— Садись сюда, на кровать, а теперь рассказывай.

— В этой комнате жил тот подмастерье, Ян де Грот?

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что я нашел в стене крючки и кольца, будто кто-то хотел обеспечить себе быстрый спуск и подъем. Тот, кому известны эти ухваты, в несколько секунд окажется в комнате или за ее пределами.

У Петрониуса захватило дух. Так вот почему Длинный Цуидер столь легко взобрался в окно!

— Откуда тебе известно о них? — шепотом переспросил подмастерье. — Ты уже бывал здесь?

— Нищие учатся быстро. Я обнаружил крепления, когда ощупывал стену. Они могли служить лишь для подъема, к тому же в промежуток между домами просачивается свет.

— Ты полагаешь, кто-то быстро и незаметно входит и выходит отсюда?

Петрониус не мог усидеть на месте и встал.

— Ты хотел мне что-то сообщить, Цуидер? Ведь твои слова требуют продолжения. Первое пугает, но с этим можно жить.

— Ну что же, хорошо. Держись, Петрониус. Я кое-что узнал о Яне де Гроте. До тебя он жил в этой комнате.

— Да. Но он исчез!

— Правильно, — подтвердил Длинный Цуидер — Никто его больше не видел. Самое интересное состоит в том, что он должен был выполнить для Босха поручение. Догадываешься какое?

Петрониус замер.

Ему казалось, он знает ответ на вопрос.

— Ян де Грот должен был написать портрет, — произнес нищий, — и отгадай с трех раз, кого он должен был рисовать?

В ночную мглу подмастерье прошептал имя, в котором было что-то жуткое, пугающее.

— Якоба ван Алмагина!

— Точно! И еще кое-что, Петрониус. Портрет, как и подмастерье, исчез бесследно. Я знаю только то, что Ян де Грот любил играть в кости и рассказывал кое-что за игрой. У него были такие же трудности, как и у тебя. Ян с трудом продвигался вперед. Что-то мешало ему рисовать, какие-то художественные проблемы. Но Ян говорил об этом, только когда был пьян. А последнее время он пил много.

— Зачем ты рассказываешь мне это? — прошептал Петрониус в разделявшую их темноту.

— Босх совершил перед собором ошибку! Все, кто рядом с ним, пострадают. И ты, Петрониус. Инквизитор не пойдет прямым путем раздора с Иеронимом Босхом. За мастером стоит город. Уходи, пока можешь. Пример Яна де Грота должен стать тебе уроком.

Петрониус до боли прикусил губы и почувствовал на языке солоноватый вкус крови.

— Ты веришь, что смерть Яна де Грота на совести патера Берле?

— Кто знает?.. Можно лишь предполагать. Не все, кто попадает в подвалы инквизиции, сгорают на костре. Многие погибают без благословения и без зрителей. Некоторые уходят в мир иной, даже не удостоившись погребения. Доммель милостиво несет свои воды в море и подхватывает всех, кого ему доверяют. Он не делает различия между детьми Христа и еретиками.

Ночь зазвучала в ушах Петрониуса шумом рыночного дня. Отовсюду слышались шорохи и скрип, голоса, тьма давила. Петрониус закрыл уши руками.

— Я не могу покинуть город, Цуидер! Не могу!

— Почему?

Нищий произнес одно слово, но оно заполнило все пространство и звенело в ушах. Петрониус почти готов был сознаться во всем. Однако когда подмастерье решился сказать правду, мир умолк, будто ждал и прислушивался только к нему.

— Зита!

Петрониус почувствовал, что Длинный Цуидер покачал головой.

— Ты глупец, Петрониус Орис! Зита уже несколько дней не появляется в трактире. Как думаешь, почему я пришел к тебе?

«Зита! — молнией пронеслось в голове Петрониуса. — Зита пропала!»

— Теперь я уж точно не могу покинуть город. И если она в руках патера Иоганнеса, он поплатится за это!

VIII

Энрик закрыл за собой дверь, не забыв предостеречь Петрониуса:

— Не стоит наносить краски очень толстым слоем. Достаточно, если контуры будут хорошо различимы. Это задний план за горой искушения. Но сделай все быстро. Декорация нужна сегодня вечером.

Хлопнула входная дверь, и в доме стало тихо. Петрониус был один. Он рассмеялся. Энрик, старый лис, навязал ему эту работу, чтобы уклониться от проверки. Они поспорили, и Петрониус проиграл. Собственно говоря, он должен был отправиться в собор, а его товарищ — на стремянку перед картиной. Но что делать Петрониусу одному на улице, если там нет Зиты?

Перед художником висело большое полотно. Огромной кистью он наносил на коричневую поверхность холста очертания скал. Медленно вырисовывалась скала, похожая на башню. Чтобы обмакнуть кисть в краску и посмотреть на работу со стороны, Петрониус спускался со стремянки и отходил в дальний угол. Он делал это много раз, оценивая работу то взглядом мастера, то взором недовольного дилетанта, то с гордостью посредственного ремесленника, который завершил свою работу.

Петрониус положил кисть на край мольберта, прислонился к стене и скорчил рожу, глядя на картину. Он собрался было громко похвалить себя, когда почувствовал вибрацию, идущую по всему дому. Художник замер. Однажды в своем родном Аугсбурге он видел, как рухнул фахверковый дом, и дрожь здания напомнила ему об этом. Петрониус прижал руки к стене, чтобы определить причину вибраций. Пронеслась мысль, что он в доме не один. Однажды он уже слышал за стеной разговор двух мужчин. Там должно быть какое-то помещение и лестница. А подрагивание может означать, что кто-то торопливо поднимается вверх.

Из мастерской подмастерье видел садик. С тех пор как Петрониус поселился в доме мастера Босха, он больше не был там. Другие подмастерья выращивали в саду травы, но, как было видно из окна комнаты, сад имел заброшенный вид. Юноша догадывался, что тропинка между домами ведет в сад. Сюда могли заходить и жильцы соседнего дома. Вход в него зарос высокой травой. Там стояли стол и два стула из потемневшего от непогоды дерева.

Петрониус осторожно открыл окно и выглянул, чтобы прикинуть расстояние до земли, затем выпрыгнул. Пахло тимьяном, шалфеем и мелиссой, выращиваемыми подмастерьями. Ход действительно вел в сад. Юноша легко отворил калитку, сколоченную из грубых досок и покрытую серой краской, и нырнул в темный проход между домами. В двух шагах от черного входа на фасаде мастерской оказалась дверь. Сердце подмастерья выпрыгивало из груди. Он потянул за ручку, и дверь бесшумно открылась.

Петрониус просунул в дверь голову. С чердака просачивался свет, по внешней стороне дома вверх вела крутая лестница. Петрониус осторожно поднялся по ней на второй этаж. Широко раскрыв глаза, он старался привыкнуть к тусклому свету. На полпути из спрятанной за лестницей ниши на него неожиданно уставился какой-то зверь: черные светящиеся глаза, крючковатый клюв и белая розетка вокруг морды. Сова! Птица не шевелилась.

Петрониус осторожно протянул руку и потрогал пыльное оперение. Чучело совы слегка покачнулось на подставке. Теперь подмастерье отважился осмотреться по сторонам. У него за спиной находились полки, заполненные самыми неожиданными предметами: бутылки с голубой жидкостью, камни с вкраплениями останков животных, целые туши зверей, высушенные части тела, ноги, руки, окаменевшие рыбы и заспиртованные монстры в бутылках. Постепенно Петрониус понял, что это кунсткамера мастера Босха. Почти у всех художников были подобные коллекции. В них великие мастера черпали свои идеи, изучали строение тела, цвет и форму, внешность существ иного мира, их природу. Подмастерье видел подобное у Бройе и у Дюрера.

Но эта комната отличалась от всех виденных Петрониусом раньше. По спине юноши побежали мурашки. Таких странных вещей не было ни у Бройе, ни у Дюрера. Слева лежали стопки книг, кодексы и написанные и разрисованные от руки сочинения. Петрониус взял с полки одно из них, открыл и сразу понял, что за книга перед ним. «Malleus Maleficarum» — «Молот ведьм». Адская книга о видениях дьявола. Подмастерье быстро поставил книгу назад и вытер руки, словно только что держал в руках склянку с ядом. И осторожно стал подниматься выше. На стенах висели листки, где сообщалось о странных происшествиях, гравюры с изображением диковинных существ с рогами на голове, серые коренастые животные с удлиненными носами. Куски разных металлов были сложены на досках: свинец и медь, железо и цинк. На полках стояли коробки, в которые мастер собирал жуков и прочих ползающих и летающих насекомых. Сотни трупиков были пришпилены иголками к дну каждого ящика. Жуки-носороги с расправленными крыльями находились рядом со странными длинноногими существами. Хорошо знакомые Петрониусу стрекозы висели на стенах, будто мельницы. Но такую рыбу с крыльями он никогда не встречал.

Неожиданно подмастерье осенило! Это не просто комната для изучения природы; здесь мастер Босх черпал идеи для изображения чудо-существ, фантастических созданий, населявших его картины. Головы черных жуков с телами кузнечиков и ногами саранчи создавали причудливое существо, имевшее реальные черты, но не существующее в действительности.

Почти на уровне третьего этажа на дальней полке Петрониус обнаружил стеклянные сосуды, наполненные желтоватой жидкостью. Он с интересом рассматривал коллекцию, пока не понял, что было внутри: половые органы. В банках плавали женские груди, мужские половые органы. Создавалось впечатление, что банки закрыты неплотно. Наряду с ароматом спирта в нос подмастерья ударил запах гнили и разложения.

— Мы уже стали думать, что у вас никогда не появится желание увидеть кунсткамеру, Петрониус. Мы даже начали сомневаться в вас!

Петрониус вздрогнул, услышав голос сверху…

Подмастерье осторожно поднялся на последнюю ступеньку и оказался в клинообразном помещении, прилегавшем к наружной стене. Таким образом получался треугольник, в самой узкой части которого и проходила лестница. Когда Петрониус обернулся, то увидел перед собой на стуле Якоба ван Алмагина.

— Вы?

Ученый сидел, забросив ногу на ногу, на коленях у него лежала книга. Что-то было не так, поза и движения казались странными, хотя Алмагин шевелил только руками.

— Не ожидали увидеть меня здесь?

Петрониус прошел вперед и осмотрелся. Он незаметно принюхался — пахло чем-то, похожим на кровь.

— Я даже не мог подумать, что где-то здесь находится кабинет раритетов. Причем весьма необычный, я бы сказал.

Якоб ван Алмагин рассмеялся, закрыл книгу и встал.

— Для трезвомыслящих душ он может показаться преддверием ада, а для людей, научившихся справляться со своими фантазиями, это рай. Осмотритесь. Здесь всё помогает таинственнее изображать странности мира. Мы начинаем думать только тогда, когда встречаем что-то необычное. Оно должно казаться знакомым, не отталкивающим, чтобы привлечь наш взор. Лучше всего это удается, когда мы видим знакомые формы, которые раньше не рассматривали осознанно. Мы знаем их, но они чужды нам. Это и есть искусство, настоящее искусство: брать ужасы этого мира из него самого.

Говоря тихо, но отчетливо, Алмагин ходил кругами, и Петрониус растерялся среди сокровищ и раритетов, наполнявших комнату. Линзы и стеклянные банки стояли на полках, в дальнем углу лестницы были колбы и дистилляторы, аккуратно разложенные и подписанные кости, черепа различных форм и размеров. На одном из придвинутых к стене столов лежал гербарий экзотических растений, привезенных в Европу из недавно открытой Индии. С потолка свисали высушенные конечности различных животных, и Петрониус увидел ноги коз, коров, овец, лапы собак и кошек. В центре комнаты располагалась лестница в мастерскую Босха.

— Другие художники гордятся своими коллекциями и показывают их остальным. Эта же спрятана от посторонних глаз. Почему?

— По сути, это калитка. — Алмагин указал на мастерскую. — Кто пройдет по этому миру, будет готов принимать ужасы на картинах как действительность. Они — часть мира, окружающего нас. Кто войдет через парадную дверь, отягощенный собственными мыслями, будет рассматривать картину с иных позиций.

Алмагин перешел на чердак, Петрониус последовал за ним. На каждом дюйме этого помещения располагалось чудо, Он обнаружил огромного скорпиона, разрезанного пополам и повешенного за четыре нити. Передняя часть тела с клешнями вращалась в потоке воздуха, то соединяясь, то разъединяясь с заканчивающейся мощным жалом задней половиной.

Вслед за ученым подмастерье вышел на чердак. Вход в кунсткамеру был спрятан под люком в полу, который Алмагин заботливо закрыл за собой, тщательно расправив лежавший над ним ковер.

— Отвечаю на ваш вопрос, Петрониус. Человек — существо странное. Дай ему картину, показывающую неизвестное, демоническое, и он поверит, что здесь поработала нечистая сила. А тут лишь фантазия художника. В действительности только жизнь есть дьявольское проявление, а дар изобретателя невинен, свободен от всякого греха. Он открыт, тогда как наше мышление находится в плену у собственных заблуждений.

Петрониус пересек чердак и остановился у одной из картин, закрытой черной тканью. Он знал, что скрывается за ней. В нем все кипело, и теперь он видел все события иначе. И встреча была не случайной. За всем скрывался чей-то план, который он не мог постичь. Неужели и спор с Энриком, и исчезновение Зиты — его часть?

— Почему вы рассказываете мне все это, меестер Якоб? Почему ждали меня? Почему подогревали мое любопытство, когда в доме никого не было? На все должна быть причина!

Алмагин обошел стул, на котором позировал для портрета, обогнул стол с красками и пигментами и наконец подошел к Петрониусу и стал медленно снимать ткань с картины. Показалась средняя часть триптиха.

Иероним Босх работал с невероятной скоростью, поразившей Петрониуса.

— Картина буквально кишит людьми, Петрониус. Мужчины и женщины все одного возраста, нет детей и стариков. Все они в одном весеннем состоянии невинности. Возьмем время до Всемирного Потопа. В нем человек не сознает, какому пороку предается. Возьмем рай, который и сейчас ищут там, где мореплаватель Колумб открыл новую страну. Люди должны жить так, как создал их Бог, не осознавая греха, не думая о старости. Или возьмем наше сообщество. Люди на картине, как и мы, празднуют службу. В центре — любовь, симпатия друг к другу, внимание, но не из-за полового влечения. Ни один человек на картине не совершает акт воспроизведения себе подобных. Только по этой причине картина чрезвычайно опасна. Потому что она отрицает основополагающий принцип Ветхого Завета: будьте плодовиты и множьтесь. Если бы на этой картине люди бросились друг на друга, церковь подняла бы руку и заклеймила художника — и забрала картину. Нашлось бы много жирных аббатов, которые повесили бы картину в своих кельях. Но этого нет в нашем полотне, что делает его опасным. Здесь удовольствие служит только радости людей. Невероятная мысль! Если бы картина попала в руки инквизитора, мы все оказались бы на костре: мастер Босх, вы и я, и все подмастерья, которые тут ни при чем.

Взгляд Петрониуса блуждал по картине. По всему полотну угадывались сексуальные отношения. Земляника указывала на эротические действия, как и виноград, и сливы. У одного из мужчин была слива вместо головы, будто во время разговора с девушкой, которая лежала рядом с ним на земле и болтала, он не мог думать ни о чем другом, кроме как о ее половой принадлежности. А затем взор подмастерья упал на двух существ, которые были заключены в капсулу и дарили друг другу любовь. Лицо мужчины приближалось к женщине для поцелуя. Он положил руку на ее живот, а она свою — ему на колено.

Якоб ван Алмагин следил за взглядом подмастерья.

— Вы очень наблюдательны, Петрониус. Лишь немногим дана такая интуиция. Поэтому я показал вам картину. Ее значение…

— …многообразно, — прервал его Петрониус.

Он восхищался тончайшей работой Босха. Части растений образовывали буквы, которые при внимательном рассмотрении можно было прочесть.

— Альфа и омега, начало и конец, человек рая и человек конца века. Они сравнимы в любви!

Петрониус не знал, рассказать ли ему о подслушанном ночном разговоре. Что-то удерживало его.

— Вы способный, Петрониус, очень способный. Это дворец бракосочетания, где созидательный наказ Господа Бога обновлен: плодитесь и размножайтесь. Но он приобретает иной смысл. Он не означает: переполните мир себе подобными. Он гласит: распространяйте наши идеи дальше.

— Semen ets verbum deif — прошептал Петрониус. — Слова Бога есть семя, из которого рождается жизнь. Шар на внешней стороне триптиха похож на яйцо мира.

— Хорошее наблюдение, Петрониус. Новое произведение рождается из невинной любви. Фантастическая мысль, мысль, выходящая за рамки того, о чем думают в этом мире священники эры конца, сомневающиеся фанатики потустороннего мира, властвующие и жаждущие власти. И все же картина идет еще дальше. Она дает портрет современности. Разве вы не узнали себя? Тут сидит не какая-то пара, а вполне определенная: Петрониус и Зита ван Клеве. Оба — невинные адамиты и оба носители этой миссии во веки веков. Вот изображена семенная коробочка львиного зева — подхваченные ветром зонтики семян разлетаются по всему свету.

Петрониус откашлялся. Низ живота неприятно тянуло.

— Почему я и почему Зита?

Алмагин опустился на стул, затерявшийся среди мольбертов, разноцветных палитр. Тут стояло и набитое соломой чучело совы, которое мастер принес из

— Я жду худшего. Мастер Босх оскорбил инквизитора, оскорбление придется искупать. Я чувствую, патер Иоганнес готовит удар против всего братства адамитов. Картину нужно спасти и, возможно, завершить, если мастер не сможет сделать этого сам. И должны остаться люди, в руках которых будет ключ к произведению. Оно не должно остаться непонятым. Вам ясно, Петрониус? Какая польза от картины, если ее не понимают вообще или понимают неправильно? Никакой!

Петрониус кивнул, однако его не покидало ощущение, что не только мысль об адамитах подталкивала Якоба ван Алмагина передать послание картины дальше.

— Для вас эта работа мастера не должна быть тайной. Вам следует знать, что существа, изображенные на полотне, взяты у природы, а люди говорят на особом, но понятном языке.

Петрониус снова и снова рассматривал движения людей, странные горные образования, огромных птиц и плоды.

— А какое еще послание скрывает картина, и почему вы непременно хотите спасти ее?

Алмагин резко встал со стула и высоким, дрожащим от волнения голосом, задыхаясь, произнес:

— Кто вам сказал, что в картине есть что-то, кроме кредо нашего братства?

IX

— Не прячься, Петрониус, а неси сюда декорацию! — крикнул Энрик.

Подмастерье мечтал, устремив взор в небо. Видневшиеся сквозь дыры в крыше собора темные облака предвещали преставление под дождем. Но сейчас в опускающихся сумерках солнечные дорожки удлиняли тень колонн до самого неба. Над юношей простирался огромный мир, в котором он был всего лишь букашкой. Никогда раньше Петрониус не ощущал себя в такой степени, как в этот момент, причастным к осуществлению божественных планов.

— Тебе не место в этом мире, — неожиданно прозвучал голос Энрика.

Он подошел к товарищу и попытался забрать у него декорацию.

— Если бы все работали, как ты, то мы смогли бы показать представление не завтра, а в следующем году.

Петрониус виновато кивнул и неохотно оторвался от созерцания бесконечного неба.

— Куда нести декорации?

— Я уже трижды сказал. Туда, за гору искушения, на правую сторону. Прислони к колонне и подними на гору. Внутри гора полая. Вверху декорации надо привязать веревкой. Вот, возьми канат и поспеши.

Петрониус кивнул и потащил натянутое на рамку трехметровое полотно к горе. Издали она действительно напоминала огромную скалу, которую закатили в еще не законченное здание собора. С обратной стороны она была завешана льняными полосками ткани. Со стороны колонн осталось место для последней декорации. Тогда вся конструкция приобретала оптическую завершенность. Петрониус вставил рамку в отверстие и проскользнул за полоски. По лестнице внутри горы он забрался наверх, чтобы канатом прикрепить декорацию к раме. Оттуда, если просунуть голову сквозь ткань, подмастерье мог видеть всю площадь. Перед собором стояли скамейки, приготовленные для горожан и патрициев. Места для простого люда были огорожены канатами вокруг колонн.

Петрониус завязывал узел, когда над сценой раздался пронзительный крик.

— Босх!

Высокий голос рвался вверх и, отражаясь от колонн, эхом возвращался назад.

— Иероним Босх!

Из темноты собора показалась фигура инквизитора, который, тащил за собой актера в маске. Петрониус слегка приоткрыл полотно декорации — так он мог лучше видеть происходящее и ничего не пропустить. Человек, шедший позади священника, попал в луч света, прорвавшегося сквозь облака и озарившего пространство между колоннами, и оказался чертом с рогами на голове, с привязанными к ногам конскими копытами и хвостом с острым, в форме сердца, концом. Но одет он был в платье доминиканца.

— Иероним Босх! — прокричал инквизитор, и от этого крика у всех присутствующих по спине побежали мурашки. — Выходите и покайтесь, я знаю, что вы здесь.

Патер держал артиста в костюме черта за воротник и крутился во все стороны, чтобы не пропустить появления художника. Его белое как мел лицо светилось во мраке собора, а обычно красные глаза походили на черные дыры. Петрониус невольно спрятался за декорацию, чтобы остаться незамеченным.

Мастер Босх появился в тот момент, когда патер Берле повернулся к нему спиной. На лице мастера была язвительная улыбка, в его облике чувствовались уверенность и достоинство. Такой человек никогда не станет унижаться и брызгать слюной подобно патеру Берле.

— Что вам нужно от меня, патер Иоганнес?

Инквизитор обернулся и некоторое время в оцепенении смотрел на художника.

— Что мне нужно? Что мне нужно? Вот что мне нужно! — прокричал священник и толкнул актера в маске к ногам художника.

— Вы что, совсем лишились рассудка, одев сатану как доминиканца? Разве не сказано в Библии: не испытывай Господа Бога своего?!

Босх задумчиво кивнул, опустился на колено и помог человеку в маске встать.

— Там также написано: Господу своему Богу ты должен поклоняться и Ему одному служить. О служении доминиканцам, насколько мне известно, в Библии не сказано ни слова. Но так как они все более дерзко вмешиваются в дела веры в Хертогенбосе, сравнение со злым духом из Евангелия от Матфея кажется мне оправданным.

С этими словами Босх обращался не к инквизитору, а к актерам и рабочим, устанавливавшим декорации. Привлеченные криками священника, они собрались вокруг спорщиков. Петрониус хорошо видел их: оба бледные, один стоял, заложив руки за спину, другой — скрестив руки перед собой. Во втором ряду среди собравшихся подмастерье рассмотрел Якоба ван Алмагина, прикрывавшего лицо руками. Казалось, тот расстроен поведением мастера.

— Разве дьявол не искушает нас ежедневно? Разве мы не потакаем прихотям доминиканцев в нашем городе? Потому что проще сказать: тот виноват, этого надо наказать сразу, того — лишить жизни, чем произнести: я виновен, мы все должны быть наказаны, давайте покаемся, так как у всех нас один конец — смерть.

— Вам не удастся толковать Библию в соответствии с вашими еретическими мыслями. Наш Господь требует послушания. И я заставлю всех, потребую этого послушания от каждого!

— Вы что — Господь Бог, патер Иоганнес, что ведете подобные речи? Тогда разрешите поздравить вас. Это самое глубокое еретическое заблуждение, которое может появиться у человека. Лично я придерживаюсь Библии.

— Я не Бог, но и вы не Бог! И обещаю вам, что если завтра вечером черт выйдет в обличье доминиканца, я сам брошу факел и подожгу этот город. А вы уже давно горите в чистилище!

Петрониус видел, как люди отворачиваются от патера и возвращаются к работе. Одни бормотали что-то или обсуждали с соседями выходку инквизитора. Другие молчали и кивали мастеру Босху. Выступление инквизитора не произвело нужного действия, и он, яростно расталкивая толпу, исчез за колоннами. Мастер Босх дождался его ухода и обратился к актерам и рабочим:

— Стройте декорации и ничего не бойтесь. За нами город. А черт, обещаю, не выйдет в обличье доминиканца.

Петрониус задумчиво спустился с лестницы, стал перед декорацией и осмотрел свое произведение. Гора искушения была покорена. Теперь оставалось надеяться, что ангелы будут на стороне его учителя и защитят от дьявола инквизиции.

Когда подмастерье шептал: «Сатана, изыди!» — его осенило, где можно найти Зиту. Разве он не связан тайно с господином всех злых духов и самим Люцифером?

X

Петрониус спешил. Он быстро выскользнул через заднюю дверь зала и побежал мимо соборной башни по улице Керк-страат. Вонючая грязь из луж, в которые юноша ступал, обдавала его с ног до головы. Когда Берле возвращался к себе в конвент, он поднимался по улице Ватер-страат. Там Петрониус и собирался дождаться инквизитора. Он мог спрятаться за большой бочкой для дождевой воды, которую кузнец поставил, чтобы охлаждать железо. Совершенно выдохшись, Петрониус опустился между стеной дома и бочкой. Подмастерье не просидел там и нескольких минут, пытаясь отдышаться, как услышал тяжелые, размеренные шаги патера.

Когда священник проходил мимо, Петрониус затаил дыхание. В глазах у подмастерья потемнело, легкие горели, требуя воздуха. Пот тек по всему телу. А когда он наконец сделал выдох, изо рта вырвался хрип. Патер Берле вернулся, удивленный странным звуком, огляделся, но ничего не заметил и зашагал дальше. Петрониус дождался, пока инквизитор отойдет на значительное расстояние, встал и последовал за ним. На улице никого не было. Ночь наполнила переулок тьмой, как темное пиво — стакан. Священник не замечал тени следовавшего за ним художника.

Через три улицы звук шагов затих, и Петрониус остановился, всматриваясь в темноту. Перед освещенным лунным светом фасадом дома он увидел белые руки и блестящую тонзуру священника. Патер постучал в дверь монастыря, ему открыли. Петрониус пробрался ближе к фасаду фахверкового здания. Казалось, патер Берле кого-то ждал, он взволнованно расхаживал перед домом, похрустывая фалангами пальцев. Неожиданно дверь снова открылась, бесшумно и медленно. Патер Берле проскользнул внутрь. Петрониус был озадачен. С кем встречается доминиканец в этом доме?

Юноша осмотрелся, ища какое-нибудь дерево, на которое можно забраться, или выступ в стене, чтобы за него уцепиться. Петрониус уже собирался встать и бежать по переулку, а потом забраться на внешнюю стену, когда кто-то толкнул его, схватил за руку и потащил в тень, прежде чем он смог оказать сопротивление.

— Ты что, лишился рассудка?!

Петрониус поразился:

— Цуидер, что ты здесь делаешь?

— Скажу, если ты не будешь лезть на рожон на освещенной лунным светом улице. Думаешь, инквизитор не предпринял мер, чтобы проучить дурачка вроде тебя? Ты не дошел бы и до середины улицы… даже не понял бы, что уже на том свете. Там, вверху, за голубиной дырой сидит арбалетчик, причем чертовски меткий!

— Я благодарен тебе, — вздохнул Петрониус, стараясь

— Видать, это моя работа — спасать поздними вечерами глупцов. Иначе у нас не будет оправдания перед Господом Богом. Но серьезно, зачем ты бежал за патером Берле?

Петрониус сел, он по-прежнему лишь с трудом различал фигуру нищего. Подмастерье восхищался ловкостью Цуидера, узнавшего и задержавшего его.

— Я думал, что знаю, где найти Зиту. Я почувствовал. Сегодня снова была стычка между патером и мастером в соборе. Они оба почему-то страшно разозлились.

Нищий глубоко вдохнул.

— У нас нет времени думать об этом. Я, во всяком случае, нашел Зиту. Детская задачка. Она живет там, где и жила. Просто не может выходить, сидит под домашним арестом. Одному дьяволу известно — почему. Я, собственно говоря, собирался к тебе в собор, когда на пути мне попался патер, а потом и ты. Тебя невозможно было не услышать.

Петрониус смущенно опустил глаза.

— А что теперь?

— Хм… — произнес нищий. — Ничего сложного. Просто пойдем туда, и ты поговоришь с Зитой.

Петрониус был огорошен. У него пропал дар речи от неожиданности.

— Я думал…

— Послушай, Петрониус, предоставь право думать тем, кто умеет. И пойдем со мной. Я не позволю стрелку проделать дыру в твоей шкуре. Во-первых, я не уверен, что тоже смогу убежать. Во-вторых, зимой холодно. А теперь за мной!

Длинный Цуидер прижимался к темной стороне улицы, пока они не вышли из поля зрения стрелка. Тогда приятели пересекли улицу, быстро прошли по темному переулку и мгновенно оказались с другой стороны здания. Нищий ловко открыл пожарный люк и проскользнул в дом. Петрониус последовал за ним. Несколько шагов, и они оказались в саду, похожем на сад мастера, заросшем и диком, заваленном хламом. Цуидер коснулся Петрониуса рукой и указал на низкое строение напротив, окна которого походили на пустые глазницы.