В этот рассветный час, в городе Якутске, Старый Грач – знаменитый гранильщик алмазов – тоже не спал и тоже был охвачен деловой суетой. Он готовился к переезду и старательно укладывал в сундуки и ящики разнообразное свое имущество.
      Идея переезда возникла не случайно. Она была связана с внезапной и странной гибелью Нади – гибелью, чрезвычайно встревожившей организацию и глубоко потрясшей старика.
      Только сейчас, после смерти подруги, Салов почувствовал себя настоящим стариком! В нем словно бы что-то надломилось и рухнуло. Он сознавал, что другой такой женщины и такой любви он уже больше никогда не встретит. Время его прошло – и любовь эта была последней…
      И когда «Серые» предложили ему покинуть дом, он согласился легко, без возражений. Он даже не поинтересовался: куда его, собственно, переправляют? Да и какая была ему разница – куда?
      Салов давно уже привык жить под опекой мощной этой организации и знал, что его всегда защитят, сберегут и обеспечат всем необходимым… И раз уж требуется на время скрыться куда-то – что ж. На новом месте хуже не будет! Скорее наоборот. Этот дом начал явно тяготить его. Слишком о многом он напоминал, о многом заставлял думать. Здесь все стены пропахли тоской…

* * *

      Если Старый Грач стремился убежать от воспоминаний, то его хозяев пугала загадочность создавшейся ситуации.
      Для людей, ведущих подпольный образ жизни, крайне опасными являются всегда такие обстоятельства, при которых теряется ориентировка; такие, когда события выходят из-под контроля…
      И вот именно так и обстояло дело с гибелью Нади!
      Самым зловещим тут было то, что умерла она как-то очень уж своевременно – в тот самый момент, когда организация заинтересовалась ей вплотную… Создавалось впечатление, что кто-то знал или догадывался о намерениях «Серых». И весьма ловко сумел их опередить.
      Кто-то, очевидно, убрал ее, боясь, как бы она не проговорилась. Но кто же это – мог бы быть?
      «Серые» успели уже подобрать ключи к кое-каким здешним тайнам. Они знали, например, о том, что в Якутске существует группа фарцовщиков, возглавляемая Наумом Самарским и действующая в контакте с кавказскими спекулянтами. И знали, что посланцем кавказцев является тут некий армянин, бывший контрабандист, Ованес.
      Но было им также известно и то, что старый этот армянин хитер и очень осторожен. И он никогда не вмешивается в местные интриги. Он выполняет роль наблюдателя и связного – и только. И убивать красотку Надю ему было, вроде бы, ни к чему… Ну, а что касается Наума Самарского, так ведь того связывали с Надей старые и крепкие узы… Стало быть, искать надо было кого-то третьего. И, судя по всему, – не на стороне, а в недрах самой организации.
      Впрочем, кое-кто из «Серых» догадывался, что убийства вообще никакого не было; что надина смерть – это простая случайность… Однако людей, разделяющих такое мнение, имелось немного. Ведь профессиональные уголовники (так же, в сущности, как и профессиональные криминалисты) в простые случайности не верят! И понять их, в какой-то мере, нетрудно.
      Итак, вопрос о смерти подруги Грача оставался пока нерешенным, невыясненным. И вот, в ту ночь, когда гранильщик алмазов укладывал вещи, на дому у него появились два новых человека, срочно прибывших из Хабаровска.
      Грач никогда не встречал их раньше. Но сразу сообразил, что люди они не простые, облеченные какой-то особой властью.
      И власть эта и впрямь была велика! Ибо прибывшие принадлежали к секретной службе «Серых», – к той самой службе, которая пугала знающих людей посильнее, чем даже КГБ.

* * *

      Здесь самое время представить читателю этих агентов блатного «контршпионажа».
      Одного из них звали Семеном Сергеевичем. Он был уже не молод и сед, – но очень строен и очень высок. В его движениях угадывалась сдерживаемая сила. И он отличался вкрадчивой, пугающей вежливостью…
      Другой же носил кличку Самурай. И действительно, он внешне походил на японца, или на корейца, или еще на кого-то – из тех же краев. Узкое сухое лицо его туго обтягивала кожа, желтоватая, как старый пергамент. Взгляд раскосых припухших глаз был темен и неуловим.
      Маленький, юркий, жилистый, Самурай в основном, помалкивал – и только усмехался изредка, показывая редкие, длинные, врозь торчащие зубы… Говорил же Семен Сергеевич.
      Он говорил:
      – Я знаю, мой друг, что потеря любимой женщины – это почти катастрофа. Кажется, что все рушится, что всему конец… Но так только кажется! В конце концов можно пережить любую утрату. Однако случаются, все же, настоящие катастрофы – когда и в самом деле наступает конец. Вы понимаете? Конец всему! Нельзя же ведь забывать о том, что вы состоите в организации, за которой многие охотятся, у которой множество врагов и соперников… И потому мы должны иногда поступать сурово… И, в равной степени, мы, порою, вынуждены касаться вещей деликатных, интимных, – отбрасывая всякую ложную скромность. И на любые наши вопросы полагается отвечать искренне, быстро и четко!
      – Да, да, – бормотал, поеживаясь, Грач. – Я понимаю… Но чего же вы, собственно, хотите?
      – Хочу порасспросить вас о Наде…
      – О Господи, к чему еще это?
      – Надо.
      – Ее уже нет – и я, право же, не вижу…
      – Но зато я вижу! И все, в принципе, просто. Напрягитесь и вспомните: чем она интересовалась в последнее время? Вот, скажем, накануне своей гибели. О чем вы с ней тогда говорили?
      – О многом. – Грач пожевал губами. – О разном… Но все это, простите, касается только нас двоих.
      – Вы хотите сказать, что вас двоих интересовали тогда дела сугубо постельные, – не правда ли? Но так же не бывает! Всегда возникают какие-то попутные темы, случайные разговоры… А ну-ка подумайте. Возможно, Надя расспрашивала вас о камнях, об их огранке… Такое ведь было?
      – Да, действительно, я что-то такое припоминаю, – помолчав, сказал Старый Грач. – Однажды Надя увидела у меня на столе алмаз с прииска Радужный…
 
      – Ага, ага! – оживился Семен Сергеевич. – Интересно! Слово «Радужный» на него подействовало мгновенно – как удар тока. И Самурай, молча сидевший поодаль и прихлебывавший чай, тоже вдруг насторожился. Он отставил чашку и придвинулся вплотную к Грачу.
 
      – Увидела и заинтересовалась, – продолжал старик, – стала спрашивать: откуда мол такой красивый камень? Ну, и я ей кое-что объяснил.
      – Что именно? – подался к Грачу Семен Сергеевич, – пожалуйста, поконкретнее…
      – Да я уж и не помню всего. Но в общем, я говорил тогда о кристаллографии, о разных формах камней. О том, кажется, чем отличаются наши якутские алмазы от всех прочих…
      – И вы ей сказали откуда, с какого прииска, этот самый алмаз?
      – По-моему, да, сказал… Но в чем дело? Что-нибудь не так? Я же в подробности не вдавался, – ничьих имен не называл.
      – А вы разве знаете имена? – поднял брови Семен Сергеевич.
      – Некоторые знаю.
      – Откуда? Каким образом? Вам их кто-нибудь называл?
      – Ну, я просто слышал разговоры.
      – Разговоры – чьи?
      – Да вот этих моих горилл.
      – Ага. Так. Но вернемся к Наде. Значит, вы ей обо всем рассказали…
      – Отнюдь не обо всем! Наша беседа была весьма отвлеченной, абстрактной. Речь шла только о кристаллах.
      Этот допрос, – а ведь это был самый настоящий, формальный допрос! – произвел на Грача гнетущее впечатление. Впервые у него мелькнула мысль о том, что «Серые» могут не только защитить его и сберечь, но и легко ухлопать в случае надобности… Он встревоженно посмотрел в лицо собеседника. Но ничего не смог там прочесть.
      Тогда он перевел взгляд на Самурая – и увидел его зубы, криво и неряшливо торчащие из улыбающегося, оскаленного рта.
      И вот тут, неожиданно, Самурай подал голос.
      – Кристаллы, – сказал он высоким резким гортанным голосом, – что там с этими кристаллами сейчас происходит? Любопытно было бы узнать!
      Он продолжал улыбаться. Но глядеть на него было почему-то не весело.

* * *

      А с кристаллами сейчас происходило вот что.
      Поручив Ивану нести большой тяжелый мешок с концентратом, Заячья Губа прихватил другой, поменьше, – в котором лежали уже промытые, отобранные, крупные камни, – и первым спустился в шахтную воронку.
      И пошел, пригибаясь, по наклонной штольне.
      Было душно, темно. Крепко пахло гнилью и сыростью. Повсюду слышался плеск мерно падающих капель. И чем дальше – тем плеск этот становился все чаще, дробней…
      На небольшой глубине (метрах в шести от входа) штольня разветвлялась. Николай повел фонарем – и узкий желтый луч скользнул по сырым корявым стенам, испещренным мерцающими прожилками минералов. Затем впереди обозначились два черных пятна – две дыры, сплошь залитые тьмою.
      – Ну? – сказал Николай, помигав фонарем. – Куда ж теперь? Направо или налево?
      – Решай сам, – пожал плечами Иван, – ты тут командуешь… Вообще, если б от Меня зависело, я нипочем не стал бы хоронить алмазы в этой гробнице.
      – Но раз уж мы здесь – поспешим… Так куда же?
      – Ну, давай налево, – сказал Иван, – левый штрек выглядит, вроде бы, понадежнее…
      – Тогда наоборот, – усмехнулся Заячья Губа. – Надо направо… Не забывай, для нас чем хуже – тем лучше!

* * *

      А спустя еще часа два, они оба уже лежали наверху, в бараке, на разостланных шкурах. Все дела были окончены, и друзья, наконец-то, могли расслабиться, забыться, уснуть.

      Малыш пробудился за полночь. Он лежал на куче хвороста, завернувшись в непромокаемый плащ – и привстав, сразу посмотрел в ту сторону, где находился Холм Пляшущего.
      Холм возвышался над клубами тумана – темный, косматый, покрытый гривой тайги. Он походил на горбатую спину какого-то диковинного зверя. В его очертаниях было что-то зловещее… Но Малыш думал не об этом. Его одно только беспокоило: виден ли там огонь?
      Огня не было… Странный свет, сутки назад озаривший вершину холма, сгинул, погас и больше уже не возгорался. И Малыш проворчал, вглядываясь в туманную мглу:
      – Угомонились, гады! Успокоились. Ну, лады. Эта ночь будет – наша!
      – Ты чего, а? – спросил Портвейн, поднимая голову. – Случилось что-нибудь?
      – Да нет, все тихо… Я просто смотрю: как там, на холме?
      – Ну и как?
      – Порядочек. Я, знаешь, все время боялся, что там какие-то работы начались. Думал: перекроют нам дорогу…
      – Значит, что же – пойдем?
      – А чего тянуть-то?… Эта ночь – наша!
      – Когда пойдем? – Портвейн сел, зевая и поеживаясь, – прямо сейчас?
      – Можно и сейчас… Но лучше обождать малость. Еще только половина первого. А лучшее время для работы – три часа. Самый крепкий сон!
      – Ну, а пока что будем делать? Холодно… Эх, костерчик бы развести!
      – Нельзя. Ты сам же ведь понимаешь.
      – Да уж конечно, можешь не объяснять…
      – Хочешь, ложись опять, – сказал Малыш, – я потом разбужу.
      – Нет, какой теперь сон! – Портвейн крепко потер лицо ладонями. – Дай-ка, старик, папиросочку!
      Они закурили. Портвейн затянулся, закашлялся. Потом он развязал мешок и достал сухари и консервы.
      А Малыш тем временем стал осматривать револьвер.
      Он с треском прокрутил барабан, заполнил патронами пустующие гнезда. Почистил рукавом длинный вороненый ствол. И сунул наган за пояс, под телогрейку.
      Портвейн сказал, грызя сухарь:
      – Ты с этой пушкой будь, все-таки, поосторожней! Пойдем на дело – не хватайся за нее без толку. Зачем нам зря шуметь? Мы их ножами возьмем – без шухера.
      – Ну, правильно, – покивал Малыш, – пушку я держу просто так, на всякий случай… А вообще-то я и сам предпочитаю работать втихую.
      – Знаю, помню, – проговорил Портвейн. – Тебе, в былые времена даже и нож был не нужен…
      – Да я и сейчас еще гожусь, – усмехнулся Малыш.
      Они помолчали немного. И затем Малыш сказал, озирая заросли, в которых шевелился туман:
      – Какие здесь, все же, дикие, тяжелые места! Гиблые места… Да, ты прав: без револьвера было бы лучше. Хотя в такой глуши нам и шум-то никакой не страшен! Здесь хоть пали из настоящей артиллерии, все равно никто ничего не услышит!
      – Вот как раз могут услышать, – возразил Портвейн, – в том-то и дело, что – могут! Где-то поблизости находится якутское стойбище, – ты помнишь, нам проводник объяснял? Поимей это в виду! Да к тому же и прииск рядом. А там полно легавых. И есть среди них какой-то капитан Самсонов – старый сыщик, классный охотник. Я о нем еще в лагере слышал… Он, говорят, специально охотится на блатных!
      – О нем я тоже слышал, – проворчал Малыш. – Но может, это типичный треп, болтовня? Ты же сам знаешь наши тюремные параши . В них всегда рассказывается о гениях… То о великих сыщиках, то о великих урках. О каком-то воре, обыгравшем в карты самого черта, об одесской карманнице Соньке Золотой Ручке.
      – Но Золотая Ручка действительно существовала, – воскликнул Портвейн. – Мне когда-то довелось сидеть с одним древним паханом , который ее видел в молодости. Она на всю Одессу гремела; такие дела обтяпывала, ой-ей…
      – Может, тот пахан тоже был какой-нибудь гений? – покосился на друга Малыш.
      – Да никакой не гений – а просто старый взломщик, специалист по церковным кражам. И кличка у него подходящая: Пилигрим.
      – Пилигрим? Что-то не знаю такого…
      – А жаль. Занятный тип. В Белозерской тюряге авторитет у него был огромный! Ему со всех камер пересылали харчи, табачок, иногда даже водочку… Я с Пилигримом помещался рядышком, на одних нарах, так что можешь представить, – жил как на курорте!
      – Сколько ж ему лет-то было?
      – Не меньше пятидесяти… А пожалуй и побольше. Но старик был еще крепкий! И он, правда, знал много. Он даже знавал тех налетчиков, которые до революции вместе со Сталиным работали…
      – Со Сталиным? – недоверчиво протянул Малыш. – С Усатым?
      – Да, да, – мигнул глазом Портвейн, – с ним! С тем самым Вождем Народов! Или как он там еще назывался? Великий Кормчий, что ли? Когда Сталин пришел к власти, он всех старых своих партнеров за решетку упрятал… Ну и Пилигрим – в тридцатых годах – кое-кого еще встречал в разных тюрьмах.
      Вот так друзья коротали время в ночи… Ожидание предстоящего дела наполняло их обоих тревогой. Они чувствовали: операция будет нелегкой… Однако говорить об этом прямо и откровенно никому не хотелось. Они знали старинное блатное правило: накануне дела – о деле трепаться нельзя! Судьба не любит этого. И будучи, как и все люди риска, весьма суеверными, они инстинктивно старались избрать какую-нибудь иную, отвлеченную тему… И довольно легко ее нашли.
      Это была тема о Сталине – широко распространенная среди блатного народа.

* * *

      Известно, что в предреволюционные годы большевики, наряду с другими подпольными партиями, активно занимались так называемыми «экспроприациями». А попросту говоря – грабежами и вооруженными налетами. Деньги, добываемые этим путем, шли на революцию, на партийные нужды… И, таким образом, обыкновенная уголовщина превращалась как бы в благородный, героический акт! Так вот, Иосиф Сталин – еще молодой, мало кому известный партиец, – поначалу специализировался как раз на экспроприациях!
      Едва ступив на революционное поприще, Иосиф тотчас же проявил себя, как любитель всяких темных махинаций… (И впоследствии Ленин не зря, неспроста, назовет его «поваром, любящим острые блюда!»)
      В начале века на Кавказе – при содействии Сталина – была организована специальная группа «боевиков», совершившая затем немало крупных дел.
      В 1907 году эта группа произвела ограбление тифлисского государственного банка. Ограбление, прошумевшее на всю Российскую империю, – да что там, на весь мир! – и принесшее партии большевиков колоссальную сумму в несколько миллионов золотых рублей.
      В этом деле, помимо профессиональных революционеров, участвовали также и простые уголовники, – которых ввел в группу Сталин. (Для совершения крупных грабежей нужны были, все-таки, настоящие специалисты!) И был там один, особенно примечательный специалист, по кличке Камо.
      Таких, как Камо, на Кавказе обычно называли абреками. Слово «абрек» означает: благородный разбойник… И Камо, действительно, был таковым. Поверив в революцию, он стал помогать большевикам самоотверженно. И прославился многими подвигами. Причем, ему всегда удавалось уходить из рук царской охранки. О его побегах из тюрем рассказывают чудеса… А погиб он уже в советское время. Когда стал любимцем Ленина и достиг большого почета.
      Смерть его произошла при обстоятельствах темных, загадочных: он был ночью задавлен грузовиком.
      И вот тут начинается первый цикл легенд – о том, как и почему Сталин регулярно устранял всех тех абреков, с которыми он когда-либо сотрудничал.
      Мы знаем, что он так же планомерно устранял затем и партийных своих соратников. Но о партийных – другой разговор…
      Сущность первого этого цикла легенд заключается в том, что Иосиф Джугашвили – будущий Сталин – начинал свою зрелую жизнь в качестве тайного агента уголовной полиции. И этим-то собственно и объясняется его изначальное знакомство с преступным миром. А также – все его наклонности, методы и приемы.
      Ведь такой феномен давно известен: агент, борющийся с преступниками, постепенно заражается их психологией…
      Когда заразился молодой Иосиф – точно неизвестно. Но судя по легендам, сотрудничать с уголовной полицией он начал сразу же после того, как ушел из духовной семинарии. Так что опыт у него был разнообразный, большой.
      Между прочим, черты агента уголовной полиции отчетливо проявились в нем и тогда, когда он угодил в сибирскую ссылку…
      Царское правительство ссылало обычно всех политических в определенные места, – на побережье реки Енисей, в Забайкалье, в Якутию… (Впоследствии там-то и возникли лагеря знаменитого ГУЛАГа!) И Сталин находился в свое время в низовьях Енисея, неподалеку от полярного городка Туруханск.
      Он не один туда прибыл. В предреволюционные годы там обитало довольно много народу – большевики, эсеры, анархисты. И несмотря на то, что идейная борьба затем развела, разъединила этих людей, они все же жили в царской ссылке дружно. По существу, поселение политических представляло собой одну большую коммуну… И только Иосиф Сталин держался в этой коммуне особняком.
      Он не участвовал в общих сборищах и спорах. (И вот характерная деталь: он ни с кем не делился посылками, присылаемыми из дому. Ел один, взаперти…) Вообще он почти ни с кем не общался – и данное обстоятельство вызывало у многих недоумение. А между тем, все объяснялось просто. С этими теоретиками, романтиками, пылкими говорунами Сталину было трудно, да и неинтересно, Он же все-таки принадлежал к среде совсем иной!
      И тут начинается второй цикл легенд, повествующий о тайнах его сибирской жизни.
      В действительности, он вовсе не был анахоретом. И сторонясь политических – охотно контактировал, в то же время, с местными блатными (по-сибирски – с жиганами).
      В легендах однако подчеркивается, что интерес Сталина к жиганам, был не профессиональным, а, так сказать, чисто академическим. С полицией он тогда давно уже не сотрудничал! Он понял, что старая империя рушится, что надвигается хаос, – и твердо, решительно, поставил на «красный цвет». Поставил точно так же, как это делают в казино при игре в рулетку.
      И в результате – выиграл крупно. Сорвал небывалый куш! Но не будем отвлекаться… В тот же самый сибирский период у Сталина возникла проблема сугубо личная, интимная. Здесь впервые на сцену выступает женщина.
      Потом-то будут другие – имена которых войдут в историю. Но эта первая, тайная, таежная жена, – она навсегда останется в тени, в полумраке легенд и апокрифов.
      Вот о чем говорит жиганский фольклор:
      Сталин сошелся в ссылке с молодой красавицей, сибирячкой, происходившей из семьи туруханских староверов. И в положенный срок она родила ему сына. Имя ее (так же, как и имя сына) покрыто тайной… Одно лишь известно точно, – то, что сын родился незадолго до отъезда Иосифа на волю. И больше они никогда уже не виделись.
      Впрочем Сталин – сразу по окончании гражданской войны – вспомнил вдруг о сибирской своей семье. И прислал в туруханский район отряд чекистов – на розыски жены и сына. Однако отыскать их никто не мог.
      Старики-староверы упрятали дочь и внука надежно. Они понимали, что незаконная эта семья Сталину теперь ни к чему. И, конечно, они очень хорошо знали, с кем имеют дело!
      Словом, кончилось все тем, что стариков арестовали и увезли куда-то… А мать и сын остались в живых и долго потом скрывались в глубинах енисейской тайги.
      А когда сын подрос, то стал свирепым жиганом, ночным налетчиком. И его кличка Кобра обрела в Сибири, в тридцатых годах, большую известность…
      Змеиное это прозвище вполне соответствовало характеру парня; был Кобра ловок, лукав и абсолютно безжалостен. И в этом он явно походил на Иосифа.
      И имелся еще один нюанс: Сталина, в годы подполья, называли Кобой. А ведь два этих слова – Коба и Кобра – легко сочетаются, состоят как бы в родстве. Нетрудно догадаться, почему парень выбрал себе такую кличку! А может, он ее выбрал не сам?
      Он наделал на востоке страны немало переполоху. У него было правило: не оставлять в живых ни одного свидетеля… (Не правда ли, весьма схожее с правилами Кобы?) За ним тянулся долгий кровавый след. И он был пойман и расстрелян в сорок первом году – как раз тогда, когда началась война с Германией.
      И с этой войною связан третий, пожалуй самый любопытный, цикл легенд!
      Если кратко все здесь суммировать, то суть цикла – вот в чем. Как известно, война началась для России неудачно. Немецкие войска поначалу не встретили серьезного сопротивления. И прорвались далеко…
      Красная армия оказалась в ту пору абсолютно не подготовленной к боевым действиям. Почти все старые оборонительные сооружения в западных областях страны были почему-то разрушены, а новые – так и не созданы. И войска располагались слишком далеко от центров снабжения. Да и снабжение тоже никуда не годилось. К тому же, летом сорок первого, весь командный состав неожиданно распустили на каникулы – чего раньше никогда не бывало…
      И сам командный состав – тоже тогда претерпел изменения. Многим и поныне памятны шумные судебные процессы над полководцами, героями гражданской войны. Процессы эти начались в тридцать седьмом – и за четыре последующих года привели к тому, что армия оказалась, по существу, обезглавленной. Были уничтожены почти все опытные, профессиональные кадры… После войны и, особенно, после смерти «Великого Кормчего» немало людей пытались разобраться во всем этом – и понять, как же могло такое случиться?
      Высказывалось предположение, что Сталин не верил в возможность нападения… И вторжение немцев явилось, якобы, полнейшей для него неожиданностью!
      Это неправда. Война не застала Сталина врасплох. Он был хорошо осведомлен обо всем, ведь советская разведка работала тогда превосходно!
      Здесь стоит хотя бы вспомнить о Рихарде Зорге. Этот ас шпионажа, немец-коммунист, перед самой войной находился в Токио и был советником и личным другом германского посла в Японии. Сообщения группы Зорге поступали в Москву регулярно. И были среди них такие, где указывалась точная дата вторжения… Однако Сталин решительно все отвергал.
      И, мало того, – когда Зорге погорел и был взят, Сталин и пальцем не пошевелил для того, чтобы спасти своего «Джеймса Бонда». А спасти мог! Японцы не спешили казнить разведчика. Они даже обращались к советскому правительству с предложением об обмене шпионами… Но все было бесполезно.
      И продержав Зорге в тюрьме несколько лет, японцы его расстреляли – уже в самом конце войны.
      О чем это говорит? Прежде всего, о том, что правдивые, точные донесения разведки были «Вождю Народов» не нужны, не выгодны, – они ему только мешали.
      Коба знал все – но военное поражение его по-настоящему не пугало. Наоборот, где-то в тайниках, в глубине души, он наполнялся новыми надеждами… Старик уже начал уставать. Он был болен страхом. Ему вечно мерещились покушения и заговоры. И если бы новый немецкий порядок утвердился в России – он был бы только рад этому! Тогда бы он смог успокоиться…
      И вот, если принять эту «еретическую» точку зрения, то сразу же все становится на свои места. Получают объяснение любые мелочи и неясности. И делается понятным, зачем он так старательно разрушал армию…
      А старался он изо всех своих сил! И помешало ему только одно: проклятый русский патриотизм.
      Во время войны в России были и дезертиры, и изменники – это бесспорно. Но все же истинных патриотов оказалось больше. На борьбу с врагом постепенно поднялся весь народ. На территории, оккупированной немцами, развернулась жесточайшая, грандиозная партизанская война… И тут уж Коба был бессилен.
      Можно представить его отчаяние и тоску – особенно тяжкую еще и потому, что он ведь обязан был потом улыбаться, награждать героев, поздравлять их с победой…
      Спустя немного, он, конечно, отыгрался – и объявил новый террор. И половина этих героев сгинула в застенках. Но тоска и страх его все росли и крепли. И последние свои годы «Великий Кормчий» провел почти в полной изоляции. Он укрывался в специально оборудованных апартаментах, где двери были блиндированные и с особыми, хитрыми замками, секрет которых знал только он. Он один!
      Это было, как добровольное заточение. Выходил он оттуда крайне редко, а снаружи никто не мог к нему проникнуть… И когда Сталина внезапно разбил удар, он долго лежал там, беспомощный и оцепенелый. Отворить двери у него уже не было сил. И вот так он и умер – в полном одиночестве, в крепко запертой камере, как взаправдашний заключенный!

* * *

      – Ты думаешь, все это правда? – спросил, прищурясь, Малыш. – Так оно и было в действительности?
      – А как же иначе? – ответил Портвейн. – Истинная правда! Я сто раз слышал все эти истории. И ведь они ж давно существуют! А дыма без огня – сам понимаешь…
      – Да, наверное, – задумчиво сказал Малыш. – Но с другой стороны… Вот взять, хотя бы, Кобру. Насколько я знаю, он всегда отрицал тот факт, что Усатый – его отец.
      – Что значит, отрицал? Мать его жила же с Усатым, – это-то было!
      – Жила, говорят, плохо. Обманывала, изменяла…
      – Ну, брат, там темная история, – поморщился Портвейн. – И с бабами вообще никогда ничего не поймешь. Если так подходить, то ни один человек на земле не сможет сказать точно, кто его настоящий отец! А все-таки мы стариков наших помним, чтим… Если они того стоят.
      – Но тогда – почему же?…
      – А вот ты поставь себя на место Кобры. Вообрази, что попадаешь в приличное блатное общество – и вдруг узнаешь, что твой пахан был тайным агентом, служил в полиции, а? Каково тебе будет? Тут ты тоже, небось, отречешься…
      Портвейн подмигнул. Чиркнул спичкой, прикуривая. И осветил ручные часы:
      – Ого! – сказал он. – Знаешь, сколько сейчас? Уже без четверти три.
      – Разве? – удивился Малыш. И посерьезнел, нахмурился. – Ну, лады. Время пришло.
      Он поднялся во весь свой громадный рост. Поправил револьвер за поясом. Проверил, легко ли вынимается из чехла охотничий нож. И повернулся лицом к холму.
      – Время пришло. Потопали! Прихватим их сонными, тепленькими.
      – Айда, – сказал, вставая, Портвейн. – Интересно, что им там снится в этот момент. – И он хихикнул, потирая ладони. – Наверное – богатые сны, об алмазах…

      Ну, а что же делает сейчас Игорь Беляевский? Чем же он-то занимается? Или, может, ничем? Может, просто – спит? Время ведь уже позднее…
      Но нет, спать он не мог и покоя в душе его не было.
      В ночь на четырнадцатое мая Интеллигент на работу не выехал, – заявил, что машина неисправна и нуждается в небольшом ремонте. И начал копаться в моторе… А когда люди разъехались, разошлись, и гараж опустел, он подкинул в печку дровишек. Водрузил на плиту ведро с водой. И старательно стал промывать крутым кипятком номерные таблички своего грузовика.
      Он поступил так не зря, не случайно…
      Ведь обычно, когда происходил обмен машинами, он не заменял старые таблички – на новые, а попросту перекрашивал номера!
      Для этого совсем немного требовалось. Достаточно было восьмерку превратить в тройку, а единицу – в семерку… (И потому Игорь специально держал в машине, в холщовой сумке с инструментами, две баночки с черной и белой, быстросохнущей краской.) А едва лишь наступало время возвращения в поселок, – таблички протирались специальным химическим раствором. И, в общем, дело это было верное, очень простое… Но теперь пришла пора заметать следы.
      Человек с большим жизненным опытом, Игорь всегда был готов к худшему. Он знал, что одним из главных законов бытия является так называемый «закон тельняшки», – то есть такой, когда белые полосы чередуются с черными… Причем черных полос, как правило, больше!
      И он вполне резонно предположил, что милиция может вдруг заинтересоваться шоферами… Ну, а если это случится и дело дойдет до серьезного следствия, то экспертиза, конечно, легко сумеет обнаружить на номерных табличках микроскопические частицы краски. А также – и следы растворителя.