Самолет закрутился, подхваченный гибельным бураном. Сшиб верхушки двух лиственниц, рухнул на заснеженную поляну и там застыл, перекореженный, превратившийся в бесформенную груду металла.
      А сутки спустя на поляну из хвойных зарослей выскользнула тощая дымчатая рысь.
      Осторожно – припадая на лапы – она обошла мертвый самолет. И остановилась, принюхиваясь и колеблясь. Запах металла отпугивал, будил тревогу. Но сквозь него просачивался запашок человеческой крови; легкий, дразнящий аромат вкусной плоти. Он волновал и притягивал голодного зверя.
      Некоторое время рысь стояла, не двигаясь и словно закаменев. А затем внезапно шерсть на ее загривке поднялась дыбом. Зарычав, она отпрыгнула в сторону. И бесшумно канула в кусты.
      Таежную эту кошку спугнули звуки шагов и шумное людское дыхание.
      Из кустов, отряхиваясь от снега, вышли двое.
      Одеты они была одинаково – как близнецы – в длинные мохнатые меховые рубахи с капюшоном, в меховые мягкие сапоги. У каждого из них за плечом висел, стволом книзу охотничий карабин.
      Все казалось у них одинаковым… Однако лица в мохнатых капюшонах никак не были схожи. Один из таежников был скуласт, узкоглаз, с темным плоским лицом, изрытым оспой и испещренным жесткими морщинами. Второй же являл собою тип чистокровного русака. На брови его из-под капюшона спадала светлая вьющаяся прядка. Глаза были серые, губы толстые. Верхнюю губу рассекал косой красноватый шрам.
      Приблизившись к обломкам самолета, первый сказал гортанным сиплым голосом:
      – Гляди, как гробанулся! В лепешку… Ай-яй. – Он поцокал языком. – И рысь, гляди, ходила вокруг, поживиться хотела… Это мы ее спугнули! Что ж, теперь все равно ничему уже не поможешь. Дело мертвое. Надо идти заявлять.
      – Постой, Степан, не спеши, – быстро проговорил человек со шрамом, – самолет этот почтовый, ты понимаешь? Почтовый! Что-то ведь он вез…
      И он поспешно стал разгребать руками снег, покрывавший кабину пилота.
      Самолет ПО-2 – маленький, двухместный. Обычно на втором, заднем сидении, помещается пассажир. Но зачастую туда укладываются тюки с корреспонденцией и прочие «спешные» грузы… Теперь там царил хаос. Тюки от удара распались, рассыпались. И письма завалили тело пилота – расплющенного о рычаги управления.
      Некоторые конверты были покрыты корочкой льда, розового от крови… И среди них находился большой, из плотной бумаги, пакет с пятью сургучными печатями, который сразу же заинтересовал человека со шрамом.
      Достав пакет из общей кучи, он очистил бумагу ото льда и прочел адрес: «Прииск Радужный, старшему инспектору капитану Самсонову. В собственные руки».
      – Радужный, – пробормотал человек со шрамом, – это же недалеко отсюда… А ну-ка, ну-ка. Интересненько!
      Он взломал печати и принялся, нахмурясь, изучать содержимое пакета.
      Там имелась бумага, в верхнем правом углу которой стоял четкий штамп: «Строго секретно. После прочтения уничтожить». А следующий за этим текст гласил:
      «Якутское управление по борьбе с хищениями социалистической собственности (УБХСС) занимается сейчас вопросом утечки добываемых алмазов. Имеется одно „узкое место“, на которое почему-то администрация некоторых приисков обращает мало внимания… В частности, на прииске Радужный это обстоятельство особенно бросается в глаза. По имеющимся у нас сведениям, путь от карьера до обогатительной фабрики самосвалы проходят беспорядочно и, что самое главное, – бесконтрольно! Мы понимаем ваши трудности. Вы имеете полное право ссылаться на то, что прииск ваш новый, строящийся, еще не обеспеченный электроэнергией. Но все же мириться с подобными недостатками нельзя. Предлагаем вам позаботиться – во-первых, об освещении дорог, во-вторых, о строгом порядке следования машин, и втретьих, об учреждении специальных контрольных постов».
      Прочтя все это, человек со шрамом посвистел задумчиво. И, судя по пробежке глаз, перечитал бумагу еще раз… Затем он достал папиросу. Прикурил. И поднес огонек спички к письму.
      Рябой якут сейчас же сказал с беспокойством:
      – Эй, Заячья Губа! Ты это зачем? Нельзя!
      – Наоборот, надо, – возразил, посмеиваясь, Заячья Губа, у которого, впрочем, имелось и другое имя: Николай. – Видишь, тут ясно написано: «После прочтения – уничтожить!»
      И потом, когда бумага и пакет догорели до тла, Николай добавил, втаптывая пепел в снег:
      – Им, идиотам, следовало бы написать по-другому: «Перед прочтением уничтожить»… И я бы, конечно, послушался. Супротив закона я – никогда!… Я же ведь человек аккуратный, смирный, всегда делаю, что велят.

* * *

      Зимою в Якутии солнце показывается в одиннадцать – и прячется в четыре часа пополудни. С приходом весны оно начинает ползти все выше и выше. И затем – с июня по сентябрь – уже вовсе не заходит… Но сейчас еще свет и тьма боролись между собою, и еще сильна была власть тьмы.
      Наступила ночь. Сразу и резко подморозило. И со стороны Путорана донесся волчий вой – многоголосый и нарастающий.
      – Март – время волчьих и рысьих свадеб, – сказал рябой, – слышишь, как шумят?
      – Это еще и самое голодное время, – гнусаво проговорил Николай. – И, по-моему, стая бежит по нашим следам…
      Ну-ка, прислушайся!
      – Да, вроде бы, – пробормотал Рябой, – да, да, да… Однако, парень, пора уходить. Бегут-то они не за нами и поют не об охоте, а о любви – но все равно! Лучше с ними сейчас не встречаться.
      Якут сдернул с плеча карабин. Клацнул затвором, загоняя пулю в ствол. И первым пошел прочь от этой поляны – углубляясь в тайгу.
      Постепенно мгла посветлела. Небо очистилось от тумана. Над тайгой разлилось голубоватое звездное сияние. И Рябой сказал, поднеся к губам рукавицу:
      – А нынче опять мороз завернет. Звезды-то шепчутся… Чуешь?
      – Черт возьми, – отозвался Николай, – да, действительно… А сколько нам вообще-то еще шагать?
      – Да часа три, не меньше. Это – смотря как шагать!
      – Так давай поднажмем, – сказал Николай.
      Таежные эти путники – случайно встретившиеся в соседнем туземном стойбище – направлялись в село Оленек. Якут был старым браконьером, русский же занимался тайной перекупкой мехов. Таким образом, жизненные их пути всегда шли как бы параллельно. Рано или поздно они непременно должны были сойтись, перекреститься… И вот это случилось – под ледяными, яркими звездами Путорана.
      Они долго шагали, продираясь сквозь хвойные заросли. Дышать было трудно – и оба помалкивали в пути… Но когда вдали засветились редкие огоньки села, Рябой вдруг спросил, искоса глянув на Николая:
      – А что там было – в той бумаге-то?
      – Да так, пустяки, – небрежно отмахнулся Николай, – ничего существенного… Но ты, когда будешь заявлять, никому не говори о том, что я сжег ее – ладно? И вообще обо мне – ни слова. Скажешь, что ты был один…
      – Это почему?
      – Да просто я хочу, чтобы весь почет тебе одному достался. За такую находку тебя ведь наградить могут… Премию дадут… Чуешь?
      – Ага, – кивнул Степан, – ладно. И он крепко хлопнул ладонью Николая по плечу. – Я тебя раньше не знал, но слышал кое-что… Слышал, что тебя почему-то многие не любят. Знаешь, как о тебе говорят?
      – Как? – лениво поинтересовался Николай.
      – Губа, говорят, у тебя заячья, а душа – волчья.
      – Кто ж это так говорит?
      – Ну, кто… Люди говорят. Однако я теперь вижу: они ошибаются… Ты, оказывается, вон какой, – добрый парень! Хороший друг!

      Игорь Беляевский, шофер многотонного самосвала «МАЗ», возвращался вечером из последнего рейса.
      Дорога шла среди болот. Под колесами машины поскрипывал и шатался широкий бревенчатый настил, так называемая «гать». Гать эта была сработана добротно – бревна лежали в несколько рядов. Но все же водить здесь машины, особенно с грузом, было делом сложным и малоприятным… Игорь постоянно ощущал под собою какую-то тревожную, зыбкую пустоту.
      Бревенчатая дорога начиналась у скалистой возвышенности, где рвали динамитом базальты и известняки, и вела за край болота, к новому строящемуся аэродрому.
      Строить его начали потому, что старый аэродром – расположенный у берега Оленека – был неудобен и мог функционировать только в зимнюю пору и, отчасти, весной… Якутская весна, как известно, тиха, неприметна. Но зато лето здесь как бы берет реванш: летнее время – самое бурное и неспокойное в этой удивительной стране! Частые грозы и обильные дожди обрушиваются тогда на Якутию и переполняют влагой почву.
      А ведь почва тут оттаивает за лето всего лишь на полметра. Ниже лежит ископаемый лед, вечная мерзлота, оставшаяся от последнего ледникового периода – от той поры, когда восходило над землей суровое снежное утро человечества…
      Мерзлота повсюду – за исключениям бездонных болот и некоторых озер – задерживает дождевую влагу. В результате вода скапливается на поверхности, стекает в русла рек и поднимается там ревущими, пенистыми валами. И затопляет все вокруг.
      Год назад, когда стали закладывать рудник, место для аэродрома выбрали наспех, неудачно. Внезапное летнее наводнение чуть было не снесло поселковые постройки. А береговую косу, предназначенную для взлетного поля, затопило вязкой, непролазной грязью… Теперь же работы развернулись на участке гораздо более надежном. Однако и там тоже требовалось затратить немало усилий, – надо было вырубить тайгу, раскорчевать и расчистить поле. Затем снять полуметровый тающий слой почвы. И густо засыпать все это пространство каменным щебнем.
      Игорь устал и намаялся за день. Он успел сгонять машину – туда и обратно – девять раз. И сейчас, с последним грузом щебенки, ехал не шибко. Посасывал папиросу, щурился от дыма, мутно поглядывал по сторонам.
      Был уже поздний час. День догорел и померк. Над заснеженными кочками, над заиндевелым кустарником висели белесые волокна тумана. Впереди, на северо-западе, мерцало красноватое зарево… Но то был не пламень заката – а отблеск многих костров.
      Костры пылали на небольшом островке, встающем из болотных туманов. Там находился алмазный рудник. И костры кольцом опоясывали чашу кимберлитового карьера.
      От этого карьера, перпендикулярно к строительной трассе, шла такая же бревенчатая гать. Она тянулась на семь километров – до твердой земли. На самом краю суши две эти дороги пересекались. «Строительная» – шла дальше на запад, а «алмазная» вела к югу, к реке.
      У перекрестка Игорю пришлось задержаться. Он пропустил два самосвала, доверху груженных кимберлитом. Огромные эти машины прогремели над откосом и скрылись в туманной тьме. Тогда Игорь дал газ – одолел подъем – и вырвался на простор.
      И, как всегда, ощущение твердой почвы под колесами словно бы расковало, расслабило его…
      Он выплюнул окурок. Вздохнул. И тотчас же вновь напрягся, притормаживая… Прямо перед ним, в желтоватом свете фар, вырисовалась вдруг черная человеческая фигура.
      Человек остановился посреди дороги и предупреждающе махнул рукой.

* * *

      – Я тебя, старик, поджидал, – сказал человек, устраиваясь на сидении рядом с Игорем, – дельце есть одно… Потолковать бы надо.
      – Дельце? – с сомнением проговорил Игорь, поглядывая на нежданного своего пассажира. – Какое? Я к спекуляции не причастен, учти… Не люблю этого. Сроду этим не занимался.
      – Знаю, знаю, как же, – бойко произнес пассажир. Верхняя губа его была изуродована шрамом, и оттого говорил он гнусаво, каким-то насморочным голосом. – Ты другим занимался… Был крупный скокарь … Этим и славился когда-то.
      – Когда-то, – сказал Игорь, – вот именно… С тех пор много воды утекло! И ты, конечно, знаешь: я ведь завязал.
      – Но душа-то, – сказал Заячьи Губа, – душа-то блатная осталась! Она же не могла переродиться! Если уж ты рожден был летать, то ползать не станешь, не захочешь…
      Да и что значит – завязал?… Насколько я знаю, у тебя там, в Полтаве, все получилось по-глупому, по недоразумению.
      – Как бы то ни было, кодла обвинила меня тогда в предательстве…
      – Так это ж – по ошибке! И потом тебя блатные простили.
      – А на кой черт мне ихнее прощение? – покривился Игорь. – Я ни в чем не был виноват, понимаешь? Ни в чем!
      – Ну и ладно. И забудь теперь.
      – Нет, брат, такое не забывается. Я все помню, и другие – тоже. Прощенный, это еще не очищенный. На прощенном всегда остается пятно. А впрочем, что говорить! Это дело прошлое… И плевать я на все хотел.
      – Как так – плевать?
      – Обыкновенно, – усмехнулся Игорь, – слюной… Игорь говорил небрежно, насмешливо. Как-то даже весело. Но в действительности ему было вовсе не смешно.
      Опять поднялась в нем былая обида; казалось, она давно уже должна была бы забыться, сгладиться – но нет. Она все время тлела где-то в глубине… Забывается в нашей жизни все: и промахи, и удачи. И даже давняя любовь. Но обиды, нам нанесенные, – никогда! Никогда! Они таятся, прячутся, как огонь под пеплом… И стоит только этот пепел разворошить, как сразу же вздымается фейерверк искр, вырывается пламя – и вновь обжигает душу.
      И вот ему снова припомнились давние события… С чего все тогда началось? С того, что он – профессиональный урка, «вор в законе», человек известный и уважаемый в блатной среде – решил однажды поступиться правилами и позволил себе «добрый» жест.
      Он отчетливо помнил все детали давнего этого дела… В поезде, пересекающем Украину, был похищен чемодан с драгоценностями. Блатные доверили его Игорю, а он вдруг вернул украденное потерпевшему… Вернее, то была «потерпевшая». Звали ее Наташа. Игорь давно ее знал и, как выяснилось, любил. Но все равно в глазах блатных он допустил тягчайший проступок. Его друзья не захотели принять никаких оправданий. Ведь они имели все права на похищенную добычу! И когда Игорь на полтавской малине заговорил с одним из них – с огромным, чудовищной силы парнем, по кличке Малыш, – и спросил в отчаянии: «Так я, значит, не могу быть добрым?» – тот ответил твердо: «Не можешь!»
      Все тогда запуталось чрезвычайно. Поступок Игоря никому не принес добра – ни ему самому, ни Наташе… Муж ее, угрюмый ревнивец, сообщил о случившемся в милицию. Возник скандал. К этому примешались всевозможные интриги… И в результате Игорь оказался в положении одинокого затравленного волка.
      За ним стали охотиться, его обложили со всех сторон. Причем с одной стороны оказались блатные, а с другой – «мусора», органы власти… И он долго потом скрывался от людей, прятался на окраине Полтавы. В сущности, его тогда предали все – и даже та, которую он любил…
      Ну, а затем ситуация изменилась. В конце концов закон его оправдал, а блатные – простили… Однако он сам не простил ничего и никого.
      Он порвал с прошлым, отошел от дел. Решил начать жить по-новому. И уехал за шесть тысяч километров от Полтавы, в полярную страну – суровую и странную, резко отличавшуюся от того, что он видел раньше. А ведь он в свое время поездил и повидал немало!
      Якутию, ее климат и пейзажи, и весь ее жизненный уклад трудно было с чем-нибудь сравнить. Слишком много тут имелось специфических особенностей. И порою казалось Игорю, что он попал куда-то на другую планету…
      Здесь было трудно – что говорить! Но все же спокойней и проще, чем, например, в Полтаве. Жизнь его наконец-то вошла в берега, обрела хоть какое-то равновесие. Встреча с былым, казалось, никогда уже больше не повторится. Но вот она состоялась – и сразу же равновесие рухнуло…
      – Откуда ты, Никола, узнал все подробности? – помолчав, спросил Игорь. – Насчет Полтавы и прочего? Мы с тобой, кажется, до сих пор еще не откровенничали.
      – Ну, брат, слухом земля полнится, – уклончиво ответил Николай. – Обгаженный хвост не спрячешь… Ты ведь тоже знаешь, чем я промышляю.
      – Так ты – промышляешь! А я давно уже сменил ремесло. Да, кстати. О чем ты хотел потолковать со мной? Об этом самом, что ли, о прошлом?
      – Нет, о настоящем. И разговор, предупреждаю, будет серьезный.
      – Ого! Тогда давай-ка отложим его пока. Я что-то устал. Вот приедем, поужинаем…
      – Нет, нет, здесь лучше, – возразил Николай, – здесь нам никто не будет мешать.
      – Ну, тогда говори!
      – Вот что… Скажи-ка, друг: ты не хотел бы разбогатеть?
      – То есть как это – разбогатеть? – насторожился Игорь. – За счет чего?
      – За счет алмазов…
      – Ал-ма-зов, – повторил протяжно Игорь. – Вон ты о чем!
      И он невольно оглянулся – посмотрел туда, где маячило багровое зарево костров… И затем, поворотясь к собеседнику:
      – Не знаю, что ты задумал… Но имей в виду: алмазный карьер охраняется крепко. Да у меня туда и допуска нет. Я же на стройке работаю – камень вожу. Так что не вижу – чем бы я мог…
      – Ты многого не видишь, – перебил его Николай, – а дело-то пустяковое… Но сначала ответь: согласен?
      – В общем, да, – пожал плечами Игорь, – разбогатеть – кто ж не хочет? Но ты, надеюсь, не забыл, что алмазы на блатной фене – это «слезы»?!
      – Помню, помню, как же! – отмахнулся Николай. – Без некоторого риска, конечно, тут не обойтись… Но ведь риск – благородное дело! И, кроме того, здесь он будет минимальный. За это я ручаюсь!
      – Ага, – сказал Игорь. – Ну, что ж. И какова же должна быть моя роль?
      – Да такая же, в сущности, как и сейчас. Будешь ездить… Но пока – останови-ка машину.
      – Это еще зачем?
      – Мы почти уже прибыли – а разговор еще не окончен. Они и действительно почти уже прибыли. Строящийся аэродром находился теперь рядом – за пологим холмом. Холм этот весь был усеян огнями. В темноте угадывались смутные очертания зданий… Как и всё в Якутии, дома здесь тоже выглядели необычно. Их строили на сваях. И некоторые из них – на самой верхушке холма – казались как бы парящими в воздухе. Звездное небо окружало их со всех сторон. И даже в просвете между сваями видны были яркие точки звезд. А в стороне, сбоку от холма, восходила луна – и не одна…
      «Ложные луны» на Севере – явление типичное. Оно возникает при сильных холодах. Сейчас стояли как раз последние вешние морозы. И низко над тайгою висели три крупных желтых лунных диска… Все это создавало впечатление диковинное, какое-то неземное, напоминающее сцену из фантастического фильма.
      Николай Заячья Губа сказал, разглядывая огни поселка:
      – Ишь, сколько понастроено… Целый город! Нет, там нам показываться нельзя. Не надо, чтобы нас видели вместе… Я вообще боюсь лишних глаз и ушей.
      – А меня ты не боишься? – внезапно для самого себя спросил Игорь. – Ведь я же бывший, завязавший… Почти что – ссученный… Так, во всяком случае, можно обо мне подумать.
      Он сказал это и застыл в ожидании. Он сидел, выпрямившись, поджав губы, опустив тяжелые жилистые свои руки на руль.
      – Нет, – ответил Заячья Губа, – не боюсь. Во-первых, я о тебе много слышал. Ты не такой… Не дешевый… А во-вторых, ты, наверное, догадываешься: я же не один.
      – Догадываюсь, – прищурился Игорь, – такие дела в одиночку не делаются… Но на кого же ты работаешь?
      – Да есть люди, – уклончиво проговорил Николай, – а что тебя, собственно, интересует?
      – Прежде всего – кто они? Любители, дилетанты? Или же профессионалы?
      – Ну, тут ты можешь не беспокоиться, – сказал Николай, – существует мощная организация, охватывающая всю страну… И возникла она не вчера. И люди, к ней принадлежащие, – это люди серьезные, юмора не признающие, ты меня понял? Шуток шутить не любящие, – ты понял?
      – Ну еще бы, – ответил Игорь, – речь идет о черном рынке! И, значит, твои хозяева…
      – Интересуются камушками. Только ими! Причем платят они хорошо.
      – А где ж они обитают – в Якутске, что ли?
      – И там, и в других местах… Да какая тебе разница? Здесь ты будешь иметь дело только со мной. И поверь – не прогадаешь.
      При этих словах Николай порылся в карманах, достал блокнот. Раскрыл его и положил на колено. И начертал карандашом неровный овал.
      – А теперь, – строго сказал он, – смотри внимательно!

      – Смотри внимательно, – сказал Николай, – вот это – кимберлитовый карьер. От него идет дорога и здесь пересекается… Причем на самом перекрестке и вокруг нет никакого освещения. Никакого! И значит, в этом месте ночью, особенно в тумане, легко можно будет подменить машины.
      – Как то есть, подменить? – удивился Игорь. – Что за бред?
      – Да все предельно просто, – сказал Николай, – один самосвал свернет здесь направо, а другой – налево… Понимаешь? И к фабрике, к приемным бункерам, пойдет уже машина не с кимберлитом, а с простой щебенкой.
      – Но там-то, у бункеров, все отлично освещено, – возразил Игорь. – И горят не только костры, но и электрические лампочки. У них же есть своя динамо-машина… И, кроме того, там всегда полно народу. Стоят контролеры, бродят патрули… Неужто ты думаешь, что никто ничего не заметит?
      – Ручаюсь, – ухмыльнулся Николай. – Самосвалы-то ведь все одинаковые! А кстати, сколько их всего в нашем районе?
      – Восемь штук. Шесть – в карьере, и два – на стройке. Их в прошлом году сюда забросили на вертолетах – в разобранном виде… И в общем, ты прав. – Игорь на миг умолк, задумался. – Да, да… Все машины – с одного завода! Одна модель, один выпуск. И даже серия у всех одинаковая – за исключением, конечно, номеров…
      – Ну, номера, – сам понимаешь. Это не проблема!
      – Ясно… И меня другое беспокоит – мой груз! Все-таки, согласись: отличить алмазную породу сумеет любой дурак.
      – Эх, старик, – Николай исподлобья глянул на собеседника, – сразу видно, что ты не в курсе. А я этот вопрос специально изучал. Всю последнюю неделю. И ручаюсь…
      – Погоди, – проговорил Игорь, – как же так? Кимберлит – порода особая, редкая, голубого цвета. Это каждый знает. А базальты или, скажем, известняки…
      – Ну да, цвет у них другой. Но учти: голубой кимберлит встречается только в самом центре карьера… Вот, смотри.
      Николай склонился над блокнотом и торопливо зачиркал карандашом.
      – Здесь чистый, или «массивный» кимберлит. Голубой! А ближе к краям кратера – он уже измененный… Так он и понаучному называется «измененный». А вдоль стенок карьера располагаются «вмещающие породы» – и это, в основном, известняки!
      – Вон оно что, – протянул Игорь, с любопытством разглядывая схему. – Похоже на слоеный пирог. Или, вернее, на рулет… Ну, а сама кромка карьера?
      – Базальтовая, дружище, базальтовая! В том-то и суть. И когда производят взрывные работы, то все эти слои нередко перемешиваются. И, в принципе, каждая четвертая машина вывозит оттуда мусор, похожий на твой.
      – Так. Ясно. Моя машина пойдет к фабрике, ну а – «алмазная»?…
      – Ею-то ты и займешься. Но сперва давай договоримся. – Тебе необходимо во что бы то ни стало перевестись в ночную смену… Сможешь?
      – Запросто.
      – Когда?
      – Да хоть завтра.
      – А это не вызовет подозрений? Надо найти подходящий предлог…
      – Да пустяки, ничего не надо, – небрежно отмахнулся Игорь. – Меня как раз об этом просили недавно. Я отказался. Ну, а теперь…
      – Значит, условимся на послезавтра! Ночью, ровно в три, ты тихо подъедешь к перекрестку, погасишь огни – и жди, покуда остановится «алмазный» самосвал. Оттуда вылезет шофер… Ты его должен знать; это Федька Соков, по кличке Козел.
      – Ах, Козел, – сказал Игорь. – Ну а дальше?
      – Вы с ним поменяетесь машинами. И ты сразу свернешь на эту трассу. – Николай топнул ногой. – Где мы сейчас стоим.
      – И куда же?…
      – Понятное дело – не до конца… Тут есть один трюк… В пяти километрах от перекрестка, имей в виду, дорога опять разветвляется.
      – Ага, знаю, – кивнул Игорь, – там отходит к северу какой-то старый проселок. Весьма скверный, надо сказать. Бревна гнилые, настил покоробился. По нему, видать, лет десять уже никто не ездил.
      – Вот ты теперь и поедешь! Проселок этот ведет к заброшенной шахте, в которой когда-то золотишко добывали… Места там глухие, безлюдные, самые подходящие.
      – Это там, что ли, находится пресловутый Холм Пляшущего?
      – В общем, да. Неподалеку от шахты…
      – А сколько отсюда верст до нее?
      – Что-то около двадцати… И на всё про всё тебе дается полтора часа! За это время ты спокойненько сможешь разгрузиться и вернуться к месту встречи с Козлом… У того-то путь подлиннее – 32 километра в один конец. Так что ехать тебе надо будет не шибко… Да ведь по такому проселку иначе и нельзя.
      – А дорога-то годится? Не хватает еще застрять, завязнуть…
      – Не тушуйся – все уже проверено! Но, конечно, править там надо осторожненько.
      – Ну, ты шустряк, – покрутил головой Игорь, – быстро везде успеваешь…
      – Так ведь, милай, волка ноги кормят!
      – Н-да, – усмехнулся Игорь, – волк с заячьей губой… Они долго еще так толковали – обсуждали всевозможные детали. И под конец, собираясь прощаться, Игорь сказал:
      – Что ж, все действительно выглядит просто. Но раз уж мы готовим это варево – меня навар интересует.
      – Навар будет жирный! Ты, наверное, еще не представляешь… Вот, считай.
      И перевернув страницу блокнота, Николай стал набрасывать колонки цифр.
      – В самосвале – десять тонн, верно?
      – Точно.
      – Ну, так с каждой тонны кимберлита мы должны взять от восьми до десяти камушков…
      – Ого!
      – Это – по самому скромному подсчету… На обогатительной фабрике, в лабораториях, добывают по пятнадцатьдвадцать камней. А то и больше. Но у нас-то техника кустарная, примитивная, – дай Бог взять хотя бы половину.
      – И сколько же машин должны мы угнать?
      – По одной в неделю – это будет самое лучшее… Не много – чтобы не искушать судьбу. Но и не мало – чтобы не быть фрайерами. Итого, четыре самосвала в месяц. Стало быть, сорок тонн. А это, в среднем, – четыреста камушков!
      – Солидно, – пробормотал Игорь, – н-да… И долго эта наша затея может продолжаться?
      – Ну, не знаю… Во всяком случае – до лета, до светлых дней. Сейчас у нас 15 марта, а полный полярный день наступает где-то в середине июня…
      – Стало быть, мы имеем в запасе около трех месяцев.
      – Почти что… Причем в деле участвует пять человек. Так что каждому из нас достанется приблизительно по две сотни алмазов.
      Николай передохнул. Облизал верхнюю, заячью свою губу. И добавил, помедлив:
      – Правда, пятую часть всей добычи придется отдать…
      – Кому? – нахмурился Игорь.
      – Моим хозяевам. Но все равно, нам и без того хватит!… Через три месяца ты спокойненько сможешь покинуть проклятое Заполярье и отвалить на юг, куда-нибудь в Крым. Вот тогдато и «завяжешь» по-настоящему! Купишь дачку, легковую машину. Заведешь себе красивую девочку, а? Разве плохо? А то и за рубеж махнешь – почему бы и нет?! С таким богатым кушем ты всюду сможешь найти роскошную жизнь.

* * *

      В эту ночь, воротясь в свой барак на сваях, Игорь долго не мог уснуть: Он расхаживал по комнате, курил, пил чифир, размышлял о хозяевах Заячьей Губы – и вспоминал все, что знал об отечественном черном рынке.
      Рынок этот возник на Руси давно – еще в пору средневековья. Первыми его представителями были коробейники, мелкие бродячие торговцы, иначе называемые «офенями».
      Офени занимались беспошлинной торговлей и перекупкой краденого… Ремесло это было весьма выгодным, так как, кражи и грабежи в России процветали всегда. Существовали старинные поговорки о городах: «Орел да Кромы – первые воры», «Город Елец – всем ворам отец». Во время царствования Анны Иоанновны, например, правительство – опасаясь грабителей – вынуждено было вырубать леса по обе стороны дороги из Петербурга в Москву…
      Впрочем, полицейские меры помогали слабо. Преступный мир России ширился из века в век. Этому, бесспорно, способствовали гигантские масштабы страны (одна шестая часть света!) и обилие глухих провинциальных путей, перекрыть и проверить которые было не под силу никакому режиму… По этим путям как раз и передвигались офени. Жили они в самом тесном контакте с блатными. И именно офени впервые создали единый тайный универсальный язык, превратившийся затем в воровской жаргон, который с тех пор так и стали называть «феней».
      В конце прошлого века и в начале нашего – вплоть до двадцатых годов – своеобразным центром преступного мира был знаменитый московский Хитров рынок. На языке фени его называли «вольным городом Хива». Он, в какой-то мере, был столицей в столице.
      Огромный этот рынок жил двойной жизнью. Днем он был завален фруктами и овощами и имел, так сказать, зеленый цвет. Ночью же он перекрашивался – в черный… И основными его посетителями после захода солнца становились люди дна – одетые в отрепья, опухшие от водки бродяги; элегантные воры; томные, длиннокудрые половые извращенцы; неряшливые морфинисты; бледные, как мел, курители опиума; потребители гашиша и марихуаны, с остановившимися зрачками, с вечно пересохшей глоткой… И, кроме того, аферисты, фармазоны, всякого рода «деловые» люди.
      Сюда сходились нити многих краж и убийств, здесь обитали скупщики краденых вещей. Но это были уже не простые коробейники, как встарь, а крупные коммерсанты, ворочающие миллионными суммами… И здесь же, кстати, ютились фальшивомонетчики, а также гранильщики и ювелиры – искусные изготовители «стразов» (поддельных драгоценных камней). На Хитровом рынке вообще неплохо разбирались в камнях – поддельных и настоящих…
      Одним из самых крупных уголовных дел, происшедших сразу после революции, в январе 18-го года, было поразительное по дерзости ограбление знаменитой Патриаршей ризницы. Помещалась ризница в Кремле, на верхнем этаже колокольни Ивана Великого. Там хранились церковные исторические ценности – Евангелие 1648 года, украшенное золотом и крупными бриллиантами, золотой наперстный крест Ивана Грозного, цейлонские сапфиры, уральские изумруды – каждый величиною с голубиное яйцо – большое количество жемчуга и т. д. Обо всем этом знали на Хитровом рынке. И именно там созрела идея дерзкой кражи.
      Об обстоятельствах данного дела в свое время писали немало. Игорь кое-что читал, а кое-что слышал, скитаясь в молодые годы по лагерям и тюрьмам.
      Тюремный фольклор хранит много преданий и легенд; в них как бы запечатлена вся история «подземного» мира. Как и в каждом эпосе, тут имеются свои «героические» образы… В этот перечень входят весьма колоритные типы, – например, «атаман города Хива» Разумовский, знаменитый одесский мошенник Рабинович, таинственный убийца Комаров, «благородный» налетчик Пантелеев, международные взломщики сейфов Вагновский и Ридловский, некий неуловимый «Жокей смерти»… А также ловкие воры, братья Полежаевы, которые как раз и совершили кражу в Кремле.
      Происходили братья из старой спекулянтской семьи. Отец их, Прокофий Иванович, занимал в иерархии Хитрова рынка видное положение и принадлежал к тамошней «аристократии». Он умело воспитал своих сыновей – но не в духе торговли, а в духе воровства. И воры из них получились виртуозные!
      Чтобы добраться до ризницы, братьям пришлось подняться по наружной стене колокольни и перепилить крепкую оконную решетку. Затем они уложили ценности в мешки и еще какое-то время прятали их в самом же Кремле, вблизи от правительственной ставки.
      Правительство немедленно опубликовало обращение к гражданам республики, с призывом оказать содействие в розыске национальных сокровищ… Было обещано вознаграждение в размере до одного миллиона рублей! Этому делу придавалось исключительное политическое значение. На поимку воров были брошены все силы уголовного розыска страны. В конце концов братьев взяли, и они оба погибли… Константин – в самом начале следствия, при весьма таинственных обстоятельствах. А Дмитрий – чуть позже.
      Невольно увлекшись воспоминаниями, Игорь припомнил также и другое удивительное происшествие, случившееся с Яковом Кошельковым, московским налетчиком, которого называли иногда «Ночным Царем». Настоящая его фамилия была Кузнецов, и он тоже принадлежал к «аристократическому» семейству. Отец Якова, известный бандит, был казнен незадолго до революции. А мать занималась спекуляцией и была в ту пору еще жива.
      Ночной этот царь поддерживал с Хитровым рынком постоянную связь; там его снабжали необходимой информацией, оружием и транспортом… Но однажды с транспортом случилась заминка. Машину не подали вовремя. И тогда Яков решил прихватить по дороге первый попавшийся автомобиль.
      Зимней ночью на окраине Москвы банда его задержала машину, в которой сидело двое мужчин, не считая шофера, и какая-то пожилая женщина. Взмахнув маузером, Яков приказал им всем вылезти, однако стрелять не стал – как и все настоящие профессионалы, он привык применять оружие только в случае крайней необходимости. Эти же люди сопротивляться не стали. Они покинули машину, безропотно дали себя обыскать – и побрели через пустынную площадь, по сугробам, в лунном дыму…
      И только потом, спустя час, просматривая документы, отобранные у пассажиров, Яков с изумлением понял, что в его руках побывал вождь молодой советской республики – Владимир Ильич Ленин, который ехал в Сокольники вместе с сестрой своей Марией Ильиничной и личным телохранителем Чебановым.
      Стоило Якову открыть тогда стрельбу – а стрелял он без промаха! – и, возможно, советская история могла бы пойти по-другому…
      Происшествие это взбудоражило всю страну. В газете «Известия» появился приказ московского военного комиссара, заканчивающийся такими словами: «Военным властям и учреждениям милиции приказывается расстреливать всех, виновных в производстве грабежа и насилия».
      Начался террор, в результате которого были ликвидированы многие банды и тайные притоны. Постепенно пришел конец и «вольному городу Хива». К концу двадцатых годов он был стерт с лица земли. «Деловые люди» поняли, что сосредотачивать черный рынок в одном каком-нибудь месте – весьма рискованно.
      И еще они поняли, что времена изменились и надо, в связи с этим, менять стиль – уходить глубоко под землю… Старые тесные контакты с уголовниками стали опасны для них. И с тех пор блатных начали попросту нанимать, покупать за деньги – по западным образцам.
      Так два этих мира разделились. Один из них когда-то дал другому свой язык, свой жаргон. Но затем у спекулянтов появился новый жаргон. И сами они стали именовать себя «фарцовщиками».
      Среди фарцовщиков нового послесталинского времени выделилось несколько любопытных личностей – таких, как Файбышенко и Рокотов.
      Начинали оба они с мелочей, – подстерегали у дверей гостиниц иностранных туристов, выменивали различные вещички, затем ловко эти вещички перепродавали. Но с течением времени тот и другой окрепли, вошли во вкус. И стали делать большие дела. Начали широкую торговлю иностранной валютой, золотишком и прочими ценностями. В тот момент, когда Рокотовым и Файбышенко заинтересовались соответствующие органы (ОБХСС), они уже были известными миллионерами.
      Их разоблачили, судили и приговорили к расстрелу – ибо отечественный уголовный кодекс относит такого рода дельцов к разряду опасных вредителей, подрывающих экономическую мощь державы… Произошло это в начале шестидесятых годов. Процессы над подпольными миллионерами были суровыми, шумными. Вместе с этими двумя знаменитостями было осуждено немало и других фарцовщиков.
      Но расстреляли все же не всех, далеко не всех! По существу, погибли лишь те, кто забыл о железных правилах конспирации.
      В основе своей, черный рынок остался, сохранился… Да его ведь и невозможно было истребить до конца! Советская система изменила в стране социальные условия, но человеческую природу, самую сущность людей изменить, конечно, не смогла.
      Итак, черный рынок остался – и он незаметно проник почти во все поры российской жизни. А теперь вот люди его добрались и до Якутии, до полярной, сумрачной «алмазной страны».
      У хозяев Заячьей Губы хорошая школа, старая выучка, – думал Игорь, расхаживая по комнате, – зря рисковать они не захотят! И эта афера с алмазами, бесспорно, проста, хорошо продумана, легка…
      И внезапно ему, на какой-то миг, стало страшно. А вдруг все это – на ниточке? И в любую минуту – распадется, кончится бедой? Уж слишком все выглядит просто, чересчур легко! Как правило, так не бывает, не должно быть… Где-то тут таится подвох, какая-то подлость судьбы. Но – какая! И может быть, самое лучшее – отказаться, отойти в сторонку? Выйти из игры, пока еще не поздно?…
      Но уже знал он, чувствовал, что – поздно. Знал, что не откажется, не сможет отойти… Ведь он же завязавший человек с подмоченной репутацией – любая его попытка выйти из игры будет воспринята с подозрением… Тем более, что он уже приобщился к тайне, узнал все детали! И теперь, естественно, организация не выпустит его из рук живым.

      И вот наступил момент, когда Игорь повел в условленное место первую машину с драгоценным грузом.
      Ночь кстати выдалась темная, без звезд. И в этой темени подмен машин произошел без хлопот. И старый заброшенный проселок оказался – как это ни странно – вполне пригодным для езды. Спешить здесь, правда, было рискованно… Но ведь Игорь вовсе и не должен был спешить!
      Так он и ехал, осторожно, медленно, щупая дорогу светом фар, – пока этот свет не смешался с высоким, пляшущим впереди пламенем костра.
      И там, в шатких отблесках пламени, увидел Игорь очертания полуразрушенной шахтной постройки. А рядом – высокий конус отвала – кучу пустой, выработанной породы. И около черной этой кучи – три человеческих силуэта.
      Затем к машине приблизился Николай Заячья Губа.
      – Стой, разворачивайся! – гнусаво крикнул он и махнул рукой, указывая на отвал. – Разгружаться здесь будешь!
      И когда Игорь, закончив разгрузку, вылез, разминаясь, из кабины, Николай добавил, закуривая:
      – Этот отвал – отличная маскировка! Тут хоть еще подсыпь сто тонн – никто со стороны не догадается. Не разберет: где старое, где новое…
      – Да, придумано вообще неплохо, – одобрил Игорь. – Это чья же затея?
      – Моя, милок, – дымя папиросой, проговорил Николай, – моя… Я тут один за всех соображаю! А от тебя и от остальных требуется только одно: слушать команду и шевелить рогами.
      В этот момент подошли остальные – и тоже закурили.
      Судя по всему, они появились в здешних краях впервые; Игорь никогда их раньше не встречал… И он сказал, внимательно их разглядывая:
      – Привет, ребята!
      – Приветик, – отозвался один из них – тощий, длиннолицый, с нечистой прыщеватой кожей. Другой – скуластый, крепкий, с короткими подстриженными усиками, – обнажил в улыбке крупные желтые лошадиные зубы.
      Положив ему руку на плечо, Николай сказал, обращаясь к Игорю.
      – Знакомься! Это Иван. А того, другого, – он мотнул головой, – зовут Сергеем… Золотые ребята. Только пробы негде ставить… Ну, а клички их и, тем более, фамилии, я, право, не знаю. У них и сроду-то паспортов не бывало. Да тебе, надеюсь, это ни к чему?
      – Да нет, – пожал плечами Игорь, – зачем мне? Плевать…
      Он понимал, что Заячья Губа фальшивит, недоговаривает. Наверняка и имена эти тоже фальшивые… Но не все ли равно, – подумал он, – какая мне, в сущности, разница?
      – Плевать, – повторил он, – все мы тут люди без прошлого.
      – Зато – с богатым будущим, – осклабился Николай. – Верно, старик? Ну и лады… Теперь ты, значит, знаешь всю нашу кодлу.
      – Н-да, – протянул Игорь, – всю кодлу… Но я, брат, вот о чем думаю…
      – О чем же? – прищурился Николай.
      – Да вот, смотрю – а не мала ли кодла, а? Переворошить десять тонн – это все-таки работа. Управитесь ли вы втроем?
      – Так куда же деваться, – развел руками Николай, – придется постараться. Надежных ребят – где ж возьмешь?
      Он умолк, катая в зубах окурок. Потом швырнул его в снег и сказал негромко:
      – Я тебе рассказывал, как все началось? Рассказывал про упавший самолет? Так вот, когда я его нашел, со мной был еще один тип. Охотник. Якут. По кличке Рябой. Этого Рябого вообще-то можно было бы взять в дело… Но я, понимаешь ли, остерегся.
      – Почему?
      – Ну, почему! Во-первых, я его почти не знаю. И он вообще какой-то темный, скрытный… Да и кроме того, он же ведь известный браконьер! Его уже два раза задерживали, штрафовали. Последний раз большой был скандал. И наверняка он сейчас – под контролем милиции.
      – Постой-ка, – сказал удивленно Игорь. – Мне, признаться, не совсем ясно: о каком браконьерстве может идти речь в этой глуши? Мы ведь тут – как на Луне… Или на Марсе.
      – Ну, не скажи, – живо возразил Николай. – Здесь, учти, много пушного зверя! И есть очень ценные породы – соболь, например, бобер, ондатра, лиса… А на их отстрел необходимо особое разрешение. Бобра сейчас вообще запрещено трогать. И закон насчет этого суров. Даже и тут!
      – Н-да, закон, – усмехнулся длиннолицый парень, – от него, черт возьми, нигде спасения нету…
      – Что ж, если так обстоят дела – конечно, – сказал Игорь, – хрен с ним, с браконьером! Тем более, что ты, Никола, говоришь: вы и втроем управитесь. Дай Бог! В общемто жалко, что я не могу вам помочь…
      – А почему? – сейчас же спросил другой парень – тот, что с усиками, – Почему не можешь-то?
      – Да нельзя ему, нельзя, – досадливо поморщился Николай. – Он же ведь в поселке живет. В общем бараке. Среди фрайеров живет! Начнет отлучаться, исчезать в нерабочее время, – кто-нибудь непременно приметит, заинтересуется… У фрайеров, знаешь, глаза, как телескопы, уши, как радары.
      Стоя у гудящего, брызжущего искрами костра, они толковали некоторое время. Потом Заячья Губа взглянул на ручные часы. И озабоченно сдвинул брови.
      – Заболтались мы, ребятишечки, – прогнусил он, – а время ведь не ждет…
      – А как вы, кстати, будете работать? – поинтересовался Игорь, – есть какие-нибудь инструменты, приспособления? Как вообще их добывают, эти блядские алмазы?
      – Ну, тут существует много способов, – подмигнул Заячья Губа, – у нас, понятно, – самый примитивный, ручной. Знаешь, что такое роккер и джига? Нет? Вот приедешь в следующий раз, покажу… А теперь, брат, отваливай! Уже без четверти четыре. Если не успеешь вернуться вовремя – все может рухнуть, поломаться… Учти, мы сейчас, как космонавты – должны быть предельно точными. Должны все делать секунда в секунду!

* * *

      Игорь успел воротиться точно в срок. Когда он подрулил к перекрестку, там уже стояла темная, с потушенными фарами, машина. Его машина! А возле нее топтался Соков – кутаясь в полушубок, хороня в горсти огонек папиросы.
      Глянув на толстое, губастое, самодовольное лицо партнера, Игорь понял, что все получилось, как надо, как было задумано: у приемных бункеров никто подмены не заметил. Шоферы молча поменялись машинами и быстро разъехались.

* * *

      Прошла неделя. Все было тихо. И в следующий раз Игорь поехал к старой шахте уже более спокойно, уверенно.
      Зима за эту неделю переломилась. Мороз заметно ослаб. И хотя снег лежал еще – он был уже водянист, непрочен. И болотные заросли словно бы ожили вдруг, задышали.
      Пока Игорь ехал, в приспущенное боковое окошко кабины просачивались теперь неясные шорохи, шелест… При полном безветрии, в тишине, эти звуки производили неприятное, пугающее впечатление.
      И все гуще и сумрачней, и страшнее становился туман.
      За годы, проведенные на Севере, Игорь успел познакомиться с тайными языческими верованиями. Разумеется, знакомство это было поверхностным; он никогда особенно в них не вникал. Но все же, главное ему удалось усвоить…
      Главное заключалось в том, что у самых крупных, наиболее распространенных, северных народов, – у якутов и эвенков, – имелся обширный, весьма схожий, пантеон духов. Важную роль в этом пантеоне играли так называемые «Иччи». Хозяева гор, перевалов, а также – ущелий и всяких глубоких впадин.
      Как и большинство азиатских божеств, Иччи были существами коварными, завистливыми, злобными. И потому их полагалось постоянно задабривать. Причем сущность подарков для Иччей не имела большого значения. Важен был – жест. Надобно было оказать им внимание, дать хоть что-нибудь: ружейный патрон, спички, какую-нибудь пеструю тряпочку…
      Но имелись и другого сорта духи – гораздо более жестокие, – которые назывались «Абаасы». Вот с этими было куда сложнее… Простыми мелкими подарками от них уже нельзя было откупиться!
      Абаасы – трехглазые бесформенные чудовища – жили под землей и в болотной тине. Они преследовали больных, заблудившихся, ослабших от страха. И славились как пожиратели детских душ. Впрочем, Абаасы при случае не брезговали и душами взрослых…
      Зимою активность их была несколько ослабленной; они полностью оживали лишь с приходом весны… И вот тогда-то становились особенно опасными!
      Вообще-то Игорь Беляевский был человеком в какой-то мере образованным. Он успел в свое время закончить полную школу-десятилетку. И, кроме того, жадно и много читал… Недаром старая его блатная кличка была «Интеллигент»! И он знал – из литературы – что любые религии представляют собою некое отражение конкретных земных условий… Таковы были и жестокие языческие культы. В них, в мистической форме, наглядно отражалась вся сложность сурового таежного быта.
      Это все Игорь знал… Но он был также и авантюристом, бродягой, уголовником – «человеком риска». И как и все такого рода люди, он не мог не быть суеверным.
      Неосознанно, но вполне искренне веровал он в различные приметы, в предсказания, боялся дурных чисел, смутно ощущал присутствие каких-то темных потусторонних сил… И чтобы с этими силами не сталкиваться попусту, – чтобы зря не испытывать судьбу – он всегда старался придерживаться правил. Попадая в русскую церковь, он обычно крестился, а в азиатской тайге – пытался задобрить духов… И если бы его, к примеру, спросили: зачем он это делает? – он, пожалуй, не смог бы найти толкового ответа. «Просто так, – смущенно ответил бы он, – на всякий случай! Умом-то я не верю. Знаю, все это предрассудки. А вот душа – трепещет».
      И теперь, гоня самосвал по шаткому настилу, – во тьме, в густой болотной мути, – он время от времени бросал за окошко кабины то коробок спичек, то сломанную папиросу, то жестяной, завалявшийся в кармане, колпачок от пивной бутылки, то медный пятак.
      – Вам, грозные Иччи! Вам, болотные духи, пожиратели душ! – шептал он. – Вам, демоны бездны! Не трогайте меня, не стройте против меня козней, не отнимайте у меня удачи!

      Наконец-то Игорь увидел воочию, как промывают алмазы, как добывают их ручным, простым, примитивным способом.
      Способ этот, впрочем, оказался не так-то уж прост…
      Необходимыми приспособлениями являлись тут роккер и джига – о которых поминал в прошлый раз Заячья Губа.
      Роккер представлял собою систему из четырех разборных сит, вставленных одно в другое. У самого верхнего отверстия были почти сантиметрового диаметра. Ниже следовали сита с более мелкими ячейками – в шесть миллиметров, в четыре и в два.
      На роккер подавалась размельченная порода и вода. По счастью, в воде тут недостатка не было, ведь шахта помещалась на самом краю болота! И, кроме того, неподалеку кипел и позванивал чистый, всю зиму не замерзающий ключ. От ключа тянулся в сторону шахты «вашгерд» – деревянный желоб, служащий для отвода воды. Он был стар, сделан давно, но сработан из лиственницы – дерева, почти не гниющего, обладающего железной крепостью – и потому вполне годился еще для дела.
      Один из парней – Сергей – дробил сухой, рассыпчатый кимберлит и бросал его лопатой на роккер. А двое других – Иван и Николай – ритмично раскачивали установку и промывали породу.
      Самую крупную фракцию (сантиметровую) они просматривали весьма торопливо, бегло. Тут мог оказаться разве только алмаз-великан… А таковых, как известно, в Сибири почти не встречается. Якутия все-таки – не Голконда! Но зато нижние сита привлекали самое пристальное внимание добытчиков.
      На этих ситах постепенно скоплялся так называемый «концентрат». То есть – смесь, состоящая из зерен различных минералов…
      Смесь эта, однако, еще не была достаточно очищенной. На роккере смывались, как правило, самые легкие породы. И потому для дальнейших операций употреблялась джига.
      В сущности, джига являлась тоже ситом. Но – особенно мелким, с ячейками в один миллиметр и с двумя вертикальными стойками, соединенными перекладиной. При помощи рычага джиге придавались в воде колебательные движения. И в такой пульсирующей среде происходила окончательная обработка концентрата.
      То, что в результате оставалось (на первый взгляд – груда мокрых, грязных камешков) – ссыпалось затем на брезент. И вот там-то, в грязной этой груде, как раз и таились искомые сокровища!

* * *

      Присев на корточки у края брезента, Игорь пошевелил пальнем мокрые камешки. И извлек один – треугольный, мутножелтого цвета, размером с ноготь мизинца. Осмотрел, прищурясь. И сказал с сомнением:
      – Разве здесь можно найти что-нибудь стоящее? Не знаю, не знаю… Чепуха какая-то. Где же алмазы?
      – А ты приглядись, – сказал, оглаживая усики, Иван, – смотри лучше!
      – Так куда же смотреть-то? На что?
      – Да вот на то самое, – усмехнулся Иван, – на то, что в руке держишь! Или ты, друг, ослеп?
      – Неужто ж это алмаз? – удивился Игорь, – никогда б не подумал… Чего ж он такой невзрачный?
      – Он же необработанный, «дикий», – пояснил подошедший Николай. – Да и вообще это, скорее всего, камень не ювелирный, а промышленный…
      И он поворотился к Ивану:
      – Ведь так, старик?
      – Так, – кивнул Иван.
      – Ну, и где ж его можно продать? – спросил Игорь. – Какая вообще ему цена, такому-то? – и бросил желтоватый минерал на брезент.
      – Будь спок, – сказал Иван, – цена подходящая. Один килограмм такой вот «чепухи» тянет, в среднем, на полмиллиончика.
      – Рублей?
      – Долларов.
      – Вот, значит, как, – пробормотал изумленно Игорь, – здорово… А ты не врешь? – Он недоверчиво покосился на Ивана. – Откуда ты это все знаешь?
      – Кому же еще и знать-то, как не нам? – вмешался в разговор Сергей. – Мы же ведь с Ванькой больше трех лет проработали в разных экспедициях! Облазили пол-Якутии! В Нюрбе были, в Мирном …
      – Ну, ты, – резко оборвал его Николай, – заглохни! Иди-ка лучше, займись по хозяйству, – приготовь чаёк… Нынче твоя ведь очередь!
      Возникла неловкая пауза. Длинное прыщеватое лицо Сергея словно бы еще сильнее вытянулось. Он отвернулся, угрюмо побрел к шахте – и скрылся в дверях бревенчатого полуразвалившегося барака.
      Вскоре там, в одном из окошек, затеплился неяркий огонек. С минуту все трое смотрели в ту сторону. Затем Николай сказал:
      – Парень вообще-то хороший. Свой. Только вот беда – глуповат. Любит трёхать попусту… Ну, ладно. – Он махнул рукой. – Так о чем мы толковали? Ах, да, – и о ценах… Таких цен, Игорек, нигде в мире не найти! Да вот тебе простой пример: мы еще не просмотрели весь этот концентрат, не проверили, как следует, а уже заработали 80 тысяч. Это я точно могу сказать. Восемьдесят – а то и все сто…
      – Сто тысяч? – дивясь, переспросил Игорь.
      – Да вроде того, – подтвердил Иван, – нам позавчера четыре таких отличных камушка попалось – ого! Каждый весом, приблизительно, по семь-восемь карат. И, главное, все – ювелирные! В Якутии это – редкость. Но в заполярных районах, видишь, попадаются…
      – И ведь это – только начало, – подхватил Николай, – ты понимаешь, какой куш нам в руки валится?
      – А ну, покажи-ка! – потребовал Игорь.
      И Николай, чуть помедлив, вытащил из внутреннего кармана полушубка небольшой продолговатый кожаный мешочек.
      Мешочек был туго стянут шнурком. Развязав его, Николай вытряс на ладонь прозрачный многогранный, чуть зеленоватый кристалл. Протянул руку к костру. И сейчас же холодные грани кристалла засветились, затеплились, порозовели. Они как бы впитали в себя цвет огня.
      Николай легонько пошевелил рукою – и от кристалла брызнул сноп ярких радужных искр. Можно было бы часами глядеть на эту волшебную игру света… Но Заячья Губа внезапно сомкнул пальцы в кулак.
      – Хватит, – сказал он гнусавым своим голосом, – хорошего понемножку. Да и ехать пора. Кстати, Игорь, я нынче – с тобою… Мне надо срочно в поселок.

* * *

      Чуть позже, когда оба они уже сидели в кабине самосвала, а за окнами проплывала, клубясь, болотная мгла, Игорь спросил:
      – А зачем тебе – в поселок? По каким делам? Или, может, это тоже секрет? Ты, я вижу, любишь разводить секреты.
      – Какие такие секреты? – недовольно шевельнулся Николай. – На что ты намекаешь-то?
      – Ну как же, – сказал Игорь, – вспомни этого – прыщеватого… Не успел он разговориться, как ты его сразу пресек.
      – И правильно пресек, – возразил Николай. – К чему болтать лишнее?
      – Но ведь мы же вместе работаем, – сказал раздраженно Игорь, – мы не чужие. И мне не мешало бы знать…
      – А зачем? – спросил Николай. – Зачем тебе знать-то?
      Ты же не сыщик. Ты все-таки старый блатарь.
      – Вот именно, – мрачно усмехнулся Игорь. – Как блатарь, я привык к тому, что между партнерами все должно быть начистоту… Но ты-то, я вижу, не блатной и никогда им не был.
      – Нет, – сказал с вызовом Заячья Губа, – не был! И хотя я в жизни все перепробовал, – и воровал, случалось, и сидел, – в вашу воровскую кодлу никогда не входил.
      – Значит, ты убежденный фарцовщик?
      – Да, если хочешь… Я подпольный бизнесмен. Причем, учти, – современный! И эта ваша блатная романтика нам, бизнесменам, кажется попросту смешной, наивной.
      – Ах, даже так…
      – Ну сам посуди: кому они сейчас нужны, все эти ваши бесчисленные воровские правила, законы? Дела-то у вас, по сути, пустяшные… Выдернуть бумажник, отвернуть угол у какого-нибудь дурака – вот и вся забота… Дел на копейку, а разговоров – на сто рублей.
      – Но и у вас тоже должны быть какие-то правила. Ведь нельзя же без них!
      – Кое-какие есть, конечно… И главное – это конспирация. Ты понял? Не просто секреты, а именно – конспирация.
      – М-да, – неопределенно промычал Игорь. Некоторое время они оба помалкивали. Потом Заячья Губа проговорил негромко:
      – В общем, могу тебе объяснить – чтоб ты не нервничал. Очень уж ты, брат, нервный, обидчивый… Я почему в поселок спешу? Хочу зайти к одному человечку, передать ему камушки. Он, понимаешь ли, завтра выезжает в Якутск. Пусть там посмотрят нашу находку, оценят по-настоящему. Иван, конечно, парень опытный, знающий, но все же он – не ювелир.
      Машину в этот момент крепко тряхнуло. Проселок кончился. Впереди открылась главная дорога. И сразу же слева, на северо-востоке, обозначилось зарево алмазного карьера, а справа, на западе, замерцали далекие огни поселка.
      – Ты как – сойдешь здесь? – спросил, притормаживая, Игорь. – Или еще покатаешься? В поселок-то я сейчас не могу, сам понимаешь! Мне надо сначала с Козлом встретиться. Он уже ждет, небось.
      – Ну так и гони туда! Не задерживайся! – торопливо сказал Николай. – Обо мне не беспокойся…

      На прииске Радужном, – как, впрочем, и на всех других алмазных и золотых приисках страны, – представляли власть и следили за порядком два ведомства: милиция и комендатура.
      Местный милицейский участок возглавлял капитан Михаил Самсонов. Комендантом же, руководившим работой вооруженных охранников, был двадцатидевятилетний лейтенант, татарин Рашид Керимов, недавно только окончивший спецшколу внутренних войск.
      Оба эти ведомства (несмотря на их различия) принадлежали к Министерству Внутренних Дел. Основа у них, таким образом, – была общая. И потому Керимов, как младший по чину и по возрасту, находился у Самсонова в некотором подчинении, – считался его заместителем.
      Они и помещались в одном бараке, только в разных его концах. Барак этот стоял по соседству с лабораторией. Из окна керимовского кабинета можно было наблюдать, как разгружаются у приемных бункеров самосвалы, как действуют контрольные посты.
      В эту ночь комендант допоздна засиделся на службе. Было тихо. Только за окнами время от времени погромыхивали машины. И сквозь полуоткрытую форточку ощутимо тянуло весенней ростепелью. Запах был острый, будоражащий, чуть пьянящий…
      Закончив возню с бумагами, Рашид Керимов отодвинул их в сторону. Облокотился о стол и задумался, поглядывая в окошко. По молодости лет и весеннему времени ему не спалось… К тому же, он был холост. Дома, в жилом бараке, никто его покуда не ждал. Он мог всецело отдаться профессиональным делам и заботам. А их имелось немало. Думать было о чем!
      Главной, самой первой заботой коменданта была – что вполне естественно – организация охраны. В общем-то здесь, у лаборатории, все было налажено толково. И вокруг алмазного карьера – тоже… Но вот дорога, соединяющая два эти пункта, вызывала явное его беспокойство.
      Проклятая эта дорога – протяженностью более тридцати километров – была, по сути, никак не защищена. И комендант ничего не мог тут поделать: слишком мало имелось у него людей.
      Те двадцать пять человек, которые находились в его подчинении, все были заняты, расставлены в наиболее важных местах… А таковыми, помимо карьера и лаборатории, являлись еще и пути, ведущие к аэродрому, и сам аэродром, откуда ежемесячно отправлялись на Вилюй добытые алмазы.
      С аэродромом хлопот было особенно много. Он постоянно подвергался то наводнениям, то снежным заносам, так что его приходилось оберегать не только от людей, но и от самой природы.
      С недавнего времени, правда, началось строительство нового лётного поля. Однако работы велись там, по мнению лейтенанта, очень медленно, вяло. На прииске явно недоставало техники.
      Вообще он оказался каким-то очень уж неудобным, разбросанным, этот новый прииск! Он располагался на отдельных скалистых островках, поднимающихся из топких болот и, в сущности, напоминал некий странный архипелаг, затерянный в таинственном туманном море… Он выглядел необычно и никак не соответствовал стандартным общепринятым схемам.
      Обо всем этом Керимов когда-то беседовал с капитаном Самсоновым – просил у него людей. Капитан ведь имел свой особый, милицейский штат. И, конечно же, мог бы помочь при желании…
      Но такого желания капитан не выказал.
      – У меня, дружок, своих хлопот – по горло, – заявил он. – Мне же необходимо обеспечить порядок в обоих поселках– старом и новом! А народ здесь таежный, лихой… И, кроме того, на меня недавно еще одно дело навесили – борьбу с браконьерством. Я и сам с величайшей охотой попросил бы пополнения… Но знаю, начальство сейчас людей не даст. В Якутии прииски растут, как грибы, а квалифицированных кадров – маловато! Стало быть, надо самим как-то выкручиваться; рассчитывать на свои собственные силы…
      – Но как выкручиваться-то? – недоумевал татарин. – Как? Скажи!…
      – Так что ж тебе сказать, – отвечал, пожимая плечами, Самсонов, – я ведь не охранник. У меня другие задачи. Но на всякий случай имей в виду: в моем распоряжении имеется мотоцикл с коляской. Забросили его сюда давно – и непонятно зачем. Ездить-то на нем здесь негде… Разве только – по этой твоей дороге… В общем, он до сих пор стоит без дела! И ты в любое время можешь им воспользоваться.
      Этот разговор Керимов помнил отчетливо; происходил он минувшей осенью… Поняв, что помощи от капитана не будет, комендант тайком послал тогда письмо в Якутск, в столицу республики. Он понимал, что этим подводит своего шефа – однако рука его не дрогнула… Впрочем, руководили им не только карьеристские мотивы, но и служебное рвение, молодой азарт.
      К немалому его удивлению, Центр так и не ответил, не отозвался. В недавно найденном погибшем самолете содержалась – как выяснилось – вся последняя почта, но искомого письма там не оказалось! И лейтенант теперь маялся, не зная, как же это расценить. Может быть, в Якутске у капитана – друзья, покровители? И это молчание – явственный знак того, что им, Керимовым, там недовольны? А может, Самсонов был все-таки прав, советуя выкручиваться самому, рассчитывать на собственные силы? Помнится, разговор тогда зашел о мотоцикле…
      – Мотоцикл! – Комендант загасил папиросу и поднялся. – Он же стоит без дела! А мне все равно теперь не уснуть.
      И сейчас же комендант заторопился. Надел полушубок, туго перепоясал его ремнем с кобурой. Затем привычным движением достал револьвер – новенький вороненый кольт – и с треском прокрутил барабан, проверяя заряды.
      Шагнув к дверям, он мельком взглянул на стенные часы.
      Время было позднее, глухое. Стрелки ходиков приближались уже к четырем утра…

* * *

      – Гони, гони! – бубнил Николай. – Жми, старик! Ох, боюсь, запоздаем.
      И слыша беспокойный этот, гнусавый голос, Игорь гнал машину, жал на педаль… И вот, в тот самый момент, когда он подъехал к перекрестку, на юге, вспыхнули два огня, – два желтых, круглых, немигающих глаза.
      Наконец, стал виден громоздкий силуэт самосвала. Машина надвинулась, загораживая край неба – и затихла. И сразу же как бы ослепла. Фары ее погасли.
      Из кабины вылез Федор Соков. Мясистое, окаймленное курчавой бородкой, лицо его было пасмурно.
      – Мне, ребята, как-то неспокойно нынче, – сказал он, – муторно…
      – Это отчего же? – насторожился Заячья Губа. – Стряслось что-нибудь?
      – Да вроде – ничего. – Соков поморщился, поскреб ногтями бороду. – И все-таки… Понимаешь, когда я разгружался, возле бункеров появился вдруг комендант. В полной форме, при оружии. С чего бы это он, а? В такую-то пору? А? Раньше он спал…
      – Но что он там конкретно делал? – спросил Игорь. – Чем интересовался? Может – тобой, твоей машиной?
      – Нет, ко мне он даже и не подходил…
      – Ну, так что ж ты вибрируешь? – небрежно проговорил Заячья Губа. – Мало ли какие у коменданта дела! На то он и начальник. И хватит трепаться. Не тушуйся. Давайте-ка займемся своим делом…
      И вдруг все увидели забрезживший в ночи бледно-оранжевый свет. Он приближался удивительно быстро, становился все крупнее, все ярче… И было в нем что-то непривычное, странное. Игорь не сразу сообразил, в чем суть. И только спустя секунду подумал: самосвал идет с одной фарой! Да нет, – спохватился он тут же, – это вовсе и не самосвал…
      – Мотоцикл, – выдохнул у него над ухом Соков, – откуда он здесь, на болотах? Вот чудеса-то! Это не к добру… Не зря мое сердце чуяло…
      – Разбегаемся, – крикнул Николай, – а ну, по машинам! Быстро!
      – Да теперь уже поздно, – усмехнулся Игорь, – нас все равно уже, наверное, засекли… Лучше остаться на месте. Притворимся, что у меня, к примеру, кончился бензин, и Козел меня выручил. Великое братство шоферов – это тема известная. Придраться тут не к чему.

* * *

      А спустя еще пять минут мотоцикл, оглушительно грохоча, подлетел к скрещению дорог.
      Здесь комендант затормозил. Слез с седла. Поправил кобуру. И вразвалочку, разминаясь, пошагал к машинам.
      Само по себе то обстоятельство, что два самосвала почему-то застряли на полпути, особенного удивления у него не вызвало. Мало ли, какая поломка может случиться в дороге! Но его слегка озадачило расположение самосвалов. Они стояли как-то нелепо, криво, вполоборота… Словно бы одна из машин только что свернула со стороны на «алмазную трассу», а другая – должна была уйти с этой трассы на сторону.
      Возле машин маячили какие-то люди… И, приблизившись к ним, Керимов резко спросил:
      – Что здесь происходит?
      – Да пустяки, – быстро, скороговорочкой, произнес один из парней – плечистый, плотный, в кудрявой бородке. – У товарища бензин кончился, ну я ему помог, выручил, значит… Шоферская солидарность – сами понимаете!
      – А почему же вы так машины поставили?
      – То есть как? – удивился шофер.
      – Да так – как-то странно… Сам, что ли, не видишь?
      – А это, понимаете ли, для обшего удобства, – сейчас же сказал, придвигаясь, другой шофер – невысокий, с узким. нервным лицом. – Это мы специально… Чтобы другим машинам проезд не загораживать.
      – Ага, – проговорил Керимов. – Н-ну что ж… Объяснения шоферов его успокоили. – В самом деле, – подумал он, – все логично, все просто. Что это мне в голову взбрело? На трассе, судя по всему, порядок.
      И только он так подумал, – за спиной его возникло какое-то движение… Он хотел было обернуться. Но не успел. И дрогнул, и как бы надломился от страшного удара, нанесенного сзади в голову.
      Били, очевидно, чем-то железным, – может быть, ломиком? Не спасла даже пушистая меховая шапка. Он упал на рыхлый ноздреватый снег. Последний раз вдохнул запах весны. И последнее, что уловил его гаснущий взор, было склонившееся над ним лицо человека с безобразной, раздвоенной, заячьей губою.

      – Ну все, успокоился! – сказал Заячья Губа. – Отгулялся, татарская морда…
      Он стоял, пригнувшись, упираясь о колено левой рукой, а в правой держа тяжелый длинный гаечный ключ, какими обычно пользуются шоферы больших грузовиков.
      – Да-а, хорошо ты его приласкал, – хихикнул Соков, – крепенько.
      – А зачем? – спросил, кривя губу, Игорь. – Зачем ты это сделал-то? К чему вообще разводить лишнюю сырость, ненужную мокроту?
      – А ты что же, – поднял голову Николай, – хотел бы, чтобы он нас всех засек, повязал?
      – Да он, по-моему, ничего и не заподозрил, – пожал плечами Игорь. – Я ведь видел: он собирался уже отваливать…
      – Все равно, – упрямо сказал Николай, – он подметил, что машины стоят как-то необычно. И потом бы доложил капитану… Ну, а тот опытный, гад, бывалый. Знающий, что к чему.
      – Но мог бы и не доложить…
      – Ладно, – перебил Игоря Федор Соков, – что сделано, то сделано. Теперь вопрос: как дальше быть?
      И он пнул носком сапога лежащее тело.
      – Надо ж его куда-то спрятать?
      – Наоборот, – сказал Николай, – пусть остается. Вы понимаете, ребята: ночка темная, а света здесь нет! Значит, комендант свободно мог попасть в аварию – налететь на что-нибудь…
      Он медленно осмотрелся. И радостно улыбнулся вдруг, увидев сбоку от дороги – на твердой почве – крупный гладкий гранитный валун.
      Таких валунов в округе имелось немало. Их в незапамятные времена натащили сюда ледники – отшлифовали, отработали. И бросили, отступая. С тех пор эти камни (некоторые из них – по 5-8 метров в диаметре) остались, засеяв сибирскую равнину и навсегда поразив воображение туземцев. Среди якутов, например, и других полярных племен, издавна существовал священный Культ Камней. Северяне верили в особую тайную жизнь валунов… И возле самых крупных и диковинных ледниковых камней они устраивали жертвоприношения, творили ритуальные мистические действия. К числу таких «священных» объектов когда-то, еще до прихода строителей прииска, как раз и принадлежал тот самый валун, на который обратил внимание Заячья Губа. Гранитная эта глыбища имела весьма причудливую форму; чем-то она напоминала сидящую нахохлившуюся птицу. Не требовалось большой фантазии для того, чтобы угадать там очертания головы, вобранной в плечи, и массивного, конусообразного, чуть наклоненного клюва.
      На этот клюв и указал сейчас Николай.
      – Смотрите, братцы, – воскликнул он, – вот, обо что расшибся наш лейтенантик, – понимаете? – Он махнул рукой. – Эй, кто-нибудь… Хотя бы ты, Козел! Возьми-ка мотоцикл, разгони его и хряпни об эту глыбищу.
      Затем он с улыбочкой протянул Игорю гаечный ключ.
      – А это я, кстати, у тебя позаимствовал. Хороший инструмент. Держи!

* * *

      Спустя минуту, все было кончено.
      У придорожного валуна лежал покореженный, с разбитой фарой, мотоцикл. А рядом с ним – тело коменданта. Человек был уже мертв, не дышал, но мотоцикл еще жил какое-то время: что-то потрескивало в железном его нутре, пощелкивало, слабо жужжало…
      Собираясь уходить, Николай окинул критическим взглядом эту картину – точно так, как оглядывает художник очередное свое произведение. Затем нечто новое пришло ему в голову. Он озабоченно поджал губы. Поспешно вытащил из внутреннего кармана алюминиевую плоскую флягу. Отвинтил крышку. И обрызгал спиртом лицо и одежду убитого.
      – А это еще что за фокус? – недовольно поморщился Козел. – Зря только добро переводишь. Дал бы лучше нам…
      – Не мельтеши, – небрежно сказал Николай, – достанется всем…
      Он отхлебнул из фляжки. Крякнул. И пустил ее по кругу. Утирая рот рукавом, Игорь сказал:
      – Послушай, а ты уверен, что комендант вообще был пьющий?
      – А кто здесь, в Заполярье, не пьет? – вопросом на вопрос ответил Заячья Губа. – Все правильно, старик, все точно. Так будет надежнее. И хватит об этом!

* * *

      Вскоре самосвалы разъехались. Один – на север, к алмазному карьеру, другой – на восток, к каменоломне.
      Они вовремя успели покинуть злополучный этот перекресток… Когда Игорь сворачивал на бревенчатую гать, вдали, сквозь болотные заросли, замигали фары идущей с прииска машины.
      – Наше счастье, – пробормотал Игорь, – что машин на трассе пока мало, и ходят они редко… И особенно редко – в такую вот пору, под самое утро, когда все уже устали, и никто никуда не спешит.
      – А кто выбрал этот час, а? – высокомерно спросил Николай. – Кто все продумал?
      – Ты, ты, – усмехнулся Игорь, – все ты, подпольный гений! Одно только скверно: больно уж ты кровь любишь…
      – А ты что же, хотел бы все время оставаться чистеньким? – возбужденно, брызгая слюной, сказал Николай. – Чистеньким, стерильным?
      – Ну, при чем здесь – стерильным? – возразил Игорь. – Я о другом… А в принципе, я, конечно, тоже не ангел.
      – Да уж знаю, – мигнул Николай, – слыхивал. Были когда-то и у тебя мокрые дела, ведь так? Я не ошибся?
      – Что ж, были, конечно, – кивнул Игорь, – куда денешься? Но если уж мне и приходилось кого кончать, то в честной драке, в поножовщине… И когда можно было обойтись без лишней сырости, я обходился! Все-таки ведь я был не налетчиком, не бандитом, а вором. Классным вором – к слову сказать… И у нас, у урок, особым шиком всегда считалось – сделать дело чисто, без шороха.
      – У вас! – фыркнул Николай. – Что от вас теперь осталось-то? Одни только сказки, легенды. Старый блатной мир кончился! Пришли новые люди. Деловые.
      – Такие, как ты?…
      – Хотя бы и такие. А что? Чем я тебе плох? Ведь это ж я предоставил тебе шанс раскрутиться, вылезти из дерьма… Ну, а кровь – что ж… Если посмотреть трезво.
      так это ж вода! Ученые так и утверждают, что она по составу схожа с морской водой. И, стало быть, цена ей три копейки.
      – Н-ну, как знаешь, – сказал Игорь. – В конце концов, не мне тебя учить.
      – Вот это верно.
      – Но на всякий случай, запомни: есть вещи, которые судьба не прощает, за которые она наказывает…
      – Да брось ты, – возмущенно проговорил Николай. И даже отодвинулся слегка. – Что ты мне тут проповеди читаешь? Судьба, судьба! – передразнил он, гнусавя. – Какая такая Судьба? Ты что, имеешь в виду Господа Бога? Или этих дурацких духов? Так я плевать хотел на это на все!… Плевать, плевать!
      Он закурил, ломая спички, окутался в дым. Игорь проговорил негромко:
      – Я тебе, дурак, никаких проповедей читать не намерен. Просто хотел напомнить старое блатное правило: чем меньше сырости, тем легче путь! Вот ты сказал, что капитан Самсонов – опытный, бывалый. И он мог бы заинтересоваться происшествием… Что ж, теперь-то он наверняка заинтересуется! И если он в конце концов докопается до чего-нибудь – это и будет Рука Судьбы. Я уже объяснял: судьба иногда карает, наказывает. И сильнее всего она карает за подлость и за глупость! Ну, а насчет того, что тебе на все плевать – поостерегись маленько, побереги слюну.
      Некоторое время они ехали молча. Игорь – угрюмо глядя вперед, на дорогу, Николай – забившись в темный угол кабины.
      Когда в туманной мгле, впереди, засияли огни каменоломни, Николай сказал:
      – Ну, хорошо, пофилософствовали – и хватит! Теперь – о деле… Я из кабины не выйду, притырюсь здесь. А ты постарайся-ка все провернуть без задержки. Погрузишься – и гони во весь дух! Меня уже, черт возьми, заждались.
      – Где же тебя потом ссадить? – спросил Игорь.
      – Да где угодно, – уклончиво проговорил Заячья Губа. – Хоть на краю поселка, хоть в самом центре. Главное – побыстрее! Ведь я пообещал, что буду на месте – в пять… А сейчас уже четверть шестого… И когда же я теперь попаду в поселок? Еще через час? О, проклятое время, всегда его не хватает, всегда его – в обрез!
      – Теперь все будет зависеть от экскаваторщика, – отозвался Игорь, – если он не затянет, не подведет…

* * *

      И экскаваторщик не затянул, не подвел! Тяжело нагруженная машина вскоре пошла обратно. И когда она затем приблизилась к месту скрещения дорог, Игорь невольно напрягся, как-то поджался весь, полагая, что там уже толпятся люди; ожидая, что вот сейчас его непременно встретит суровый милицейский патруль.
      Те же чувства, вероятно, испытывал и Николай: он вцепился ногтями в плечо Игоря и шумно задышал…
      Но нет, на перекрестке все было тихо. Стало быть, труп коменданта пока еще никто не заметил. Да это, в какой-то мере, было понятно, ведь роковой валун находился за краем дороги – метрах в шести от нее. А темнота, к тому же, еще не кончилась. Наоборот, в ранний этот, предутренний час, она стала особенно мрачной, густой.
      Звезды уже выцвели, слиняли. Небо опустело; его заливал теперь беспросветный мрак. И с окрестных болот приполз и окутал землю клочковатый, белесый, пахнущий гнилью, туман.
      Когда машина пролетала мимо валуна, Николай сказал удовлетворенно:
      – Порядочек! Все шито-крыто… Тревога поднимется, когда рассветет. А к тому времени ты уже будешь спокойно дрыхнуть у себя в бараке!
      – Н-да, – пробормотал Игорь, – пожалуй…
      – И этот твой Самсонов, будь он хоть сам Шерлок Холмс, ни в чем не посмеет тебя упрекнуть, ни к чему не сможет придраться.

* * *

      Прошло еще полчаса. Самосвал въехал на вершину холма – на главную улицу нового свайного поселка. Здесь, в эту пору, было на редкость пусто. Ни одно окно не светилось сквозь зыбкую пленку тьмы. Ни один сторонний звук не тревожил сонный покой. Спали даже собаки.
      – Стой! – приказал Заячья Губа.
      Он легко спрыгнул наземь, махнул Игорю рукой. Подождал, пока машина отойдет и скроется, и повернул, посвистывая, в ближайший переулок.
      Он шагал, вполне удовлетворенный, уверенный в себе. И не слышал, не замечал, что вслед за ним – беззвучно скользя меж домов и ловко прячась за сваями – крадется какая-то смутная тень, какая-то трудно различимая фигура.

      Капитан Михаил Самсонов – как правильно охарактеризовал его Заячья Губа – был человеком бывалым, знающим что к чему… Коренной сибиряк, он вырос в забайкальской тайге и немало пошатался по Северу. И приблизительно половину своей жизни – сейчас ему уже перевалило за пятьдесят – проработал на различных рудниках и приисках. Поначалу – на золотых, а потом – на алмазных. На первых порах – простым участковым инспектором, а потом уже – старшим…
      Причем начинал он когда-то как охотник-промысловик. Охотником был удачливым, и это свое ремесло нипочем не променял бы ни на какое другое! В милицию его привела беда, роковая случайность.
      Старший, любимый брат его Алексей, работавший старателем на одном из Ленских рудников, однажды найден был. убитым. Преступление это, по слухам, было делом рук местной банды, охотившейся за золотишком. И Михаил поклялся тогда отомстить.
      Он ушел в тайгу, пропадал там неделю – и действительно обнаружил преступников! Великолепный стрелок, он, в завязавшейся пальбе, ухитрился прикончить двоих. А третьего, главаря, лишь подранил… И затем приволок его – полуживого – в рудничный поселок. С тех пор и началась его слава, и определилась основная линия жизни.
      Из него, со временем, выработался особый тип криминалиста – некая смесь таежного следопыта и милицейского следователя. Смесь, вообще говоря, редкая. И при желании, Самсонов мог бы сделать большую карьеру. Но для этого требовалось окончить специальный московский институт, получить диплом… А тратить на учебу пять долгих лет он не хотел! Да и жалко было расставаться с любимой тайгой, с дикой волей.
      И получив под старость чин капитана и звание старшего инспектора, он отлично сознавал, что это – предел, что дальнейшего продвижения по службе не будет. И ему уже никогда не дорасти до комиссара! Однако данное обстоятельство в гораздо большей степени огорчало жену его Варвару, чем его самого.
      Сам-то он твердо понимал свое призвание и свое место в жизни. Большие дела и большая политика были явно не для него! В сущности, он являлся типичным таежным «шерифом»… Высокий, грузный, неторопливый, с тяжелым квадратным лицом, с острым цепким взглядом крошечных медвежьих глазок, он превосходно вписывался в окрестный пейзаж. И он искренне любил тот маленький, провинциальный, приисковый мирок, в котором царил!
      Но хотя вид он имел простецкий, какой-то очень уж свойский, и считался человеком не шибко образованным, в действительности он знал немало. Он успел прочитать необходимую литературу по дактилоскопии, баллистике, трассологии; сумел познакомиться с новейшей криминалистической техникой и с тактическими методами дознания. А также – отчасти – и с судебной психологией…
      Все это, в сочетании с богатой охотничьей практикой, весьма помогало ему вершить то дело, которое он начал без малого двадцать лет назад!
      Он поклялся тогда отомстить блатным за кровь брата, и вообще – вывести под корень в этом краю всю их породу, всех такого рода «хищников»! И клятва эта с годами не забылась, не пресеклась.

* * *

      Известие о гибели коменданта дошло до Самсонова в начале десятого утра – когда как раз наступил скупой, неяркий апрельский рассвет.
      Прибыв на место происшествия, капитан осмотрелся. Помолчал, посопел задумчиво. И затем обратился к медику – молодому приисковому врачу, иногда, по совместительству, выполнявшему роль милицейского эксперта.
      – Как ты думаешь, – спросил он, – Керимов действительно мог налететь на этот камень? Что здесь – случайная катастрофа, или?…
      – Да ведь как сказать? – ответил тот, разведя руками. – Катастрофа, вообще-то, не исключена. Судя по всему, смерть наступила часов пять назад. А тогда ведь было совсем темно.
      – Да и туман стоял, – негромко добавил кто-то.
      – Вот, вот, туман…! Значит, сбиться с пути лейтенант мог запросто. И к тому же он был пьян.
      – Пьян? – нахмурился Самсонов. – Не может быть…
      – Ну, как – не может! – усмехнулся врач. – От него же явственно попахивает.
      – Странно, – пробормотал Самсонов, – очень странно.
      – Конечно, количество выпитого я сейчас определить точно не могу, – продолжал врач, – это выяснится потом, при вскрытии. Но как бы то ни было, картина вырисовывается ясная… Выпил, погнал мотоцикл. Ведь на этой машине тихо не ездят! А тут еще – полная потеря видимости… Ну, он и врезался с разгона. Случай банальный.
      – Та-ак… А характер травмы – каков?
      – Разбит череп. Вся теменная область. При таких травмах обычно не выживают.
      – И как ты думаешь, это возможно, чтобы он, сидя на мотоцикле, разбил себе именно темя? Скорее уж должно было бы пострадать лицо…
      – Вот на мотоцикле-то как раз и возможно, – пояснил один из оперативников, старший лейтенант Кравцов. – Это в автомашине – другое дело. Там шофер сидит прямо. А у мотоциклистов посадка – как у всадников. Как на коне. Они почти всегда ездят, чуть пригнувшись…
      – Н-да… Ну, ладно, – неопределенно проговорил капитан. – Будем считать осмотр места происшествия оконченным… Кравцов, составьте-ка протокол!
      Затем он отдал еще несколько деловых распоряжений. После чего отвернулся от толпы и сунул руку в карман меховой тужурки. Там, как у старого курильщика, лежали у него трубка и табак. И он быстро, привычно, одним движением большого пальца, набил себе трубочку.
      Зажал ее в зубах – прикурил неспешно. И, попыхивая сладким душистым дымом, пошагал, насупившись, к прииску.
      Он шел в одиночестве – тяжело ступая по бревенчатому скользкому настилу.
      И все, знавшие его, понимали: капитана сейчас нельзя отвлекать разговорами! Ему необходима тишина. Он крепко занят. Он думает.

* * *

      И он думал. В первую очередь – об этом самом бревенчатом настиле… Думал о том, что данный настил представляет собою знаменитую «алмазную трассу», о которой постоянно заботился комендант. И поехал он ночью именно по ней!
      Но в таком случае зачем же, за каким же чертом ему понадобилось вдруг сворачивать на другую, поперечную дорогу? Что его там – на твердой земле – могло заинтересовать?
      Заинтересовать столь сильно, что он как бы забыл всю свою выучку, всю привычную свою осторожность?…
      А комендант Керимов был достаточно хитер и осторожен – капитан давно в этом убедился! И был комендант первоклассным водителем. Ведь умение управлять любыми машинами входило в обязательную программу спецшколы, которую он, кстати, окончил с отличием. И конечно же, он никогда, собираясь в дорогу, не стал бы напиваться!
      Тем более, что он и вообще был человеком не пьющим, как и большинство татар…
      У капитана когда-то состоялся на эту тему любопытный диалог с Керимовым… «Ты не пьешь-то – почему? – допытывался Самсонов. – Может, потому, что этого не велит Коран? Так ведь ты же коммунист! И должен читать не священные книги, а Историю Партии…» – «А я ее, между прочим, и читаю! – отвечал, посмеиваясь, татарин. – И дело вообще не в Коране… Просто я всегда уважал обычаи своих предков. Татары ведь сроду водку не пили. И к вашему русскому свинству я как-то еще не привык». – «Ничего, – пообещал ему Самсонов, – привыкнешь. Север всему научит!»
      Так они потолковали. Однако за истекшие полтора года, проведенные Керимовым на Севере, он все же не научился пьянствовать… И вот теперь – такой неожиданный, непонятный, странный поворот!
      Капитан шагал, посасывая трубочку, по обледенелым бревнам трассы. И мысль его все время, невольно, возвращалась к проклятому валуну.

* * *

      Как и каждый опытный таежник, Самсонов, разумеется, был знаком с различными языческими культами. Знал он также и о том, что сибирское шаманство – внешне якобы искорененное, – в действительности продолжает существовать. Причем, за истекшие годы оно как бы даже усилилось, возросло. И вся суть заключалась в современной антирелигиозной политике.
      Когда в XVII веке началась колонизация Сибири, то вслед за казаками – полярными конквистадорами – двинулись на Восток представители православного духовенства. Церковь тогда повела активную борьбу с дикими туземными верованиями. И спустя столетие многие народности Севера были уже крещены. У азиатов отняли древних их идолов и дали им взамен – Единого Христианского Бога.
      Но потом пришла пролетарская революция, наступила советская власть. И власть эта решительно отменила всех и всяческих богов.
      А людей нельзя ни на миг оставлять без веры!
      И жители тайги постепенно почувствовали себя как бы осиротевшими, незащищенными… С одной стороны их окружала беспощадная природа Севера, с другой – строгая местная администрация. И к кому же им было теперь обратиться с тайными молитвами, которые не выскажешь, не откроешь простому, обыкновенному человеку? Тут непременно нужен священник или шаман…
      И вот так в северных стойбищах стали опять, как и встарь, появляться шаманы, начали твориться традиционные мистические действа.
      Только теперь они творились в сугубой тайне…
      И, конечно же, вновь возродился древний, полузабытый культ камней! А одним из известных объектов этого культа как раз и являлся здесь придорожный, похожий на спящую птицу, гранитный валун! Тот самый, возле которого разыгралась ночная трагедия.
      – Так, может быть, внимание коменданта привлекли именно шаманские пляски? – напряженно размышлял капитан. – Может, он увидел у этого камня нечто необычное? И потому своротил туда с полпути?
      Но если он сумел увидеть – значит, туман был не слишком уж густ! Значит, он ехал не вслепую! И обязательно должен был бы притормозить.
      – Нет, тут что-то не так, – думал Самсонов. – Судя по всему, там, у валуна, не плясали, не священнодействовали.
      И еще одно обстоятельство немало смущало Самсонова.
      Он знал, что высшей ценностью для северян – якутов, эвенков и прочих, – всегда являлось оружие. Любое оружие: карабины, револьверы, ножи. Убив лейтенанта, туземцы непременно бы заинтересовались его новеньким кольтом.
      А между тем, этот кольт остался нетронутым; он лежал в кобуре. И кобура была плотно закрыта. Ее никто даже и не пытался открыть – ни покойный ее хозяин, ни предполагаемые его убийцы.

* * *

      В общем-то, в том, что Рашида Керимова убили, капитан теперь уже не сомневался. Чувство это было интуитивное, еще не вполне осознанное, но, тем не менее, отчетливое!
      И совершили это преступление, вероятнее всего, не якуты, а русские. Но – почему, зачем? И, главное, кто они были? Свои, приисковые? Или же пришлые, какие-нибудь бродяги?…
      К сожалению, ни на один из этих вопросов следы не давали точного ответа.
      Посеревший, пропитанный влагой, снег уже не держал следа, – как раньше, зимой. Все отпечатки в нем мгновенно становились бесформенными, как бы оплывали… Весна неудержимо вступала в свои права!

      В глухом переулке, на окраине города Якутска, находился – ничем не выделяясь из общего ряда – бревенчатый, одноэтажный, старинной постройки дом.
      Дом этот принадлежал известному в городе граверу Максиму Салову… Впрочем, немало людей называло его просто «Грачом». Он и впрямь соответствовал данной кличке: был приземист, черноволос, с крупной головой, с острым, длинным, хрящеватым носом.
      Грач занимался вырезыванием всяческих печатей, штампов, факсимиле. На дверях у многих городских интеллигентов и чиновников висели желтые латунные таблички с указанием имен и должностей хозяев – все они были делом рук Максима Салова.
      Популярность его, в данном смысле, была велика! Однако внешняя эта, официальная слава не шла ни в какое сравнение с другой – потаенной…
      В подземном мире, в недрах черного рынка, имя Грача пользовалось огромным авторитетом – и не случайно! Он считался одним из крупнейших знатоков драгоценных камней. И едва ли не лучшим гранильщиком алмазов в северной Азии, – от Урала до Якутии.
      Вырезыванием по металлу Салов занимался в граверной мастерской, а тайной обработкой алмазов – у себя на дому. И для такого двойного образа жизни условия у него сложились вполне подходящие…
      Грач был вдовец, к тому же – бездетный, близких родственников не имел. И потому жил один, свободно и бесконтрольно. Был сам себе хозяин.
      В доме его, в дальнем конце коридора, имелась особая, небольшая комната, – нечто вроде чулана. Там-то он и оборудовал себе гранильную мастерскую.
      Мастерская эта была точно такая же, как и у знаменитых гранильщиков Урала, где Салов провел в молодости семь лет. Такая же, как и у всех ювелиров, в любых частях света!
      Гранильное дело имеет давние традиции и глубокие корни… И несмотря на современный, поразительный, технический прогресс, общий вид и характер мелких ювелирных мастерских мало в чем изменился со времен средневековья.
      В любой такой мастерской, как и пять столетий назад, прежде всего бросается в глаза рабочий стол с необычным, причудливым, волнообразным краем. Во впадине такой «волны» всегда стоит кресло мастера, а все ручные инструменты лежат справа, на самом, так сказать, «гребне».
      И прочие непременные принадлежности профессии также унаследованы от прошлого! Тут и шлифовальные круги, и всякие миниатюрные станочки, и набор увеличительных стекол. И конечно же – источник света и энергии…
      То обстоятельство, что современный электромотор заменил собой древний ручной привод, – лишь облегчило труд, но отнюдь не изменило ни общих условий, ни индивидуального характера ремесла.
      Максим Салов в свое время сумел установить на заднем дворе, в старой баньке, небольшой электродвижок… Покойной жене своей, Марфе, он объяснил, что это нужно, мол, для граверных дел, для срочных домашних заказов.
      И хотя Марфа тогда согласилась, поверила, – работать ему все же приходилось с опаской. Слишком уж была она бабой вздорной и въедливой: постоянно вмешивалась в дела Грача и частенько заглядывала к нему в мастерскую. Заглядывала неожиданно, без спросу… И когда она, наконец, отошла в лучший мир, старый Грач даже вздохнул с облегчением.
      Теперь-то он мог творить свои дела, не опасаясь сторонних глаз и домашних сплетен! Да, в общем-то, он и не любил ее по-настоящему. Его связывала с Марфой давняя привычка и, кроме того, то, что дом, в котором он жил и коим теперь владел, являлся собственностью покойницы…

* * *

      Мы сказали уже, что Максим Салов жил один… Эта фраза нуждается в уточнении.
      Разумеется, в доме он, отныне, царил безраздельно. Ему никто уже больше не мешал! Но все же он занимался делом прибыльным и рискованным, входил в состав мощной подпольной организации. И организация эта не могла (да и не должна была) оставлять Грача без присмотра…
      И потому на задах его дома, в той самой, старой баньке, где помещался движок, регулярно дежурили люди. В основном это были молодые, могучего сложения, угрюмые и неразговорчивые парни.
      Никого из них, в общем-то, Салов близко не знал; они сменялись довольно часто и заглядывали к нему только затем, чтобы попросить горячего чайку или какой-нибудь закусочки… Но старый Грач сознавал, чувствовал, что они не только его охраняют – но еще и следят за ним. Следят крепко, бдительно.
      Здесь прозвучали слова «Старый Грач». Их также следует уточнить…

* * *

      Был наш герой, конечно, уже не молод. Но все же и не так уж стар. Ему недавно только стукнуло пятьдесят восемь, потребность в женщине еще не вовсе угасла в нем, и потому – для утехи и баловства – он держал постоянную любовницу Надю.
      Тридцатишестилетняя, еще достаточно свежая, Надя была стройна, пышногруда, с могучими бедрами и толстой, шелковистой, пшеничного цвета косой, уложенной вокруг головы «короной». И помимо всех этих прелестей, она обладала еще одним качеством – весьма ценным для Салова… Дело в том, что была она на редкость проста, добродушна, покладиста. С ней было легко сговориться! В принципе, она принадлежала к категории любовниц, которых обычно называют «приходящие, на своих харчах»… И приходила она всегда по субботам. Причем – регулярно, честно, без обмана.
      Иногда Старый Грач задавался вопросом: а что же, собственно, нашла в нем эта вкусная, белотелая бабенка? Особенной красотой он не блистал (и никогда не заблуждался на этот счет), да и сексуальной силою – тоже…
      Может, она все же искала здесь какую-нибудь практическую выгоду? Что ж, в данном смысле, Грач был не плох. Постоянно подкидывал ей деньжонки, делал дорогие подарки. Но подарки эти Надя принимала без жадности, с равнодушной и ласковой ленцой.
      И порою, лаская ее, заглядывая в чистые, светло-голубые ее глаза – такие же чистые, как ключевая вода, такие же голубые, как полуденное небо в ясную погоду – Салов думал: «А, может, и вправду любит? Почему бы и нет? Ведь можно же полюбить меня – такого! Ведь любят же иногда и таких»…

      Однажды вечером в субботу – это была последняя суббота апреля – Надя, как обычно, явилась в гости к Грачу.
      Одета она была в беличью шубку, пушистый платок и короткие щегольские ботики, сплошь утопавшие в густой снежной слякоти.
      И едва войдя в дом, раскрасневшаяся, пахнущая снежной свежестью, Надя сразу же сказала:
      – Ноженьки у меня совсем промокли… зазябли… Такая слякоть, грязь кругом! Согрей-ка меня, папочка, поскорей!
      – Идем в мастерскую, – сказал Грач. – Там тепло, я только что протопил…
      Она торопливо прошла по коридору, на ходу разматывая платок, расстегивая шубку. В мастерской и впрямь, было тепло, даже жарко. И быстро раздевшись, она села в кресло. Сбросила ботики. Протянула ноги к печке…
      Печка помещалась сбоку от стола. Надя уселась, стало быть, вполоборота к нему, положила локоть на изгиб «волны»… И вдруг – краем глаза – уловила какой-то зыбкий зеленоватый блеск, какую-то странную вспышку света.
      Она медленно повернула голову, и тотчас же зрачки ее расширились – как от толчка. Она словно бы вся напряглась, разглядев лежащий на столе, возле шлифовального станка, прозрачный многогранный светло-зеленый кристалл.
      Лицо Нади на мгновение изменилось, обрело новое – странное, хищное выражение. Но Старый Грач ничего не заметил. Он смотрел не в лицо этой женщины – а на ее ноги.
      Ноги у Нади были хороши! Длинные, стройные, с круглыми коленями, облитые черными тугими чулками – они могли бы взволновать любого… И она сама прекрасно это сознавала!
      Легонько вздохнув, она отвернулась от стола. Провела кончиками пальцев по своим ногам – от бедра к коленям – огладила их… И вдруг прошептала, округляя губы:
      – Ой, чулки-то совсем сырые! Еще, не дай Бог, простужусь…
      – Ну, так сними их, – сказал вздрагивающим голосом Салов.
      – Верно, – согласилась она. – Так будет лучше… – и высоко, до самых бедер завернув юбку, принялась возиться с резинками, стала стягивать чулки.
      Потом она спросила, приподняв в улыбочке уголки пухлых, пунцовых, крепко покрашенных губ:
      – Ну? Где будем – прямо здесь? Или в спальне? Там-то, пожалуй, зябко, неуютно…
      – Так ведь здесь как-то неудобно, – пробормотал в растерянности, Салов, – нет ни постели, ничего…
      – А что нам надо-то? – весело отозвалась она. – Чем-нибудь подтереться, да что-нибудь под себя подстелить… Вот, хотя бы! – И указала на медвежью шкуру, лежащую в углу, на полу. – Чем тебе не постель? Больно уж ты, папочка, привередливый… Или это, может, – от старости?
      – Брось болтать, – сказал, криво усмехаясь, Старый Грач. – Какой я старик? Я еще могу… И ты перестань называть меня папочкой. Не люблю этого. Ложись, дура, скидай с себя все!

* * *

      Малое время спустя, оба они – разгоряченные, распаренные, – уселись рядышком на повлажневшей шкуре. Закурили. Помолчали, думая каждый о своем…
      Надя покусала прилипший к губе кусочек папиросной бумаги. И затем – небрежным тоном:
      – А что это у тебя за камушек на столе, а? – спросила она. – Я его только что заметила… Красивенький камушек, изящный. Это что же такое? Алмаз?
      – Алмаз, – сказал, отдуваясь, Салов, – Король минералов!
      Он еще не остыл, не успокоился. И дышал трудно, прерывисто, – словно только что взобрался на крутую гору.
      – Ты точно подметила: камень удивительно красив и изящен… Причем, красота его – естественная, природная. Классический октаэдр! Тут ничего и делать-то не надо, – слегка только подправить кое-что, подшлифовать…
      – Октаэдр? – протянула Надя.
      Она поднялась – нагая, широкобедрая, – и низко склонилась над столом, разглядывая кристалл.
      – Ну да. Это значит – кристалл с восьмью треугольными гранями, – наставительно сказал Салов. – Вообще-то в природе имеется только пять натуральных, так называемых «правильных» многогранников! Самый простой из них – это куб. То есть, шесть квадратов. А один из наиболее сложных – додекаэдр, состоящий из двенадцати пятиугольных плоскостей… Но у нас-то, в Якутии, самыми распространенными являются именно октаэдры! Ну и, конечно, встречаются еще примитивные плоские треугольники. Но те – не в счет…
      – Вот как? – спросила задумчиво Надя, – почему же у нас – только такие?
      – Кто знает? Такова здешняя специфика… Мир натуральных кристаллов – один из самых таинственных и еще не разгаданных до конца… Ведь даже сам процесс зарождения алмазов до сих пор вызывает споры! Ты знаешь, что еще сравнительно недавно существовала теория растительного происхождения их… Считалось, что алмазы растут семьями. Как грибы, или травы. И делятся на мужские и женские. И этого, кстати, никто до сих пор не может по-настоящему опровергнуть,…
      – Ну, это уж совсем чепуха! – усмехнулась Надя. – Даже я, на что уж дура необразованная, и то знаю, что алмаз – это кристаллизованный графит. И возникает только в кимберлитовых трубках.
      – Но вот вопрос: как возникает? – прищурился Салов. – Каким образом? Почему? Единого мнения на сей счет до сих пор ведь нету… Но, между прочим: алмаз действительно может там, в кимберлите, «расти»! Может увеличиваться в размерах, изменяться, наращивать грани… Это-то, кстати, известно! И тоже – малопонятно.
      Как обычна, начав рассуждать о загадочном мире кристаллов, Старый Грач воодушевлялся, и его уже трудно было остановить. Да Надя и не стремилась к этому – наоборот! Сейчас она сама его подстрекала…
      Она знала, что в эту минуту Грач – размякший от любви и взбудораженный разговором – ничего утаить не сумеет, откроет ей все…
      – Ты сказал: октаэдры распространены в Якутии, – помедлив, проговорила она. И быстро, искоса, глянула на Грача. – Однако, Якутия наша большая… И такие камешки, все же, не везде, встречаются… Вот этот, зеленоватый, к примеру, он откуда – из каких же мест?

* * *

      А спустя еще час – близко к одиннадцати – Надя оделась, попрощалась с ним нежно. И поспешила домой.
      Но выйдя из переулка на просторный проспект, она оглянулась. Запахнула поплотнее шубку. И повернула не к дому – а совсем в другую сторону…
      И вскоре она уже поднималась по лестнице пятиэтажного нового многоквартирного здания, расположенного в центре города.
      Дойдя до площадки четвертого этажа, Надя остановилась. Передохнула. Тщательно поправила прическу. И надавила кнопку звонка на угловой двери, которую украшала желтая латунная табличка с надписью: «Инженер-строитель Н. Самарский».

* * *

      А затем в старой баньке возле дома Салова произошла между двумя угрюмыми парнями весьма любопытная беседа:
      – Значит, эта сука прямо туда поканала? – сказал первый.
      – Прямо туда, – сказал второй. – Я ведь и раньше подозревал.
      – Но ты как-то быстро успел воротиться… Смотри, старик, не ошибись! Ты – ручаешься?
      – Об чем разговор! Я проводил ее точно – до того самого дома. Даже в подъезд вошел. И слышал, как она поднималась и как звонила и как потом хлопнула дверь…
      – Н-ну, ладно. Нашим шефам в Хабаровске будет интересно узнать обо всем этом.
      – Послушай, а Грач-то, как ты думаешь, может, он в курсе, а? Может, он… а?… Тебе не кажется?
      – Да нет, вряд ли. Просто доверяет, любит. И это понятно… Вспомни, какая у них разница в возрасте! Ну, а теперь, к тому же еще, – весна!
      – Весна, – пробормотал второй, – это конечно. Весной, как говорится, «щепка на щепку лезет»…
      – Вот, вот. И, как поется в одной старой песне, – «звезда с звездою говорит»…

      Весна неудержимо вступала в свои права! И хотя затяжная полярная «ночь» еще не окончилась, солнце, встающее из сырых болотных зарослей, становилось с каждой неделей все веселей и все ярче…
      В течение дня (а дни удлинились уже раза в полтора) температура стала теперь подниматься порой до нуля. И это, по здешним местам, означало уже явную теплынь!
      И от такой теплыни, от веселого весеннего солнца, ребята, собравшиеся у заброшенной шахты, начали томиться и тосковать… Они ведь жили сейчас в полной изоляции – напрочь лишенные общества женщин.

* * *

      Первым заговорил о женщинах Сергей – сутуловатый, медлительный, с нечистой прыщеватой кожей.
      Вообще-то о них он думал беспрестанно, любил эту тему и пробовал затрагивать ее и раньше… Но полтора месяца назад, когда началась вся эта история, друзья его не поддержали. Иван попросту отмолчался. А Заячья Губа резко его оборвал, да еще и высмеял при этом.
      .– Мы собрались здесь не для гульбы, а для работы, – заявил тогда Заячья Губа, – для дела! Такой шанс – один из тысячи. Да что там, – один из ста тысяч! И думать надо сейчас об этом, а не о бабах… А у тебя, у психа, только они одни на уме… А ты забыл, между прочим, как тебя из-за них лупили в Нюрбе и в Жиганске?!
      – Ну и что ж, что лупили, – ухмыльнулся в ответ Сергей, – зато и бабенка мне в Жиганске подвернулась – ого! Чистый мед… До сих пор, как вспомню, – слюна брызжет.
      – У тебя всегда, между прочим, – брызжет. И думаешь ты не головою, а противоположным местом… Но если б ты, все-таки, пошевелил мозгами, – ты бы понял… Нам же, болван, нельзя себя рассекречивать! Это во-первых. И во-вторых, где они, эти бабы? Откуда им здесь взяться?
      – Ну, этот товар всюду можно сыскать. Например – у якутов. Ихнее стойбище находится недалеко, ты сам знаешь, верстах в трех. Я же туда ходил несколько раз за мясом, за самогонкой. И там есть…
      – Неважно, что там есть, – живо перебил его Николай, – никаких борделей разводить здесь нельзя! Я запрещаю! И это не только мой личный приказ… Понятно?
      Вот такой разговор случился возле старой шахты в середине марта.
      С той поры прошло немало времени. Но весенние перемены в тайге день ото дня становились все заметнее, ощутимее… И наконец Сергею стало невтерпеж.

* * *

      Он дождался того момента, когда Заячья Губа опять – по каким-то тайным своим делам – покинул шахту… И оставшись вдвоем с Иваном, развеселился, воспрянул духом. И вновь вернулся к излюбленной своей теме.
      – Послушай, – сказал он, – что происходит? Почему мы должны сидеть, как в монастыре, или как в лагере? Заячья Губа, в общем-то, парень свой… Старый кореш и все такое… Но сейчас он что-то начал портиться. Обнаглел. Начальничка стал из себя строить, – ты не находишь? Завел здесь строгий режим…
      – Да, пожалуй, – вяло согласился Иван, – но с другой стороны, его тоже можно понять. Он прежде всего заботится о конспирации.
      – Конспирация! – поморщился Сергей, – при чем тут она? Я же не собираюсь бежать на прииск. Связываться с приисковыми лахудрами опасно – это каждый знает. Но ведь речь – не о них…
      – Стало быть, – о якуточках? – Да.
      – С ближайшего стойбища?
      – Ну, конечно! Там есть один старик – Угатаев. Он изготовляет самогонку и продает из-под полы. И с ним живут две девочки. То ли внучки его, то ли какие-то племянницы. Я толком не понял – да это и не важно… Так вот, ими он тоже подторговывает…
      – Угатаев? – спросил Иван. – Постой-ка. Я его, кажется, встречал когда-то.
      – Верно. Это было два года назад, на Вилюе. Ну, а теперь старик сюда перекочевал.
      – Когда ж он тут объявился?
      – Да совсем недавно… В последний раз, когда я ходил в стойбище, я ведь именно у него и купил самогонку.
      – Самогоночка у этого каина отличная, – сказал, поглаживая усики, Иван, – и на Вилюе, помнится, мы неплохо попьянствовали. Но вот племянниц его, – убей меня Бог, – никак припомнить не могу… Я их, наверное, и не видел.
      – Ты на них просто не обратил внимания. В ту пору они никуда еще не годились.
      – А сейчас, – скептически усмехнулся Иван, – думаешь, годятся? Все равно, наверное, еще малы…
      – Да нет, что ты, – засуетился Сергей, – они уже дозрели… И ты не сомневайся, дело это верное! Да и старик берет за них совсем недорого.
      – Откуда ты все это знаешь? – с сомнением посмотрел на друга Иван.
      – Так он мне сам сказал! Он меня сразу вспомнил, узнал. И, видать, обрадовался… И между прочим, – звал к себе в гости.
      – Ну, в гости к нему я, конечно, не пойду, – сказал Иван решительно, – мы все-таки при деле. И покидать свое место не должны! Здесь у нас под боком учти, миллионные ценности.
      – И не надо идти, – замахал руками Сергей, – не надо! О чем речь! Ты оставайся здесь, а я туда сам сбегаю… Сам сбегаю!
      – Но погоди. А мать их согласится? Кто она, вообще? Ведь есть же у них родители?
      – Вот в том-то и дело, что нету! Мать умерла…
      – Ну, а отец?
      – Отец сидит. Получил срок за драку. Перышком, по пьяному делу, одного мужичка зацепил…
      – И что же – тот мужичок?
      – Помер как-то невзначай.
      – Значит, отец сидит, в сущности, за убийство?
      – В общем, да. И вернется он теперь не скоро. Да ведь речь не о нем! Главное, старик остался с двумя прелестными крошками – и уже обучил их кое-чему… И я могу сегодня же организовать роскошный ужин! Предоставлю отличную самогонку, а на закусочку – двух маленьких, аппетитных, хорошо приготовленных куропаточек…
      Чем больше Сергей говорил, тем сильнее возбуждался. Обычно вялый, медлительный, он сейчас дрожал мелкой дрожью. Он весь был охвачен каким-то болезненным нетерпением.
      – Двух куропаточек!… Чем плохо, скажи?
      – Так что ж тебе сказать, – пробормотал, свертывая папиросу, Иван, – если все получится тихо, аккуратно, – можно рискнуть. Валяй, тащи их сюда! Я, в общем, тоже люблю свежатинку…

      Николай Заячья Губа воротился под утро. И еще издали, подходя к шахте, обратил внимание на ярко освещенные, желтеющие во мраке, окна барака.
      – Ну, подлецы, – подумал он возмущенно, – ну, сволочи! Все-таки не выдержали, сорвались! И это, конечно, затеял Серега…
      Резко, яростно рванул он дверь. И остановился на пороге – жуя папиросу, оглядывая помещение.
      Помещение носило отчетливые следы ночного пьяного дебоша. Стол был сплошь уставлен бутылками и консервными банками. Несколько бутылок валялось на полу. Скамейка была перевернута… И повсюду во множестве горели свечки и масляные светильники.
      Они уже догорали, трещали, дымясь. Но никто не пытался их обновить и подправить. В бараке все спали. Спали беспробудно! Причем Заячья Губа, кроме знакомых фигур Ивана и Сергея, увидел две обнаженные женские фигуры…

* * *

      Женские! – это только сначала так ему показалось. Чуть приглядевшись, он понял, что у стола, на полу, на козьих шкурах, спят туземные девочки.
      Одной, судя по всему, было лет пятнадцать-шестнадцать. Другая же выглядела совсем маленькой…
      Худощавая и смуглокожая, она лежала – эта маленькая – возле Сергея. Она свернулась клубочком и подтянула голые острые свои коленки к подбородку. Черные растрепанные кудри ее смешались с рыжей шерстью, росшей у Сергея на груди.
      С минуту Николай стоял у входа. Затем, широко и твердо ступая, подошел к лежащим ребятам. И начал поднимать их пинками.
      Особенно много пинков досталось на долю Сергея.
      – Что? Кто? Что такое? Ой! – забормотал тот, корчась от ударов и ошалело моргая. Он был крепко пьян и приходил в себя с трудом.
      Но, наконец, он очнулся. Сел – и потянулся к одежде.
      – Ты что же это, сука, – склонясь над ним, зашипел Николай, – забыл уговор, а? Ты что натворил?
      – Да ничего особенного, – хриплым с перепою голосом ответил Сергей. – Ну, порезвились малость, отвели душу… Дело житейское.
      Он успел уже надеть рубашку и штаны, и теперь, морщась от усилий, натягивал высокие сапоги.
      – Ничего же страшного не случилось, – бормотал он. – Чего ты тянешь-то? Чего дерешься?
      – Как, ничего не случилось? Да ведь ты же, в сущности, завалил нашу хазу! Привел каких-то девок. Устроил целую иллюминацию. И даже окна завесить не потрудился…
      – Ну, подумаешь, окна! – отмахнулся Сергей. – Кто их может увидеть? Кругом же – пустыня, глушь.
      Он поднялся. И стал застегивать пояс… Пояс был широкий, кожаный, с привешенным к нему патронташем и тяжелым охотничьим ножом.
      – Кругом – пустыня, – повторил он угрюмо, – мы тут сами себе хозяева. И ты не ори. И драться не смей. Мне это надоело!
      И правая его рука, огладив ремень, остановилась, словно бы невзначай, на ребристой костяной рукоятке ножа. В этот момент послышался голос Ивана:
      – Ладно, Серега, брось! И ты, Николай, тоже не горячись. В самом-то деле, – беда небольшая! Иллюминацию мы сейчас устраним…
      – А девок? – гневно поворачиваясь к нему, спросил Николай. – Девок ты куда теперь денешь? Ведь они же свидетели!
      – Да какие они свидетели, – возразил Иван, – ты приглядись: что они понимают? Дети!
      – В блядстве они, во всяком случае, понимают, – усмехнулся Николай, – а раз дают – значит, уже не дети, нет! Уже бабы взрослые!
      – Ну и что же ты хочешь с ними сделать?
      – Так что ж теперь делать? Один только выход – кончать…
      – Т-ты что говоришь? – тихо, с запинкой, произнес Иван. – Да ты… да ты в своем ли уме?
      И сейчас же, заглушая его слова, прозвенел тоненький, тревожный девичий голосок:
      – Не надо, дядя Сережа! Не на…
      Николай обернулся стремительно. И увидел за спиной своей Сергея, заносящего для удара изогнутый, тускло поблескивающий нож.

* * *

      Все-таки он был слишком медлительным – Серега! А может, у него просто не хватило духу? Как бы то ни было, занеся свой нож, он не сумел его быстро опустить…
      Заячья Губа мгновенно обезоружил парня, вышиб у него нож. И тут же сам нанес ему удар – кулаком, с размаху, в живот.
      Сергей задохнулся, скорчился. Прижал к животу руки. И так застыл. Но не надолго.
      В следующую минуту он распрямился и, рыча, атаковал Николая… И опять получил хлесткий, ослепляющий удар – сначала в левую скулу. Затем – в подбородок.
      Короткая эта серия ударов отбросила Сергея к бревенчатой стенке барака. Он медленно сполз, опираясь о стену спиной – и опустился на корточки.
      – Ах ты, падло, – проговорил, тяжело дыша, Николай, – на товарища руку поднял! Замахнулся, да еще – ножом… Да еще – сзади… Это как же?… А ну, вставай! Потолкуем!
      Но Сергей не встал. И ничего ему не ответил.
      Воцарилась тишина, прерываемая робкими всхлипываниями девочек. Они обе – голенькие и растерянные – сидели на полу и прижимались друг к другу.
      В сущности, драка их не очень-то пугала! Пугало другое… Несмотря на то, что русский язык они знали, как свой родной, многое из того, что тут говорилось, было им непонятно. И так же непонятна была ярость Заячьей Губы. Чего он хотел? Чего добивался? Девочки уже привыкли к тому, что мужчины иногда дрались из-за них… (С тех пор, как они, осиротев, остались под опекой старого алкоголика и спекулянта, они ко многому успели привыкнуть!) Но сейчас происходило нечто совсем иное, необычное…
      – Какие у них злые лица! – плаксиво произнесла маленькая. – Я думала – будет весело… Я так не хочу!
      – Тише, – прошептала старшая. И крепче обняла ее за худенькие плечи. – Помолчи пока… Пусть они себе дерутся! Нас это не касается.
      И в этот момент драка вспыхнула вновь.

* * *

      Сергей внезапно вскочил, словно подброшенный пружиной, – метнулся к противнику и сшиб его с ног.
      Николай упал – выставил руку, для защиты… Но, одолев его, Сергей не стал задерживаться. Не стал добивать. Он перепрыгнул через упавшего и бросился к выходу.
      Стукнула распахнутая дверь. На мгновение в барак ворвалось дыхание снежных болот. Стала видна черная чаща и просвечивающая сквозь ветви зеленая, тоненькая полоска нарождающейся зари… Послышался топот удаляющихся шагов. Затем дверь с хрястом захлопнулась.

      Все стихло в бараке. И туземные девочки – испуганные и зазябшие – сразу повеселели.
      Ложась и натягивая на себя одеяло, старшая проговорила жеманно:
      – Ну, пошумели и хватит. Теперь, поспим…
      – Нет, – сказал Иван.
      Он оделся уже и стоял, шурша папиросами, прикуривая, кутаясь в дым.
      – Нет, – сказал он хмуро, – какой тут сон? Да и ночь почти уже кончилась… Давайте-ка, крошки мои, одевайтесь – и чешите домой.
      – Но на дворе ведь еще темно, – капризно протянула младшая, – и кругом болота. Я боюсь.
      – Ничего, – ответил Иван, – не бойся! Я вас провожу. Все будет в порядке.
      И потом, шагнув к Николаю, он спросил негромко:
      – Послушай, ты это всерьез говорил – насчет девочек?
      – Что говорил? – поднимаясь и отряхиваясь, спросил Николай. – О чем?
      – Ну, о том, что их, якобы, надо кончать… Ведь это что же ты хочешь, – резать?
      – Да чепуха! – раздраженно махнул рукой Николай, – мало ли что можно сбрехнуть со зла! Но вообще-то, боюсь, дела наши – скверные… И не знаю, чем все кончится. Ох, не знаю!

* * *

      Наконец Иван ушел – в сопровождении девочек. Оставшись один, Заячья Губа постоял, посвистал задумчиво. И, подняв перевернутую скамейку, уселся на нее, кряхтя.
      Только сейчас он понял, как он устал. Ведь за всю эту ночь он даже глаз не сомкнул…
      Затем он поворотился к столу и внимательно осмотрел теснившиеся там бутылки. Нашел одну – еще не вовсе опустошенную. Потряс ее, проверяя содержимое. И, запрокинув голову, вытянул из горлышка остаток самогонки.
      Крепкая, обжигающая эта влага как бы встряхнула его, вернула ему на время былую бодрость.
      – Черт, как все плохо получилось, – подумал он, – и этот бордель, и драка… Что же теперь делать? Конечно, девчонок придется на всякий случай ликвидировать… Чуть погодя, не сразу, но все равно – придется! Слишком уж много они тут увидели и услышали… И еще неизвестно, о чем ребята трепались перед ними до моего прихода. Особенно – Серега. Тот-то способен по пьянке черт знает что наболтать…
      – И да, кстати. – Николай беспокойно шевельнулся, нахмурился. – Где же он сейчас? Что с ним? Почему он не возвращается?
      С тех пор, как Сергей сбежал, прошло уже что-то около часу. И его отсутствие все сильнее и сильнее начинало беспокоить Заячью Губу.
      – Куда он, этот чертов псих, подевался? – тревожно размышлял Николай. – Сидит, наверное, где-нибудь поблизости, характер показывает! Или, может, давно уже свалился и спит? Он же, все-таки, был сильно поддавши…
      Минуло еще полчаса. Беглец все не возвращался. И тогда Николай Заячья Губа решил сам пойти в тайгу – на его поиски.

* * *

      В тайге царил рассветный полумрак. Полоска зари разрослась, расширилась. И небо над верхушками деревьев уже начало бледнеть… Однако внизу еще гнездилась тьма. Снега покрывали лиловые тени. И к тому же с болот нахлынули низкие, стелющиеся волны тумана. И Николай, выйдя из барака, сразу же окунулся в этот туман по колени, – как в мутную воду…
      Он окунулся – и замер, озираясь, прислушиваясь. Потом громко позвал:
      – Эй, Серега! Ты где? Брось дурить, возвращайся – помиримся!
      Но ответом ему было молчание… Хотя нет, тайга не молчала. Николай отчетливо различал в полутьме какие-то шорохи, вздохи, вроде бы – чьи-то крадущиеся шаги. И даже голоса ему почудились на миг: Но то были голоса нечеловеческие, непонятные…
      – Серега, – снова крикнул он, – да где ж ты, черт возьми? Отзовись!
      И еще постоял немного. И насупился, соображая: что же делать? Куда теперь идти? Где искать окаянного этого психа?
      Может, Серега потопал на прииск? – мелькнула мысль, – в какой-нибудь из двух местных поселков? Но тогда бы он должен был пройти по болотам, по старой гати. А во тьме, в тумане, такой путь – опасен. Да к тому же, Серега почти и не знает этого пути. Он же тут человек новый! И не так уж сильно он был пьян, чтобы всего этого не понять… Нет, нет, он хоть и дурак, но – хитрый. И в трясину, на погибель свою – не сунется. А ведь тут трясина – с трех сторон… Так что у него оставалась одна только дорога – на север. В ту сторону, где расположено стойбище якутов. И где находится Холм Пляшущего.
      И, больше уже не колеблясь и не раздумывая, Николай направился к северу.
      Он шел, раздвигая коленями мутные клубы тумана. Шел точно так же, как ходят в воде, – осторожно, медленно, ступая почти вслепую…
      Однако он двигался все же не наугад – а по старой, утоптанной тропе. И оттого, что снег по сторонам был рыхлый и влажный, нащупать твердую эту тропу можно было даже и не глядя.
      Так он шел. И все время со стороны болота доносились какие-то шорохи, вздохи. Там взвивались и таяли смутные тени. И мелькали зыбкие голубоватые огоньки.

      Каждая планета имеет свой цвет. Марс, например, красный. Венера – желтоватая. Нашу землю принято считать голубой. Такой цвет придает ей обилие воды… Однако помимо четырех мировых океанов – известных каждому – есть еще на земле и пятый. И он вовсе не голубой, а грязно-зеленый. Ведь именно так на географических картах окрашены топи и болота.
      Болота занимают немалое место: ими оккупировано около четырехсот миллионов гектаров. Они разбросаны повсюду. Но если говорить о северном полушарии, то особенно много их за Уралом, в Сибири и, конечно, в Якутии.
      «Пятый» этот океан – явление особое, ни с чем не сравнимое. И до сих пор еще мало изученное.
      Существует мнение, что болота – это некие язвы на теле земли. Вроде рака, или проказы. Они разрушают почву, губят ее, мешают плодородию. Иногда в них скопляется «мертвая» вода – лишенная кислорода и насыщенная кислотами, и потому отравляющая все живое.
      А когда начинается лесной пожар!… Каждый знает, какое это бедствие. Но особенно страшным бывает он в том случае, если вдруг соприкоснется с районом торфяных болот. Огонь тогда уходит вглубь, под землю, причем пути его становятся неисповедимыми.
      В любой момент – и неизвестно где – земля может разверзнуться, как при Апокалипсисе. И вниз, в огненную пропасть, начинают рушиться дома, огороды, люди…
      Не мешает здесь также вспомнить и о малярийных комарах, и о гнусе. Вот этот гнус – особенно опасен! Его нередко называют «полярным вампиром». В болотах Оби и Якутии количество гнуса необычайно велико. (Масса его равняется, по средним подсчетам, пяти килограммам на гектар.) И если попытаться представить себе это зрительно, то мы увидим клубящийся, серый, звенящий дым – застилающий тундру и тайгу, и чем-то тоже напоминающий дым пожара.
      С приходом лета гнус поднимается над болотами и идет сплошной колышащейся стеною. И яростно преследует оленей и людей. Особенно людей. От него нет спасения. Он набивается в глаза, уши, ноздри, запутывается в волосах, проникает сквозь мельчайшие щели в одежде… Зуд от его укусов нестерпим. Кожа опухает, лицо превращается как бы в кусок сырого мяса. Людьми тогда овладевает неистовство, а животные безумеют.
      И не случайно великий путешественник Александр Гумбольдт говорил, что он предпочитает сибирским болотам самые страшные джунгли Ориноко.
      Но существует и другое мнение. Суть его в том, что болота не так уж вредны, как кажется. Ибо они являются своеобразными регуляторами климата. Наподобие губок, болота впитывают в себя воду, когда она в избытке и отдают – когда ее мало… И вообще, все явления, происходящие там, наверняка должны быть полезными. И мы попросту не можем их пока разгадать.
      А неразгаданных явлений действительно еще много… Взять хотя бы знаменитые болотные огни! Считается, что они связаны с газом метаном. Но как все-таки связаны? Отчего этот газ самовозгорается? И почему он затем дробится на отдельные, голубоватые, тускло мерцающие искры?
      Во тьме, по ночам, эти искры затевают с заблудившимся путником опасные игры…
      Они как бы манят к себе, поджидают. Однако стоит приблизиться к ним, как начинается странная их пляска. Огни не даются в руки и увлекают все дальше и дальше. И тот, кто за ними погонится – рискует сбиться с тропы и никогда уже не вернуться.
      Мир болот, вообще говоря, это мир притворства, мир жестокого лукавства.
      Самые красивые места там – изумрудные лужайки, пышные ковры цветов – одновременно и самые гибельные. Под каждым такого рода ковром, таится западня. И сходную роль зимою играют чистые, ровные, непорочно-белые поляны.
      В таинственном этом мире все не так, как в мире обычном, простом; деревья, к примеру, растут там вверх корнями.
      Вода-то ведь в болотах зачастую бывает «мертвая»! А корням необходим кислород. И потому древесные корни устремлены не в глубину – а по горизонтали и ввысь. Они загибаются, корчатся, тянутся к свету.
      А кстати, – солнечный свет! Над трясинами и топями он совсем не таков, как в иных местах. Солнце светит сквозь пелену испарений, и оттого кажется расплывчатым, неярким, словно бы гаснущим… Сверкать и лучиться, как обычно, солнце не может; болота даже его принуждают к притворству.
      И луна тоже меняет там свою окраску. Пепельный и мрачный цвет ее уже не умиляет, не радует. Наоборот, вгоняет в тоску.
      Особенно тоскливым становится лунное сияние на исходе ночи. Когда над болотами заваривается, закипает туман. В мутных клубах его возникают странные видения, маячат какие-то бледные призраки… И, конечно, недаром, лесные жители – славяне – всегда верили в то, что болота населены «нечистой силой». Всевозможными лешими, оборотнями, кикиморами.
      И все азиатские племена также были издавна в этом убеждены. По их представлениям, силы зла сосредоточены в горных ущельях, в лесах и болотах. Днем они, как правило, прячутся, спят. И оживают ночью. И особенно активными становятся – перед зарею… Такая вот предрассветная пора у монголов именуется «Часом Быка». В роковой этот час над миром безраздельно властвуют демоны смерти.
      И якуты – родственники монголов – когда-то пришедшие на Север из Центральной Азии, – до сих пор сохранили некоторые верования далекой своей прародины.
      Эти верования были, в общем-то, знакомы Николаю Заячьей Губе. Он же ведь все-таки родился и вырос в Сибири! И пошатался по ней изрядно. И за жизнь свою – за свои тридцать лет – он немало наслушался всяческих жутких таежных сказок… Но все же всерьез ничего этого он не принимал. Религиозно-мистические проблемы его никогда не трогали, не волновали.
      Он привык всегда, во всем полагаться только на свою смекалку, на свою хитрость и злость. И твердо верил, что в жизни выигрывает лишь тот, кто способен сильнее ударить и быстрее нажать курок. А это он, кстати, умел! (За поясом его, под фуфайкой, постоянно хранился, грелся крупнокалиберный револьвер). И веря в себя, в свое оружие, Николай привык не бояться ни черта, ни дьявола.
      Так он привык. Однако теперь, бредя в полутьме, в клубах тумана, он почему-то чувствовал себя неуверенно, неуютно.
      Туман струился вокруг него, свивался в кольца. И постепенно рос, вспухал, доходил уже до груди. Николаю вдруг вспомнилось древнее поверье, будто струи эти – живые. Будто бы туман мохнатыми своими щупальцами может оплести, опутать человека – и внезапно увлечь его в бездну, в гиблую топь.

* * *

      Пройдя километра три, Заячья Губа снова остановился. И еще раз крикнул – позвал Сергея. И не дождался ответа.
      Впереди, над зубчатой кромкой леса, возвышался зловещий Холм Пляшущего. Черные его очертания явственно проступали на фоне светлеющего неба. Он был уже рядом, и где-то здесь – Николай знал это – тропа раздваивалась.
      Один путь вел теперь к вершине холма, а другой – сворачивал к северу, широко огибая возвышенность и выводил, петляя, к стойбищу якутов.
      – Вот туда-то, к якутам, Серега и должен был бы побежать, – усмехнулся Николай, – прежде всего, туда! Но он же, гад, хитрый. И наверняка сообразил, что искать мы его будем именно там, в стойбище. А после всего, что случилось, ему, конечно же, не особенно приятно встречаться со мной и с Иваном… Значит, что же? Значит, идти надо – к холму.
      Николай закурил. Несколько раз затянулся жадно. И пошагал, отыскивая ощупью то место, где начинается развилок…
      И как только он поднялся по пологому склону холма, то сразу же почувствовал облегчение. Туман остался внизу. Наконец-то удалось вырваться из густых, косматых его щупалец! И дорога теперь видна была ясно, отчетливо.
      Склон холма был густо покрыт кустарником и усыпан камнями. Среди них попадались весьма крупные валуны. Идти тут надо было осторожно, с опаской. И вот, обогнув один из валунов, Николай увидел невдалеке тусклый, мигающий огонек.

* * *

      Спустя минуту, перед ним открылась небольшая полянка, окаймленная зарослями ивняка. Посредине ее горел костер. Вернее – догорал… Пламя совсем уже почти угасло. Ярко светились только угли. И возле этих углей, на куче хвороста, сидел неподвижно Сергей.
      Он сидел, ссутулясь, обхватив колени руками и низко опустив голову. Казалось, он спит. Или крепко о чем-то задумался.
      – Эй, старик! – окликнул его Николай. – Вот ты где, оказывается. Хорошо устроился! А я тебя ищу, ищу, с ног сбился…
      Но Сергей продолжал сидеть все так же неподвижно, оцепенело. Он никак не среагировал на слова Николая. И поза его была исполнена глубокого покоя.
      «Дрыхнет, бродяга», – решил Николай. И подойдя вплотную, тронул его за плечо.
      Тронул легонько, кончиками пальцев… Внезапно Сергей шатнулся и молча, медленно, начал валиться на бок. Причем, падал он в той же самой позе, в которой сидел до сих пор.
      И упав, он так и остался лежать – скорчившись, обхватив колени руками.
      И тогда Николай с содроганием понял, что товарищ его мертв.

* * *

      Склонившись над трупом, Заячья Губа тщательно осмотрел его и не нашел ни единой раны – ни огнестрельной, ни ножевой.
      «Что за чертовщина? – удивился он. – Ведь не мог же Серега тут, у костра, замерзнуть! Или до него и впрямь добрались злые духи? Но нет, это вздор, чепуха…»
      Он подбросил в костер охапку хвороста. И при свете вспыхнувшего пламени разглядел, наконец, тоненькую, темную полоску, пересекающую горло Сергея. Теперь все стало ясно. Парня кто-то задушил, – накинул ему на шею веревку или ремешок. Очевидно, убийца подкрался сзади, незаметно и сделал дело ловко и быстро – ибо нигде на поляне не было видно никаких следов борьбы… Да, конечно, здесь поработал специалист!
      При этой мысли Николай встревожился. Поспешно достал револьвер. Щелкнул курком, огляделся. Но ничего подозрительного не обнаружил.
      А огонь, между тем, разгорался все сильней. И вдруг Николай заметил жестяную помятую кружку, валявшуюся неподалеку от костра – в грязном, талом снегу.
      Он подобрал кружку, повертел ее в пальцах, понюхал. И ощутил слабый, едва уловимый, запашок чая…
      «Ага! – подумал Николай. – Костер этот, стало быть, разводил не Серега. Кружки-то у него с собой не было, – он сбежал налегке! И сюда, вероятно, забрел он случайно. И кого-то встретил невзначай. Возможно даже, и чаек с ним успел попить – поначалу… Но кто же это мог быть? Кто вообще бродит ночами в дьявольском этом месте? Проклятый Холм Пляшущего! Здесь вечно происходит что-то странное, дикое…»
      И невольно Николай опять оглянулся. На мгновение почудилось, что кто-то подкрадывается к нему, стоит уже за спиною.
      Однако, за спиной его было пусто. Кругом царила нерушимая тишина. И все выше поднималась над тайгою заря, и все бледней и прозрачнее становились тени. Но все же безотчетное чувство тревоги, охватившее Заячью Губу, не проходило, не ослабевало.
      Впервые ему стало по-настоящему страшно.

      В комнате было душно, накурено. На большом обеденном столе теснились пивные и водочные бутылки, стояли тарелки с закусками. С маринованными грибами и солеными огурчиками. С копченой и вяленой рыбой. С кетовой красной икрой и осетровой черной. А также – с различными консервированными фруктами.
      А вокруг стола размещалась мужская компания из пяти человек.
      Гости уже успели крепко нагрузиться и теперь сидели – кто развалясь, закинув ногу на ногу и покуривая, кто облокотись о стол и лениво потягивая чаек.
      Сам хозяин дома, Наум Самарский (полный, рыжеволосый, с мягкими, обвисшими щеками), возился возле радиолы, менял пластинку.
      Наконец, в радиоле что-то щелкнуло, и затем полилась визгливая, нервная, надрывная музыка.
      – Последняя английская новинка, – объявил Наум. – Биг-Бит! Самый западный шик!
      И добавил, потирая пухлые белые ладошки:
      – Давайте-ка, братцы, выпьем еще раз – за роскошную жизнь!
      Сейчас же один из гостей, коренастый, грузный, с бритым наголо черепом, спросил:
      – За роскошную жизнь – где? Там, на Западе, или у нас?
      – Да какая тебе, Станислав, разница? – усмехнулся Наум. – В мире все ведь одинаково. Везде! Одни люди хлебают дерьмо – и таких большинство. А некоторые, удачливые, предпочитают икорку… Так выпьем за удачливых!
      – Это можно, – потянулся Станислав к бутылке. – Но все же, ты не равняй… На Западе даже и дерьмо поприличней.
      Он выпил и крепко сморщился.
      – Ох, надоело мне наше убожество; этот наш русский бардак!
      – А чем же тебе тут плохо? – спросил его другой гость, костлявый, худой, в больших квадратных очках. – Устроен ты – лучше не надо. Вот сидишь, жрешь икру столовыми ложками.
      – Ах, да причем здесь икра, – возразил Станислав и бросил ложку на скатерть. – Я не о ней, я – вообще…
      – Да и вообще… Служишь ты главным бухгалтером треста, зарплату получаешь огромную. И квартира тебе предоставлена со всеми удобствами. А кроме того, есть еще и дача – почти бесплатно. Это все – за счет государства! Ну и мы тоже кое-что подкидываем… Кстати, ты сколько лет уже с нами? Пять?
      – Четыре с половиной года.
      – Ага! Значит, у тебя, по самому скромному расчету, должно быть уже накоплено что-то около миллиончика – а то и поболее… Ведь так?
      – Ну, допустим, – нахмурился Станислав, – и что? Все равно я живу, как заяц. Всех боюсь. Проклятая страна!
      Все время жду, когда ночью вдруг придут – позвонят в дверь.
      – Так и на Западе – в любой стране – тоже могут придти, позвонить, – воскликнул Наум. – Черный рынок везде под запретом. И за такие дела, как наши, – особенно, за такие, – по головке нигде не гладят.
      – Но там хотя бы судят не очень строго. Там всегда есть возможность выкрутиться… А у нас разговор короткий. Сразу – к стенке… Помнишь дело Файбышенко и Рокотова? Вот то-то.
      – Да, конечно, – медленно проговорил человек в очках, – у нас больше риска. И все гораздо сложнее… Но если уж ты так веришь в Запад – давай, отваливай! Уезжай!
      – Я бы не отказался… Но – как?
      – Ну, по-моему, тут все просто… Сейчас выпускают многих.
      – Многих, да не всех!
      – Но все-таки, уехать, при желании, можно. Надо только похлопотать, пошустрить маленько… И уж, конечно, денег жалеть нельзя. Да ведь у тебя, в этом смысле, нет никаких проблем.
      – Проблема – в другом, – сказал Станислав. – Стоит мне только подать заявление о выезде, как сразу же я попаду под особый контроль КГБ. А это – не обычная наша милиция! Там, брат, мастера! И еще неизвестно, дадут ли мне визу, нет ли, но за одно я могу поручиться: в КГБ мгновенно перетряхнут всю мою биографию, просветят меня насквозь – как на рентгене. И на этот снимок, возможно, попадете вы все.
      – Групповой рентгеновский снимок, – протяжно проговорил Наум, – какой кошмар! – И он опять усмехнулся. – Какое противоестественное явление!
      – Ну, ладно, – перебил его человек в очках. – Можно, в крайнем случае, обойтись и без рентгена… За кордон ведут разные пути.
      – Это – как в шпионских фильмах, что ли?
      – А почему бы и нет? – сказал небрежно человек в очках. – Потолкуй-ка вот с Ованесом… Ованес, хоть и не шпион, но знает, как все это делается.
      И он, поворотившись, похлопал по плечу своего соседа – жирного, смуглолицего, со сросшимися бровями, с узенькой полоской усов над пухлыми, восточными, вывороченными губами.
      – Мой друг, с Кавказа. А там, учти, – границы с Турцией, с Ираном… Самые легкие, в сущности, границы!
      – Не такие уж они и легкие, – разлепил Ованес толстые, лиловые свои губы. – Не преувеличивай, Григорий… Но конечно, если надо – какой разговор! Провести всегда можно. Наши люди там ходят.
      – Но такой путь меня как раз и пугает, – сказал Станислав. – Я уйду – а как же семья? У меня ведь две дочери, сын. Больная жена. И к тому же – дед, еще вполне бодрый… Что же с ними со всеми будет? И, главное, что потом будет со мной?
      Кожа на обритом черепе зашевелилась, покрылась потом. Лицо помрачнело.
      – Оказаться на чужбине одному, – тоскливо проговорил он, – без семьи, без надежных друзей. И не зная ни языка, ни обычаев… Ох, нет. Это страшно. Это – все равно что умереть и потом заново воскреснуть – неизвестно где, когда и зачем?
      И опять наполнив свой стакан, Станислав опрокинул его в горло – одним рывком, почти не глотая.
      В этот момент в разговор вмешался четвертый гость – рослый, спортивного типа, со светлыми, почти белыми глазами.
      – Был бы ты, Стасик, помоложе, – сказал белоглазый, – ты бы рассуждал совсем по-другому… А еще лучше, если бы ты оказался евреем, вот как наш Наум!
      – Ну, тогда, – вздохнул Станислав. – Тогда конечно… Выправляй себе израильский паспорт – и кати! А кстати. – Он пристально посмотрел в глаза Науму. – Почему же ты этой возможностью до сих пор не воспользовался? Мне вот тут дают всякие советы… А ты и без них можешь обойтись. Можешь уехать запросто, законно.
      – Почему? – переспросил хозяин дома. – Да по многим причинам…
      Он поднял налитый стакан. Повертел его задумчиво. И не выпив, поставил на стол.
      – В частности, по тем же самым причинам, о которых ты говорил.
      – Но ты же в Израиле будешь среди своих! Почти что у себя дома… И кроме того, ты мог бы взять с собою всю семью.
      – При чем тут семья, – досадливо отмахнулся Наум. – У меня ее, между прочим и нету. Да это и не важно. Мы бизнесмены! Причем, подпольные! И, хочу заметить, русские! Именно, русские – несмотря на все национальные различия.
      – Ну и что?
      – А то, что наш, российский подпольный бизнес никак не совпадает с западным, понимаешь? И мы сами, по характеру, – тоже… Там, на Западе – ты это правильно подметил – все для нас чужое. И от этого мы не выигрываем, наоборот… Ну-ка скажи, можешь ли ты мне назвать хоть одного Ротшильда, вышедшего из среды нашей, отечественной эмиграции?
      – Да вроде бы, нет. Что-то не припомню.
      – И не старайся припоминать – бесполезно. Все наши дельцы… Ну, почти все… они кончали за границей плохо. Разорялись, спивались, впадали в ничтожество.
      – И почему же, как ты думаешь? – полюбопытствовал белоглазый.
      – Потому что мы все, в принципе, годимся не для того, чтобы там зарабатывать деньги, а для того, чтобы их тратить!
      – Что ж, – сказал Станислав, – у тебя с деньгами тоже ведь нет никаких проблем… Поезжай – и трать.
      – Нет, – сухо сказал Наум, – тратить еще рано. Еще не время. Пока что я хочу подзаработать побольше… А сделать это я могу только здесь, в нашем российском бардаке.

* * *

      Минула полночь. Вечеринка кончилась. Станислав ушел. И с ним вместе – белоглазый… Наум тотчас же выключил музыку и, в наступившей тишине, он и его друзья некоторое время сидели молча.
      Все они сразу посерьезнели, как бы вдруг постарели лицами. Затем Григорий сказал, обращаясь к хозяину:
      – Это точно – насчет камушка с Радужного?
      – Мне Надя сказала. А ей я верю! Как-никак, мы с ней уже третий год работаем вместе. И она еще ни разу меня не подводила.
      – У вас что же, любовь? – с любопытством спросил Ованес.
      – Да вроде бы, – пробормотал Наум. – Но прежде всего, мы – деловые партнеры.
      – То, что ты ей веришь – хорошо, – помолчав, проговорил Григорий. – Но все-таки, она ведь могла как-то ошибиться, спутаться, а? Ты не находишь? Могла что-нибудь понять не так…
      – Да нет, вряд ли. Она умеет не только давать – но еще и слушать… Причем она, при всей своей сексуальности, никогда не теряет головы! А Старый Грач в нее влюблен и ничего от нее не таит. И это, в общем, понятно. Разве перед такой бабой устоишь?
      – Н-да, пожалуй, – сказал человек в очках. – Красивая баба в нашем деле – неоценимый клад… Но я почему так допытываюсь? Больно уж серьезное дело тут наклевывается. Нешуточное дело. Сейчас на международном рынке, учти, особую ценность приобрели окрашенные камни. Цветные! На первом месте, естественно, стоят – красноватые. Затем идут голубые и зеленые. А вот желтоватые, «чайные», напротив, проигрывают, уступают в цене бесцветным. В чем тут дело – трудно понять. Может быть, просто – каприз моды? Но нам, в конце концов, это все до лампочки. Главное вот что: хорошие цветные алмазы, в том числе и такие, как камушек с Радужного, стоят раза в три дороже обычных…
      – Особенно, если они умело огранены, – добавил Ованес, – если они, скажем, сделаны в форме «сердца» или «принцессы», или же «розы»!
      – Эх, да что – огранка, – нетерпеливо проговорил Григорий. – Клиенты нам платят за сырье, за камни… А гранильщиков пускай они сами находят. Это вообще дело второстепенное.
      – Не знаю, не знаю, – медленно сказал Наум. – От настоящих, талантливых гранильщиков зависит многое… Они могут творить чудеса.
      – Ну, а этот Грач, – спросил Ованес, – он на кого же работает?
      – На хабаровскую организацию, – пояснил Наум. – И, по-моему, связан с ней крепко.
      – Но послушай, неужели же нельзя ему объяснить, объяснить просто, прямо, без обиняков, что самые богатые покупатели – это люди из Армении, Азербайджана, Грузии. У нас он может сорвать крупный куш…
      – Объяснить можно, да что толку? – вяло проговорил Наум. – Даже если бы Грач и захотел переметнуться – вряд ли бы у него это вышло… Когда я говорю о хабаровской организации, то имею в виду не какую-нибудь шпану, а «Серых Ангелов».
      – «Серые Ангелы», – всплеснул Ованес руками, – ай-ай-ай… Да, это серьезно!
      – «Серые Ангелы», – как эхо повторил человек в очках. – Вот, черт возьми… Когда ж он с ними успел? Н-да… Раз уж появились «Серые», нам надо отходить в сторону.

* * *

      Заговорили о пресловутых «Серых Ангелах», – и разговор этот был долгим. Но мы здесь постараемся изложить лишь самую суть. Дело в том, что эта организация возникла в результате великой кровопролитной «Сучьей войны», охватившей российский преступный мир в середине сороковых годов и продолжавшейся вплоть до конца шестидесятых…
      Одна часть уголовников начала тогда активно сотрудничать с властями, с тюремной и лагерной администрацией. Другая же (таких называли «законниками») объявила отступникам войну и прозвала их «суками»… Но как раз в ту пору образовалась еще и третья группа, о которой мало кто знает.
      Люди этой группы устранились от обеих враждующих сторон. И именно потому им и присвоили прозвище «Серых Ангелов».
      Вообще говоря, название это родилось на основе религиозной легенды о грандиозном сражении между Богом и Сатаной.
      На стороне Бога бились белые ангелы, на стороне Сатаны – черные… Весь мир был, таким образом, расколот надвое. Однако, нашлись все же и другие ангелы – не белые и не черные – которые не захотели подчиняться никому и выбрали среднюю позицию… Вот какова легенда. Ну, а поскольку блатные любят всякие мистические ассоциации, и религиозная символика у них в большой моде , то название «Серые Ангелы» привилось к этой третьей группе легко. И осталось поныне.
      «Серые» явились, в сущности, первой в России организацией, по-настоящему, всерьез, совпадающей с традиционной западной мафией; отчетливо похожей на американские «синдикаты преступников».
      Отлично законспирированные, спаянные жесткой, почти военной дисциплиной, они обосновались у восточных границ государства – рядом с Китаем и Японией, и неподалеку от Америки. Там они успешно обслуживали спекулянтов и контрабандистов. И занимались другими темными делами. У них имелась своя собственная разведка, своя секретная служба, нагоняющая на сведущих людей побольше страху, чем даже КГБ.

* * *

      – Надо отходить в сторону, – повторил с беспокойством человек в очках, – связываться с этой публикой опасно…
      – Постойте-ка, братцы, – сказал вдруг Наум и щелкнул пальцами. – У меня возникла одна идейка… К чему нам, в общем-то, Грач? Дело ведь не в нем. От нас что требуется? Обеспечить клиентов камнями, раздобыть сырье… И мы теперь знаем, где это сырье находится. Знаем, в чьи руки оно попадает – к какой банде принадлежит…
      – Но во главе этой банды – Заячья Губа, – поднял палец Ованес, – опасный тип, тоже связанный с «Серыми». Не забывай!
      – А-а-а, плевать, – отмахнулся Наум, – перед «Серыми» у нас имеется преимущество… Мы уже добрались до ихней тайны, а они пока еще о нас не знают.
      – Ты так думаешь? – кривя губы, сказал с сомнением Григорий.
      Он снял очки и долго протирал их… И затем:
      – Ну, ладно. И что же ты, конкретно, хочешь предложить?
      – Надо натравить на эту банду – другую, – сказал Наум. – Вот самый легкий вариант! Пусть они там режут друг друга… А мы, что бы ни случилось, останемся в тени, за кулисами. Ты понимаешь? К нам никто потом не сможет предъявить никаких претензий.
      – Что ж, идейка неплоха, – медленно проговорил Ованес. – Но для этого нужны подходящие люди… У тебя они есть сейчас?
      – Есть! – Наум обвел друзей заблестевшим взглядом. – В том-то и дело! На следующей неделе должны освободиться из местного лагеря два моих знакомых парня. Так вот, я могу им передать записку…
      – Ты с ними давно знаком?
      – Да уж лет восемь… Когда-то я работал на Украине, а они оба родом – оттуда. Ну и мы, так сказать, общались. Я иногда скупал у них ценные вещички, золотишко, то да се…
      – Чем же они промышляли?
      – Один, по кличке «Малыш», был, по-моему, майданником, железнодорожным вором, а другой, «Портвейн», – налетчиком. Грабил на улицах, по ночам. В общем, это – типичные урки. Свирепые, безжалостные, не знающие колебаний. И за приличное вознаграждение они, естественно, пойдут на все.
      – И как же ты здесь с ними снюхался?
      – Так ведь они, повторяю, попали в местный лагерь! Это недалеко отсюда – под Покровском. А там строится большой деревообделочный комбинат. Ну, и я как-то раз совершал там инспекторскую поездку – и случайно с ними встретился… Увидел эти морды – сразу узнал. Да разве их забудешь! От одного их вида, честное слово, страшно становится…
      – Так-так-так, – оглаживая жирное свое лицо, проговорил Ованес. – Идейка неплоха! – Он быстро, коротко, глянул на Наума из-под тяжелых, полуопущенных век. – И ты, стало быть, уверен…
      – Абсолютно, – сказал Наум. – Ребятам, во-первых, нужна будет добыча. А во-вторых, Малыш пойдет на дело не только из корыстных соображений, но также и из-за мести.
      – Кому ж он там собирается мстить?
      – У него, если я не ошибаюсь, имеются какие-то личные счеты с Игорем Беляевским – помощником Заячьей Губы.

      В покровском лагере утро начиналось, как обычно. Зевая и поеживаясь, выходили из бараков заключенные. Их гнал наружу гулкий прерывистый звон, – это дежурный бил в чугунную доску… Некоторые из зэков застревали по пути возле помоек, копошились там, вяло переругиваясь. Другие скапливались у дверей медпункта. Но основная их масса медленно – серыми ручьями – стекалась к вахте. И там, на площадке, перед огромными лагерными воротами, бурлила густая, многосотенная толпа.
      Готовясь к выходу на работу, строились бригады. Суетились надзиратели. Сквозь неразборчивый гомон и гул прорезалась сочная матерщина, и слышались резкие командные выкрики… Словом, все было, как обычно. Однако этот заведенный издавна «порядок», не касался нынче двух человек – Малыша и Портвейна.
      Вызванные к начальнику лагерной канцелярии, они стояли в большой, светлой комнате возле окошка. За оконными стеклами мотались верхушки лиственниц, обагренные рассветом. Начинался день – и это был день Свободы! И потому разноголосый лагерный шум, долетавший сюда, уже не интересовал, не трогал урок; они думали о другом…
      Вплотную к окну был придвинут канцелярский стол, заваленный всякими бумагами. И за ним, расставив локти, сидел пожилой, толстолицый человек в лейтенантских погонах – выписывал временные удостоверения личности (какие выдаются всем, выходящим из заключения). Лейтенант неторопливо поскрипывал перышком и изредка поглядывал на стоящие перед ним фигуры.
      Малыш, несмотря на свою кличку, был на редкость высок и массивен, с мощной грудью, с низким заросшим лбом и тяжелым подбородком. По сравнению с ним, Портвейн выглядел щуплым и невзрачным, и хотя они были одного, приблизительно, возраста, он казался значительно старше.
      Старила его широкая лысина и почти полное отсутствие зубов – частью выбитых в драке, частью выпавших от цынги… Костлявое, испещренное морщинами лицо его было живым и подвижным, как у обезьяны. Одна гримаса постоянно сменялась другой. И сейчас, нетерпеливо наморщась, он сказал:
      – Эх, товарищ начальник! Да не тяните вы, за ради Бога! Пишите побыстрей!
      – Нет, пока еще я тебе не товарищ, – отвечал, взмахнув пером, лейтенант. – И ты меня не подгоняй – стой смирно. Вот выйдешь на свободу – другое дело… Тогда сможешь называть меня, как хочешь. Хотя и тогда тоже неизвестно, как получится…
      – А как же может получиться? – с веселым удивлением спросил Портвейн. – Это на что же вы намекаете?
      – На то, что ты честно работать-то ведь не любишь… Ты же вор! Значит, и на свободе у нас тоже дружбы не получится.
      – Вы меня, гражданин начальник, обижаете. – Портвейн притворно вздохнул и потупился. – Я, конечно, человек грешный… Но почему вы решили, что я не люблю работать?
      – Ну, если бы ты любил – ты и здесь бы старался… И, между прочим, мог бы освободиться годика на два раньше.
      – Так я же здесь на лесоповале вкалывал, – шепеляво произнес Портвейн. – А это адская работа! Комли-то у деревьев толстые – в два обхвата… Много ли тут напилишь? Вот если бы деревья росли верхушкой книзу – другое дело. Я бы давно стал чемпионом!
      – Да ты и так уже чемпион, – усмехнулся лейтенант. – Только в другом плане… У тебя сколько фамилий?
      – Как, то есть, сколько? Одна…
      – Не ври. Не одна – а десять! Таких, как ты, фокусников можно в цирке показывать. Ведь это ж надо ухитриться! Каждые четыре года – новая фамилия с новой биографией.
      Лейтенант оглядел стоявших перед ним блатных и добавил брезгливо:
      – В сущности, вы оба – одинаковые фокусники-иллюзионисты…
      – Но сейчас-то вы мне какую фамилию ставите? – забеспокоился Портвейн.
      – Последнюю, – сказал лейтенант, – ту самую, по какой тебя судили. Помнишь, небось? Аркадий Ярошенко – ведь так?
      – Так…
      – Ну вот и порядок. А теперь помолчи-ка, гражданин Ярошенко. Не мешай работать.
      – И верно, старик, кончай базарить, – сказал Малыш и положил на плечо товарищу тяжелую свою лапу. – Не отвлекай начальничка. Чем скорее он окончит эту возню – тем нам же лучше.
      Но начальничек окончил возню с бумагами не скоро… И когда друзья вышли, наконец, из ворот лагеря, солнце стояло уже высоко.
      Охранник, выпускавший их на волю, сказал, подмигивая:
      – Тебя, Малыш, какая-то родственница дожидается.
      – Какая? – удивился Малыш.
      – А уж это тебе лучше знать.
      – Да как она хоть выглядит?
      – В клетчатом платке, в фасонных сапожках… Вообще, бабеночка – первый сорт. У нее что спереди, что сзади, все на месте! Даже как-то завидно… Ты бы хоть дал адресок, указал, где такие «родственницы» водятся.

* * *

      Урки вышли из ворот, оглядываясь, ища женщину в клетчатом платке… И почти сразу же увидели ее. Она стояла метрах в пятнадцати от лагерной зоны – курила и нетерпеливо постукивала каблучком.
      – Она что же, действительно твоя родственница? – завистливо спросил Портвейн.
      – Да откуда? – ответил гигант. И вдруг, покривившись, всхлипнул по-детски. – Я же детдомовец. Круглый сирота.
      Но тотчас же он улыбнулся, заметив, что незнакомка решительно направляется к ним.
      – Но если это все же моя сестричка, – сказал он, – я от нее не откажусь. Не-ет, не откажусь… Ты только глянь, как она идет! Ах, как идет, падлюка! Не идет – плывет.
      – Не идет – танцует, – поправил Портвейн. Женщина приближалась, слегка покачивая бедрами, – легкой, танцующей походкой. И друзья наблюдали за ней с восхищением.
      Подойдя к ним вплотную, она произнесла торопливой скороговорочкой:
      – Здрасьте, мальчики. Меня зовут Надя. Я – от Наума Самарского… Давайте-ка быстренько смоемся отсюда, а то на нас глазеют со всех сторон.
      – А куда пойдем-то? – игриво спросил Малыш. – А, сестричка? Куда?
      – В Покровск, – ответила она. – Там для вас уже квартирка приготовлена. Уютненькая. Со всеми удобствами.
      И не оглядываясь, Надя пошагала в сторону села, крыши которого виднелись неподалеку…
      Она знала, что два этих диких парня будут теперь идти за нею покорно, куда бы она их не повела; будут идти, как два кобеля за весеннею сукой.
      Она не оглядывалась – но как бы видела выражение их лиц. И знала, о чем они думают. И чувствовала спиною их жадные, нетерпеливые, шарящие взгляды… И это не было ей неприятно.

* * *

      Покровск – село старое, большое. Расцвет его был связан с золотой лихорадкой, которая началась в середине прошлого века. Затем, спустя сто лет, вспыхнула новая лихорадка – алмазная. И село еще больше расширилось, изменилось. По окраинам его выросли стройки и лагеря. И кое-где, над бревенчатыми избами, поднялись бетонные коробки современных стандартных зданий… Вот в одной из таких коробок как раз и помещалась та уютная однокомнатная квартирка, которая была приготовлена для Малыша и Портвейна.
      Когда они вошли в квартиру, Надя аккуратно, на все запоры, затворила наружную дверь. Сказала: «Раздевайтесь, будьте как дома». И упорхнула на кухню.
      Друзья повесили на крючок грязные, рваные, лагерные бушлаты. Потом, осторожно ступая, прошли в комнату. И расположились за круглым столом. Стол был покрыт чистой клетчатой скатертью – и вообще, все вокруг блистало здесь непривычной, смущающей чистотой.
      Малыш посидел, поерзал на скрипучем стуле. И погодя, позвал:
      – Эй, сестричка, ты где?
 
      – Иду, иду, – певуче отозвалась Надя, – все уже готово. И вскоре она появилась, держа в одной руке тарелку с солеными огурцами, а в другой – большую глубокую сковороду, где пузырилась и шипела яичница с колбасой.
 
      – Ага! – потирая ладони, сказал Малыш. – Это дело. Это ты правильно…
      И друг его добавил, наморщив губы в улыбке:
      – Теперь одного только не хватает…
      – Есть! – сказала Надя, – все это для вас есть! Откройка вон тот шкапчик.
      Минуту спустя, на скатерти уже стояли, поблескивая, бутылки с водкой и пивом. Начался пир. Разлив водку по стаканам, Надя произнесла торжественно:
      – Ну, со свободой вас! С праздничком! И с большими делами!
      Она подняла свой стакан, отхлебнула чуть-чуть и отставила. Но Малыш сейчас же сказал, придерживая ее за руку:
      – Э, нет, это не пойдет. Пей все. Сразу!
      – Но я так не привыкла, – возразила Надя, – не умею…
      – Ничего. С нами научишься. Учти, водку в стакане оставлять нельзя – плохая примета.
      Она осушила стакан. Раскраснелась, повеселела. Потянулась к закуске… И немного погодя, Малыш налил ей снова. И опять заставил выпить все до дна. И только потом, после третьей порции, спросил, придвигаясь:
      – О каких это «больших делах» ты говорила? Чего от нас хочет Наум?
      – Он велел передать вам инструкцию, – проговорила она слабым шатким пьяным голосом. – Если вы согласны – то остаетесь. Если нет – можете выпить и уходить… Но сначала прочтите-ка вот это!
      И достав из-за выреза корсажа небольшой конверт, Надя протянула его Малышу.
      Вскрыв конверт, Малыш внимательно прочел инструкцию. Передал ее Портвейну. Затем они оба закурили, задумались…
      – Бумагу сжечь, – напомнила Надя.
      – Да знаем, знаем, – ворчливо произнес Портвейн, – помолчи пока.
      Поворотясь к товарищу, Портвейн пристально посмотрел на него – вопросительно поднял брови. Малыш нахмурился и медленно кивнул. Тогда Портвейн сказал, обращаясь к Наде:
      – Что ж, лады. Остаемся… Одно только мне не нравится. – Он щелкнул по бумаге ногтем. – Наум пишет, что дает нам два дня отдыха, но требует, чтобы мы сидели здесь взаперти, не выходили, нигде не показывались. Это еще почему? Мы же ведь не в бегах…
      – Так а чего вам выходить? – сказала Надя, – у вас все здесь есть – и харчи, и выпивка… И имеется, между прочим, новая одежда и оружие – для тайги… Словом, все, все! Это не квартира, а настоящий рай.
      Надя говорила вроде бы толково, правильно. Но было заметно, что она с каждой минутой хмелеет все больше и больше.
      – А квартирка-то чья же? – поинтересовался, оглядываясь, Малыш. – На притон, вроде бы, не похожа… Слишком уж чистенькая… Уж не твоя ли?
      – Да нет, тут живет какой-то приятель Наума, – сказала Надя.
      – А ты где же?…
      – В Якутске. И мне уже пора возвращаться. Я сделала все, что надо… Прощайте, мальчики.
      Она поднялась с трудом. Шагнула к дверям. И покачнулась… И встала, ухватясь за спинку стула.
      – Говоришь, сделала все, что надо? – спросил, вытягивая губы, Малыш. – Не-ет, погоди-ка.
      – И обняв Надю за талию, он привлек ее к себе и посадил на колени.
      – Осталось еще кое-что…
      – Что же? – прошептала Надя. – Ой, пусти!
      Она дернулась, попыталась вырваться – и затихла… Ей было понятно, чего от нее хотят. И она чувствовала, что сопротивляться уже не в силах. И это чувство наполняло ее бессильным гневом и, одновременно, какой-то странной, сладостной жутью ожидания…
      – Ты, главное, не бойся, – бубнил Малыш, расстегивая ей платье. – Ничего страшного не случится. Нас же ведь только двое! И ты таких ребят еще не пробовала, за это я ручаюсь. Может, после нас ты никого другого и не захочешь… Да и куда ты сейчас пойдешь? Ты же пьяненькая. Давайка я тебя отнесу на диван.

* * *

      Урки продержали Надю весь день… Что ж, она действительно таких ребят еще не пробовала. Несмотря на свой, весьма богатый опыт, она никогда еще не попадала в руки людей, долгие годы проведших без женщин. Малыш и Портвейн были неутомимы и трудились изо всех своих сил. А сил у них – особенно у Малыша – хватало на десятерых…
      И когда она в конце концов освободилась, то над селом голубели, сгущаясь, сумерки, и землю испещряли плотные тени.
      Выйдя из подъезда, она достала папироску. Закурила – затянулась глубоко и жадно. И медленно побрела к автобусной станции.
      Станция находилась метрах в ста от дома, на другой стороне улицы. И пройдя немного, Надя сошла с тротуара и ступила в уличную липкую грязь.
      После крепкой утренней выпивки прошло уже немало времени, но она по-прежнему чувствовала себя слабой и хмельной. И походка ее была сейчас не легкой и танцующей, а какой-то усталой, нетвердой, расхлябанной.
      И когда из-за угла вырвалась вдруг мчащаяся на бешеной скорости машина, Надя не заметила ее вовремя и не смогла увернуться от колес.
      Так погибла эта женщина. Когда гибнет красота – всегда жалко. Но в данном случае обстоятельства сложились так, что смерть для Нади явилась не бедою, а благом.
      Да, да, именно благом! Ибо в этот самый день и в этот вечер Надю по всему Якутску уже разыскивали «Серые ангелы»… И если бы она явилась домой – она была бы сразу же схвачена.
      Тайная организация убийц вынесла ей свой приговор… Но уничтожить ее должны были не сразу и не просто, а только после того, как будет выяснено все, что касается подпольных ее связей… Так что она, угодив под колеса, в сущности легко отделалась. Смерть ее не была хотя бы мучительной и наступила мгновенно.
      И к тому же Надя, погибнув, спасла жизнь многим людям. Прежде всего – Науму Самарскому. И его друзьям. И спасла также жизнь Малышу и Портвейну. Блатные остались, уцелели, хотя и неизвестно – надолго ли?… Как бы то ни было, с внезапной ее смертью оборвались различные ниточки из того клубка, который уже начали помаленьку раскручивать «Серые».

      – Эй, старик, послушай-ка, – сказал, развалясь у костра Портвейн, – я вот чего не пойму… В своей инструкции Наум писал, что с алмазами, дескать, связан каким-то образом Игорь Беляевский, по кличке Интеллигент. И что это, мол, должно сильно заинтересовать Малыша – то есть тебя… Но что же тут для тебя особенно интересного?
      – Н-ну, что… У меня с Интеллигентом свои счеты, – медленно, с натугой, проговорил Малыш. – Хочу один должок с него получить. Ох, хочу!
      – Какой должок?
      – Старый…
      – А ты знаешь, – помолчав, сказал Портвейн, – ведь я слышал об Интеллигенте. Это классный вор. Он, кажется, родом из Полтавы?
      – Точно, оттуда.
      – Имя его, помню, гремело…
      – Да, гремело. Покуда он, сука, не завязал.
      – Так он, значит, завязавший? Вот странно. Зачем же он опять полез под землю? Завязавшие должны ходить по поверхности; осторожно ходить, без шороха…
      – А хрен его знает, – пожал Малыш могучими плечами, – разве этого Игоря поймешь? Он всегда был каким-то мутным, с вывертами, с зигзагами. У меня к нему много всяких вопросов… И вот теперь, когда я его прищучу, поставлю под нож, – он мне все расскажет… Как на духу, как в церкви!
      – Ну, а что же, все-таки, между вами произошло?
      – Это долгая история.
      – А ты – в двух словах.
      – В двух-то вряд ли получится… Но если не тянуть, не размазывать сопли… Ладно, попробую.
      Разговор этот происходил перед вечером, в оленекской «черной» тайге, неподалеку от Холма Пляшущего.
      Урки добрались до этих мест сравнительно быстро, легко.
      Наум Самарский сумел каким-то образом достать им места в самолете, идущем спецрейсом на Оленек. И они спокойно пролетели надо всей почти Западной Якутией… А от села Оленек до прииска Радужный им оставалось пройти всего лишь сто километров. И этот путь среди болот, в диких зарослях был, конечно, не легок. Но все же друзья и его одолели без особых хлопот, ибо вел их опытный проводник-тунгус, которого где-то сумел раздобыть все тот же неугомонный Наум.
      Проводник за пять дней довел их до того места, откуда уже видна была вершина знаменитого холма… И там, торопливо простившись с ними, повернул и сгинул в болотных зарослях. Однако урки были теперь спокойны. У них имелся детальный план этой местности, им все было ясно: куда дальше идти и что потом делать.
      Но прежде всего следовало хорошо отдохнуть! Они выбрали место посуше, развели костер. Потом закусили и выпили. И разлеглись беззаботно.
      Смолистые, влажные, лиственничные ветви горели жарко, трескуче. От костра веером сыпались искры. И друзья время от времени стряхивали с одежды багряные, жгучие эти брызги огня.
      Одежда у обоих была новенькая, и выглядели они теперь неузнаваемо – в пестрых свитерах, в стеганых ватных куртках, в прорезиненных блестящих плащах и высоких болотных сапогах. Выглядели уже не драными лагерниками, а типичными геологами, изыскателями, – каких много шатается по тайге в наши дни.

* * *

      – Ладно, – сказал Малыш, – попробую… Значит, дело так было. В 1965 году я освободился из колымских лагерей вместе со своим корешком Олегом. Кличка у него была Копыто… И тогда же вышел на свободу этот самый Игорь. И еще кое-какие ребята. Словом, компашка подобралась неплохая, веселая. Все, как один, родом с Украины. Ну, а раз так, то мы все вместе и поехали. А Интеллигент, как самый авторитетный, стал у нас заместо атамана… В общем-то, на эту роль никто его не выбирал – он сам себя выбрал. И в дороге, понимаешь ли, он нас всех вот так зажал. – Малыш стиснул огромный свой кулак. – Всю дорогу твердил одно: в поездах, мол, шкодить нельзя! По мелочам нельзя разбазариваться! Надо, мол, до Украины доехать тихо!
      – А зачем ему понадобилась такая дисциплина? – спросил Портвейн, подбрасывая сучья в огонь.
      – Да он вроде бы хотел сколотить на Украине свою банду, – сказал Малыш. И добавил, поигрывая бровью:
      – Берег нас для крупных дел.
      – Ах, так. Ну и что же потом? Значит, вы ехали…
      – Да… И потом нам надоела эта дисциплина! И мы с корешом не утерпели – отвернули один уголок . Уголок с хорошей начинкой, с рыжьем . Хотя, надо признаться, работенка получилась не очень-то чистой… Начался шухер. Пришлось этот проклятый угол сбрасывать с майдана на ходу. Хорошо еще, что мы уже подъезжали к Полтаве, и майдан шел не шибко… Ну, ты сам знаешь: раз товар сброшен – кто-то должен за ним прыгать… И получилось так, что спрыгнул сам Интеллигент. Но перед этим он дал нам адресок одной городской малины. Там мы должны были встретиться… И туда мы потом и прихиляли. И стали ждать. И вот, ждем час и другой, и третий… А его все нет и нет. Тогда мы еще ничего не подозревали – а просто беспокоились. Ведь в таких делах всяко бывает. Парень мог расшибиться, или его могли повязать мусора… Но, наконец, он явился. И, представь себе, – с пустыми руками!
      – Сказал, что не нашел? – скорчил насмешливую гримасу Портвейн.
      – Нет, сказал, что – отдал… Просто-напросто, взял и отдал чемодан в руки хозяйки. Она, вроде бы, оказалась его старой знакомой… Ведь он же родом из того самого города! Ну и вот – пожалел.
      – По-жа-лел? – возмущенно сказал Портвейн, – да как он мог? Как посмел? Он же должен был знать, что по закону любая покупка принадлежит поровну всем партнерам. И без их согласия…
      – Да знал он все это, знал, – махнул рукой Малыш, – на то он и Интеллигент! Но слушай дальше. У нас, конечно, начался спор. Копыто полез было в драку… А затем Игорь ушел. Обиделся, понимаешь ли. И спустя полчаса после его ухода, в малину нагрянули мусора. И всех нас замели подчистую.
      – Спустя полчаса? – пробормотал, поджимая губы, Портвейн. – Любопытное совпадение.
      – То-то и оно. Мы все, когда сидели за решеткой, призадумались. Это что же получается? В дороге он мешает нам, дисциплину заводит. Потом возвращает украденное… А потом, по горячим его следам, приходит в притон милиция. А, каково? Прямо, по горячим следам!
      – Значит, ты хочешь с ним поквитаться за все за это?
      – Да как тебе сказать… В этом-то блатные вроде бы разобрались. И впоследствии простили Игоря. Выяснилось, что мусоров навел не он, а один местный фармазонщик … Хотя история эта все равно какая-то темная. Ведь фармазонщик, я знаю, долгое время работал со старым игоревым дружком, Костей. Так что тут тоже есть над чем поразмыслить. И с решением полтавской кодлы я не совсем согласен. Но главное – в другом…
      Малыш умолк. Глаза его сузились. На скулах заиграли желваки.
      – Главное в том, что после этой заварухи погиб Копыто… И вот этого я Интеллигенту сроду не прощу.
      – Как же он погиб?
      – В перестрелке.
      – Его, значит, шлепнул Игорь?
      – Нет, не он, а лейтенант милиции, следователь угрозыска. Тот самый, между прочим, который вел игорево дело… Видишь, как все хитро переплетается!
      – Но я что-то не пойму, – сказал Портвейн. И опять подбросил в огонь лиственничных сучьев. – Вас же ведь всех, кроме Интеллигента, повязали, за решетку упрятали. И вдруг Копыто – на свободе. И стреляет… Как же так?
      – Эх, старик, – протяжно произнес Малыш. – Я же тебе говорил: в двух словах тут не объяснить… Все подробно рассказывать – месяца не хватит! Но, в общем, так. В Полтаве ко всем нашим делам примешались еще милицейские интриги… У них там, понимаешь ли, осталось несколько старых нераскрытых квартирных краж. Ну, и они решили все эти дела навесить на нас. И стали выбирать: кто лучше подходит. И я, к примеру, подошел сразу. Ведь я же не только майданник , но еще и старый слесарь, домушник.2 У меня две специальности – и это в центральном архиве отмечено. А Копыто был майданником чистой воды. Работал только на поездах. Так что его подержали, подержали – и выпустили. Ведь в чем, конкретно, могли его обвинить? В краже чемодана? Но чемодан-то был давно уже возвращен… Словом, он освободился, раздобыл где-то пушку. И начал – по всему городу – искать Интеллигента. Ну, и нашел однажды… И наткнулся на милицейскую пулю.
      – Милиционер что же, был вместе с Игорем?
      – В том-то и суть. Ты, старик, в корень смотришь. Они вместе прогуливались. И уже это одно – подозрительно.
      – Ты так считаешь? – неуверенно проговорил Портвейн. – А кстати, – кто же первым открыл стрельбу?
      – Копыто… Но – какая разница?
      – Кое-какая разница все же есть. Да и вообще, иногда бывает так, что обстоятельства складываются против человека. Это, как в игре. Раз уже пошла плохая карта – ничего не поделаешь… Одна неудача нагромождается на другую, и все идет прахом. Такие случаи я знаю.
      – Ты это – об Игоре?
      – А хотя бы и о нем! Ну, подумай сам: если бы он, действительно, был стукачом – как ты считаешь – разве стал бы он, так открыто, разгуливать по улицам с милиционером? Он же не пацан, не новичок. Да даже и новички так не делают.
      – Ну, завел шарманку, – сердито сказал Малыш. – Эту песню я уже слышал. Ты прямо слово в слово повторяешь то, что мне говорили в Полтаве.
      – Вот видишь – не я один!
      – Ну, что ж. Зато у меня другое мнение. И я имею право предъявить ему свой счет… Имею или нет?
      – Имеешь, – засмеялся Портвейн, – о чем разговор! Ясное дело, имеешь.
      – Ну и лады, – сказал Малыш. – И хватит об этом! Он нахмурился и отвернулся от собеседника. Извлек из кармана пачку папирос. Встряхнул ее и выдернул одну папиросу зубами. Затем потянулся за угольком… И вдруг заметил, какой большой и дымный костер разгорелся за то время, пока они беседовали. Раньше он не обращал на это внимания – слишком был увлечён своими переживаниями.
      Портвейн все время подбрасывал в огонь сыроватые смолистые сучья… И теперь над костром, над тайгою, поднялся, упираясь в небо, столб густого, черно-желтого дыма.
      И Малыш вскричал с тревогой и раздражением: – Ты что, лысый черт, натворил? Нас же тут сразу могут засечь… А ну, давай-ка поубавим огня. Давай, давай, шевелись!
      Они торопливо разворошили костер. Старательно стали втаптывать в грязь горящие головешки. Вскоре пламя опало, и дым расточился.

* * *

      Пламя опало, и дым расточился. И произошло это вовремя, в самый раз!… Километрах в пяти отсюда, из чащи на прогалину, вышел капитан Самсонов. Он вышел, остановился передохнуть и внезапно заметил на севере темное, желтоватое, медленно тающее облачко.
      «Что это там, – насторожился он, – костер, что ли? Но кто же может быть в той стороне и в такую пору?…»
      В той стороне, капитан знал это, нормальных дорог, в сущности, не было. Там имелись лишь путанные, едва приметные тропы, вьющиеся в кустах, по болотным кочкам. Туда изредка захаживали туземные охотники… Но сейчас ведь был май – а эта пора не охотничья!
      В апреле и мае начинают телиться самки оленей и лосей. И обзаводятся потомством разные ценные пушные звери. Трогать их в такую пору нельзя! Ну, а на перелетную птицу охота пока еще не начиналась… Он еще не пробил, не наступил – час Великого Птичьего Вторжения.
      Хотя, конечно, он должен наступить очень скоро. Возможно – на будущей неделе… Капитан невольно запрокинул голову, озирая безоблачное, бездонное, вечереющее небо. Скоро там, в вышине, затрубят лебеди, потянутся гусиные косяки! В нем пробудился охотник… Но тут же он вспомнил о браконьерах, о всяких бродягах – и вновь посмотрел на север.
      Странное темное облачко растаяло, смешалось с клубами поднимающегося тумана. И капитан подумал с усмешкой: наверное, мне просто померещилось… Старею я, что ли?
      И больше уже не раздумывая, не медля, он пошагал в сторону якутского стойбища.
      Он направлялся в стойбище для того, чтобы увидеть шамана – и потолковать с ним о культе Священных Камней.

* * *

      А тем временем Малыш – приглушив костер и покончив с воспоминаниями – опять успокоился, повеселел. Он извлек из мешка початую бутылку с водкой, краюху хлеба и колбасу. И сказал, подмигивая Портвейну:
      – Давай-ка рванем еще – для сугрева! Солнце садится, и ночь, я чую, будет холодной…
      – Давай, – обрадовался Портвейн. – Дело святое…
      Он подождал, покуда Малыш отхлебнет из горлышка. И нетерпеливо перехватил бутылку. Сделал добрый глоток. И еще один… Отдулся, утер ладонью рот. И затем:
      – Ночь, это точно, будет скверная… Главное, эта сырость проклятая. Вот, в чем беда! Надо бы, старик, перебраться куда-нибудь в другое место.
      – Куда?
      Малыш на миг перестал жевать и удивленно уставился на товарища.
      – Чем тебе здесь плохо! Ну, правильно, сырость… Да ведь тут кругом, куда ни глянь, сплошная слякоть, грязь. Одно слово – болота! Куда ж денешься? И потом, мы же – ненадолго. Тунгус придет за нами через четыре дня.
      – За это время можно плесенью покрыться, – пробормотал, кривясь, Портвейн. – А вон на том холме, наверняка, сухо! И вообще, удобно – к шахте ближе.
      – Слишком уж близко.
      – Но ведь нам все равно надо будет там побывать. До шахты иначе ж не доберешься… Только – через этот холм!
      – Ну, что ж. И побываем… Но ночевать там – нет. Нельзя. Опасно.
      – А когда мы вообще-то начнем?…
      – Да завтра… Хотя, постой. Завтра у нас какое число?
      – Тринадцатое.
      – Ох, эту цифру я не люблю, – поежился Малыш.
      – Да и я тоже, – тоскливо проговорил Портвейн.
      – Ну, вот видишь… Значит, подождем до послезавтра. Но послезавтра – это уж точно!

      Стойбище, куда направлялся Самсонов, было довольно большим. В нем помещалось одиннадцать низких, круглых юрт, четыре «тордоха» – это высокие шалаши, покрытые оленьими шкурами, – и две бревенчатых, свежесрубленных избушки. Здесь обитали якуты-оленеводы.
      Минувшей осенью якуты прикочевали сюда вслед за своими стадами и, поначалу, думали, что – ненадолго… Но затем им понравилось тут. Они освоились, привыкли. И даже начали строиться. И временное это поселение, разрастаясь, постепенно стало превращаться в маленькую деревушку.
      В этих местах, в низине, на краю огромного мохового болота, оказалось много хорошего корма для оленей. Да к пастухам было тоже не худо – вблизи от приисковых магазинов… В свою очередь и приисковая администрация выигрывала от такого соседства, приобретая по сходным ценам свежее мясо. В общем, все были тут довольны. И только старшему инспектору, капитану Самсонову, хватало волнений и хлопот!…
      Теперь он шагал по узкой улочке стойбища и с любопытством поглядывал по сторонам… Через дорогу, вприпрыжку, перебегал мальчуган лет десяти. Самсонов остановил его, подозвал – и спросил, пригнувшись:
      – Где тут живет Нюргун, а? Я что-то забыл… Давно уже здесь не был.
      – Нюргун? – проговорил мальчуган, поблескивая раскосыми кофейными глазами. – Который?
      – А разве их много?
      – Есть молодой и старый. Вот я тоже, Нюргун!
      – Мне другой нужен, – засмеялся Самсонов. – Старый…
      – Тогда иди вон в тот тордох, видишь? У входа собаки грызутся… Шаман там.
      – А почему ты его зовешь шаманом? – поинтересовался капитан, – он что, разве камлает?
      – Не знаю, – отвел взгляд лукавый маленький якут. – Так его многие зовут. Может, просто – дразнят?

* * *

      Войдя в тордох, капитан сходу окунулся в дымную, жаркую, душную полутьму.
      И в этой полутьме раздался медленный скрипучий голос:
      – О! Начальник! Ну, здравствуй.
      Посреди шалаша стояла небольшая железная печка. На ней посвистывал закопченный чайник. Сквозь приоткрытую дверцу печки виднелись пылающие, ярко-оранжевые угли… А рядом – на медвежьей шкуре – восседал сухощавый старик. Отсветы огня лежали на скуластом его лице, освещали короткие, росшие по краям рта, усы и редкую седую бородку.
      Самсонов тотчас же узнал старого Нюргуна. И приметил он еще одну фигуру – поодаль, в глубине… Глаза его уже привыкли к полутьме. И фигура эта показалась знакомой.
      – Садись, начальник, – сказал Нюргун скрипучим своим голосом. – Сейчас чай пить будем.
      Старик не спросил, зачем пришел сюда капитан (спрашивать об этом гостя не полагалось!), но он явно ждал объяснений… Однако Самсонов не спешил.
      Кряхтя, уселся он на расстеленные шкуры. Скрестил ноги. Поерзал, устраиваясь поудобнее. Потом выгреб из кармана горсть трубочного душистого табаку. И протянул хозяину:
      – Угощайся!
      – Ай, спасибо, – сказал Нюргун. – Хороший у тебя табачок. Сладкий. Медом пахнет. – И он деликатно взял с ладони Самсонова щепотку.
      – А ты что же, Степан? – позвал капитан, вглядываясь в сумрак. – Ползи сюда! Подымим вместе!
      И тогда в полосу света из-за печки выдвинулся человек с темным лицом, изрытым оспой и испещренным жесткими морщинами. Это был известный браконьер по кличке Рябой.
      В последний раз Самсонов виделся с ним два месяца назад – в связи с находкой пропавшего самолета. Свидание их было весьма необычным; этого браконьера, нарушителя закона, капитан впервые в тот раз не штрафовал, не наказывал, а наоборот – награждал денежной премией…
      И сейчас, угощая его табачком, капитан проговорил с добродушной улыбочкой:
      – Я думал, ты уже на Вилюй подался – пить, веселиться… Ты же стал знаменитостью! А ты опять здесь… Или может, – решил вступить в колхоз?
      – Нет, начальник, – набивая дареным табаком трубку, ответил Рябой. – Колхоз – не для меня. Я ж не пастух, я охотник.
      «Хищник ты, браконьер, – подумал Самсонов, – вот ты кто!… И интересно было бы узнать: что ты сейчас делаешь в стойбище? И что тебя связывает с шаманом?»

* * *

      Потом они пили крепкий, густо заваренный, черного цвета чай. Пили неторопливо, отдувались и крякали, утирали взопревшие лбы. И изредка обменивались общими малозначащими фразами о погоде, о здоровье… Говорить за чаем о конкретных делах таежный этикет строжайше запрещал!
      Но наконец-то, церемония чаепития окончилась. Рябой ушел. И Самсонов приступил к делу.
      – Я интересуюсь древними якутскими обычаями, – придвигаясь к старику, сказал он, – а здесь ты, пожалуй, самый крупный знаток…
      – Не знаю, – пробормотал Нюргун. – Спрашивай!
      – Ты мне вот что скажи… Священный камень у вас, кажется, называется «Эхекеен», не так ли?
      – Так, – наклонил голову Нюргун.
      – Это в переводе означает: «камень-дедушка»?
      – Да… Но что ты хочешь, начальник?
      – Хочу узнать, сколько таких «дедушек» находится в нашем районе?
      – Есть немножко…
      – Но все же, сколько? Мне вот известно, что один камень стоит неподалеку от села Оленек. Два – в верховьях реки. И где-то еще один имеется… Где-то рядом… Или я, может, ошибаюсь?
      – Нет, начальник, не ошибаешься, – проскрипел Нюргун.
      Все это время он сидел ссутулившись, опустив низко голову. Но теперь вдруг распрямился. И остро, пристально посмотрел капитану в глаза.
      – Еще один Эхекеен стоит на прииске, на скрещении дорог! И я знаю, о чем ты думал…
      – О чем же?
      – Ты думал: Нюргун не скажет… А раз не скажет, значит он хитрит. Значит, он там камлает. Но Нюргун давно уже не камлает. Ему скрывать нечего. Он честно работает в колхозе…
      – Ну, ладно, ладно, успокойся, – сказал, несколько смутясь, капитан. – Ничего я такого не думал. Просто поинтересовался.
      – А зачем поинтересовался-то? – строго спросил старик. – Почему расспрашиваешь? Потому что там, на перекрестке, недавно убили коменданта. Я об этом слышал. Мы все слышали… Кто-то убил – а ты виновных здесь ищешь. Ай, нехорошо, начальник! Здесь ты ничего не найдешь.
      Вскоре капитан покинул тордох. Беседа не получилась – и терять дальше время было бессмысленно.
      «Действительно – шаман, лесной колдун, – подумал, выйдя на улицу, Самсонов. – Все насквозь видит… И ведь он, пожалуй, прав! Здесь я вряд ли что-нибудь найду».
      Сомнения такого рода одолевали Самсонова не впервые; ему с самого начала как-то не очень верилось в то, что коменданта прикончили якуты… Но все же версия «шаман» существовала – и требовала тщательной проверки. Капитан знал основное правило криминалистики: пустяков при расследовании не бывает! Любая мелочь, любое нелепое предположение может привести к неожиданной разгадке… А данная версия отнюдь не выглядела нелепой! Наоборот, в ней была своя определенная логика.
      По улице стойбища текла и клубилась мгла, перемешанная с туманом. День давно кончился, и с заходом солнца сильно похолодало. Самсонов, поеживаясь, поднял воротник шинели. Потоптался на месте, решая: куда пойти? Может, пора уж – домой?… И направился к крайней избушке, где помещалась колхозная канцелярия и где жил сам председатель – Аким Тугунаев.

* * *

      – Нюргун старик умный, толковый, – сказал Аким, – конечно, шаман… Но это, по-моему, не страшно. Он уже почти не практикует… А вообще-то работник он для нас ценный!
      – Чем же это он такой ценный?
      – Старик изготовляет ременную упряжь для санной езды, для верховых оленей. Причем специалист он редкостный. И работает отлично.
      – Но ты вот сказал: он почти уже не практикует… Стало быть, он занимается все же своим колдовством. Хоть немного, хоть чуть-чуть… а?
      – Ну и что с того? – небрежно проговорил Аким. – Ты же сам знаешь поговорку: чуть-чуть не считается… Кому он мешает? Нынешняя молодежь религией не интересуется, можешь мне поверить. Ей на все это плевать.
      – Ну, а старики?
      – Верующих стариков не так-то уж и много осталось…
      – И все же они есть! И Нюргун продолжает… Но если да – то где же?… Где, в каком месте они обычно собираются?
      – Наверное, где-нибудь в сторонке, за стойбищем. Здесь у нас шаманских бубнов давно уже не слышно. Да я бы и сам не разрешил!
      Аким Тугунаев был коренастым пожилым якутом, одетым в старенькую военную форму. Эту форму он донашивал после многолетней службы в пехотных войсках – в чине старшины. Полтора года тому назад он демобилизовался из армии, вернулся на родину и сразу возглавил маленький этот кочевой колхоз… И может быть, оттого, что во внешнем облике Акима, в его манере держаться, во всем, угадывался кадровый военный, старый служака, капитан Самсонов испытывал к нему определенного рода симпатию; он верил, что Аким не подведет. И вел сейчас разговор с достаточной прямотою.
      – Ну, хорошо… А теперь, представь себе, что во время камлания – скажем, возле какого-нибудь священного камня, – появляется чужой человек. Что с ним могут сделать верующие?
      – Прогонят, – пожал плечами Аким, – что же еще? А скорее всего, сами разбегутся…
      – А напасть, убить, они разве не могут?
      – Напасть? – Аким нахмурился. – Убить? С какой стати? Уж не думаешь ли ты, что якуты приносят своим духам человеческие жертвы?
      – Да я не о том, – нетерпеливо проговорил капитан. – Я что хочу сказать? Люди же ведь знают, что шаманство – дело запретное, тайное… И потому должны бояться непрошенных свидетелей. Не так ли?
      – Бояться, конечно, должны, – кивнул Аким. – Но все же… Я что-то не соображу – куда ты гнешь?…
      Он проговорил так. Умолк, насупившись. И внезапно воскликнул, осененный догадкой:
      – Ах, так вот ты о чем! Вот о чем. Ты думаешь, что старый Нюргун замешан в недавнем убийстве…
      – А почему бы и нет? – прищурился Самсонов.
      – Нет, нет, – покачал головой Аким, – никогда не поверю.
      – Но почему?
      – Да ведь Нюргун, я повторяю, далеко не дурак! И он знает, что религия сейчас уже не преследуется так, как раньше.
      – Но и не поощряется.
      – Это ясно. Однако больших строгостей уже нет… А вот за убийство закон наказывает беспощадно. И тут уж не отвертишься. Могут даже и к высшей мере приговорить. Ведь могут?
      – Вполне.
      – Ну, вот… И ты сам посуди: какой же ему смысл?…

* * *

      В этот момент дверь избы распахнулась, и в комнату вошел– почти вбежал – рослый парень, одетый в замшевую парку . Его голова была повязана пестрым платком.
      Он быстро и взволнованно заговорил о чем-то. И лицо председателя сразу же напряглось и посуровело.
      Якутский язык капитан знал, но не блестяще. А когда говорили быстро – совсем почти ничего не понимал. Но все же он сумел разобрать, что речь идет о Холме Пляшущего и о какой-то находке…
      Он вопросительно посмотрел на Акима – и тот проговорил, нахмурясь:
      – Вот новость – как раз для тебя! На холме найден чей-то труп.
      – Кто нашел? – спросил капитан, торопливо вставая из-за стола.
      – Вот этот парень. Наш пастух.
      – А что он делал на холме? Ваши люди туда, кажется, не ходят…
      – Вообще-то не ходят, верно, – сказал Аким, – место там скверное. Но так уж получилось…
      – Я оленя искал, – сказал по-русски пастух, обращаясь теперь уже прямо к Самсонову. – Есть у нас один верховой олень – сильный, хорошо обученный, но с придурью… Как только его отпустят, он сразу норовит уйти куда-нибудь.
      Ну, и мне на этот раз показалось, что он забрел на холм. И я тоже – туда… А там, смотрю, человек лежит. Не дышит.
      – Когда ты там появился?
      – Час тому назад…
      – Человек этот – кто? Из ваших? Вообще – якут?
      – Да нет, чужой… Русский.
      – И ты никогда его не видел раньше? Не встречал гденибудь на прииске?
      Задавая все эти вопросы, капитан поспешно надевал шинель, затягивал ремень, проверял оружие.
      И Аким тоже оделся, сорвал с гвоздя охотничий карабин. И потом повернулся к Самсонову:
      – Пошли?
      – Нет, погоди, – сказал капитан. Голос его изменился, стал резким, командным. – Я пойду вдвоем с парнишкой. А ты давай – на прииск! Знаешь моего помощника Кравцова?
      – Так точно, знаю, – привычно, по-военному, вытянулся бывший старшина.
      – Передашь ему вот эту записку.
      Самсонов набросал карандашом несколько слов в блокноте. Вырвал страничку. Сложил ее аккуратно. И протянул Акиму.
      – Передашь – а потом поведешь следственную группу к холму.

* * *

      А спустя еще часа полтора, на вершине холма толпились люди, слышался гул голосов, пылали костры.
      Следственная группа вела обычную свою работу. Криминалисты осматривали и обмеряли место происшествия, фотографировали в разных ракурсах труп, составляли протокол…
      И как всегда, в сторонке прохаживался капитан Самсонов, угрюмо посасывал трубку, думал.
      А в нескольких километрах от него, среди сырых кустов и чахлых лиственниц, сидели Малыш и Портвейн и напряженно всматривались во тьму.
      Странный красноватый свет, озаривший вершину Холма Пляшущего, вызвал у них недоумение и беспокойство. И Портвейн пробормотал:
      – Черт возьми, что там такое? Пожар, что ли?
      – Ну какие сейчас, по весне, могут быть пожары? – возразил Малыш. – Нет, там очевидно костры горят… Большие костры! Непонятно только: зачем их развели?
      И покосившись на товарища, добавил мрачно:
      – Вот видишь, если бы мы, едрена мать, перебрались туда, – если б я тебя послушался, – мы бы тоже теперь там горели!
      – Уж конечно, – понурясь, проговорил Портвейн, – горели бы синим пламенем. Вот так вот живешь и не знаешь: где суждено найти, где потерять?… Все, брат, от судьбы зависит.
      – Да-а, – шумно вздохнул Малыш, – судьба нас уберегла – прямо на диво…
      Да, судьба их уберегла – прямо на диво! Она и раньше их оберегала, хранила. И вот опять они уцелели. Неизвестно только – надолго ли?

      Красноватый свет, озаривший вершину холма, видели в эту ночь также и наши старые знакомые – Заячья Губа, Иван, Игорь…
      Они стояли – все трое – возле старой шахты, смотрели на дальние отблески костров и переговаривались негромко.
      – Нашли, значит, – гнусавым голосом проговорил Николай, – представляю, что там сейчас творится!
      – Поздновато все-таки нашли, – отозвался Иван. – Ведь прошла уж почти неделя! И все это время серегин труп валялся на поляне, в сущности, на виду.
      – Но это же Холм Пляшущего, – сказал Игорь, – ты забываешь, какая у него репутация! Туда не ходят, боятся…
      – И правильно делают, что не ходят, – криво усмехнулся Николай. – Я сам, как попал туда, сразу завибрировал… Почувствовал себя неуютно… А уж меня-то, кажется, испугать трудновато!
      – А как ты думаешь, кто же все-таки прикончил Сергея? – спросил, помолчав, Иван. – Ведь не духи же, в самом-то деле…
      – Что ж я тебе могу сказать? – поднял плечи Николай. – Не знаю… Дело темное… Кому-то, наверное, понадобилось. Только вот – кому?
      – Это-то и интересно, – пробормотал Игорь, – кому? И зачем?
      Он покосился на Николая. И вдруг добавил, подмигивая:
      – Послушай, а может это ты сам его – своими руками?… Ведь ты же тогда за ним гнался по тайге, был зол, грозил поквитаться… Давай, выкладывай, чего уж там. Не стесняйся! Дело прошлое.
      – Что-о-о? – тихо и гневно сказал Николай. – Черт возьми, да ты сдурел? Чего ты тут лопочешь, на что намекаешь? Ну, правда. Я был тогда зол. И если бы догнал Сергея сразу – не знаю, что бы с ним сделал… Но в том-то и суть, что я опоздал. В том-то и суть! И ты свои подковырки брось.
      Заячья Губа заметно разнервничался. Лицо его потемнело. И последние слова он прокричал, задыхаясь, брызгая слюной:
      – Слышишь – брось! Кончай! Надоело!
      – Да ладно, старик, не психуй, – примирительно сказал тогда Игорь, – ну, чего ты пенишься… Я просто пошутил. Или ты шуток не понимаешь?
      – Ничего себе – шутки, – проворчал, закуривая, Николай. – За это, знаешь, голову отвинчивают.
      На минуту воцарилось общее молчание. Затем Иван произнес уныло:
      – Ох, чувствую я, ребята, что серегина смерть – это только начало. Это скверный знак! Скоро и до нас, до каждого, дойдет своя очередь.
      – Ты вот что… Ты панику тут не разводи, – зло сказал Николай. – Что это еще за бред? Какой такой «знак»? Чепуха…
      – Да нет, пожалуй – не чепуха, – сказал Игорь. И обвел прищуренным взглядом товарищей. – Панику, конечно, разводить ни к чему… Но все же, давайте-ка, братцы, подумаем о деле. О том, как нам теперь быть? Ездить сюда, я считаю, больше уже нельзя. И вообще, надо на время затаиться… Береженого, как говорится, Бог бережет.
      – Н-да, ты, в общем, прав, – медленно произнес Заячья Губа. – Затаиться, так или иначе, придется… Раз уж они, гады, там появились – скоро их и здесь надо будет ждать! Это – как дважды два.
      – Стало быть, все имущество, все инструменты придется схоронить в шахте, – сказал Иван задумчиво.
      – Ну, ясно. Где же еще?!
      – А камешки? – быстро спросил Игорь.
      – И камешки тоже, – сказал Заячья Губа. – В старых штольнях, внизу, есть много укромных мест… Так что, не беспокойся. Упрячем надежно.
      И тут же он оскалил в усмешке гнилые, мелкие свои зубы.
      – Или ты, может, о другом беспокоишься, – хочешь начать дележ уже сейчас?
      – Ну, сейчас это рискованно, – отмахнулся Игорь. – Переждем, пока стихнет шумок… Но между прочим, сколько же всего у нас добыто? Я за последнее время как-то отвлекся, не спрашивал, а мне никто ничего не разъяснил.
      – Что ж, добыто не мало, – сказал Заячья Губа. – Хотя, конечно, вышло не так, как было задумано. Мы же рассчитывали на три месяца, а проработали всего два…
      – Ладно, ладно, – нетерпеливо перебил его Игорь, – это все я знаю. Ты давай ближе к делу. Итак – сколько?
      – В общем, сейчас у нас имеется тридцать крупных, первоклассных камней. И приблизительно столько же мелких, промышленных… Да в придачу еще целый мешок – около двадцати килограммов – доброго концентрата. Отмыть и обработать его нетрудно. И алмазов там – половина!
      – Насчет половины, это ты, брат, загнул, – сказал Иван, – дай Бог, чтоб была хотя бы четверть…
      – А хотя бы и четверть, – воскликнул Николай, – чем плохо? Причем, в концентрате, помимо алмазов, есть еще и гранаты. Они тоже ценятся… Так что куш богатый. Тебе, наверное, такой и не снился!
      Николай пожевал потухшую папиросу. И потом:
      – К тому же, учти, – сказал небрежно, – Сереги-то ведь нету… А значит, доля каждого из нас возросла.

* * *

      А капитан Самсонов, между тем, курил кривую, почерневшую свою трубочку и размышлял…
      Он размышлял о том, что версия «шаман» сейчас уже отпала сама собой. Отпала естественно… Давние смутные его догадки получили вдруг наглядное подтверждение. В районе прииска, без сомнения, орудует какая-то пришлая банда. И к ней-то как раз и принадлежал человек, найденный на холме.
      Никаких документов при нем не оказалось. И никто – ни работники милиции, ни местные якуты, – никто не смог опознать его, установить его личность. В здешних краях он появился впервые… И прикончили его, это ясно, свои.
      Врач, при обследовании, обнаружил на его теле и лице следы побоев… Стало быть, убийству предшествовала драка! Однако, на поляне, вокруг костра, не было замечено ни малейших признаков борьбы… Драка происходила где-то в другом месте… Где? И с кем? И по какой причине?
      И была еще одна загадка, которой Самсонов никак не мог найти объяснений.
      Если драка произошла где-то в другом месте, то почему же парня прикончили не там, а именно здесь? Он что же, сумел как-то вырваться, убежать? И потом прятался на этом холме? Но когда человек прячется – он не разводит костров. А ведь этот тип, судя по всему, спокойненько сидел тут, грелся и с кем-то мирно попивал чаек… И придушили его легко, без лишней суеты.
      Слишком уж легко. Подозрительно легко.
      Но может быть, его придушили еще раньше – во время драки? И уже потом приволокли сюда, в запретное место, пользующееся среди местных жителей дурной славой… Приволокли специально для того, чтобы все запутать, сбить с толку следствие? Так иногда бывает. Профессиональные уголовники любят устраивать всяческие фокусы и инсценировки.
      Самсонов подумал об этом и сейчас же, невольно, вспомнил о покойном коменданте.
      Расследуя обстоятельства смерти Керимова, криминалисты сразу же обратили внимание на спиртной запах, исходящий от мертвеца… Выяснилось, что лицо лейтенанта кто-то обрызгал водкой; обрызгал, конечно же, для того, чтобы имитировать опьянение. И это была явная глупость! (Ведь именно она, эта деталь, как раз и навела следствие на мысль об убийстве). Но все же, такая глупость свидетельствовала – в первую очередь – о том, что комендант столкнулся именно с профессионалами. То есть с людьми, приученными работать тихо и скрытно и всегда стремящимися замести следы… Подобные парадоксы – дело известное. Чрезмерный профессионализм нередко приводит к таким же ошибкам, как и дилетантская неумелость…

* * *

      Капитан вернулся на прииск поздно, уже под утро. В доме его все давно спали. Войдя – он прокрался на цыпочках на кухню. Затопил печь. И осторожно, стараясь не греметь посудой, стал приготовлять запоздалый свой ужин. Или, вернее, – ранний завтрак.
      Минувшие сутки были хлопотливыми, трудными, и Самсонов устал. (Годы-то его были ведь уже немалые!) Однако спать ему не хотелось. И насытясь, он долго потом сидел на кухне, в тиши, курил и потягивал пиво. И думал все о том же – о странных делах, творящихся на прииске, о загадочной серии убийств…
      Есть ли между этими убийствами какая-либо связь? Или, может, тот факт, что они произошли в короткое время – одно за другим – всего лишь случайное совпадение?
      Ответить на этот вопрос было не так-то легко… Но вообще-то Самсонов – этот старый таежный следопыт'– в случайности верил плохо. Многолетняя практика приучила его к тому, что почти всегда за кажущейся нелепостью кроется некий тайный, конкретный смысл…
      Безусловно, иногда встречаются преступления действительно нелепые, безмотивные! Но они, как правило, редки. И характерны скорее для больших городов, чем для дикой тайги. И кроме того, они всегда, более или менее, ясны, понятны. Ибо человек, совершивший убийство в бреду, или по пьянке, обычно мало заботится о сокрытии следов. Да он и не имеет для этого достаточного опыта.
      Но если здесь появились профессионалы – то с какой целью? Что их могло привлечь в эту глушь? Наверняка только одно – алмазы!
      И не случайно лейтенант Керимов погиб как раз на «алмазной трассе» – во время ночной инспекционной поездки.
      Несмотря на то, что человек это был дерьмовый, склочный, склонный к интригам, свою службу он знал превосходно. Он постоянно жаловался на отсутствие освещения и должной охраны – и был прав! Охрана на Радужном, в самом деле, налажена слабовато… Это известно всем работникам прииска. И в первую очередь – шоферам самосвалов.
      И конечно, чужие, пришлые люди никак не смогли бы обойтись без их помощи… В этом деле, бесспорно, замешан кто-то из шоферов!
      Ну, а раз так, – надо срочно заняться их проверкой, надо покопаться в их личных делах… Ведь связаться с профессионалами, вообще, говоря, не так-то просто. И легче всего это сделать тому, кто уже знал их, кто был и раньше с ними связан.
      Вот таков, в общих чертах, был ход рассуждений капитана Самсонова. Он походил на человека, блуждающего в болотных туманах. Он как бы брел, кружась, увязая, осторожно нащупывая твердую почву. Брел, руководствуясь только опытом и чутьем… Но чутье у него было верное. И помаленьку он все ближе и ближе подступал к тому месту, где начинается искомая тропа.
      Размышляя о связи шоферов с бандитами, Самсонов подумал также о том, что пришельцы эти должны скрываться где-то поблизости от Холма Пляшущего, где-то совсем рядом…
      Еще там, в тайге, Самсонов подметил одну любопытную деталь. Дело в том, что убитый одет был слишком легко, очень уж для Севера небрежно… Под его полушубком была только нижняя, нательная рубашка. И обут он был в сапоги – но на босу ногу. Однако в Заполярье, весной, никто так не ходит! Так может одеться лишь человек, второпях выскочивший из тепла, из дому.
      Второпях выскочивший из тепла! – эта мысль сразу тогда возникла у Самсонова. И теперь, вернувшись к ней, капитан еще раз все взвесил. И вновь утвердился в своей правоте. Да, безусловно, незнакомец обитал где-то совсем рядом с холмом. И ютился он не у костра, не под открытым небом, нет.
      Но в окрестностях Холма Пляшущего находилось всего два пункта, по-настоящему пригодных для жилья. Во-первых – якутское стойбище. И во-вторых – старая, заброшенная шахта. А так как стойбище, естественно, исключалось, то оставался лишь второй вариант…
      «Причем эту чертову шахту давно уже никто не осматривал, – подумал капитан, – о ней как-то все позабыли. А между тем, она примыкает к территории прииска. И стало быть, должна находиться под контролем.
      Такой контроль, по правилам, должен был бы осуществлять комендант… Но его ведь нету. А новый – еще не прибыл. Пока что на прииске единственная власть – это я. И терять даром время я не имею права. Действовать надлежит – без промедления…»
      Он залпом допил стакан. Выбил пепел из трубки. Поднялся и потянулся с хрустом. И потом устало, медленно, пошел в спальню.
      И уже улегшись, прислонившись к теплому, мягкому боку жены, он подумал сонно:
      «На шахту надо сходить завтра 'же. Хотя, нет. Завтра вряд ли получится. Много всяких дел… Но послезавтра – это уж точно.»

      Капитан задремал с мыслью о старой шахте, о людях, таящихся там… И спал потом крепко. Но на самой-то этой шахте людям было в ту ночь не до сна!
      Расставшись с Игорем, который должен был срочно пригнать машину в поселок, Николай и Иван хлопотали еще долго – вплоть до рассвета. На них как-то сразу свалилось множество дел. И самой неотложной и трудной задачей была очистка шахтной территории… Требовалось как можно быстрее уничтожить все видимые следы работ. А за два истекших месяца таких следов накопилось немало.
      Когда над болотами растеклась далекая бледная заря, они присели, наконец, отдохнуть. И Иван сказал:
      – Ну, так… Кажись, все. Теперь – вот это. – Он потряс лопатой. – Это куда? У нас же ведь уйма всего, – лопаты, ломы, разные сита… Их, значит, – в шахту?
      – Нет, я передумал, – лениво проговорил Николай, – спрячем здесь где-нибудь… Утопим в болоте – и все дела!
      – Может, и камешки тоже где-нибудь здесь зарыть, – предложил Иван. – Я хочу сказать: наверху…
      – Камешки – статья особая! В шахте будет надежней.
      – Надежней? – с сомнением повторил Иван. – Хм… Не думаю. Ты же сам видел: в штреках полно воды, рудничные стойки шатаются… Ну, инструменты пропадут – не жалко! Их все равно бросать. А вот если что с алмазами случится…
      – Да что может случиться-то? – развел руками Николай. – Эта шахта без нас сколько лет стояла – и ничего. Не обрушилась. И еще продержится… Она пробита не в мерзлоте, не на болотной почве, а в пластах гранита.
      – Знаю, – кивнул Иван, – Ну, еще бы! Ты должен знать это все лучше меня. Не новичок все-таки…
      – Вот потому и говорю: старые шахты всегда опасны. А в эту даже и заглянуть-то страшно.
      – Так для нас – чем хуже, тем лучше! Никто, стало быть, не захочет там долго шарить.
      Николай утер ладонью слюнявую заячью свою губу. И добавил, помедлив:
      – Но пойми, чуть только мусора обнаружат в шахте роккер, джигу и другие вещи – они сразу догадаются, что у нас там какой-то тайник… И уж тогда-то все перевернут вверх дном.
      – Ты считаешь, что они такие догадливые? – вяло пробормотал Иван.
      – За всех не скажу… Но есть у них капитан Самсонов. Вот он – настоящая бестия! На три метра сквозь землю видит.
      – Ты с ним знаком?
      – Немного… Когда я промышлял здесь мехами, он меня пару раз прихватывал.
      – И что же?
      – Штрафовал, грозил посадить… В общем, любви между нами не было. Не получилась как-то любовь.
      – У него какая же должность?
      – В том-то и дело, что – главная… Вся здешняя милиция у него в подчинении.
      – Тогда тебе нельзя попадаться ему на глаза!
      – Но и уходить отсюда тоже ведь нельзя! Ты – как хочешь, а я лично камешки без присмотра не оставлю.
      – Камешки! – Иван дернул плечом. – Если уж подопрет – выбирать не приходится… Своя голова дороже.
      – Так ведь, чудак, – тихо, проникновенно, сказал Заячья Губа, – без этих камешков мне все равно – хана. Так или иначе, а отвечать-то придется головой… Я же объяснял тебе с кем мы связаны. «Серые» шутить не любят.
      – Да-а-а, – протяжно вздохнул Иван, – это ясно. Это я понимаю. И милиция, конечно, не страшнее «Серых». Скорее, наоборот.
      – Вот именно, – сказал Николай. – Да и что милиция может нам предъявить? Мы же тут никому не мешаем. И бумаги у нас чистенькие…
      – Та справочка, какую ты мне дал, – она, разумеется, липовая?
      – А как же ты думал! Но эта липа – первоклассная. Выглядит в сто раз лучше настоящей.
      – Ну, а если Самсонов здесь появится? Ты же сам говоришь: его обмануть нелегко…
      – Да, трудновато… Но по поводу справочки ты не волнуйся! Сейчас ты такой же, как и я, охотник-промысловик.
      И работаешь по договору с конторой «Заготпушнина».
      – Между прочим, отстрел дичи в мае запрещен.
      – Да ведь мы и не стреляем. Упаси Бог!
      – А что же мы, кстати, здесь делаем? – если спросят…
      – Просто, живем временно, почему бы и нет? Шахта же брошенная. Просто, живем, ждем открытия охотничьего сезона. И все дела!
      Они отдохнули, поднялись и сразу заторопились. Дел оставалось еще немало – а время летело неудержимо, восток становился все светлей.
      Край неба пожелтел. Потом он окрасился в багряный цвет. И тайга, казавшаяся раньше черной, густой, как бы вдруг поредела. Отчетливо проступили из мглы дальние лиственничные стволы. Сейчас они казались плоскими – словно бы их вырезали из картона и наклеили на красное полотнище зари.

* * *

      – Восьмой час, – сказал Заячья Губа, – ишь, как рано уже светает.
      – Да, рано, – с натугой проговорил Иван.
      – Скоро солнце совсем перестанет заходить!
      – Да, скоро…
      Иван брел по болоту и нес на спине громоздкий промывочный станок роккер. И было ему в этот момент не до болтовни.
      А Николай, наоборот, как-то странно оживился. Он шагал, чуть поотстав (и гоже тащил тяжелый груз), и говорил, говорил, сыпал словами.
      – Откуда они вообще-то берутся, эти болота? Ведь ты подумай: почти весь Север – такой! И мне вот что непонятно. Здесь же почва скована вечной мерзлотой… Вечной! Солнце ее, стало быть, не берет. Так как же получается, а? Ты, Иван, встречался с учеными, может, слышал что-нибудь?
      – Это все – из-за летних дождей, – нехотя, не оборачиваясь, ответил Иван. – Вода же теплее льда… Ну, и в низких местах она порою застаивается надолго. И тогда образуются особые полярные озера. Они называются «термокарстовые». На их дне мерзлота разрушается – лед протаивает там на большую глубину…
      – А потом?
      – А потом озера затягивает мох. И вот так они и рождаются – болота!
      – Ну, ты у меня прямо профессор! – восхитился Заячья Губа. – Все знаешь, собака! Но постой… Зима же здесь долгая, свирепая; вода обязательно должна промерзнуть до самого донышка!
      – Это вовсе не обязательно. Все зависит от глубины… В болотах иногда встречаются такие ямы – провалы – где влага держится всю зиму. Представляешь? Сверху снег, корка льда, а внизу – гиблая трясина…
      – Ну, а тут, как ты думаешь? – такие провалы имеются?
      – Наверняка! И ходить теперь надо с оглядкой. Снег-то уже сошел…
      Иван не успел договорить. Внезапно он пошатнулся и охнул растерянно. Зыбкий, мягкий, мокрый мох расступился под ним. Обнажилась трясина – и Иван погрузился в нее по пояс.
      Тяжелый роккер медленно сполз с его плеч. Рухнул в грязь. И с липким чмокающим звуком ушел на дно…
 
      – Видишь, старик! Вот мы и напоролись на западню! Иван сказал это и обернулся с улыбкой. И вздрогнул, увидев чужие, ледяные, жестокие глаза Николая.

* * *

      Заячья Губа смотрел на Ивана и думал о том, что все, как будто бы, складывается удачно. Судьба уже второй раз избавляет его от сообщников. И, таким образом, увеличивает личную его долю в добыче!
      Причем происходит это случайно, неожиданно, – без малейших усилий с его стороны… И значит, он перед своею совестью чист.
      Хотя, конечно, абсолютно чистым он быть не мог, ибо мысль об устранении сообщников возникала у него уже давно и неоднократно…
      И в связи с Иваном эта мысль возникла как-то непроизвольно, в тот самый момент, когда они спустились с откоса и побрели по кочкам, по шаткому моховому ковру… Николаю вдруг подумалось, что под этим слоем, – там, где шагает сейчас Иван, – может таиться гиблая трясина… И разговор о болотах он завел не случайно!
      Да, конечно, он не был чист… Но вообще-то понятия о совести Николай имел весьма своеобразные! Любой свой поступок он мог всегда оправдать перед самим собою. И всегда, поразмыслив, он убеждался в том, что он – прав.
      И в эту минуту – глядя на тонущего Ивана – Заячья Губа почувствовал, что теперь требуется только одно: спокойно наблюдать и ни во что не вмешиваться.
      Зачем, в самом деле, суетиться, вмешиваться в события? Пусть они идут своим ходом…
      Однако Николай вовсе не был так уж прямолинеен, как это может показаться. Нет, человек это был непростой. И не забывая ни на миг о личной своей выгоде, он заботился одновременно и о многом другом…
      «Если потом кто-нибудь спросит, – мелькнула у него мутная мысль, – куда подевался парень? Что я смогу сказать? То, что он утоп в болоте?… Это будет звучать неубедительно. Сразу же возникнет вопрос: почему я не помог, не спас? Пожалуй, лучшее объяснение будет такое: Иван попросту сбежал… Испугался мусоров, рванул в тайгу и где-то там сгинул бесследно. Люди в этих местах иногда так и пропадают – таинственно, странно…»
      Но сейчас же, оттесняя все эти мысли, всплыла из глубины другая, тревожная, – об Игоре. Об этом проклятом Интеллигенте!
      Вот, кто всему помеха! Ведь он может появиться здесь в любой момент – хоть завтра, хоть сейчас, – и судьбой Ивана он заинтересуется с ходу. И сразу же все поймет. Уж его-то обмануть не удастся!

* * *

      – Эй, старик, – хриплым, сдавленным голосом позвал Иван, – ты чего застрял? Иди же, помоги!
      – Что ты сказал? – спросил Николай. Он выглядел так, словно только что очнулся от обморока или от крепкого сна.
      – Иди сюда, говорю! Не видишь разве: я увязаю.
      Иван увязал. С того момента, как он попал в западню, прошло совсем немного, – но он успел уже погрузиться по грудь…
      «Эх, если б тут нас было только двое, – подумал Заячья Губа, – скоро, совсем скоро, я остался бы один! И все дела! Но есть еще где-то третий… И ничего не поделаешь; надо выручать этого придурка.»
      Помрачение прошло. И Николай понял: ждать больше нельзя. Он подобрался к краю провала, протянул Ивану лопату. И когда тот ухватился за нее – резко, рывком, вытащил парня наружу.
      И болото вздохнуло, выпуская Ивана. В том месте, где он только что находился, поднялся и лопнул пузырь грязи, распространяя густое зловоние.
      – Я уж было думал – конец, – сказал, погодя, Иван. И шумно перевел дыхание. – Зову тебя, зову, а ты – как глухой… Мне даже показалось… Хотя, ладно. – Иван махнул рукой. – Это неважно.
      Он дышал судорожно, часто. И все никак не мог отдышаться.
      – Главное, я все-таки выбрался, вылез!
      – Но что же тебе показалось?
      – Смешно сказать… Но, в самом деле, – показалось, чтс ты не хочешь меня выручать. Уж больно вид у тебя был странный!
      – Это от усталости, – отвел глаза Николай. – Мы же целую ночь не спали. Ну и вот… Ты прости.
      – Ладно, хватит об этом. – Иван осмотрел себя, стряхнул с пиджака липкий ком грязи. – Промок я сильно – вот, что худо. Как бы и вовсе не простудиться!
      – Ничего. На берегу погреемся. Выпьем водочки…
      – Так пойдем скорее, – сказал Иван. И затем, поспешая к берегу:
      – А все-таки правильно говорится: нет худа без добра. Местечко мы отыскали ценное! Там можно утопить все, что хочешь.
      – И отыскали вовремя, в самый раз, – сказал Иван, – день-то, гляди, уже начался…

* * *

      День начался. Ослепительный, бело-желтый шар поднялся из багряного зарева и повис над зубчатой кромкой леса.
      И как только косые солнечные лучи пронизали окрестные заросли, – послышался тоненький, нежный, комариный звон.
      Николай с проклятьем шлепнул себя по шее. Посмотрел на раскрытую ладонь. И сказал:
      – Первый комар! Ах, сатана. Ах, кровопиец! Ожил, отогрелся – и враз учуял жертву. Ну, Ванька, жди: на нашу кровушку теперь найдется много любителей.

      В этот рассветный час, в городе Якутске, Старый Грач – знаменитый гранильщик алмазов – тоже не спал и тоже был охвачен деловой суетой. Он готовился к переезду и старательно укладывал в сундуки и ящики разнообразное свое имущество.
      Идея переезда возникла не случайно. Она была связана с внезапной и странной гибелью Нади – гибелью, чрезвычайно встревожившей организацию и глубоко потрясшей старика.
      Только сейчас, после смерти подруги, Салов почувствовал себя настоящим стариком! В нем словно бы что-то надломилось и рухнуло. Он сознавал, что другой такой женщины и такой любви он уже больше никогда не встретит. Время его прошло – и любовь эта была последней…
      И когда «Серые» предложили ему покинуть дом, он согласился легко, без возражений. Он даже не поинтересовался: куда его, собственно, переправляют? Да и какая была ему разница – куда?
      Салов давно уже привык жить под опекой мощной этой организации и знал, что его всегда защитят, сберегут и обеспечат всем необходимым… И раз уж требуется на время скрыться куда-то – что ж. На новом месте хуже не будет! Скорее наоборот. Этот дом начал явно тяготить его. Слишком о многом он напоминал, о многом заставлял думать. Здесь все стены пропахли тоской…

* * *

      Если Старый Грач стремился убежать от воспоминаний, то его хозяев пугала загадочность создавшейся ситуации.
      Для людей, ведущих подпольный образ жизни, крайне опасными являются всегда такие обстоятельства, при которых теряется ориентировка; такие, когда события выходят из-под контроля…
      И вот именно так и обстояло дело с гибелью Нади!
      Самым зловещим тут было то, что умерла она как-то очень уж своевременно – в тот самый момент, когда организация заинтересовалась ей вплотную… Создавалось впечатление, что кто-то знал или догадывался о намерениях «Серых». И весьма ловко сумел их опередить.
      Кто-то, очевидно, убрал ее, боясь, как бы она не проговорилась. Но кто же это – мог бы быть?
      «Серые» успели уже подобрать ключи к кое-каким здешним тайнам. Они знали, например, о том, что в Якутске существует группа фарцовщиков, возглавляемая Наумом Самарским и действующая в контакте с кавказскими спекулянтами. И знали, что посланцем кавказцев является тут некий армянин, бывший контрабандист, Ованес.
      Но было им также известно и то, что старый этот армянин хитер и очень осторожен. И он никогда не вмешивается в местные интриги. Он выполняет роль наблюдателя и связного – и только. И убивать красотку Надю ему было, вроде бы, ни к чему… Ну, а что касается Наума Самарского, так ведь того связывали с Надей старые и крепкие узы… Стало быть, искать надо было кого-то третьего. И, судя по всему, – не на стороне, а в недрах самой организации.
      Впрочем, кое-кто из «Серых» догадывался, что убийства вообще никакого не было; что надина смерть – это простая случайность… Однако людей, разделяющих такое мнение, имелось немного. Ведь профессиональные уголовники (так же, в сущности, как и профессиональные криминалисты) в простые случайности не верят! И понять их, в какой-то мере, нетрудно.
      Итак, вопрос о смерти подруги Грача оставался пока нерешенным, невыясненным. И вот, в ту ночь, когда гранильщик алмазов укладывал вещи, на дому у него появились два новых человека, срочно прибывших из Хабаровска.
      Грач никогда не встречал их раньше. Но сразу сообразил, что люди они не простые, облеченные какой-то особой властью.
      И власть эта и впрямь была велика! Ибо прибывшие принадлежали к секретной службе «Серых», – к той самой службе, которая пугала знающих людей посильнее, чем даже КГБ.

* * *

      Здесь самое время представить читателю этих агентов блатного «контршпионажа».
      Одного из них звали Семеном Сергеевичем. Он был уже не молод и сед, – но очень строен и очень высок. В его движениях угадывалась сдерживаемая сила. И он отличался вкрадчивой, пугающей вежливостью…
      Другой же носил кличку Самурай. И действительно, он внешне походил на японца, или на корейца, или еще на кого-то – из тех же краев. Узкое сухое лицо его туго обтягивала кожа, желтоватая, как старый пергамент. Взгляд раскосых припухших глаз был темен и неуловим.
      Маленький, юркий, жилистый, Самурай в основном, помалкивал – и только усмехался изредка, показывая редкие, длинные, врозь торчащие зубы… Говорил же Семен Сергеевич.
      Он говорил:
      – Я знаю, мой друг, что потеря любимой женщины – это почти катастрофа. Кажется, что все рушится, что всему конец… Но так только кажется! В конце концов можно пережить любую утрату. Однако случаются, все же, настоящие катастрофы – когда и в самом деле наступает конец. Вы понимаете? Конец всему! Нельзя же ведь забывать о том, что вы состоите в организации, за которой многие охотятся, у которой множество врагов и соперников… И потому мы должны иногда поступать сурово… И, в равной степени, мы, порою, вынуждены касаться вещей деликатных, интимных, – отбрасывая всякую ложную скромность. И на любые наши вопросы полагается отвечать искренне, быстро и четко!
      – Да, да, – бормотал, поеживаясь, Грач. – Я понимаю… Но чего же вы, собственно, хотите?
      – Хочу порасспросить вас о Наде…
      – О Господи, к чему еще это?
      – Надо.
      – Ее уже нет – и я, право же, не вижу…
      – Но зато я вижу! И все, в принципе, просто. Напрягитесь и вспомните: чем она интересовалась в последнее время? Вот, скажем, накануне своей гибели. О чем вы с ней тогда говорили?
      – О многом. – Грач пожевал губами. – О разном… Но все это, простите, касается только нас двоих.
      – Вы хотите сказать, что вас двоих интересовали тогда дела сугубо постельные, – не правда ли? Но так же не бывает! Всегда возникают какие-то попутные темы, случайные разговоры… А ну-ка подумайте. Возможно, Надя расспрашивала вас о камнях, об их огранке… Такое ведь было?
      – Да, действительно, я что-то такое припоминаю, – помолчав, сказал Старый Грач. – Однажды Надя увидела у меня на столе алмаз с прииска Радужный…
 
      – Ага, ага! – оживился Семен Сергеевич. – Интересно! Слово «Радужный» на него подействовало мгновенно – как удар тока. И Самурай, молча сидевший поодаль и прихлебывавший чай, тоже вдруг насторожился. Он отставил чашку и придвинулся вплотную к Грачу.
 
      – Увидела и заинтересовалась, – продолжал старик, – стала спрашивать: откуда мол такой красивый камень? Ну, и я ей кое-что объяснил.
      – Что именно? – подался к Грачу Семен Сергеевич, – пожалуйста, поконкретнее…
      – Да я уж и не помню всего. Но в общем, я говорил тогда о кристаллографии, о разных формах камней. О том, кажется, чем отличаются наши якутские алмазы от всех прочих…
      – И вы ей сказали откуда, с какого прииска, этот самый алмаз?
      – По-моему, да, сказал… Но в чем дело? Что-нибудь не так? Я же в подробности не вдавался, – ничьих имен не называл.
      – А вы разве знаете имена? – поднял брови Семен Сергеевич.
      – Некоторые знаю.
      – Откуда? Каким образом? Вам их кто-нибудь называл?
      – Ну, я просто слышал разговоры.
      – Разговоры – чьи?
      – Да вот этих моих горилл.
      – Ага. Так. Но вернемся к Наде. Значит, вы ей обо всем рассказали…
      – Отнюдь не обо всем! Наша беседа была весьма отвлеченной, абстрактной. Речь шла только о кристаллах.
      Этот допрос, – а ведь это был самый настоящий, формальный допрос! – произвел на Грача гнетущее впечатление. Впервые у него мелькнула мысль о том, что «Серые» могут не только защитить его и сберечь, но и легко ухлопать в случае надобности… Он встревоженно посмотрел в лицо собеседника. Но ничего не смог там прочесть.
      Тогда он перевел взгляд на Самурая – и увидел его зубы, криво и неряшливо торчащие из улыбающегося, оскаленного рта.
      И вот тут, неожиданно, Самурай подал голос.
      – Кристаллы, – сказал он высоким резким гортанным голосом, – что там с этими кристаллами сейчас происходит? Любопытно было бы узнать!
      Он продолжал улыбаться. Но глядеть на него было почему-то не весело.

* * *

      А с кристаллами сейчас происходило вот что.
      Поручив Ивану нести большой тяжелый мешок с концентратом, Заячья Губа прихватил другой, поменьше, – в котором лежали уже промытые, отобранные, крупные камни, – и первым спустился в шахтную воронку.
      И пошел, пригибаясь, по наклонной штольне.
      Было душно, темно. Крепко пахло гнилью и сыростью. Повсюду слышался плеск мерно падающих капель. И чем дальше – тем плеск этот становился все чаще, дробней…
      На небольшой глубине (метрах в шести от входа) штольня разветвлялась. Николай повел фонарем – и узкий желтый луч скользнул по сырым корявым стенам, испещренным мерцающими прожилками минералов. Затем впереди обозначились два черных пятна – две дыры, сплошь залитые тьмою.
      – Ну? – сказал Николай, помигав фонарем. – Куда ж теперь? Направо или налево?
      – Решай сам, – пожал плечами Иван, – ты тут командуешь… Вообще, если б от Меня зависело, я нипочем не стал бы хоронить алмазы в этой гробнице.
      – Но раз уж мы здесь – поспешим… Так куда же?
      – Ну, давай налево, – сказал Иван, – левый штрек выглядит, вроде бы, понадежнее…
      – Тогда наоборот, – усмехнулся Заячья Губа. – Надо направо… Не забывай, для нас чем хуже – тем лучше!

* * *

      А спустя еще часа два, они оба уже лежали наверху, в бараке, на разостланных шкурах. Все дела были окончены, и друзья, наконец-то, могли расслабиться, забыться, уснуть.

      Малыш пробудился за полночь. Он лежал на куче хвороста, завернувшись в непромокаемый плащ – и привстав, сразу посмотрел в ту сторону, где находился Холм Пляшущего.
      Холм возвышался над клубами тумана – темный, косматый, покрытый гривой тайги. Он походил на горбатую спину какого-то диковинного зверя. В его очертаниях было что-то зловещее… Но Малыш думал не об этом. Его одно только беспокоило: виден ли там огонь?
      Огня не было… Странный свет, сутки назад озаривший вершину холма, сгинул, погас и больше уже не возгорался. И Малыш проворчал, вглядываясь в туманную мглу:
      – Угомонились, гады! Успокоились. Ну, лады. Эта ночь будет – наша!
      – Ты чего, а? – спросил Портвейн, поднимая голову. – Случилось что-нибудь?
      – Да нет, все тихо… Я просто смотрю: как там, на холме?
      – Ну и как?
      – Порядочек. Я, знаешь, все время боялся, что там какие-то работы начались. Думал: перекроют нам дорогу…
      – Значит, что же – пойдем?
      – А чего тянуть-то?… Эта ночь – наша!
      – Когда пойдем? – Портвейн сел, зевая и поеживаясь, – прямо сейчас?
      – Можно и сейчас… Но лучше обождать малость. Еще только половина первого. А лучшее время для работы – три часа. Самый крепкий сон!
      – Ну, а пока что будем делать? Холодно… Эх, костерчик бы развести!
      – Нельзя. Ты сам же ведь понимаешь.
      – Да уж конечно, можешь не объяснять…
      – Хочешь, ложись опять, – сказал Малыш, – я потом разбужу.
      – Нет, какой теперь сон! – Портвейн крепко потер лицо ладонями. – Дай-ка, старик, папиросочку!
      Они закурили. Портвейн затянулся, закашлялся. Потом он развязал мешок и достал сухари и консервы.
      А Малыш тем временем стал осматривать револьвер.
      Он с треском прокрутил барабан, заполнил патронами пустующие гнезда. Почистил рукавом длинный вороненый ствол. И сунул наган за пояс, под телогрейку.
      Портвейн сказал, грызя сухарь:
      – Ты с этой пушкой будь, все-таки, поосторожней! Пойдем на дело – не хватайся за нее без толку. Зачем нам зря шуметь? Мы их ножами возьмем – без шухера.
      – Ну, правильно, – покивал Малыш, – пушку я держу просто так, на всякий случай… А вообще-то я и сам предпочитаю работать втихую.
      – Знаю, помню, – проговорил Портвейн. – Тебе, в былые времена даже и нож был не нужен…
      – Да я и сейчас еще гожусь, – усмехнулся Малыш.
      Они помолчали немного. И затем Малыш сказал, озирая заросли, в которых шевелился туман:
      – Какие здесь, все же, дикие, тяжелые места! Гиблые места… Да, ты прав: без револьвера было бы лучше. Хотя в такой глуши нам и шум-то никакой не страшен! Здесь хоть пали из настоящей артиллерии, все равно никто ничего не услышит!
      – Вот как раз могут услышать, – возразил Портвейн, – в том-то и дело, что – могут! Где-то поблизости находится якутское стойбище, – ты помнишь, нам проводник объяснял? Поимей это в виду! Да к тому же и прииск рядом. А там полно легавых. И есть среди них какой-то капитан Самсонов – старый сыщик, классный охотник. Я о нем еще в лагере слышал… Он, говорят, специально охотится на блатных!
      – О нем я тоже слышал, – проворчал Малыш. – Но может, это типичный треп, болтовня? Ты же сам знаешь наши тюремные параши . В них всегда рассказывается о гениях… То о великих сыщиках, то о великих урках. О каком-то воре, обыгравшем в карты самого черта, об одесской карманнице Соньке Золотой Ручке.
      – Но Золотая Ручка действительно существовала, – воскликнул Портвейн. – Мне когда-то довелось сидеть с одним древним паханом , который ее видел в молодости. Она на всю Одессу гремела; такие дела обтяпывала, ой-ей…
      – Может, тот пахан тоже был какой-нибудь гений? – покосился на друга Малыш.
      – Да никакой не гений – а просто старый взломщик, специалист по церковным кражам. И кличка у него подходящая: Пилигрим.
      – Пилигрим? Что-то не знаю такого…
      – А жаль. Занятный тип. В Белозерской тюряге авторитет у него был огромный! Ему со всех камер пересылали харчи, табачок, иногда даже водочку… Я с Пилигримом помещался рядышком, на одних нарах, так что можешь представить, – жил как на курорте!
      – Сколько ж ему лет-то было?
      – Не меньше пятидесяти… А пожалуй и побольше. Но старик был еще крепкий! И он, правда, знал много. Он даже знавал тех налетчиков, которые до революции вместе со Сталиным работали…
      – Со Сталиным? – недоверчиво протянул Малыш. – С Усатым?
      – Да, да, – мигнул глазом Портвейн, – с ним! С тем самым Вождем Народов! Или как он там еще назывался? Великий Кормчий, что ли? Когда Сталин пришел к власти, он всех старых своих партнеров за решетку упрятал… Ну и Пилигрим – в тридцатых годах – кое-кого еще встречал в разных тюрьмах.
      Вот так друзья коротали время в ночи… Ожидание предстоящего дела наполняло их обоих тревогой. Они чувствовали: операция будет нелегкой… Однако говорить об этом прямо и откровенно никому не хотелось. Они знали старинное блатное правило: накануне дела – о деле трепаться нельзя! Судьба не любит этого. И будучи, как и все люди риска, весьма суеверными, они инстинктивно старались избрать какую-нибудь иную, отвлеченную тему… И довольно легко ее нашли.
      Это была тема о Сталине – широко распространенная среди блатного народа.

* * *

      Известно, что в предреволюционные годы большевики, наряду с другими подпольными партиями, активно занимались так называемыми «экспроприациями». А попросту говоря – грабежами и вооруженными налетами. Деньги, добываемые этим путем, шли на революцию, на партийные нужды… И, таким образом, обыкновенная уголовщина превращалась как бы в благородный, героический акт! Так вот, Иосиф Сталин – еще молодой, мало кому известный партиец, – поначалу специализировался как раз на экспроприациях!
      Едва ступив на революционное поприще, Иосиф тотчас же проявил себя, как любитель всяких темных махинаций… (И впоследствии Ленин не зря, неспроста, назовет его «поваром, любящим острые блюда!»)
      В начале века на Кавказе – при содействии Сталина – была организована специальная группа «боевиков», совершившая затем немало крупных дел.
      В 1907 году эта группа произвела ограбление тифлисского государственного банка. Ограбление, прошумевшее на всю Российскую империю, – да что там, на весь мир! – и принесшее партии большевиков колоссальную сумму в несколько миллионов золотых рублей.
      В этом деле, помимо профессиональных революционеров, участвовали также и простые уголовники, – которых ввел в группу Сталин. (Для совершения крупных грабежей нужны были, все-таки, настоящие специалисты!) И был там один, особенно примечательный специалист, по кличке Камо.
      Таких, как Камо, на Кавказе обычно называли абреками. Слово «абрек» означает: благородный разбойник… И Камо, действительно, был таковым. Поверив в революцию, он стал помогать большевикам самоотверженно. И прославился многими подвигами. Причем, ему всегда удавалось уходить из рук царской охранки. О его побегах из тюрем рассказывают чудеса… А погиб он уже в советское время. Когда стал любимцем Ленина и достиг большого почета.
      Смерть его произошла при обстоятельствах темных, загадочных: он был ночью задавлен грузовиком.
      И вот тут начинается первый цикл легенд – о том, как и почему Сталин регулярно устранял всех тех абреков, с которыми он когда-либо сотрудничал.
      Мы знаем, что он так же планомерно устранял затем и партийных своих соратников. Но о партийных – другой разговор…
      Сущность первого этого цикла легенд заключается в том, что Иосиф Джугашвили – будущий Сталин – начинал свою зрелую жизнь в качестве тайного агента уголовной полиции. И этим-то собственно и объясняется его изначальное знакомство с преступным миром. А также – все его наклонности, методы и приемы.
      Ведь такой феномен давно известен: агент, борющийся с преступниками, постепенно заражается их психологией…
      Когда заразился молодой Иосиф – точно неизвестно. Но судя по легендам, сотрудничать с уголовной полицией он начал сразу же после того, как ушел из духовной семинарии. Так что опыт у него был разнообразный, большой.
      Между прочим, черты агента уголовной полиции отчетливо проявились в нем и тогда, когда он угодил в сибирскую ссылку…
      Царское правительство ссылало обычно всех политических в определенные места, – на побережье реки Енисей, в Забайкалье, в Якутию… (Впоследствии там-то и возникли лагеря знаменитого ГУЛАГа!) И Сталин находился в свое время в низовьях Енисея, неподалеку от полярного городка Туруханск.
      Он не один туда прибыл. В предреволюционные годы там обитало довольно много народу – большевики, эсеры, анархисты. И несмотря на то, что идейная борьба затем развела, разъединила этих людей, они все же жили в царской ссылке дружно. По существу, поселение политических представляло собой одну большую коммуну… И только Иосиф Сталин держался в этой коммуне особняком.
      Он не участвовал в общих сборищах и спорах. (И вот характерная деталь: он ни с кем не делился посылками, присылаемыми из дому. Ел один, взаперти…) Вообще он почти ни с кем не общался – и данное обстоятельство вызывало у многих недоумение. А между тем, все объяснялось просто. С этими теоретиками, романтиками, пылкими говорунами Сталину было трудно, да и неинтересно, Он же все-таки принадлежал к среде совсем иной!
      И тут начинается второй цикл легенд, повествующий о тайнах его сибирской жизни.
      В действительности, он вовсе не был анахоретом. И сторонясь политических – охотно контактировал, в то же время, с местными блатными (по-сибирски – с жиганами).
      В легендах однако подчеркивается, что интерес Сталина к жиганам, был не профессиональным, а, так сказать, чисто академическим. С полицией он тогда давно уже не сотрудничал! Он понял, что старая империя рушится, что надвигается хаос, – и твердо, решительно, поставил на «красный цвет». Поставил точно так же, как это делают в казино при игре в рулетку.
      И в результате – выиграл крупно. Сорвал небывалый куш! Но не будем отвлекаться… В тот же самый сибирский период у Сталина возникла проблема сугубо личная, интимная. Здесь впервые на сцену выступает женщина.
      Потом-то будут другие – имена которых войдут в историю. Но эта первая, тайная, таежная жена, – она навсегда останется в тени, в полумраке легенд и апокрифов.
      Вот о чем говорит жиганский фольклор:
      Сталин сошелся в ссылке с молодой красавицей, сибирячкой, происходившей из семьи туруханских староверов. И в положенный срок она родила ему сына. Имя ее (так же, как и имя сына) покрыто тайной… Одно лишь известно точно, – то, что сын родился незадолго до отъезда Иосифа на волю. И больше они никогда уже не виделись.
      Впрочем Сталин – сразу по окончании гражданской войны – вспомнил вдруг о сибирской своей семье. И прислал в туруханский район отряд чекистов – на розыски жены и сына. Однако отыскать их никто не мог.
      Старики-староверы упрятали дочь и внука надежно. Они понимали, что незаконная эта семья Сталину теперь ни к чему. И, конечно, они очень хорошо знали, с кем имеют дело!
      Словом, кончилось все тем, что стариков арестовали и увезли куда-то… А мать и сын остались в живых и долго потом скрывались в глубинах енисейской тайги.
      А когда сын подрос, то стал свирепым жиганом, ночным налетчиком. И его кличка Кобра обрела в Сибири, в тридцатых годах, большую известность…
      Змеиное это прозвище вполне соответствовало характеру парня; был Кобра ловок, лукав и абсолютно безжалостен. И в этом он явно походил на Иосифа.
      И имелся еще один нюанс: Сталина, в годы подполья, называли Кобой. А ведь два этих слова – Коба и Кобра – легко сочетаются, состоят как бы в родстве. Нетрудно догадаться, почему парень выбрал себе такую кличку! А может, он ее выбрал не сам?
      Он наделал на востоке страны немало переполоху. У него было правило: не оставлять в живых ни одного свидетеля… (Не правда ли, весьма схожее с правилами Кобы?) За ним тянулся долгий кровавый след. И он был пойман и расстрелян в сорок первом году – как раз тогда, когда началась война с Германией.
      И с этой войною связан третий, пожалуй самый любопытный, цикл легенд!
      Если кратко все здесь суммировать, то суть цикла – вот в чем. Как известно, война началась для России неудачно. Немецкие войска поначалу не встретили серьезного сопротивления. И прорвались далеко…
      Красная армия оказалась в ту пору абсолютно не подготовленной к боевым действиям. Почти все старые оборонительные сооружения в западных областях страны были почему-то разрушены, а новые – так и не созданы. И войска располагались слишком далеко от центров снабжения. Да и снабжение тоже никуда не годилось. К тому же, летом сорок первого, весь командный состав неожиданно распустили на каникулы – чего раньше никогда не бывало…
      И сам командный состав – тоже тогда претерпел изменения. Многим и поныне памятны шумные судебные процессы над полководцами, героями гражданской войны. Процессы эти начались в тридцать седьмом – и за четыре последующих года привели к тому, что армия оказалась, по существу, обезглавленной. Были уничтожены почти все опытные, профессиональные кадры… После войны и, особенно, после смерти «Великого Кормчего» немало людей пытались разобраться во всем этом – и понять, как же могло такое случиться?
      Высказывалось предположение, что Сталин не верил в возможность нападения… И вторжение немцев явилось, якобы, полнейшей для него неожиданностью!
      Это неправда. Война не застала Сталина врасплох. Он был хорошо осведомлен обо всем, ведь советская разведка работала тогда превосходно!
      Здесь стоит хотя бы вспомнить о Рихарде Зорге. Этот ас шпионажа, немец-коммунист, перед самой войной находился в Токио и был советником и личным другом германского посла в Японии. Сообщения группы Зорге поступали в Москву регулярно. И были среди них такие, где указывалась точная дата вторжения… Однако Сталин решительно все отвергал.
      И, мало того, – когда Зорге погорел и был взят, Сталин и пальцем не пошевелил для того, чтобы спасти своего «Джеймса Бонда». А спасти мог! Японцы не спешили казнить разведчика. Они даже обращались к советскому правительству с предложением об обмене шпионами… Но все было бесполезно.
      И продержав Зорге в тюрьме несколько лет, японцы его расстреляли – уже в самом конце войны.
      О чем это говорит? Прежде всего, о том, что правдивые, точные донесения разведки были «Вождю Народов» не нужны, не выгодны, – они ему только мешали.
      Коба знал все – но военное поражение его по-настоящему не пугало. Наоборот, где-то в тайниках, в глубине души, он наполнялся новыми надеждами… Старик уже начал уставать. Он был болен страхом. Ему вечно мерещились покушения и заговоры. И если бы новый немецкий порядок утвердился в России – он был бы только рад этому! Тогда бы он смог успокоиться…
      И вот, если принять эту «еретическую» точку зрения, то сразу же все становится на свои места. Получают объяснение любые мелочи и неясности. И делается понятным, зачем он так старательно разрушал армию…
      А старался он изо всех своих сил! И помешало ему только одно: проклятый русский патриотизм.
      Во время войны в России были и дезертиры, и изменники – это бесспорно. Но все же истинных патриотов оказалось больше. На борьбу с врагом постепенно поднялся весь народ. На территории, оккупированной немцами, развернулась жесточайшая, грандиозная партизанская война… И тут уж Коба был бессилен.
      Можно представить его отчаяние и тоску – особенно тяжкую еще и потому, что он ведь обязан был потом улыбаться, награждать героев, поздравлять их с победой…
      Спустя немного, он, конечно, отыгрался – и объявил новый террор. И половина этих героев сгинула в застенках. Но тоска и страх его все росли и крепли. И последние свои годы «Великий Кормчий» провел почти в полной изоляции. Он укрывался в специально оборудованных апартаментах, где двери были блиндированные и с особыми, хитрыми замками, секрет которых знал только он. Он один!
      Это было, как добровольное заточение. Выходил он оттуда крайне редко, а снаружи никто не мог к нему проникнуть… И когда Сталина внезапно разбил удар, он долго лежал там, беспомощный и оцепенелый. Отворить двери у него уже не было сил. И вот так он и умер – в полном одиночестве, в крепко запертой камере, как взаправдашний заключенный!

* * *

      – Ты думаешь, все это правда? – спросил, прищурясь, Малыш. – Так оно и было в действительности?
      – А как же иначе? – ответил Портвейн. – Истинная правда! Я сто раз слышал все эти истории. И ведь они ж давно существуют! А дыма без огня – сам понимаешь…
      – Да, наверное, – задумчиво сказал Малыш. – Но с другой стороны… Вот взять, хотя бы, Кобру. Насколько я знаю, он всегда отрицал тот факт, что Усатый – его отец.
      – Что значит, отрицал? Мать его жила же с Усатым, – это-то было!
      – Жила, говорят, плохо. Обманывала, изменяла…
      – Ну, брат, там темная история, – поморщился Портвейн. – И с бабами вообще никогда ничего не поймешь. Если так подходить, то ни один человек на земле не сможет сказать точно, кто его настоящий отец! А все-таки мы стариков наших помним, чтим… Если они того стоят.
      – Но тогда – почему же?…
      – А вот ты поставь себя на место Кобры. Вообрази, что попадаешь в приличное блатное общество – и вдруг узнаешь, что твой пахан был тайным агентом, служил в полиции, а? Каково тебе будет? Тут ты тоже, небось, отречешься…
      Портвейн подмигнул. Чиркнул спичкой, прикуривая. И осветил ручные часы:
      – Ого! – сказал он. – Знаешь, сколько сейчас? Уже без четверти три.
      – Разве? – удивился Малыш. И посерьезнел, нахмурился. – Ну, лады. Время пришло.
      Он поднялся во весь свой громадный рост. Поправил револьвер за поясом. Проверил, легко ли вынимается из чехла охотничий нож. И повернулся лицом к холму.
      – Время пришло. Потопали! Прихватим их сонными, тепленькими.
      – Айда, – сказал, вставая, Портвейн. – Интересно, что им там снится в этот момент. – И он хихикнул, потирая ладони. – Наверное – богатые сны, об алмазах…

      Ну, а что же делает сейчас Игорь Беляевский? Чем же он-то занимается? Или, может, ничем? Может, просто – спит? Время ведь уже позднее…
      Но нет, спать он не мог и покоя в душе его не было.
      В ночь на четырнадцатое мая Интеллигент на работу не выехал, – заявил, что машина неисправна и нуждается в небольшом ремонте. И начал копаться в моторе… А когда люди разъехались, разошлись, и гараж опустел, он подкинул в печку дровишек. Водрузил на плиту ведро с водой. И старательно стал промывать крутым кипятком номерные таблички своего грузовика.
      Он поступил так не зря, не случайно…
      Ведь обычно, когда происходил обмен машинами, он не заменял старые таблички – на новые, а попросту перекрашивал номера!
      Для этого совсем немного требовалось. Достаточно было восьмерку превратить в тройку, а единицу – в семерку… (И потому Игорь специально держал в машине, в холщовой сумке с инструментами, две баночки с черной и белой, быстросохнущей краской.) А едва лишь наступало время возвращения в поселок, – таблички протирались специальным химическим раствором. И, в общем, дело это было верное, очень простое… Но теперь пришла пора заметать следы.
      Человек с большим жизненным опытом, Игорь всегда был готов к худшему. Он знал, что одним из главных законов бытия является так называемый «закон тельняшки», – то есть такой, когда белые полосы чередуются с черными… Причем черных полос, как правило, больше!
      И он вполне резонно предположил, что милиция может вдруг заинтересоваться шоферами… Ну, а если это случится и дело дойдет до серьезного следствия, то экспертиза, конечно, легко сумеет обнаружить на номерных табличках микроскопические частицы краски. А также – и следы растворителя.
      Значит, надо все хорошенько промыть, – решил Игорь, – а заодно и избавиться от предметов, связанных с этой аферой. От баночек с красками, от кистей и тряпок. И лучше всего их сжечь здесь же, в печке.
      В гараже Игорь проторчал часа три. Сделал все, что надо. И ушел, когда огонь в печи полностью прогорел.
      Заперев снаружи дверь гаража, он немного постоял, осматриваясь и вдыхая всей грудь свежий влажный воздух, пропитанный горьковатым запахом лиственничной хвои… Поселок спал. Его окружала предрассветная мгла, но была она уже не прежней – черной и непроницаемой – а какой-то белесой, пастелевой.
      И сквозь эту пастель, сквозь клубы поднимающегося тумана, просвечивали редкие, неяркие, словно размытые огоньки.
      Эх, черт, напиться бы сейчас, – подумал Игорь, – зайти бы к кому-нибудь… Но – к кому? Наверное, у одной только Ольги и можно еще раздобыть водочку. Она же – птица ночная!
      И он торопливо пошагал к манящим, подмигивающим огонькам.
      Это было в тот самый час, когда вдали, на болотах, Малыш и Портвейн вели разговор об Иосифе Сталине.

* * *

      Ольга, ночная эта птица, действительно еще не спала. Но встретила она Интеллигента как-то неприветливо. Как-то очень уж сдержанно.
      И это было тем более странно, что обычно Ольга славилась веселым своим характером. Она не отказывала никому! (Среди приисковых блядей эта была – самая добрая, самая покладистая…) А к Игорю она всегда проявляла особое расположение.
      Они познакомились давно, сразу же по приезде Интеллигента на прииск… В первый же вечер, в местной столовой, Игорь обратил внимание на пышную, розовощекую буфетчицу, с грудью столь великой, что казалось даже странным, как можно таскать такую тяжесть? Но ничего, она таскала и, судя по всему, с удовольствием! И вообще, была шустра, проворна, и беспрерывно улыбалась. Причем улыбка у нее была широкая, ясная, обнажающая все десны. И понаблюдав за ней некоторое время, Игорь сказал, обращаясь к парням, сидевшим рядом, за общим длинным столом:
      – Забавная бабеночка… Интересно, сколько ж в ней весу?
      – Да наверное, полтонны, – сказал один, – если ее развести пожиже – на весь прииск хватит.
      А другой сейчас же добавил:
      – Ее и так хватает – на весь прииск. Наша толстуха – девочка безотказная.
      – И между прочим, она дома подторговывает еще водочкой, – встрял в разговор третий. – Захочешь выпить – чеши прямо к ней! В любое время! Ольга – птица ночная…
      – Значит, она живет одна? – пробормотал Игорь.
      – Это как понимать – одна? – усмехнулся первый.
      – Ну, то есть, – незамужняя?
      – Незамужняя – это точно. И, главное, за постель она – не берет, ты понял? В общем, не настаивает… Понял? Гроши требует только за водку.
      – Но тут уж надо платить сразу, без фокусов, – строго сказал второй, – согласно таксе.
      – И какая же у нее такса? – полюбопытствовал Игорь.
      – Да немалая, – пояснил третий, – в пять раз выше казенной. Но, если вдуматься, – не жалко. Ведь в придачу к этой водке, сколько добра дается почти даром! Ты посмотри, какие у нее сиськи! Ты только глянь! На одну можно лечь, а другой – накрыться, как одеялом…
      Когда ужин кончился, Игорь подошел к буфету и разговорился с улыбчивой толстухой. Сказал, что хотел бы приобрести несколько бутылок… И та очень просто, толково, разъяснила, – каков ее адрес, и когда ее лучше всего застать дома.
      И первую свою ночь на прииске Радужный Игорь провел по-барски, на мягкой постели, на чистых простынях.
      Его согревало роскошное олино тело – большое, податливое, доброе… И почему-то снилось ему в ту ночь давно позабытое детство.
      Расставаясь с ним под утро, Ольга сказала:
      – Вообще-то я никого на ночь не оставляю. У меня правило: зашел, получил, что надо – и отваливай!… Но ты какой-то особый. Грустный. Вроде бы и гордый, и несчастный… Таких, как ты, бабы обычно любят, жалеют.
      – Ну, так и люби меня, – сказал Игорь.
      – Посмотрим, – ответила она, сонно и снисходительно, – поглядим. Время покажет.
      И время показало. Они стали хорошими друзьями. Игорь всегда находил здесь теплый прием. Но вот теперь она стояла в дверях, загораживая вход. И зябко куталась в шерстяную, наброшенную на плечи шаль. И говорила – хмуро и озабоченно:
      – Нет, нет, миленький. Сейчас я, право же, ничего не могу тебе дать… Тем более – водки! Я все бутылки убрала из дому. Никакой торговли нету… Ах, тут такие дела начинаются!
      – Какие дела?
      – Лучше и не спрашивай.
      – Но все-таки? Объясни! И кстати, почему ты меня держишь на улице?
      – Да у меня там, понимаешь ли, люди.
      – Ну, вот, – с обидой проговорил Игорь, – а говоришь: нет никакой торговли…
      – Так это вовсе не клиенты, – улыбнулась вдруг она, – ты не ревнуй. Это – из моей столовой. Думаешь, я одна торговала? Нас много. И все теперь в панике.
      – Но что же, черт возьми, случилось?
      Ольга быстро обернулась – глянула назад. И потом, аккуратно притворив дверь:
      – Часа три назад на прииск прибыл самолет из Якутска. И в нем – полно всяких начальничков. Разные ревизоры, контролеры, следователи… Ты разве не слышал об этом?
      – Н-нет… Я же все время в гараже возился. Ну и что дальше?
      – Они теперь разбрелись повсюду; суетятся, чего-то вынюхивают…
      – Но никаких арестов пока еще не было?
      – Арестов-то не было, но кое-кого уже потревожили.
      – Кого, например?
      – Одного шофера – Федю Сокова. У него кличка Козел. Да ты его, по-моему, знаешь. Он иногда работал ведь и для нас – привозил кое-какие левые товары с главной базы. И на нашей коммерции он, в общем, подшибал неплохо…
      – Ты говоришь – потревожили… Это как же понимать? К нему приходили домой?
      – Наоборот – вызывали. К новому коменданту!
      – Тебе кто об этом рассказал? Сам Козел?
      – Конечно.
      – А где он сейчас?
      – На трассе… Где-то ездит…
      – Значит, вызывали к коменданту, – медленно, задумчиво пробормотал Игорь.
      – В комендатуре, между прочим, находился также и капитан Самсонов, – добавила Ольга. – И еще кто-то… Много людей интересуются нынче Козлом. Ох, много!
      – Но чего они, собственно, хотели? О чем расспрашивали?
      – Да кто их поймет? Расспрашивали о том, как он сейчас живет, как работает. И, кроме того, интересовались его прошлым.
      – Откуда такая забота?
      – Вот эта забота и пугает. – Ольга зябким движением поправила на груди концы мохнатой своей шали. – У Федора, понимаешь ли, хвост замаранный. Он же в прошлом судился, сидел!
      – Сидел? – нахмурился Игорь, – постой, как так? Насколько я знаю, те, кто когда-то сидели в лагерях, на «алмазную трассу» не допускаются… Меня, например, не допустили.
      – Козел как-то сумел скрыть свою судимость, – пояснила Ольга. – Но вот теперь мусора, видать, докопались…
      Игорь почувствовал при этих словах, как по спине его прошел холодок. Если уж милиция заинтересовалась старыми делами Козла – ей не так-то уж трудно будет добраться и до новых… Ведь не случайно же в комендатуре находился сам Самсонов!
      И весьма возможно, что «серьезное следствие» – то самое, о коем он, Игорь, думал недавно, возясь в гараже, – оно уже началось. Все-таки началось!
      – Началось! – повторил он вслух эту мысль. И сейчас же Ольга спросила:
      – Что началось? Ты о чем?
      – Да так… – он махнул рукой, – это неважно… В общем, принять меня ты сейчас не можешь?
      – Нет, миленький, нет, – сказала Ольга. – И ты прости, я пойду… Меня же ждут! А ночь уже на исходе.
      И потом, вполоборота, – взявшись за ручку двери:
      – А с тобой, – сказала ласково, – мы завтра увидимся. Ладно?
      Дверь за ней захлопнулась. Интеллигент остался один в ночи. И это было то самое время, когда вдали, на болотах, Малыш и Портвейн покончили с болтовней – и направились к старой шахте.

* * *

      А в то же время, в помещении комендатуры, происходила беседа между капитаном Самсоновым и новым, только что прилетевшим, комендантом – майором Квашиным.
      И разговор здесь шел как раз об Игоре!
      – Сей субъект мне давно ведь знаком, – оглаживая концом трубки седые, подковообразные усы, говорил Квашин, – еще с той поры, когда я работал в системе «Дальстроя», в колымских лагерях… Должен сказать, что Беляевский, – кличка его Интеллигент – является матерым хищником, старым рецидивистом. Теперь ему уже должно быть – под сорок… В сущности, он принадлежит к той, уже вымирающей породе урок, которых зовут «мравихеры», то есть – короли.
      – Ну, это все известно, – сказал, развалясь в кресле, Самсонов – этот Интеллигент единственный, чья биография, – в отличие от прочей шпаны, – точно зафиксирована в досье.
      – Да, но ты мне не дал договорить… В любом досье, – как всегда, в бумагах, – недостает нюансов.
      – И какой же тут есть, нюанс?
      – Дело в том, что этот «мравихер», по существу, давно уже не король… Он завязал, отошел от воровской среды.
      – Э, брат, – сказал, посапывая Самсонов, – брось… Ты же сам знаешь: у кого имеется воровская закваска, того уже не исправишь! Закваску эту не вытравишь ничем. Блатной так и умрет блатным.
      – Но что ты, конкретно, против него имеешь?
      – Да пока ничего. Однако верить ему – хоть убей – не могу! И в свете всех последних событий…
      – Света маловато, – усмехнулся комендант, – скорее наоборот – сплошной туман.
      Они толковали так, сидя рядышком. Дымили трубками. И были во многом схожи между собой. Оба – грузные, широколицые, усатые. Оба – коренные сибиряки. И возраст у них был, примерно, одинаков. И, к тому же, они давно и уже неплохо знали друг друга.
      После хрущевской реформы, – когда большинство дальневосточных лагерей расформировали, – Квашин перешел на службу в секретную часть треста «ЯКУТАЛМАЗ». И вот тогда-то он и познакомился с Самсоновым! А теперь его, как человека опытного, бывалого, специально перебросили на Радужный – за полярный круг – на самый трудный и отдаленный прииск.
      Квашин прибыл сюда, сопровождаемый довольно большой компанией. В нее входили чиновники различных ведомств. И имелся среди них один – в погонах лейтенанта – работающий в ОБХСС (что значит: «Отдел борьбы с хищениями социалистической собственности»). В этом отделе служили, как правило, люди образованные; ведь боролись они не с простой уголовщиной, а с черным рынком! И лейтенант носил на своем форменном кителе традиционный голубенький университетский значок.
      Он тоже находился сейчас в комендатуре. Тихонько сидел в уголке, в тени – и поблескивал там очками.
      А комендант говорил:
      – Да, Михаил, да! Все – в тумане. Что мы, собственно. имеем? Два убийства… Два странных убийства… И ни одно из них до сих пор так и не раскрыто.
      – Уж не хочешь ли ты намекнуть, что мы тут плохо работаем? – сказал Михаил Самсонов.
      – Ну, что ты, старик, речь не об этом, – добродушно отмахнулся Квашин. – Ты-то, как раз, молодец! Правильно сделал, что отправил нам, в трест, радиограмму… Мы передали весь твой список в Центр – и моментально вышли на Федора Сокова. На этого Козла! Теперь весь архив, как ты наверное знаешь, проходит через компьютер…
      – Быстрота феноменальная, – усмехнулся в усы Самсонов, – я, признаться, не думал. Не ожидал. Козла разоблачили – ну, прямо как в цирке…
      – И мало того, – сказал из угла лейтенант, – попутно вскрылась также связь Сокова с одним из здешних браконьеров.
      – Да! Связь с этим… Как его? – Квашин пощелкал пальцами. – Он в списке стоял последним… У него такая кличка забавная. Лисья Морда, что ли?
      – Заячья Губа, – подсказал Самсонов.
      – Вот, вот. Заячья Губа. Эти два – старые лагерные дружки. И здесь они снюхались, видать, не случайно. А если к ним подключить еще и моего знакомого, Интеллигента, то получается уже целая шайка. И какая шайка!
      – Ну, вот видишь, – сказал Самсонов, – ты сам пришел к тем же приблизительно выводам, что и я… А говоришь: туман!
      – Однако, все это пока – болтовня, – возразил Квашин, – заявлять о наличии какой-либо шайки можно только предположительно… Ничего же, старик, не доказано. Решительно ничего!
      И скрипнув стулом, комендант тяжело повернулся в ту сторону, где поблескивали очки лейтенанта.
      – Ну, а ты, Сидорчук? Как ты-то считаешь? Говори!
      – Так что же сказать, – отозвался лейтенант, – в общем, вы правы'. Нужны доказательства.
      – Ладно, доказательства я добуду, – сказал Самсонов, – и весьма скоро!
      – Каким же образом? – прищурился комендант.
      – Хочу провести облаву на старой шахте… И у меня, кстати, все уже готово. – Капитан посмотрел на часы. – Операция начнется примерно через полчасика.
      – Зачем же мы тогда отпустили этого шофера? – проворчал Квашин. – Надо было задержать парня. Или уж, в крайнем случае, проследить…
      – Эх, да чего следить! – поморщился капитан, – куда он теперь денется?
      – Простите, товарищ капитан, – сказал вдруг Сидорчук, – но я так и не понял толком: зачем же вы его, все-таки, вызывали? Разговор был какой-то не деловой. Не конкретный… Вы ж его просто перепугали.
      – Что и требовалось, – подмигнул Самсонов. – Он, конечно, сразу же побежал к друзьям… И мы теперь накроем на шахте всю ихнюю шайку. Ну, почти всю! Им же нужно будет собраться, поговорить…
      – То есть вы специально решили их спровоцировать?
      – Точно.
      – Насчет этой шахты, – протяжно проговорил Квашин, – у тебя что же, есть какие-то сведения? Какие-то факты?
      – Есть догадки, но – веские!… Я много об этом думал… Основная база бандитов находится там. Только там. Больше ей и быть-то негде.
      – Если уж ты ручаешься, – сказал Квашин, – я с тобой…
      – Ну, дружище, ручаться ни за что никогда нельзя, – улыбнулся Самсонов. – Ты же сам знаешь: все, что мы планируем, реализуется, как правило, лишь частично… В лучшем случае – наполовину. Не так ли?
      – Так-то оно так…
      – Именно так! Но здесь и половины – вполне достаточно. Улов будет неплохой, это-то – наверняка… И идти на шахту надо немедля!

      Когда Портвейн давеча пошутил, сказав, что ребятам на шахте снятся, наверное, богатые сны, – он оказался прав. Попал в самую точку. Заячьей Губе, и вправду, снились сейчас алмазы.
      Однако, сон его вовсе не был приятным и радостным.
      Никакой конкретной цельной картины – как это часто бывает в сновидениях – перед ним не возникало. Мелькали лишь разрозненные, странные, смутные кадры… И в каждом кадре фигурировали кристаллы. Самых разных размеров и форм, и цветов.
      И маячили также какие-то люди. Но лиц их Николай не мог различить. Их смазывала, затмевала зыбкая пелена; словно бы туман, клубящийся над болотами, проник в его мозг и замутил сновидение.
      Лиц он не видел – но голоса зато слышал неплохо. Люди говорили об алмазах. Об их красоте, о бесподобной их ценности.
      И сквозь несмолкаемый гул голосов все время прорезался один, высокий и резкий голос, который твердил настойчиво: «Упрятано плохо! Упрятано плохо! Берегись!»
      И был гортанный этот голос столь неприятен и мучителен, что Николай вдруг проснулся.
      Он поднялся, весь мокрый, дыша тяжело и трудно, – как будто только что вынырнул из глубокой воды. Нашарил в темноте папиросы. Закурил. И подумал, вдыхая благодатный, успокаивающий дым:
      «Вот же, чертовщина! Этот голос… Он мне знаком! Ну да, конечно, я же слышал голос Самурая – голос „серого палача“… Но что бы мог означать такой сон? К чему бы это?»
      По своей натуре, по складу характера, Николай Заячья Губа являлся сугубым рационалистом. Он был далек от всякой мистики. И ни во что не верил. Но все-таки инстинкту своему он доверял, давно привык на него полагаться и, покурив, подумав, – пришел к выводу: скорее всего, алмазы и впрямь упрятаны плохо. Вчера, впопыхах, он на это не обратил внимания. А сейчас вот пришел сигнал…
      «Мы положили мешки за третьей рудничной стойкой, – одеваясь, продолжал он размышлять, – а следовало бы – подальше! За пятой, или за шестой… Там, в самой глубине, действительно страшновато. Но там-то как раз и надежнее всего. И если уж я сам забоялся – вряд ли туда сунется кто-нибудь другой!»
      – Эй ты, сурок, – толкнул он Ивана, – проснись.
      – А? – Иван шевельнулся – но глаз не открыл. – Что?
      – Пойдем в шахту!
      – Зачем?
      – Надо еще немножко поработать.
      – Ну тебя к черту, – проворчал Иван. – Который теперь час?
      – Ровно три.
      – Ну, так и не мешай спать… Проваливай! Если нужно – поработаем утром.
      Иван отвернулся лицом к стене и снова захрапел. А Николай стал натягивать сапоги. Он все-таки решил сходить в шахту!
      Вскоре Николай уже пробирался под землей, по наклонной штольне. И он не видел, не знал, что на поверхности произошли кое-какие изменения.
      Там, наверху, возле барака, появились две тени. Две неясные фигуры. И одна из них прошептала:
      – Гляди, Малыш, дверь-то не заперта!
      И другая, высокая фигура, ответила – тоже, шепотом:
      – Они тут, падлы, совсем уж обнаглели… А ну – отворяй!

* * *

      – Опять ты, – протяжно, сонно, не размыкая глаз, сказал Иван, – когда ж ты, ядрена мать, угомонишься? Я ведь сказал: утром…
      – А ну, вставай! Живо! – услышал он. – И не вздумай шуметь.
      Иван приоткрыл глаза. Увидел каких-то неизвестных людей. И на мгновение зажмурился – так страшны показались ему эти новые, невесть откуда взявшиеся, склонившиеся над ним лица.
      – Кто вы? – погодя, спросил он. – Что вам надо?
      – Где твои друзья? – Малыш пригнулся, упираясь ладонями в колени. – Отвечай, только – тихо!
      – Какие друзья?
      – Ну, все остальные… Кто здесь еще живет?
      – Еще – Заячья Губа, – тихо проговорил Иван, – больше никого нету.
      – А Интеллигент?
      – В поселке – как обычно. Здесь он никогда не ночует.
      – А этот тип – Заячья Губа, – вмешался в разговор Портвейн, – куда же он-то подевался?
      – Хрен его знает… Ушел.
      – Когда?
      – Вроде бы недавно.
      – И куда – ты, конечно, не знаешь? Даже не догадываешься? А?
      – Да ведь я же спал! Он что-то лопотал – только я не понял толком. Не запомнил… Но чего же вы хотите?
      К нему вплотную придвинулась обезьянья, ухмыляющаяся рожа Портвейна.
      – Мы хотим знать, во-первых, – где люди? И, во-вторых, – где алмазы?
      – Людей нету, – растерянно сказал Иван, – вы же сами видите.
      – А камни?
      – Так что ж камни. Тут их тоже нема. Они в другом месте.
      – Где?
      – Внизу где-то, в шахте…
      – Ты точно говори – где?
      – Видит Бог, не знаю.
      – Как так? Кто же их прятал?
      – Заячья Губа.
      – А ты?
      – Я все время в бараке оставался.
      – Выходит, твой друг тебе не доверяет? – скривил губу Портвейн.
      – Нет, почему? Каждый из нас занимался своим делом. Никола внизу шуровал, а я сторожил наверху.
      – Ну, вот что, хватит! – прорычал тогда Малыш. – Надоело! Сейчас ты у меня все скажешь – как на духу, как в церкви.
      И прикрыв рот Ивана одной рукой, Малыш хлестко ударил другою – по его щекам, по глазам, по скулам… Ударил несколько раз. Иван захрипел, задергался. Из рассеченной его брови потекла темная струйка крови.
      И, вероятно, вид этой крови как-то по-особому подействовал на Портвейна. Неожиданно тот встрепенулся, взвизгнул. И навалился на Ивана, раздирая его одежду, рвя ногтями кожу на его груди, на животе…
      Возня эта продолжалась минуты две. Потом Портвейн утих. Оh запыхался и сильно вспотел. От него шел острый чесночный запах. Отстранясь от Ивана, он сказал, отдуваясь:
      – Эй, Малыш, убери-ка руку! Ты ему дышать не даешь.
      – Так он же вопить начнет…
      – Вряд ли начнет. – Портвейн присмотрелся к Ивану. – Кажется, он вообще уже не дышит.
      – Неужто помер? – удивился Малыш. – Ай-яй… Не вовремя.
      – Да нет, просто сомлел, обеспамятовал. Дай-ка воды! Вон там, в углу, бочка, – видишь?
      Тотчас же появилась вода. Малыш притащил из угла всю бочку. И половину ее вылил на. лежащего. И затем Иван вздохнул, закашлялся, слабо застонал.
      Взгляд его, поначалу мутный и бессмысленный, постепенно прояснился. Лицо перекосилось, как от безмолвного плача. Почерневшие губы раскрылись. И хриплым, надорванным голосом, Иван произнес:
      – Не бейте. Я все скажу.
      – Ну, вот и порядочек, – ухмыльнулся Малыш, – так бы и надо было – сразу… Так где же камешки? Действительно – в шахте?
      – Да. Нужно пройти немного по главной штольне и свернуть в правый штрек. И там, за третьей по счету стойкой, они и лежат – все наши мешки.
      – Ого! – Малыш присвистнул. – У вас уже целые мешки? Ну, лады.
      И он поворотился к товарищу.
      – Кто ж туда пойдет? Ты или я, или оба – вместе?
      – Давай, уж лучше – я, – предложил Портвейн, распустив по лицу умильные морщины. – Я мальчик юркий, проворный. А ты – как слон. Еще застрянешь там где-нибудь… Сиди-ка лучше здесь и карауль этого типа. Я ему не очень-то доверяю.
      – Я говорю правду, – прохрипел Иван, – чего уж теперь скрывать!
      – Ты знаешь, каков главный закон коммунистической партии? – игриво спросил его Портвейн.
      – Н-нет…
      – Главный закон: «доверяй – но проверяй!» Понял? Вот то-то. Мы, хоть и не коммунисты, но законы знаем, чтим.

* * *

      Николай Заячья Губа, спустившись в шахту, сразу же понял: товар, в самом деле, «упрятан плохо»!… Инстинкт не обманул его. И он начал действовать. Перетащил на новое место мешки, старательно замаскировал их, засыпал кусками мелкой породы. И ушел только тогда, когда убедился: все сделано чисто, надежно.
      Выбравшись снова на поверхность, Николай посмотрел на темный силуэт барака… Теперь можно было бы, пожалуй, спокойно отдохнуть, уснуть.
      Но вместо того, чтобы направиться к дому, он вдруг круто поворотил в сторону.
      И в этот-то момент, возле шахтной воронки, как раз и появилась тощая, сутулая фигура Портвейна. Так что они чуть-чуть не столкнулись – и разминулись прямо-таки чудом!
      Николая увело в сторону от дома все то же безотчетное чувство тревоги, которое пробудилось в нем ночью, во сне – и до сих пор еще не ослабело, не кончилось… «Нужно пройтись по всему участку», – подумал он.
      Он углубился в кусты ивняка, росшие по краю болота. И медленно, пригибаясь, пошел, раздвигая руками сырые спутанные ветви.
      Кое-где, на ветвях, уже набухли весенние почки – и Николай это чувствовал на ощупь…
      Так, укрываясь в кустарнике, Заячья Губа обогнул почти весь шахтный двор. И, наконец, приблизился к тому месту, где начиналась бревенчатая гать, – единственная проселочная дорога, соединяющая шахту с остальным миром.
      И на этой дороге ему почудилось какое-то скрытое движение. Словно бы во мгле промелькнула чья-то тень… Чья? Кто бы это мог быть? Зверь или человек? Или же там просто проплыли клубы тумана?

* * *

      Портвейн воротился в барак совершенно взбешенный: он, естественно, ничего не нашел. И злоба его усиливалась еще и оттого, что он – отправляясь за алмазами – втайне надеялся перехитрить Малыша.
      Нет, похищать целиком всю добычу он не собирался. Да и вряд ли бы это ему удалось! Но отсыпать и утаить несколько крупных камешков можно было, конечно, с легкостью…
      В бараке он застал вполне мирную картину. Иван уже не лежал на полу, на шкурах, а сидел рядом с Малышом у стены – на длинной лавке. И они о чем-то спокойно беседовали.
      Но взглянув на вошедшего, оба они мгновенно поняли, в чем дело. И разговор их пресекся. Малыш помрачнел. А лицо Ивана превратилось как бы в гипсовую маску.
      Портвейн сказал, цедя слова сквозь стиснутые зубы:
      – Свяжи-ка ему руки, Малыш. Да покрепче! Я его, суку, сейчас научу…
      – Значит – пусто? – тихо, грозно, спросил Малыш.
      – Ну, ясно! Что я и предвидел… Он нас, видать, за фрайеров считает.
      – Нет, нет, я правду сказал, – зачастил, затрясся Иван. – Тут какая-то ошибка! Я… – Но сейчас же мощная пятерня Малыша наглухо запечатала ему рот.
      – Надо бы заткнуть ему пасть, – сказал Малыш, покосясь на товарища. – Поищи-ка что-нибудь… Не могу же я все время так сидеть!
      Портвейн осмотрелся торопливо. И увидел под столом небольшой картонный ящичек с надписью: «Динамитные шашки».
      – Есть, – воскликнул он, – нашел! Это то, что надо. Это будет смешно.
      Портвейн шагнул к столу, присел на корточки. И проследив за ним взглядом, Иван похолодел… «Мой динамит, – сообразил он, – так вот, что этот подлец задумал. О, Господи! Значит, я специально притащил сюда свою смерть».
      Динамитный этот ящичек принадлежал Ивану, и был принесен на шахту в числе прочих его вещей. Бывалый горняк, он привык таскать с собой различные предметы, необходимые для его ремесла; геологический молоток, немного взрывчатки, кусок запального шнура… И если Ивана спрашивали, зачем ему лишний груз? – он всегда отвечал: на всякий случай.
      И вот, случай приспел, – такой, о каком Иван никогда и не думал, какого он даже и вообразить-то не мог…
      Все дальнейшее произошло быстро.
      Ивана крепко связали, прислонили спиной к стене. Затем Портвейн извлек из ящичка круглую – в два пальца толщиной – динамитную шашку. И затолкал ее парню в рот.
      Шашка вошла почти до половины… Другой ее конец торчал изо рта – на вершок. И к этому концу Портвейн прикрепил запальный шнур. Поджег его. А затем произнес, кривясь и мелко хихикая:
      – Шнур будет гореть минуты полторы-две. И тут – вся твоя жизнь! Не расколешься – взлетишь к небесам. Захочешь признаться – постучи о пол ногой… Мы заметим. Мы подождем.
      – Ты бы уж лучше признался, – попросил добродушно Малыш, – а то чего ж так-то пропадать? Скажи, пока не поздно.
      Но что же мог теперь сказать бедный Иван? Судьба не оставила ему ни малейшего шанса. А шнур уже тлел, трещал, дымясь…
      Глаза Ивана побелели от ужаса. Расширились, вышли из орбит. И застыли, остекленели.

      Все-таки Заячья Губа не зря родился и вырос в Сибири, – в стране охотников и авантюристов! У него было обостренное чувство опасности, он не упускал из виду ни одной подозрительной детали. И то, что он заметил на дороге (вернее, то, что ему там почудилось), мгновенно насторожило его и встревожило. Он понял: уходить отсюда нельзя! Надо подождать, полежать, посмотреть…
      И он опустился на сырую стылую землю и прижался к ней, стараясь стать неприметным, невидимым.
      И вот, едва лишь он лег, – совсем близко, метрах в двух от его лица, – прошуршали по кустам тяжелые солдатские сапоги.
      Облава началась!
      Мимо Николая прошло, прошуршало много сапог… Судя по всему, здесь собралась вся местная милиция. Облава шла широким фронтом и устремлялась к шахте, к жилому бараку.
      «Теперь Ивану – хана, – мелькнула у Николая мысль, – этот глупец спит себе и ничего не ведает… И как же удачно получилось, что я проснулся и вовремя ушел! Ведь это даже представить страшно: что было бы, если б я оказался в бараке… Мне, конечно, везет. Ужасно везет. Да и когда мне, в сущности, не везло!» А в бараке, между тем, происходил такой разговор:
      – Что это с ним, а? Портвейн? Он опять не дышит.
      – Темнит, сука, притворяется.
      – Не похоже. Ты на глаза его взгляни. На глаза! Такие – только у мертвых…
      – Значит, не выдержал. Ай-яй… Обидно.
      – А все – из-за чего? Из-за динамита. Кто ж это сможет выдержать? И ты понимаешь, лысый черт, что ты натворил?
      – А что – я? Я ничего. Хотел, как лучше. Думал, так он быстрей расколется. Кто же мог бы подумать, что он такой подлец; взял вот, да и загнулся…
      Иван по-прежнему сидел на лавке, прислонясь спиною к дощатой стене. Только теперь в его позе угадывалась какая-то каменная оцепенелость.
      Он сидел, чуть сгорбившись, опустив голову. Широко раскрытые неподвижные его глаза исподлобья смотрели на блатных – и был этот взгляд странно пристален, упорен и как бы даже насмешлив.
      А ниже – у его подбородка – дымился запальный шнур.
      Шнур почти уже весь прогорел. И ползущий по нему огонек отделяло теперь от динамита расстояние совсем пустяковое, – не более сантиметра.
      Малыш протянул было руку, – сорвать этот шнур, погасить огонь… Но внезапно рука дрогнула. Сзади, за его спиною, послышался шум. Хлопнула распахнутая дверь. И чей-то голос прокричал – свирепо и властно:
      – Ни с места! Руки вверх!

* * *

      Несмотря на то, что Малыш выглядел на редкость громоздким и неповоротливым, реакция у него была быстрая; тут сказывалась старая блатная выучка. Да и вообще руки его работали быстрее, чем голова.
      И когда раздался за его спиною голос Самсонова, он выхватил кольт. Обернулся и выстрелил из-под локтя. И мгновенно отпрыгнул в сторону, к окну.
      Выстрел получился удачным. Малыш с удовольствием отметил, как пожилой, седоусый человек в капитанских погонах вдруг схватился обеими руками за живот. И согнулся – словно бы переломился пополам.
      И в этот миг Малыш начисто забыл о тлеющем шнуре.
      А шнур догорел уже до конца. И в следующую секунду ударил гулкий взрыв.
      И с грохотом взрыва слились звуки частых выстрелов; это палили оперативники, ворвавшиеся в барак вслед за своим капитаном.
      Помещение заволокло густым едким дымом. И в дыму – мельком – увидел Малыш фигуру падающего Портвейна…
      И еще он заметил, что та стена, к которой раньше было прислонено тело Ивана, – покосилась, покорежилась. А на полу, среди обломков досок, что-то чернело неясно. Что это было? Может быть, – останки Ивана? Останки человека, убитого за эту ночь дважды?
      И больше он ничего уже не мог здесь разглядеть, – ибо ему надо было спасаться, уходить от вражьих пуль… Он вышиб плечом оконную раму. Прыгнул в ночь. Разрядил свой кольт в чьи-то вопящие лица. И побежал, кренясь и прихрамывая.
      Малыш хромал оттого, что одна пуля все же успела кусануть его за левое бедро, а другая– обожгла бок…
      Раны эти были, вроде бы, не шибко опасны, хотя и болезненны! Пули только задели его, поцарапали, и хоть он и хромал, но бежал весьма резво. Силенка еще жила в нем покуда!
      И когда наперерез ему, из кустов, метнулся кто-то, – то он расправился с нападавшим легко, на бегу.
      Это все случилось в нескольких шагах от того места, где лежал Николай Заячья Губа.

* * *

      Николай умел быть, – когда надо, – таким же терпеливым, какими бывают прячущиеся звери.
      Он лежал, не шевелясь, почти не дыша. И только чутко вслушивался в ночь. И ему довелось услышать многое… Когда вдали грохнул взрыв, он подивился: гранаты бросают там, что ли? Потом раздалась трескотня перестрелки. Очевидно, около жилого барака произошло серьезное столкновение… Столкновение – с кем? Николай терялся в догадках. Он же ведь даже и не подозревал о существовании Малыша и Портвейна! Ну, а мысль о том, что перестрелку мог затеять Иван, была им решительно отвергнута.
      Николай давно был знаком с Иваном. И знал, что тот – несмотря на всю свою любовь к приключениям – является, в сущности, парнем тихим, не злым и не очень решительным.
      Вскоре послышался громкий треск сучьев; кто-то бежал, направляясь к дороге. И затем, в кустах, – почти над самой головой у Николая, – произошла короткая яростная схватка.
      Послышался хрясткий звук удара. Кто-то застонал протяжно… И один из дерущихся с шумом упал, а другой – пошагал, тяжело топоча, по бревенчатому настилу.
      «Кто бы это мог быть? – удивился Николай. – У Ивана походка совсем не такая. Ах, черт, странные вещи творятся на нашей шахте! Что ж, надо будет еще полежать.»
      И он осторожно шевельнулся, меняя позу, выпрямляя затекшую ногу.
      «Все-таки, здесь я в укрытии, в безопасности, – подумал он с удовлетворением. – И слава Богу, что мусора на болотах не держат собак.»

* * *

      Малое время спустя, Заячья Губа услышал возбужденные голоса, шум шагов; мимо него прошла большая толпа. Это возвращались на прииск участники облавы.
      И они несли с собой раненых и убитых.
      Из обрывков тех разговоров, которые Николай сумел уловить, ему стало ясно, что среди раненых находится сам Самсонов… А по поводу убитых, один из оперативников сказал:
      – Получилось поровну! Как говорят блатные: «баш на баш». Два трупа наших и два – чужих… Я бы не сказал, что размен удачный.
      – Да и кто они – эти «чужие»? – произнес другой голос. – Вот в чем вопрос! Вот главная загадка!
      Разговаривающие остановились, прикуривая. И это дало Николаю возможность услышать дальнейшее.
      – При них не найдено никаких документов, ничего! И, мало того, один из них вообще оказался без головы… Башка куда-то исчезла, – ну, прямо, как в страшных романах!
      – М-да, случай редкий. Этот бродяга законспирировался, можно сказать, гениально. Полностью скрыл свое истинное лицо… Пожалуй, мы теперь никогда уже не сможем установить его личность.
      – Ну, почему это – никогда? Ведь существует же, всетаки, дактилоскопия!
      – Да, разумеется, – пальцы… Это годится – если он в прошлом судился. А если нет?
      – Здесь мы столкнулись с профессионалами. Это наверняка! Капитан Самсонов, между прочим, был в этом твердо убежден.
      – Кстати, как он – в сознании? Я же ведь не знаю всех подробностей. Все время находился в стороне… В дальнем дозоре…
      – Пока в сознании, но – плох. Ранение в живот. Сам понимаешь.
      – Кто ж теперь принял командование?
      – Кравцов.
      – Но ведь он же дурак!
      – Зато у него школа хорошая. Самсоновская! И он уже отдал кое-какие распоряжения – по-моему, толковые.
      – Какие же?
      – Ну, например, он хочет завтра придти сюда снова – и все хорошенько обследовать, осмотреть. Особенно интересует его шахта! И Самсонов тоже о шахте говорил…
      – Что ж там, в шахте-то, может быть интересного?
      – Не знаю. Но проверить – надо.
      – А здесь сейчас он никакого охранения не выставляет?
      – Нет. Да и зачем? С рассветом будет блокирован весь оленекский район. Начнут задерживать всех подозрительных.
      – Значит и тот, – сбежавший?…
      – Далеко не убежит! Кравцов велел разослать радиограммы не только по окрестным селам, но также и во все оленеводческие стойбища.
      – Приметы этого человека известны?
      – Конечно. Я, например, видел его в бараке – вот так, как тебя.

* * *

      В подслушанном разговоре далеко не все было ясно для Николая. Он так и не понял, – что же это за «трупы чужих»? И какая такая «исчезнувшая голова»? Голова – чья? И как и почему она исчезла? И, наконец, – кто же он, этот «сбежавший»?
      Но более всего интересовали его, конечно, алмазы.
      Милиция, вроде бы, еще не добралась до тайника. Но, судя по всему, добраться могла скоро. Шахта чем-то сильно заинтересовала мусоров… Ну, а коли так, то следовало немедленно заглянуть туда и проверить: все ли там в порядке? И, может быть, – постараться получше, понадежнее замаскировать мешки.
      Подождав, покуда смолкнут вдали голоса, Заячья Губа поднялся. И осмотрелся настороженно. Вокруг клубилась непроглядная мгла. Туман затопил, казалось, весь мир; не было видно ни земли, ни неба…
      Вслепую – кончиками пальцев – ощупал он стрелки ручных часов. (Как и многие таежники, он носил часы без предохранительного стеклышка.) И понял: время приближается уже к пяти.
      Это была самая мрачная пора на северо-востоке Азии. Предрассветная пора, когда туман сгущается, а темнота становится особенно грозной.
      В такие часы – по туземным поверьям – на поверхность выходят болотные духи Абаасы. И обретают особую силу все демоны мрака.

      Послонявшись бесцельно по тихим пустынным улицам, Игорь вдруг принял решение.
      Он вернулся в гараж. Разогрел мотор грузовика. И выведя машину наружу, включил полный газ.
      Решение было такое: добраться со всей возможной скоростью до старой шахты и предупредить ребят!
      «Они же, наверняка, ничего еще не знают, – думал Интеллигент, – им и невдомек, что Федька Козел уже спекся, вышел из игры. И неизвестно еще, о чем он там, в комендатуре, успел наболтать…
      Вообще, события стали принимать какие-то угрожающие формы… Все как-то сразу спуталось, затуманилось. И сейчас необходимо срочно собраться и обсудить все подробности!»
      Игорь думал так – и все увеличивал скорость, доводил ее до предела. И огромная многотонная его машина с тягучим ревом неслась по ночной дороге.
      Она, как бризантный снаряд, пронизывала и разрывала в клочья густую туманную пелену.

* * *

      Малыш наткнулся на дорогу – на бревенчатую гать – совершенно случайно. Бежал он, в сущности, наугад… Но ступив на скользкие бревна настила, он сразу же понял, что этот путь ведет к большой «строительной трассе», соединяющей поселок с каменоломней. (Они успели с Портвейном неплохо изучить план окрестностей прииска!)
      И он торопливо пошагал по шаткому этому настилу, стремясь уйти как можно дальше от шахты.
      Что с ним будет потом – он не знал. Да и не старался над этим задумываться.
      А между тем, положение у него было самое отчаянное!
      Малыш остался теперь совершенно одиноким, – без друзей, без знакомых, без чьей-либо помощи.
      Укрыться в поселке ему было не у кого. И он не мог один бежать в тайгу, в бескрайние болота. Без проводника он там быстро бы заблудился и сгинул…
      А по следам его шла погоня. И милиция была тут повсюду, кругом!
      И хоть он и старался не задумываться над этим – все же он не мог этого не понимать.
      Он понимал! Но безвыходность ситуации не ослабляла его, не лишала воли, а наоборот, лишь усиливала обычную, постоянно гнездящуюся в нем злобу.
      Вообще-то говоря, было бы ошибкой считать, что все очень сильные люди – добродушны и придурковаты… Малыш, например, вовсе не был глупцом. И он, к тому же, обладал характером недоверчивым, мрачным и мстительным. И имелась у него еще одна, особенно опасная черта. Если случалась какая-либо неудача, он тут же начинал искать виноватого. Себя лично он никогда ни в чем не винил!
      Он искал виноватого и думал только об одном – о мести… И никакие объяснения, никакие разумные доводы для него уже больше не существовали.
      Вот так, когда-то давно, в Полтаве, он потерял своего друга Копыто – и обвинил в этом Интеллигента… Теперь же произошло нечто похожее: погиб Портвейн. И Малыш решил, что повинен в этом, прежде всего, Наум Самарский.
      Ведь это же Наум соблазнил их и отправил в тайгу! И именно он, Наум, знал все детали дела! И, естественно, только по его доносу могла так быстро и так точно явиться на шахту милиция!
      Зачем бы могло понадобиться спекулянту Самарскому доносить на блатных и, таким образом, губить столь выгодное дело и самого себя – Малыш ничуть не интересовался. У него, как и у, каждого параноика, была своя особая логика… И он теперь шагал по сырым, скользким бревнам и мечтал о мщении. И мысленно смаковал свою встречу с будущей своей жертвой, с «приговоренным».
      Таких «приговоренных».было у него, отныне, двое. Один обитал далеко в Якутске. А второй – где-то тут, на прииске. Может быть, совсем рядом…

* * *

      Игорь и действительно, был сейчас совсем рядом!
      Он приближался к тому месту, где от «строительной трассы» ответвлялась старая, ведущая к шахте, дорога. До нее оставалось всего метров сто… И вдруг он заметил впереди, в тумане, мутные пятна света.
      Это горели автомобильные фары. Их было много – и были они совершенно неподвижны.
      Сбросив газ, Игорь медленно подкатил к развилке. Там стояли три машины – два вездехода и небольшой автобус. А рядом с ними чернела и шевелилась людская толпа.
      Вездеходы – он знал – принадлежали ведомству капитана Самсонова, автобус же являлся собственностью комендатуры… Стало быть, сюда согнали всю милицейскую технику. И, вероятно, всех людей. А это не могло быть случайным.
      «Если они перекрыли дорогу к шахте, – подумал Интеллигент, – значит, там идет облава… Я опоздал! И теперь самое главное – миновать этот кордон. Надо проехать мимо милиции тихо, спокойненько, – так, как если бы я занимался обычной своей работой и ни о чем не догадывался…
      А может, наоборот, надо остановиться? – спохватился он тут же, – это было бы вполне естественно! Ведь любой шофер, на моем месте, непременно притормозил бы и постарался выяснить: что же тут происходит?»
      Игорь резко нажал на тормоза. И сейчас же от толпы отделились два человека и направились в его сторону.
      «Что они знают? – в тревоге спрашивал себя Игорь. – До чего эти гады успели уже докопаться? Может, они подойдут сейчас – и схватят. Повяжут… И – конец моим мечтам. Пропал мальчишечка!»
      И он потянулся было к рычагу… Но потом пересилил себя. И остался на месте. И почувствовал, как по лицу его и по спине поползли струйки липкого пота.
      Среди подошедших – один оказался знакомым. Это был старый сержант из комендатуры, Смирнов. Приоткрыв дверцу кабины, Смирнов сказал удивленно:
      – Эй, это ты? Как же так? Ты же с вечера вставал на ремонт. Или я, может, ошибаюсь?
      – Да нет, все правильно. – Игорь с трудом выдавил из себя улыбочку. – С вечера кое-какие неполадки были… Но я с ними управился. И эту смену думаю уж как-нибудь добить, дотянуть.
      – Ты на каменоломню, что ли едешь? – угрюмо поинтересовался другой, незнакомый охранник.
      – Ну, да. Куда же еще? А в чем, собственно, дело? Что случилось?
      – Ничего, – отрезал охранник, – поменьше спрашивай. И давай, проезжай! Застревать здесь нельзя!
      И с силой захлопнул дверцу кабины.

* * *

      Сторожевую заставу – свет ее огней – заметил также и Малыш. Он вовремя это заметил. И, не долго думая, спрыгнул с бревенчатого настила в болотный, мягкий, брызжущий влагою мох.
      Туша его была тяжела. Моховой покров прорвался – и сразу же он провалился по пояс. Но потом его ноги во что-то уперлись. (То ли это был гранитный пласт, то ли еще не растаявший лед?)
      Держась за бревна, Малыш постоял, потоптался в густой грязи. Убедился в том, что идти – можно. И медленно, трудно, побрел в обход тусклых, маячивших впереди огней…
      Он решил обойти заставу с запада, со стороны каменоломни.
      Идти на восток – в поселок – было опасно. Ведь у него там не было ни одного знакомого… Да он и вообще избегал людных мест! Зато каменный карьер, расположенный на отдаленном пустынном островке, представлялся ему убежищем вполне подходящим, надежным.
      На островке этом Малыш мог укрыться в кустах, отлежаться. И может быть, – что-то придумать, найти какое-нибудь решение.

* * *

      – Застревать здесь нельзя! – сказал охранник. И с силой захлопнул дверцу кабины. И Интеллигент вздохнул с облегчением. Мускулы его лица расслабились; застывшая кривая улыбочка, напоминающая скорее судорожную гримасу, превратилась теперь в улыбку натуральную, радостную… Опасность миновала! Путь был открыт!
      До каменного карьера отсюда оставалось – километров восемь. И половину этого пути Игорь промчался на полной скорости. Но затем он замедлил ход. А вскоре и совсем остановился. Погасил фары – это на всякий случай, чтобы не привлекать ничьего внимания. И закурил, задумался.
      Опасность миновала – но вовсе не ушла! И тот факт, что его легко пропустили через заставу, еще мало о чем говорил.
      Игорь прекрасно понимал, что на обратном пути его могут поджидать любые неожиданности… «Так что же делать? – размышлял он, – бежать с прииска? Но бежать еще рановато. Еще ничего не ясно. И вообще торопливость в подобных делах – опасна. Хотя, с другой стороны, и долго медлить тоже нельзя.»
      Папироса догорела, и он тут же прикурил новую. И так сидел, размышляя и маясь, и все дымил и дымил. Затем он опустил боковое стекло – чтобы проветрить кабину. И внезапно услышал близкий шорох, сопение, непонятную возню.
      Игорь выглянул в окно. И ему почудилось, что на дорогу – из болотной тины – выползает какое-то черное чудовище… «Час предутренних духов, – подумал он, – время, когда властвуют болотные демоны!»
      Болотный демон застонал и внятно выругался. Слова были русские. Ругань – блатная. А голос, к тому же, – странно знаком… И тогда Игорь поспешно включил машинные фары.

* * *

      Малышу было нехорошо. Раны его болели все сильней и сильней. (Пулевые «царапины» оказались гораздо серьезнее, чем он полагал!) И особенно донимало его простреленное бедро. Кровь беспрестанно стекала по бедру в сапог. И с каждой каплей иссякали силы… И когда Малыш добрался до дороги, – он был совсем уже плох.
      Кряхтя и стеная, он уселся на край бревенчатого настила. И вдруг перед ним вспыхнули слепящие огни.
      Облитый светом, Малыш поднялся, пошатываясь и щурясь. Он растерялся. Случившееся ошеломило его. Огромная машина, казалось, специально поджидала его здесь, таилась в тумане.
      Открылась дверца кабины. С подножки спрыгнул Игорь Беляевский. Некоторое время они молча разглядывали друг друга. И потом оба одновременно воскликнули: – Ты?!
      Наконец-то Малыш встретился с давним своим врагом, с одним из «приговоренных»! И сразу, привычным движением, он рванул из-за пояса револьвер. Нажал курок. Но выстрела не последовало.
      Израненный и усталый, он совсем забыл о том, что кольт его разряжен.
      А Игорь круто повернулся и бросился к машине.
      Отшвырнув с проклятием револьвер, Малыш потянул из чехла ножик. Метнул его вдогонку… Но рука у него была уже не та! И тяжелый охотничий нож – неряшливо вертясь и блистая – пролетел мимо Игоря и упал, дребезжа, на дорогу.
      В ту же минуту дверца кабины захлопнулась. Мотор загудел, завыл. И самосвал тронулся.
      И Малыш попятился, заслоняясь руками от света – от надвигающейся беды…
      Потом он побежал – и это было первой роковой его ошибкой! Ему следовало бы сейчас свернуть с дороги, спрыгнуть в грязь и углубиться в болотные заросли. И Интеллигент, конечно, не стал бы его там разыскивать! (Игорь же ведь помнил, знал, какой непомерной силой обладает Малыш.)
      С такими, как этот парень, сходиться в драке вплотную было крайне опасно, Таких полагалось убивать на расстоянии… Однако пистолета Игорь при себе не держал.
      Нет, гнаться за ним по болотам Игорь вряд ли бы стал… Другое дело – здесь, на дороге!
      Здесь в распоряжении Игоря имелась мощная многотонная машина; он был, можно сказать, неплохо вооружен. И все преимущества оказывались на его стороне.
      И глядя в спину убегавшему, Игорь усмехнулся надменно. И плавно нажал на акселератор.

* * *

      Малыш бежал, хромая и оскальзываясь. В левом его сапоге хлюпала кровавая жижа. И телогрейка на боку и спине тоже вся была пропитана кровью. Он изнемогал. Но остановиться и передохнуть не мог; его преследовал грохочущий самосвал.
      Машина двигалась за ним на расстоянии метра – не более. И – не шибко быстро. Она как бы подталкивала Малыша, гнала куда-то.
      И он бежал, бежал из последних сил… Но вдруг опомнился. На какое-то мгновение остановился. Подумал: «Куда я бегу, дурак! На кой черт мне эта дорога?» И сиганул в сторону – в болото.
      И вот тут он допустил последнюю свою ошибку!
      Последнюю – потому, что в этом именно месте сворачивать с дороги было уже нельзя. Тут, неподалеку от каменного карьера, начиналась настоящая гиблая трясина. Ой а со всех сторон окружала болотный остров и подходила вплотную к трассе – и сюда-то как раз и гнал Игорь своего врага.
      В том месте, куда спрыгнул Малыш, послышались шипящие, булькающие звуки. Как будто в болоте что-то закипело… Словно бы там готовилось какое-то варево… Затем на краю настила появилась рука.
      Рука вцепилась в бревно. Ломая ногти, заскребла древесину. И тотчас же скрюченные эти пальцы накрыло колесо самосвала.

      Поминутно вздрагивая, замирая, прислушиваясь к тишине, Заячья Губа возвращался на шахту.
      И вот перед ним возник – в туманной мгле – высокий конус рудного отвала. Тогда он осторожно вылез из кустарника. И побежал, пригибаясь, через шахтный двор.
      Двор был пустынен и тих. И все же Николая не покидало неприятное, тревожное чувство, – такое, как будто кто-то украдкой следил за ним, глядел ему в спину… (Это чувство он уже испытал не так давно – ранней весною – на вершине Холма Пляшущего!)
      Добежав до шахты, Николай оглянулся, перевел дыхание.
      Ничего подозрительного не заметил. И стал спускаться в черное жерло штольни.
      Он достал карманный фонарик (здесь, под землей, им можно было пользоваться свободно, не опасаясь сторонних глаз.) И пройдя несколько шагов, свернул в боковой, правый штрек.
      И как только он свернул туда, – то сразу же заметил чужие следы. В штреке кто-то уже успел побывать! Однако следы эти, по счастью, далеко не вели; они обрывались у третьей рудничной стойки. Мешки с камнями оставались пока целыми, не потревоженными.
      «Возможно, что и впредь никто не рискнет пойти дальше, – подумал Заячья Губа, – но все же рисковать не стоит. Всегда ведь может найтись какой-нибудь тип, особенно настырный и слишком везучий! И потому надо заранее обезопаситься, – принять срочные меры…»
      Николай извлек из кармана клубок шпагата. Прикрепил бечевку к большому остроугольному камню – у входа в штрек. Натянул ее над самым полом. Другой ее конец провел в глубину штрека и соединил там с шаткой, гнилой, почти уже падающей крепью. «Теперь, – рассудил он, – если кто-нибудь сунется сюда, то непременно заденет ногой бечевку. Та свалит стойку. И это вызовет обвал… Судя по всему, обвал не должен быть слишком большим. Но панику он все же спровоцирует, – это уж точно. И дорогу к ценностям перекроет надежно!»

* * *

      Покончив с делами, Николай поднялся к выходу. Но выбираться наружу не стал – остался в укрытии… В этом месте, у самого выхода, штольня расширялась, образуя небольшую пещеру. Николай уселся здесь и закурил с наслаждением.
      Он отдыхал, попыхивал дымом и думал о том, как бы побыстрее связаться теперь со своими хозяевами – с «Серыми»…
      И вдруг ему припомнилась фраза из недавнего, подслушанного в кустах разговора. «К утру будет блокирован весь оленекский район, – сказал кто-то из милиционеров, – начнут задерживать всех подозрительных…» И Заячья Губа с содроганием понял, что речь тогда шла о таких, как он. В сущности, – о нем самом! Ведь он-то как раз и есть, и всегда был, человеком – в глазах милиции – явно подозрительным.
      «Если меня задержат где-нибудь в тайге, может получиться история скверная, – забеспокоился он, – алмазы для „Серых“ пропадут. И они сразу же во всем обвинят меня. А как я смогу оправдаться? Да и смогу ли? Успею ли? А „Серые“ шутить не любят. Их ангелы разыщут меня в любой тюрьме, всюду, – и тогда, пожалуй, уже некогда будет толковать. У „Серых“ все делается быстро… Значит, надо сейчас же, немедленно, приготовить записку с указанием места тайника и объяснением всех деталей!»
      Заячья Губа положил зажженный фонарик наземь – лампой к себе. И торопливо стал рыться в карманах, ища хоть какой-нибудь клочок бумаги. Но бумаги не было. Было много всякого другого хлама; патроны, мелкие монеты, обрывок шпагата, огрызок карандаша.
      В руки ему попалась полупустая, смятая пачка папирос. И поначалу он не обратил на нее внимания. Но потом опять достал – повертел в пальцах… И обрадовался: чего же я, дурак, ищу? Бумага – вот она!
      Он оторвал от пачки узкую полоску. Разравнял ее, разгладил. И, положив на плоский осколок гранита, начал писать.
      Заячья Губа писал и, одновременно, думал о том, кому же отдать эту записку? Козлу? Ох, нет, нельзя… Когда-то он вместе с Козлом провел два года в лагере на Печоре. И сумел неплохо изучить его характер… Козел был суетен, жаден, хитер, – это Николай отлично знал. И понимал, что тот, в случае надобности, может пойти на любую подлость. Другое дело – Игорь Беляевский!
      В общем-то, Игорь тоже не очень нравился Заячьей Губе. Парень этот разыгрывал из себя аристократа, гордился своей верностью полузабытым, ветхим, никому давно не нужным традициям. И поэтому выглядел нелепым, смешным… Но все же, Николай понимал, что Интеллигент – единственный, на кого сейчас можно положиться. Он человек слова, этот Игорь! Он не подведет, не предаст. И лучшей кандидатуры, конечно же, в данный момент не сыскать.
      Кончив писать, Заячья Губа скатал бумажку в тугой шарик – величиною с боб. Подкинул на ладони. И улыбнулся удовлетворенно: получилось хорошо. Такой шарик спрятать не трудно. И уж Интеллигента-то не надо учить, как прятать. Он же старый уркаган. Он знает дело!
      Но тут же им опять овладели тревожные мысли. Черт возьми, а как же теперь отыскать Интеллигента? Где он может находиться? На работе? Или же дома, в поселке? Или, может, у этой толстухи, у своей любовницы? Да и отыскатьто еще полдела. Главная проблема: благополучно миновать милицейские посты!
      И все-таки он был оптимистом – Николай. Он всегда верил в себя, в свою удачу. И побарывая беспокойство, подумал: «Ничего, как-нибудь вывернусь… Фортуна меня любит. И если мне всегда выпадала счастливая карта, – почему бы ей не выпасть еще раз?»
      И так он был увлечен своими мыслями, так высоко в них занесся, что не сразу услышал звук приближающихся шагов.

* * *

      Шаги приблизились. Заскрипел под подошвами гравий. Заячья Губа встрепенулся, поднял голову. И увидел чей-то черный силуэт.
      Силуэт этот четко вырисовывался в овальном отверстии входа; там, снаружи, мгла уже поредела. Начинался медленный мутный рассвет…
      Николай потянулся было к поясу – к револьверу. Но странный пришелец сказал сейчас же:
      – Тихо, Коля, не шевелись! Я стреляю без промаха. Да ведь ты и сам знаешь.
      – Но кто ты такой? – побелевшими губами выговорил Николай. – Погоди, погоди…
      Он вытянул шею, всматриваясь. И ахнул изумленно:
      – Степан?
      – Однако, я, – сказал, усмехаясь, рябой якут.
      – Ты что здесь делаешь? Зачем пришел?
      – За тобой.
      – За мной? Ты разве знал, что я – здесь?
      – Ну, да. Яведь за тобой давно наблюдаю. Все время наблюдаю… Еще с тех самых пор, когда ты – помнишь? – сжег секретный пакет. Ты что ж тогда думал: я поверю?…
      – Но чего ты хочешь?
      – Алмазы, Коля. Алмазы! Ты где их прячешь?
      – Какие алмазы? Ничего не понимаю…
      Заячья Губа попытался изобразить недоумение, досаду, растерянность. Но якут перебил его:
      – Не хитри! Говори правду! Учти, я знаю, чем ты занимался все последнее время.
      – Откуда ты знаешь?
      – Мне твой дружок, Сергей, все рассказал!
      – Сергей?
      – Ну да. Помнишь его? Или ты, может, уже позабыл? Ты ведь своих друзей забываешь легко…
      – Погоди, так это ты, значит, встречался с ним тогда – на Холме Пляшущего? – изумленно пробормотал Николай. – Вот, значит, как все было… Почему же я, дурак, об этом сразу не подумал?
      Слова Степана потрясли Заячью Губу. Наконец-то приоткрылась завеса над давней, мрачной тайной, – тайной, интриговавшей всех в округе и постоянно мучившей его самого… Все разъяснилось. И оказалось на редкость простым!
      – Ах, я дурак, – повторил он, – но объясни еще вот что… Как же это Серега тебе рассказал о наших делах? Он что, раскололся сам, добровольно?
      – Он же был сильно пьяный, напуганный. И крепко на тебя обижался! А я его обогрел, угостил чайком…
      – Та-ак, – Николай покивал, припоминая давние события. – Да, да, да… Но погоди. Еще вопрос! Зачем же ты все-таки задушил Серегу? Он был парень безвредный.
      – А как бы я мог его отпустить? Если бы он вернулся в барак, он рассказал бы о нашей встрече. И вы потом стали бы сами за мной охотиться… Не-ет, Коля, я не дурнее тебя. У вас, у русских, есть одна хорошая блатная поговорка… Да ведь я впервые от тебя ее услышал!
      – Какая поговорка? – уныло спросил Николай. – Их у нас много.
      – На хитрую жопу всегда найдется член с винтом!
      – Что ж, сказано неплохо, но…
      – Ты не отвиливай! Говори: где алмазы? Хитрить со мной, учти, бесполезно. И – да, покажи-ка, что это ты там держишь в руке?
      Во все время этого разговора Заячья Губа прятал бумажный шарик в ладони. Теперь же он понял, что хитрить, действительно, бесполезно. Проклятый якут все видел, все подмечал.
      – А ну, разожми кулак! – Якут угрожающе вскинул карабин. – Покажи!
      И тогда, разжав кулак, Николай ловко бросил шарик в рот. С усилием проглотил его. И нагло рассмеялся в лицо якуту.
      – Ты что это съел? – спросил подозрительно Степан. – Камень?
      – Да нет, кое-что поважнее, – небрежно сказал Заячья Губа, – пожалуй, самое важное.
      «Ах, ты, паскуда, – подумал он, – рябая морда! Ты, конечно, обыграл меня. Но не полностью, не до конца… Нет, не до конца!»
      Однако додумать эту мысль он не успел. Якут подступил к нему вплотную и коротко, резко, ударил его по лицу тяжелым, окованным медью прикладом карабина.
      И от этого ошеломляющего удара все с треском перевернулось в глазах Николая. Он ахнул, опрокинулся навзничь. И так и остался лежать. И все вокруг него тотчас же заволоклось непроглядною мглою…
      Якут вынул широкий, отточенный, как бритва, нож. Склонился над беспомощным, потерявшим сознание Николаем. И одним движением распорол его рубашку.
      Обнажились выступы ребер, грудные мышцы, худой, запавший, мускулистый живот. И Степан, сощурясь, какое-то время разглядывал беззащитное это тело.
      Рябое морщинистое лицо якута выражало полное спокойствие, какую-то даже скуку. Он думал сейчас о деле, о работе – и только!

* * *

      Конечно, он сразу же догадался, что Заячья Губа проглотил записку, хранящую какую-то тайну. Скорее всего – тайну клада. (Парень сам себя выдал, заявив, что это – «самое важное».) И теперь надо было постараться как можно скорее достать эту записку, достать из нутра – из желудка… Как и каждый таежный охотник, Степан был неплохим препаратором. Он умел разделывать и потрошить звериные туши. Он привык копаться в их внутренностях… И в данном случае ему предстояла такая же простая, привычная работа!
      Поразмыслив недолго, Степан опустил свой нож – и резко рванул его на себя. И по животу Николая, по бледной его коже, мгновенно протянулся ровный длинный багровый разрез.
      Заячья Губа был в глубоком обмороке; сейчас он, вроде бы, ничего не должен был чувствовать! И все же плоть его среагировала… Тело дрогнуло, затрепетало и выгнулось крутою дугой.
      Начались конвульсии. Но продолжались они недолго.

      С восходом солнца – когда туман стал развеиваться, редеть, – над прииском Радужный послышались тягучие, хриплые крики гусиных стай и лебединых косяков.
      Наконец-то он наступил – час великого птичьего перелета!
      И прислушиваясь к этим крикам, к плеску многих крыл, старший лейтенант Кравцов сказал:
      – Наш капитан – завзятый охотник. И он очень ждал этого часа. Ах, как ждал! А вот поди ж ты… Да, прискорбно.
      – Да, – повторил Сидорчук, – прискорбно.
      Они только что вышли из дома Самсонова, куда капитан был принесен сразу же после тайги. И, шагая по главной улице поселка, оба думали – о нем. Состояние капитана было неважное; он находился в беспамятстве, бредил…
      – Но все-таки, как вы думаете, – спросил, помолчав, Сидорчук, – надежда какая-нибудь есть? Этот ваш медик, мне кажется, человек знающий, толковый.
      – Нужна срочная операция, – сказал Кравцов, – а наш медик, хоть он. и толковый, но все же – молодой. Боится ответственности… Требует опытного хирурга… И я его понимаю. Случай очень серьезный!
      – Вы уже связались с Якутском?
      – Ну, ясно. Сразу, как вернулись. Но проблема в том, что хирург прилетит только к вечеру. Да и то, – если не будет никаких помех… Вся надежда теперь – на хорошую погоду.
      – Так что ж, погода…
      Сидорчук запрокинул голову, озирая небосвод, позлащенный зарею и исполненный птичьего гомона.
      – Погода добрая! Она не подведет.
      – Кто знает, – поднял плечи Кравцов, – кто знает? В Якутии всего можно ожидать. Сейчас ведь наступает лето, – самое бурное время. Время ливней и гроз. И каких гроз!
      – Н-да, Якутия, – протяжно проговорил Сидорчук. – Удивительная страна! Сколько тут всяческих сложностей…
      – В этих сложностях, кстати сказать, Самсонов отлично разбирался, – Кравцов легонько вздохнул. – Наш старик все понимал – и природу, и людей… Да ведь это понятно! Он же коренной сибиряк! А я, в сущности, кто? Турист.
      – Вы когда сюда прибыли?
      – Два года назад. Из Ленинграда… И об этой проклятой Якутии никогда раньше даже и понятия не имел.
      Кравцов был в эту минуту вполне откровенен. Главную роль тут сыграло то обстоятельство, что оба они принадлежали к разным ведомствам. Пути их, в принципе, почти не пересекались… Ведь откровенничать с чужими, случайными людьми, много легче и безопаснее, чем со своими, с близкими.
      – Все легло на мои плечи, – продолжал Кравцов, – а это, думаете, легко? У меня есть немало разных вопросов… Но как их без него решишь?
      – Между прочим, у меня тоже есть кое-какие вопросы…
      – Вопросы – к кому? К капитану?
      – Вот именно что – к нему! Вчера, в суматохе, я не успел их задать… А теперь уж и не знаю, что делать. Боюсь, что – поздно.
      – А вы задайте их мне, – сказал Кравцов, – выкладывайте, что там у вас? Как бы то ни было, я сейчас – прямой заместитель Самсонова!
      – Ладно, – кивнул головой Сидорчук. И если вы не возражаете, я начну издалека… Так будет понятнее… Дело в том, что месяца два тому назад был обнаружен один весьма важный дефект в организации охраны вашего прииска.
      – Какой дефект? – живо спросил Кравцов.
      – Выяснилось, что «алмазная трасса», ведущая от кимберлитового карьера к приемным бункерам лаборатории, у вас до сих пор не освещена и почти никак не контролируется. Понимаете? Ведь это открывает широкие возможности для самых разных комбинаций.
      – Ну, например, – для каких?
      – Для разных… Что стоит, хотя бы, сбросить на ходу с машины солидный кусок кимберлитовой породы? Подобрать его потом будет не трудно. А ведь там – алмазы! И их может оказаться много… Или же представьте себе другой вариант. Преступники угоняют груженный самосвал куда-нибудь в сторону…
      – Это, все-таки, сделать не так-то легко, – с сомнением в голосе проговорил Кравцов. – Не забывайте: наш район – болотный. Дорог здесь мало. И все кругом – как на ладони. Все на виду!
      – На виду? – покачал головой лейтенант, – среди этих-то туманов?
      – Ну, я сказал так – в переносном смысле…
      – Неважно. В любом смысле, места здесь трудные, темные… Да вы разве забыли о старой шахте? Вероятно, имеются еще и другие варианты. Словом, в управлении заинтересовались. И где-то в начале марта на адрес капитана был отправлен специальный пакет. Однако ответа на него не поступило… Какое-то время мы ждали. Потом слегка позабыли об этом. Дел у нас, вы сами понимаете, много! Но вот теперь начальство вдруг вспомнило – и начался переполох. И потому-то я, собственно, и прибыл.
      – В начале марта? – медленно, удивленно, переспросил Кравцов, – вот как! Между прочим, как раз тогда, в районе Путорана, упал почтовый самолет… Но никаких пакетов, адресованных Самсонову, мы не обнаружили.
      – И все же самолет был именно тот самый!
      – Странно, – пробормотал Кравцов. – Ведь сохранилось же, в сущности, все! Даже – почтовые переводы.
      – Значит, пакет похитили…
      – Но как же можно было отправлять его с простой почтой? Для этого существует особая фельдъегерская служба. Вы сами знаете!
      – Так в том-то и дело, что этот летчик исполнял одновременно обязанности фельдъегеря. По прибытии в село Оленек, он должен был передать пакет – под расписку – в руки работников местной милиции. А уже те доставили бы его к вам на прииск.
      – Самолет упал во время снежной бури километрах в двадцати от села, – после недолгого молчания сказал Кравцов. – Да, не повезло… Никому не повезло! Если бы не было проклятого бурана, то и летчик остался бы жив, и возможно – сам капитан. Да, да. Ятут улавливаю некую связь… Пакет, бесспорно, похитили – и это дало толчок ко всем последующим событиям.
      – А кто, собственно, обнаружил упавший самолет?
      – Один здешний охотник, якут.
      Кравцов произнес это – и умолк, задумался. И потом:
      – Черт возьми! Мы все как-то забыли о нем… А ведь он же единственный, кто может дать хоть какие-то разъяснения.
      – Вопрос в том, захочет ли он их дать, – проговорил с Усмешечкой Сидорчук.
      – Ну, это-то как раз не вопрос, – отмахнулся Кравцов. – Если надо – заставим. Главное, найти его побыстрее!
      – А где он обретается?
      – Точно неизвестно. Он же охотник, бродяга. Но капитан не так давно говорил, что видел этого типа в ближайшем стойбище, у шамана… Вот оттуда мы и начнем поиск!

* * *

      Поиск этот, однако, желаемого результата не принес. Рябой якут исчез. И никто в стойбище не мог объяснить – куда… Старый шаман, Нюргун, на все вопросы отвечал медлительным, скрипучим своим голосом:
      – Был здесь – верно. Но потом ушел. Куда – не знаю. Своего дома у Степана нет. Живет в тайге, а тайга большая!
      И председатель колхоза Аким тоже не смог сказать ничего вразумительного.
      – Степан никогда не оставляет прямого следа, – заявил он, – все время кружит, петляет, – как хорек… Но все же, учтите. Началась большая охота! Так что искать его, по-моему, надо теперь среди болот, на тайных охотничьих тропах.
      Лейтанант Сидорчук спросил у Кравцова – когда они покинули стойбище:
      – Вы эти тропы знаете?
      – Да как вам сказать, – угрюмо ответил Кравцов, – знаю некоторые, но – плохо, мало… Охотники засекречивают их, чужим не показывают… Вот старик Самсонов знал здесь все! Он же был для якутов – своим!
      – Ну, и что же вы собираетесь предпринять?
      – Так что ж мне остается? Буду продолжать розыск… Рано или поздно, Степан все равно заловится! Из пределов района он уйти еще не успел. Вероятно, таится где-нибудь, прячется неподалеку…
      – Лежит где-нибудь в кустах, – добавил лейтенант, – покуривает и смеется над нами, дураками!

* * *

      Степан и действительно лежал в кустах, – в семи километрах от стойбища. Но было ему сейчас не до смеха. И курить он не мог. Он вообще не мог шевелиться; даже пальцем двинуть был не в силах…
      Все суставы его рук и ног, все сочленения и хрящи, были перебиты, раздроблены. Тело его представляло как бы студенистую массу. И единственное, что он мог, это только дышать – но с трудом. Глядеть – но сквозь зыбкую поволоку слез. И думать, – преодолевая боль и головокружение.
      И он лежал так и думал, перебирая в памяти подробности недавних событий.
      Все поначалу шло хорошо, шло – как надо! Он ловко выследил Заячью Губу. И вовремя сумел извлечь из его нутра бесценную записку… Пропитанная кровью и желудочной слизью, бумажка эта все-таки уцелела! Спасло ее то обстоятельство, что она была скатана в тугой плотный шарик. И уцелел также и текст записки, – ибо он был начертан карандашом не химическим, а простым, графитным… А ведь графит не боится ни влаги, ни кислоты. Он очень стоек, графит. Как-никак это – близкий родственник алмаза!
      Да, все, в сущности получилось неплохо. Степан быстро разыскал мешки с камнями. И выволок их из шахты. И сбежав по откосу вниз, в болото, – побрел по зыбким, моховым кочкам.
      Рябой якут шел тайной, путанной тропкой, которую он сам же и проложил в позапрошлом году. И он был твердо уверен, что никто, кроме него, об этом пути не знает!
      Но оказалось, что знал еще кто-то…
      Внезапно в тумане послышался тихий свист. Взметнулся, раскручиваясь, ременной аркан. И Рябой почувствовал, как плечи его сдавила тугая петля.
      Последовал резкий рывок. Рябой поскользнулся и упал. И сейчас же его окружили какие-то люди. Все произошло столь стремительно, что он даже и разглядеть-то не успел нападавших. Но все же понял, угадал, что это были якуты.
      Потом на него обрушились удары – и он закричал от нестерпимой боли. Били безжалостно, деловито и с разных сторон. Степан почувствовал, как захрустели его кости… И потерял сознание.
      А когда он очнулся, то людей вокруг него не было. И не было мешков с камнями. И ночь уже кончилась; над сырыми болотными зарослями восходила веселая, румяная заря.

* * *

      Степан лежал на спине – на широкой выпуклой кочке. Перебитые его ноги утопали в грязи. И руки тоже свисали по краям этой кочки, как плети.
      Он был совершенно беспомощен, парализован. И сознавал, что умирает. И понимал также и то, что конец его будет долгим, мучительным… Кто-то, зачем-то, обрек его на страшную, так называемую «мягкую смерть».
      Этот способ медленного убийства сохранился на Севере с древнейших, незапамятных пор. Он применялся, обычно, шаманами. И всегда – крайне редко. В тех исключительных случаях, когда надо было принести особую, ритуальную жертву…
      Сущность данного ритуала заключалась в том, что «жертву», вроде бы, вовсе и не убивали; ее просто лишали возможности двигаться. В таком виде ее дарили болотным могущественным духам!
      Духи могли не принять такого подарка – отвергнуть его. Или же наоборот, – одобрить и пожрать… И они, как правило, с огромным удовольствием пожирали эти жертвы!
      Пожирали, так сказать, – живьем… И в этом был свой, мистический смысл. Ибо духам потребна не только плоть, но также и душа. А душа, как известно, обитать в мертвом теле не может.
      Рябой якут был человеком, напрочь лишенным всякой сентиментальности. Он никогда никого не жалел (в том числе и себя самого!). Но сейчас он, может быть, впервые в жизни, испытал горькую обиду и жалость к себе. «За что меня так? – думал он, – почему? И кому это могло бы понадобиться?»
      А свет становился все ярче, пронзительней. Туман постепенно развеялся. Проглянуло небо. Оно было чистым, безоблачным, – красным снизу и голубым вверху. И там, в бездонной голубизне, черными пунктирами тянулись перелетные птицы.
      Денек обещал быть добрым, солнечным… И к Рябому пришла утешительная мысль: «При дневном свете духи успокаиваются, уходят в тину, в глубину… Так, может быть, мне теперь повезет, и я смогу умереть спокойно, своей смертью? Еще до наступления темноты?»
      Но очень быстро надежда эта погасла. И Рябого вновь захлестнула волна страха и смертной тоски.

* * *

      Скосив глаза (вертеть головой Степан ведь не мог!), он заметил с правой стороны неясные очертания какого-то животного.
      Лохматое, не очень большое, – похожее на росомаху – животное это возникло из болотной мути. И на мгновение замерло, застыло, обратясь как бы в темную замшелую корягу. Затем коряга шевельнулась. И осторожно – короткими рывками – двинулась прямо к Степану.
      Блеснули два зеленых огонька – два круглых, ледяных, немигающих глаза… Степан захотел грозно крикнуть, отпугнуть беду. Но из горла его, сведенного судорогой ужаса, вырвался только слабый, болезненный хрип.

      Солнце взошло – завершило свой медленный круг – и опять над прииском Радужный заклубились синие сумерки.
      И весь этот день Интеллигент провел в тревоге, в душевных метаниях. Он так и не смог попасть на старую шахту и не знал: что же там, в действительности, произошло? А знать было крайне важно. От этого зависела вся его дальнейшая жизнь.
      По поселку, впрочем, бродили всевозможные слухи. Люди рассказывали, что на болотах, у старой шахты, произошло настоящее сражение. Передавались какие-то жуткие подробности о неизвестном человеке с оторванной головой, о Заячьей Губе, которого кто-то зарезал и выпотрошил, как оленя… И было чрезвычайно трудно разобраться в этом потоке сплетен – отделить правду от вымысла.
      Едва дождавшись ночи, Игорь поспешил к своей подруге. «Уж Ольга-то должна знать, – подумал он, – в столовой, как на базаре: собираются все сплетни. Но скажет ли она – вот что сомнительно! Может, опять не примет меня. Как в прошлый раз. Что-то с ней случилось за последнее время…»

* * *

      – Заходи, Игорек, – проворковала толстуха, открывая дверь, – заходи, мой милый! Я тебя, как раз, дожидаюсь. Даже искать собралась. И кстати, с тобой еще кое-кто хочет познакомиться…
      – Ты, значит, опять, – не одна? – угрюмо спросил Игорь.
      – Да не совсем одна… Но ты не беспокойся. Эти люди – свои.
      – Но кто они такие?
      – Да как тебе объяснить… Ты войди в помещение – и сам все увидишь.
      – Что-то ты, старуха, хитришь, – проговорил недоверчиво Игорь, – тень на плетень наводишь… Ох, смотри!…
      – Да брось, Игорек, не будь таким пугливым, – сказала Ольга. И потянула его за рукав. – Иди, иди, не сомневайся!
      Он вошел в дом и увидел две любопытные фигуры. Раньше он никогда их не встречал! И все-таки сразу почуял, понял, что люди эти – подземные, блатные. Но блатные не обычные, не простые, а какие-то особенные.
      Один из них был уже не молод и сед, – но очень строен и очень высок. В его движениях угадывалась сдержанная сила. И он отличался странной, вкрадчивой вежливостью. Другой же тип внешне походил на японца; узкое сухое его лицо обтягивала кожа, желтоватая, как старый пергамент.
      Маленький и жилистый, этот японец сидел за столом, на дальнем конце – возле печки. Он что-то там жевал и помалкивал. И на приход Игоря никак не среагировал… Зато высокий седоголовый заметно оживился, тотчас же поднялся и протянул Игорю руку:
      – Так это вы и есть – тот самый Интеллигент? – сказал он. – Я о вас много слышал… Рад познакомиться! Меня зовут Семен Сергеевич.
      Он крепко, коротко, сдавил пальцы Игоря. И затем кивнул в сторону своего напарника:
      – А это – Самурай. Такая у него кличка. Мы вместе работаем.
      – Где? – быстро спросил Игорь. – На кого?
      – Вы что-нибудь слышали о «Серых»?
      – О «Серых»? – повторил настороженно Игорь. – Ах, вот в чем дело. Значит – вы?…
      – Да, – кивнул Семен Сергеевич, – а что? Вас это удивляет?
      – Ну, немного. – Игорь пожал плечами. – Скорее, даже не вы удивляете, а она!
      И круто поворотясь, он посмотрел в упор на Ольгу.
      – Так и ты, стало быть, – тоже?…
      – И она тоже, – сказал Семен Сергеевич, – мы ее очень ценим!
      – Вот уж этого, признаться, я меньше всего ожидал, – усмехнулся Игорь. – Но в конце концов, что ж… Жизнь, как говорят в Одессе, – сплошная цирковая арена. Каждый кувыркается по-своему.
      – А почему, Игорек, – спросила медленно Ольга, – почему ты не ожидал? – Она, кажется, решила обидеться. – Что уж я, такая безнадежная блядь?
      – Да нет, я не о том… – Игорь замялся, подыскивая подходящее выражение. – Просто, как-то странно. Ты – и эта суровая организация…
      – Для этой суровой организации, – веско, отделяя слова, сказал Семен Сергеевич, – зачастую как раз и нужны такие, как Ольга. Ведь она же – гениальный поставщик информации! Да и вообще, прелестная женщина.
      И Самурай при этих словах вдруг засмеялся, заржал, выпячивая кривые, неряшливые свои зубы.
      – Это еще что такое? – удивленно посмотрел на него Семен Сергеевич. – Друг мой, ты ошибся… Ты не в цирке… И разговор у нас сейчас – деловой!
      Он сказал это ласково, собрав у глаз добрые морщинки, но Самурай поперхнулся и сразу умолк. И опять склонился над закусками.
      – Ладно, – сказал тогда Игорь, – кончайте эту комедию.
      До сих пор он стоял, но теперь уселся за стол – спиной к дверям, к выходу. Уперся кулаками в расставленные ляжки. И сухо спросил:
      – Вы меня хотели видеть – зачем?
      – По многим причинам, друг мой, по многим, – мягко отозвался Семен Сергеевич. – Но может быть, мы, для разгона, выпьем, а? Рванем по стопочке?
      Они рванули – по первой… И повторили. И потом приняли еще. И наконец, отодвинув тарелки с едой, – закурили неспешно.
      Вытолкнув губами голубое колечко дыма, Семен Сергеевич начал:
      – Мы знаем о вас почти все. О вашем прошлом, а также – о настоящем.
      – Ого! Это кто же вас просветил? – Игорь указал папиросой на Ольгу. – Уж не она ли? Не этот ли ваш гениальный поставщик информации?
      – Не только она, – сказал Семен Сергеевич, – да и вообще дело не в ней. Вы человек, в своем роде, известный… Но чего это вы все кипятитесь, друг мой? Чего топорщитесь? Похоже, что нам не рады. А между тем, мы к вам – добром! Хотим помочь.
      – Помочь?
      – Ну, конечно! Ведь у вас сейчас – большие затруднения…
      – Что вы можете знать о моих затруднениях, – пробормотал Игорь.
      – Кое-что, все же, нам известно, – сказал Семен Сергеевич. – Вы, может быть, забыли: Заячья Губа был ведь наш человек!
      – Да, – сказал Игорь жестко, – был! И что с ним стало? Кто-то в шахте расправился с ним не по-людски… И милиция тут, конечно, не при чем. Мусора обычно ножи не употребляют и вообще орудуют по-другому… Так что в этом деле замешаны иные люди. Может быть – целая организация.
      При этих словах Семен Сергеевич помрачнел, нахмурился.
      – Уж не хотите ли вы сказать…
      – Вот именно что – хочу!
      – Но с чего вы это взяли? Откуда такая дикая мысль?
      – Почему же – дикая? – сказал, с кривой ухмылочкой, Игорь. – По-моему, наоборот. Все очень просто и ясно… И с такими вещами я уже встречался раньше! Организация использует кого-то, а потом устраняет – за ненадобностью.
      – Что ты, миленький, что ты, – сейчас же отозвалась Ольга. – Они, то есть мы, то есть, «Серые», – совсем не такие!
      – Ты уверена? – поднял брови Игорь.
      – Вот хочешь, я поклянусь. Поклянусь – чем угодно!
      – Не клянись, – сказал Игорь устало, – не стоит… – И протянул ей пустой стакан. – А ну-ка, плесни еще немного!
      И потом внимательно, остро глянул в глаза Семена Сергеевича:
      – Если не вы – то кто же? Как это все объяснить? Ведь именно ваша организация стояла за спиной Николая. А теперь он убит. И алмазы исчезли!
      С минуту они оба – молча – разглядывали друг друга. И выпив наполненный Ольгой стакан, Игорь добавил, явно передразнивая собеседника:
      – Постарайтесь, друг мой, меня понять…
      – Что ж, я вас понимаю, – сказал, помедлив, Семен Сергеевич, – объяснить происшедшее пока трудновато. Могу лишь сказать одно: алмазы исчезли не только для вас, но и для нас! И потому-то мы сюда и приехали.
      – Ну-у-у, – протянул Игорь, – если это – честно…
      – Абсолютно честно, – вмешалась опять Ольга. – Можешь мне верить! Кто-то, а уж Семен Сергеевич, наш шеф…
      – Так вы, значит, – шеф? – спросил Игорь.
      – Шеф, друг мой, – это чересчур сильно сказано. – Семен Сергеевич метнул недовольный взгляд в сторону Ольги. – Но конечно, кое-какое значение в организации я имею… И я – заметьте себе это – не терплю мелких хитростей и интриг! Сейчас разговор идет по большому счету. На полной откровенности. Я лично вам доверяю. И прошу также вашего доверия.
      – Хорошо, – наклонил голову Игорь, – я вас слушаю.
      – Объяснить происшедшее пока трудновато. Но предположить кое-что можно. Вы, например, знаете, что в Якутске существует группа фарцовщиков, интересующаяся здешними алмазами?
      – Нет, – сказал Игорь, – впервые слышу.
      – А между тем, они весьма активны! И руководит ими некто Самарский. Ваш знакомый, если я не ошибаюсь. Он же ведь родом с Украины, из Полтавы.
      – Наум? – удивился Игорь, – разве он здесь, в Сибири? Да, это крупный деляга.
      – Вы его хорошо знаете?
      – Да не то, чтобы хорошо… Но в общем – знаю! Встречался несколько раз. В мое время, в Полтаве, это был, пожалуй, самый знаменитый скупщик краденого. По-блатному – каин…
      – Я блатной язык понимаю, – сказал Семен Сергеевич, – ботаю… Можете не разъяснять.
      – Вижу, что вы ботаете, – прищурился Игорь, – с одной стороны, вы вроде бы наш, блатной. А с другой… Кто вы, собственно?
      – А какая вам разница? Самое главное сейчас – это то, что я не враг ваш, а друг! И у нас общая задача: найти исчезнувшие камни.
      – Так, может, они уже в руках у наумовских хлопцев?
      – Ну, это был бы самый легкий вариант, – сказал, с сомнением, Семен Сергеевич. – Имейте в виду: Наум у нас – под контролем. Под крепким контролем! Однако мне, почему-то, кажется, что искать пропажу следует в другом месте.
      – Где же?
      – Пока не знаю… Но могу поручиться: камни еще не ушли из этого района! И вот тут-то вы можете нам помочь.
      – Интересно, чем же это я могу быть полезен? – поднял плечи Игорь. – Вы же сами – полчаса тому назад – обещали мне свою помощь…
      – Это, знаете ли, взаимосвязано, – неопределенно покрутил рукой Семен Сергеевич, – вы для нас, мы – для вас.
      – Вы для меня, – повторил Игорь, – м-да… Что же вы, конкретно, предлагаете?
      – «Руку и сердце» – говоря поэтическим языком! Разве этого мало? Ведь вы же один. А нас много. И мы сильны. И поверьте, мы не устраняем своих людей так вот запросто, за ненадобностью… Хотя у нас, разумеется, и не детский сад! За серьезные проступки организация наказывает… Но у васто ведь репутация хорошая! Человек вы достаточно опытный. Как я вижу, учить вас ничему не надо.
      На мгновение возникло всеобщее молчание. И потом Семен Сергеевич добавил, лукаво поигрывая бровью:
      – Да вы придвигайтесь поближе! А то чего ж так-то, у дверей… Здесь у нас печка, а там – сквозняк! Еще вдруг продует.
      – Вы хотите, чтобы я стал «серым», – сказал Игорь, пересаживаясь поближе к печке. – Что ж, ладно… Надо будет подумать.
      – Да чего тут думать-то, Игорек, – вмешалась в разговор Ольга, – чего думать? Соглашайся! Дело несложное. Дашь небольшую клятву – и все. И уж тогда-то я буду с тобой – по-настоящему… Только с тобой!
      – Погоди, – остановил ее Игорь, – не трещи. Клятва, действительно, дело несложное.
      И он опять потянулся взглядом к Семену Сергеевичу.
      – Что же теперь я должен буду делать для вас?
      – Да ничего особенного, – ответил тот, – просто прислушивайтесь, присматривайтесь ко всему, что происходит в округе. Ловите любую сплетню. У вас есть знакомые среди местных якутов?
      – Есть кое-какие…
      – Вот к ним стоит присмотреться с особым вниманием.
      – Так вы что ли предполагаете?…
      – Я ничего пока не предполагаю. – Семен Сергеевич поднял над столом огромные свои ладони. – Я просто советую, как вам жить дальше.
      – Как жить! – вздохнул Игорь, – советовать-то легко… А я здесь – как на пороховой бочке. И у меня, должен сказать, уже возникала мыслишка рвануть отсюда побыстрей и подальше. Куда-нибудь совсем далеко… Может, даже, – за рубеж!
      – Н-ну, если вы захотите рвануть – приезжайте к нам, в Хабаровск. Оля даст вам адреса явок. От Хабаровска до Америки не так-то уж и далеко… Но к чему торопиться? Вы же ведь оказались как бы в стороне от событий; заподозрить вас в чем-либо трудно! Тем более, что все ваши партнеры убиты.
      – Убиты, во-первых, не все, – уныло возразил Игорь. – Вы что ли забыли о Козле? О Федоре Сокове?
      – Ах да, Козел, – проговорил протяжно Семен Сергеевич, – про него я и вправду забыл!
      И Самурай, перестав жевать, повторил – как дальнее эхо:
      – Ах, да, – Козел…
      И вот перед Игорем разыгралась короткая мимическая сцена, – словно в немом кино. Начался разговор глаз.
      Семен Сергеевич слегка сдвинул брови и посмотрел на Самурая. Тот медленно опустил морщинистые веки. И потом покосился на Ольгу. И толстуха не то, чтобы в ответ подмигнула, нет. Круглое, миловидное ее лицо осталось невозмутимым. Лишь изменился на какое-то мгновение цвет голубых, ясных глаз. Что-то там, в глазах, вроде бы дрогнуло, потемнело… А затем Ольга повернулась к Игорю – и послала ему широкую, простецкую свою улыбку, обнажающую все зубы, все десны.
      – Об ем, миленький, ты можешь не беспокоиться!
      Она весело это сказала. И Интеллигент понял, что вот сейчас, – одной своей случайной фразой – он приговорил Федора Сокова к смерти.
      Но понял Игорь также и то, что он и сам уже завяз… Завяз глубоко, прочно. И отступать теперь поздно. Да и некуда. Да и зачем?

* * *

      Они просидели за столом всю ночь. Обговорили множество деталей. И покинули ольгину квартиру уже при свете новой зари.
      Когда Игорь вышел с новыми своими приятелями, на улицах было тихо, малолюдно. Поселок только еще просыпался.
      – Имейте в виду, – предупредил он Семена Сергеевича, – в районе, судя по слухам, введено чрезвычайное положение. Так что попадаться на глаза мусорам вам не стоило бы…
      – Пустяки, – небрежно сказал Семен Сергеевич, – у нас все предусмотрено. Все – отполировано. Мы с Самураем, – к вашему сведению, – журналисты из Москвы!
      – И куда же вы сейчас? – погодя спросил Игорь.
      – В село Оленек, – сухо сказал Семен Сергеевич. И Игорь понял, что задавать дальнейшие вопросы не следует.
      Они шагали по широкой улице свайного поселка. Раннее солнце блистало, просвечивая между сваями. И землю испещряли косые длинные тени.
      Хотя на земле было еще сравнительно тихо, – небо уже шумело вовсю! Там, опережая друг друга, тянулись, горланя, птичьи косяки.
      Взглянув ввысь, Самурай сказал:
      – Ишь, как ровно летят! Какие четкие треугольнички!
      – Между прочим, – сказал Игорь, – я недавно прочитал в одной ученой книжке, что лебеди и, особенно, журавли, строят свои косяки в соответствии с законами кристаллографии. Стороны каждого такого треугольника образуют угол, близкий к ПО градусам.
      – Да? – равнодушно, думая о чем-то своем, проговорил Семен Сергеевич.
      – Да! А между точным направлением полета и одной из сторон птичьего клина угол равен, обычно, 54 градусам 44 минутам и 8 секундам… Неужели вы не знаете, что это значит?
      – Нет… А что?
      – Да ведь именно такой угол образуют естественные грани алмаза!
      – Не может быть! – воскликнул Семен Сергеевич. И даже остановился на миг. – Вот странно… Птицы – и кристаллы!
      А Самурай сейчас же спросил, оскалив кривые зубы:
      – А зачем это птицам? В чем тут секрет?
      – Этого никто не знает, – сказал Игорь, – это тайна. Одна из многих тайн.
      Он проводил взглядом далекий удивительно правильный треугольник лебедей. И потом – с трудно сдерживаемым вздохом:
      – Вот так и наши алмазы – улетели, растаяли…
      И тогда Семен Сергеевич сказал, положив на плечо Игорю тяжелую пятерню:
      – Ничего, друг мой. Может, еще не все потеряно…
      Ведь птицы – куда бы они не улетели – всегда возвращаются к старым гнездовьям!

* * *

      А в оленеводческом стойбище, в островерхом тордохе, сидел старый Нюргун и держал на коленях плоский шаманский бубен.
      Этот свой инструмент он употреблял, обычно, за пределами стойбища… Но сейчас он, все же, рискнул; час был еще ранний, и гостей в тордохе не было.
      Он жил совершенно один, Нюргун. Свою жену и детей он давно уже схоронил. И одинокий, старый, сутулый, он сидел, скрестив ноги и что-то пел, раскачиваясь. И чуть слышно постукивал ногтями о тугую, потертую кожу бубна.
      Нюргун думал в этот момент о жестоких и мудрых духах своего племени.
      Он всегда верил в то, что духи относятся к нему благосклонно. И теперь опять получил наглядное тому подтверждение.
      Похитители алмазов должны были умереть, – Нюргун просил об этом – и вот, они умерли! Из них один только Степан, по прозвищу Рябой, был специально умерщвлен людьми Нюргуна; остальные же погибли без малейшего вмешательства с его стороны. Они сами истребили друг друга. Но сами – это так только казалось со стороны. В действительности же все произошло по велению свыше…
      И самое главное, – алмазы не пропали, не ушли из пределов Якутии!
      О том, что в Якутии существует культ Священных Камней, европейцам было известно давно. Но все они считали, что культ этот связан только с огромными базальтовыми глыбами. А между тем, в категорию священных объектов входили также и различные кристаллы, самоцветы… И конечно, первое место среди них занимал алмаз, – волшебный камень, который в Индии, в Гималаях и на Тибете называется «Чандамани».
      Вышедшее из Центральной Азии племя якутов сохранило воспоминания о нем и веру в его могущество.
      В течение многих веков якутские шаманы тщательно хранили тайну сибирских алмазов. Роскошные меха и рассыпное золото, это все было, так сказать, на виду. Скрыть это от глаз пришельцев не представлялось возможным. Но мелкие, зачастую, малоприметные кристаллы, – они попадались редко. Их надо было уметь разыскать!
      Русские разыскали их в Якутии недавно – в середине двадцатого века. И активно занялись их добычей. И воспрепятствовать напору новой, мощной, организованной силы – силы государства – шаманы, конечно же, не могли.
      Однако якуты ни на миг не забывали, что камни эти – священные! И когда предоставлялась возможность хоть какую-то часть их спасти, вырвать из чужих, хищных рук, – они не колебались и не знали жалости…
      И в тот ранний час, когда Игорь прощался с «Серыми Ангелами», а над поселком тянулись шумные лебединые стаи, – старый шаман Нюргун постукивал ногтями в бубен и напевал полушепотом старинную песню.
      Старинную песню о том, что все в мире движется по кругу. Все должно двигаться только так! Птицы должны возвращаться к старым гнездовьям. Алмазы – в родную землю. А души умерших – в те таинственные края, где можно снова встретиться с давними друзьями, с родными, с предками… Со всеми людьми, навсегда покинувшими злой, неласковый этот мир.