Я знаю, что сам я не пошел бы на прием только из-за чеков на тысячу долларов — это годовая зарплата многих людей в двадцатые годы, — но на девочек от Зигфельда можно было бы посмотреть.

Сейчас имела место похожая история — меня вовсе не привлекала голова ягненка, но я был бы не прочь взглянуть на Фрэнка Белларозу, его семью и его клан. Пока я взвешивал «за» и «против» такого поступка, один из охранников, которому, видимо, надоело глазеть на меня, сделал рукой приглашающий жест. Так как я имел полное право стоять на Грейс-лейн в любом месте, при этом нисколько не мешая приему у мистера Белларозы, я опустил стекло и показал охраннику жест, известный как итальянское приветствие.

Человек, видимо, до крайности обрадованный моим знакомством с итальянскими обычаями, ответил мне тем же жестом.

В тот же момент к воротам подъехал лимузин с затемненными стеклами. Он притормозил у въезда в ворота. Стекла были опущены, охрана заглянула внутрь, а пасхальный кролик вручил вновь прибывшим подарки из своей корзины.

Неожиданно я услышал резкий стук с другой стороны автомобиля и обернулся. В окне белело лицо мужчины, он энергично предлагал мне опустить стекло. Я замешкался, но потом все-таки внял его просьбе.

— Да? — произнес я самым мужественным голосом. — Что вам нужно? — У меня бешено забилось сердце.

Мужчина просунул руку и показал мне запечатанное в пластик удостоверение с фотографией, затем еще раз подставил мне свое лицо для сравнения.

— Специальный агент Манкузо, — представился он. — Федеральное бюро расследований.

— О... — выдохнул я. Это уж слишком. Фантастика. Прямо здесь, на Грейс-лейн, — мафия, шестифутовый пасхальный кролик, муж, сбежавший от жены, а теперь еще и этот парень из ФБР. — Чем могу быть полезен?

— Вы ведь Джон Саттер, верно?

— Если вы — ФБР, значит, я — Джон Саттер. — Я сообразил, что они определили меня по номеру машины, связавшись с полицией в Олбани. Возможно, они заочно познакомились со мной еще несколько месяцев назад, когда Фрэнк Беллароза переехал сюда и стал моим соседом.

— Вероятно, вам известно, зачем мы здесь находимся, сэр?

В голове у меня мелькнуло несколько саркастических реплик, но ответил я просто:

— Вероятно, да.

— Вы, конечно, имеете право припарковывать машину в любом месте, и у нас нет полномочий просить вас уехать отсюда.

— Совершенно верно, — подтвердил я. — Эта улица находится в частной собственности. В том числе и в моей частной собственности.

— Да-да, сэр. — Манкузо оперся ладонями на открытое окно моей машины и положил подбородок на руки. Со стороны это, наверное, выглядело как болтовня старых знакомых. Ему на вид было лет пятьдесят, я обратил внимание на его необычно широкие зубы. Глаза и щеки как бы ввалились, словно он долгое время ничего не ел. На голове у него была лысина, она явно не украшала его, так как хохолок, оставшийся на макушке, делал его похожим на клоуна.

— Я даже не уверен, что вы имеете право находиться здесь, — добавил я.

Мистер Манкузо поморщился, словно, я его обидел. А может быть, он просто учуял запах орешков и бифштексов, исходивший от меня.

— Ну ладно, — молвил он, — вы специалист в области права и я специалист в области права, и мы можем обсудить эту проблему как-нибудь в другое время.

Не понимаю, почему я так взъелся на этого парня? Может быть, он слишком агрессивно требовал, чтобы я опустил стекло? А может быть, я еще не вышел из своего утреннего дикарского образа. Как бы то ни было, я вдруг понял, что говорю так, как будто уже нахожусь на службе у дона Белларозы. Я постарался успокоиться.

— Ну так в чем все-таки дело? — поинтересовался я.

— Да вот, видите ли, у нас есть необходимость сделать несколько фотографий, а ваша машина загораживает нам кадр.

— Фотографий чего?

— Сами знаете.

Он не уточнил, а я не стал спрашивать, откуда они фотографируют. Они могли это делать только из дома Депоу: он как раз находился напротив «Альгамбры». Это показалось мне любопытным, но не сверхъестественным, так как Депоу всегда были известны как люди, поддерживающие полицию. Стало быть, теперь они решили присоединиться к движению против сил зла. В ближайшем будущем Аллен Депоу, очевидно, оборудует пулеметное гнездо на чердаке своего дома и будет подавальщиком патронов у своих новых друзей. Что ж, на Грейс-лейн грядут серьезные перемены.

Я посмотрел в сторону дома Депоу, затем перевел взгляд на «Альгамбру». Вероятно, ФБР фотографирует номера машин, въезжающих в «Альгамбру», с помощью телескопической оптики, а возможно, даже делает снимки гостей, когда они выходят из автомобилей. Я понял, что блокирую обзор для фотографов, но, видимо, дело было не только в этом.

— Я уже собирался уезжать отсюда, — тихо произнес я.

— Спасибо, — поблагодарил Манкузо, но не сдвинулся с места. — Насколько я понимаю, вы остановились здесь из любопытства?

— Нет, я в числе приглашенных.

— Да? — Он, казалось, был удивлен, но не сильно. — Так вот, если у вас возникнет желание поговорить с нами, — Манкузо протянул мне визитную карточку, — звоните, не стесняйтесь.

— Звонить по какому поводу?

— По любому. Вы собираетесь заезжать?

— Нет. — Я положил визитную карточку в карман вместе с гильзой и салфеткой. Скоро придется заводить портфель для этого мусора.

— Если вы хотите заехать внутрь, мы не будем возражать против этого.

— Благодарю вас, мистер Манкузо.

Он зыркнул на меня своими выразительными глазами.

— Я имею в виду, что мы понимаем ваше положение. Вы же соседи и все такое.

— Вы и наполовину не понимаете, что происходит. — Я снова посмотрел в сторону «Альгамбры» и увидел, что двое охранников и «кролик» переговариваются между собой и поглядывают на нас. В день, когда даже состоятельные люди не могут позволить себе пообедать в ресторане (если это, конечно, не ресторан «Звездная пыль»), дон Беллароза смог заставить двух охранников, «кролика» и еще нескольких вооруженных людей прислуживать себе! Я повернулся к Манкузо, который также встречал Пасху вне своей семьи, и с усмешкой спросил:

— Когда же мы сможем проводить мистера Белларозу в края не столь отдаленные?

— Я не уполномочен отвечать на такие вопросы, мистер Саттер.

— Сказать по правде, мистер Манкузо, не нравится мне все это.

— Да и нам тоже, поверьте.

— Почему же вы не арестуете этого человека?

— Мы пока собираем доказательства, сэр.

Я почувствовал, как во мне нарастает гнев, и понял, что бедный мистер Манкузо в качестве представителя сил общественной импотенции получит сейчас из моих уст порцию праведного негодования. Я нанес удар.

— Фрэнк Беллароза является на протяжении уже трех десятилетий признанным преступником, а между тем он продолжает жить лучше, чем вы или я. А вы все собираете доказательства.

— Да, сэр.

— Может быть, в этой стране выгодней быть преступником?

— Нет, сэр, вы ошибаетесь. Рано или поздно, возмездие наступит.

— Тридцать лет — это рано или поздно?

— Ну, мистер Саттер, если бы все честные граждане были так настроены, как вы, да еще помогали бы...

— А вот этого не надо, мистер Манкузо, не надо. Я не судья, не добровольный помощник полиции. Честные граждане, между прочим, платят правительству налоги, для того чтобы оно выполняло свои обязанности. И правительство обязано избавить нас от Фрэнка Белларозы. А уж тогда я займу место на скамье присяжных.

— Да-да, сэр, — сказал он. — Но адвокаты не могут быть присяжными.

— Если бы мог, я бы им стал.

— Да, сэр.

Я разговаривал с несколькими типами из федеральных органов — агентами налоговой службы, ФБР и им подобными — и знаю, что когда они начинают говорить: «Да, мистер налогоплательщик», то можно считать разговор законченным.

— Благодарю вас, сэр.

Я нажал на сцепление.

— По крайней мере, теперь в округе будет более спокойно.

— В таких ситуациях всегда так бывает, сэр.

— Иронизируете?

— Да, сэр.

Я посмотрел мистеру Манкузо прямо в глаза.

— Вы знаете, что такое capozella?

Он засмеялся.

— Конечно. Моя бабушка все время заставляла меня отведать хоть кусочек. Это деликатес. А почему вы спрашиваете?

— Просто проверяю. Arrivederci[2].

— Счастливой Пасхи, — пожелал он. Манкузо выпрямился, и теперь я наблюдал только его живот. Я нажал на газ и, снявшись с тормоза, помчался по Грейс-лейн.

Эта дорога заканчивается разворотом у усадьбы, которая называется «Фокс Пойнт». «Фокс Пойнт» может в скором времени превратиться в мечеть, но об этом позже.

Я развернулся и поехал обратно по Грейс-лейн. Я проехал мимо «Альгамбры» и посмотрел на то место, где недавно стоял мистер Манкузо. Он уже ушел, это было естественно, но недавние события казались мне дурным сном, поэтому я вытащил из кармана его визитную карточку и уставился на нее. Я вспомнил, что утром с той же целью подобрал гильзу, и сказал себе: «Возьми себя в руки, Джон».

Мистер Манкузо еще некоторое время занимал мои мысли. С виду он походил на клоуна, но дураком явно не был. В нем чувствовалась какая-то уверенность, и мне, честно говоря, нравилось, что по следу итальянца идет итальянец. Бог знает по какой причине ФБР до сих пор не могло справиться с Белларозой. Но теперь, кажется, с приходом агентов-итальянцев дело начинало меняться к лучшему. Мне это напомнило использование римским сенатом наемников. Довольный своим анализом и почти успокоенный своей встречей со странно выглядевшим мистером Манкузо, я направился в гости к тетушке Корнелии.

Через десять минут я уже был в поселке Локаст-Вэлли. Тетя Корнелия проживает в большом викторианском доме на тихой улице, совсем недалеко от моего офиса. Об этом доме у меня с самого детства сохранились теплые воспоминания. Муж моей тетки, дядя Артур, — неудачник, вышедший на пенсию. Он растратил свое наследство на проекты, которые не принесли ничего, кроме расходов. Но он не забыл главного правила белых англосаксов-протестантов: «НИКОГДА НЕ РАССТАВАЙСЯ С КАПИТАЛОМ», поэтому капитал его, управляемый профессионалами, возрос и приносит ему доход. Надеюсь, он больше не будет лезть в самостоятельный бизнес. Трое его сыновей, мои безмозглые кузены, имеют в крови папину склонность к проматыванию денег. Им следует каждое утро повторять, как заповедь: «Никогда не расставайся с капиталом». Тогда у них все будет в порядке.

Улица, где жила тетя Корнелия, была сплошь заставлена машинами, так как здесь проживали чьи-то тетки, бабушки и матери. Перефразируя Роберта Фроста, можно сказать, что на этой улице каждый дом был родным домом для кого-то.

Я нашел парковку для своей машины и пошел к дому. На крыльце я сделал глубокий вдох и открыл дверь.

Дом ломился от гостей, каждый из которых был в родственных отношениях со мной и со всеми остальными присутствующими. Я не знаток в этом деле, никогда не знаю, с кем я должен расцеловаться, чьи дети крутятся под ногами и все такое. Я все время попадаю впросак, спрашивая у разведенных, как чувствует себя их вторая половина, интересуясь у обанкротившихся родственников, как идут их дела в бизнесе. Мне также несколько раз довелось спросить о здоровье давно умерших сородичей. Сюзанна, которая не имеет здесь родственных уз ни с кем, кроме меня, ориентируется в этой каше гораздо лучше. Она всегда знает, кто умер, кто родился, кто женился, — она просто ходячая энциклопедия нашей семьи. Я был бы даже не прочь, если бы сейчас она сопровождала меня, шепча на ухо: «Вот это твоя кузина Барбара, дочь твоей тетки Анны и твоего покойного дяди Барта. Муж Барбары ушел от нее, он нашел себе „голубого“ приятеля. Барбара в расстроенных чувствах, но держится хорошо, только стала ненавидеть мужчин». Получив такую информацию, я смог бы более легко общаться с Барбарой, хотя тем для разговора было бы маловато, разве что женский теннис.

Итак, все они собрались здесь, негромко переговаривались между собой, держа в левой руке бокалы, жевали жвачку, а я мысленно метался, пытаясь каким-то образом избежать конфуза. Я поприветствовал нескольких человек, но в разговор не вступал, а продолжал перемещаться из комнаты в комнату так, словно единственной моей целью было попасть в ванную.

Я заметил Джуди и Лестера Ремсенов. Они всегда причисляют себя к нашим родственникам, но никому еще не удалось выяснить, каковы наши родственные связи. Возможно, Лестер просто сам в какой-то момент ошибся и не может исправить эту промашку вот уже тридцать лет, так как боится показаться смешным.

Перебегая из комнаты в комнату и избегая попасть в западню, я на ходу заметил свою мать, отца и Сюзанну, но не подошел к ним. Я осознавал, что одет не так, как положено, и небрит. Притом, что вокруг даже дети были в наглаженной одежде и в начищенных ботинках.

Я добрался до бара и приготовил себе виски с содовой. Кто-то в этот момент похлопал меня по плечу, и я, обернувшись, увидел мою сестру Эмили. Я сразу сообразил, что из Техаса она вряд ли смогла бы до меня дотронуться. Мы обнялись и расцеловались. Мы с Эмили остались близки, несмотря на разделявшие нас годы и расстояние. Если и есть на свете человек, который мне не безразличен (Сюзанна и дети не в счет), то это моя сестра Эмили.

В человеке, стоявшем за ее спиной, я опознал ее новую любовь. Он улыбнулся мне, Эмили представила нас друг другу.

— Джон, это мой друг Гэри.

Мы обменялись рукопожатиями. Гэри, загорелый красавец-мужчина, выглядел лет на десять младше Эмили. У него был ярко выраженный техасский акцент.

— Очень рад знакомству с вами, мистер Саттер.

— Зовите меня просто Джон. Эмили мне много говорила о вас. — Я покосился на сестру и еще раз отметил, что она словно помолодела с момента нашей предыдущей встречи. В глазах ее сиял огонь новой страсти, очень красящий ее. Совершенно искренне я радовался за нее, и она это ценила. Минуты три мы поболтали, затем Гэри извинился и оставил нас. Мы с Эмили вышли в другую комнату.

— Джон, я так счастлива.

— Ты просто вся светишься.

Она пристально посмотрела мне в глаза.

— А с тобой все в порядке?

— Да. Я, того гляди, свихнусь. Великолепное ощущение, скажу тебе честно.

Она засмеялась.

— Я выгляжу как загулявшая бабенка, а ты — как старый ловелас. Отец с матерью в шоке.

Я усмехнулся. Мои родители вовсе не ретрограды, но очень любят строить из себя хранителей семейных устоев, когда кто-то из детей выкидывает номера. Я не осмеливаюсь применить к ним слово «лицемеры».

— У вас с Сюзанной все в порядке? — спросила Эмили.

— Не знаю.

— По ее словам, ты в данный момент глубоко несчастен, а она очень желает тебе помочь. Она даже просила, чтобы я поговорила с тобой.

Я поболтал в стакане виски с содовой и немного отпил. Сюзанна понимает, что кроме нее есть только один человек, который способен поговорить со мной по душам.

— Большинство проблем Сюзанны — это ее собственное изобретение. Мои проблемы — это мое изобретение. В этом и заключается главная проблема. — Я подумал и добавил: — Мне кажется, нам обоим в какой-то момент стало скучно. Необходима разрядка.

— Вот и разряжайтесь друг на друге.

Я улыбнулся.

— Но при помощи чего прикажешь разряжаться? Вызвать друг друга на дуэль? К тому же в нашем конфликте нет ничего серьезного.

— А я считаю иначе.

— Тут замешаны я и она — больше никто. По крайней мере, с моей стороны дело обстоит именно так. — Я допил виски и поставил стакан на полку. — Мы с ней и сейчас прекрасно чувствуем себя в постели.

— Не сомневаюсь в этом. Тогда тащи ее немедленно наверх, там наверняка найдется постель.

— Ты так считаешь? — Почему-то люди, влюбившиеся в кого-нибудь по уши, думают, что тот, кто последует их примеру, найдет рецепт на все случаи жизни.

— Джон, она действительно беспокоится за тебя.

Я не могу сердиться на Эмили, но тут я все же высказал свое мнение тоном, не терпящим возражений:

— Сюзанна — самовлюбленная, взбалмошная особа, которой нет дела ни до кого. Для нее существуют только Сюзанна Стенхоп и ее кобыла Занзибар. Иногда еще Янки. Поэтому давай не будем больше спорить.

— Но она же любит тебя.

— Да, вероятно. Но мою любовь она считает чем-то само собой разумеющимся.

— Ах, — вздохнула видящая все насквозь Эмили. — Ах!

— Перестань ахать! — Мы оба рассмеялись, затем я сказал совершенно серьезно: — Я стал другим вовсе не для того, чтобы привлечь ее внимание. Я на самом деле стал другим.

— Объясни, что ты имеешь в виду.

— Ну вот, например, вчера вечером я напился и заснул под открытым небом. Потом вышло так, что я рычал по-собачьи и до смерти напугал одну почтенную матрону. — Своему давнему другу Эмили я мог откровенно рассказать, что со мной произошло сегодня утром. Мы так хохотали, что кто-то — не разглядел, кто именно, — заглянул в комнату и сейчас же в испуге захлопнул дверь.

Эмили схватила меня за руку.

— Знаешь такую шутку: «Назовите лучшее средство групповой терапии для мужчин». Мужчины отвечают: «Вторая мировая война».

Я на всякий случай улыбнулся.

Эмили продолжала:

— Кроме всяких возрастных проблем, Джон, есть еще одна очень важная вещь — мужчина в какой-то момент стремится во что бы то ни стало показать свою мужскую суть. Свою суть именно в биологическом смысле. Ему нужно пострелять на войне, дать кому-нибудь по башке, в крайнем случае — поохотиться или полезть в горы. Именно поэтому у тебя получилось такое утро. Я жалею, что у моего бывшего мужа никогда не было такого срыва. Он в свое время всерьез вообразил, что его бумажки — это и есть самое главное в жизни. Это ничего, что ты сорвался. Только теперь надо сделать так, чтобы извлечь из этого срыва пользу для себя.

— Ты просто гениальная женщина, Эмили.

— Я просто твоя сестра, Джон. И я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя.

Мы помолчали, чувствуя себя довольно неловко, затем Эмили спросила:

— Твой новый сосед, этот Беллароза, он имеет отношение к твоим нынешним проблемам?

Имеет. Хотя я не совсем еще осознавал, каким образом появление Фрэнка Белларозы могло толкнуть меня на переоценку жизненных ценностей.

— Возможно... — ответил я вслух. — Понимаешь, этот парень плевать хотел на все законы, он живет на грани, а в то же время кажется совершенно довольным жизнью. Он чувствует себя как рыба в воде. Сюзанна считает его интересным человеком.

— Понимаю, тебя это здорово задевает. Как и всякого нормального мужчину. Но Сюзанна говорила, что к тебе он очень хорошо относится. Так?

— Вероятно.

— И ты хочешь не отстать от него.

— Нет... но...

— Будь осторожней, Джон. Сатана умеет расставлять сети.

— Это понятно. — Я переменил тему. — Ты долго пробудешь здесь?

— Гэри и я улетаем завтра утром. Если хочешь, заходи к нам сегодня в гости. Мы поселились в восхитительной дыре — в кемпинге на берегу. Едим крабов, запиваем их пивом, бегаем по пляжу и кормим комаров. — Она помолчала. — И занимаемся любовью. Если хочешь, приходите вместе с Сюзанной.

— Посмотрим.

Эмили положила свою руку на мою ладонь и заглянула мне в глаза.

— Джон, тебе надо уезжать отсюда. Этот мир себя уже изжил. Так, как здесь, в Америке уже нигде не живут. Тут скопилась трехсотлетняя история секретных протоколов, старых обид и закостенелых традиций. Вы живете на Золотом Берегу, как в золотой клетке.

— Все это я знаю.

— Подумай над этим хорошенько. — Эмили направилась к двери. — Ты собираешься еще немного поиграть в прятки?

Я улыбнулся.

— Еще чуть-чуть.

— Я принесу тебе выпивку. Опять виски с содовой?

— Угадала.

Эмили вышла и вернулась через минуту с высоким бокалом, полным льда и содовой, а также с бутылкой виски.

— Не уходи, не попрощавшись, — попросила она.

— Не исключено, что мне так и придется поступить.

Мы поцеловались, и она ушла. Я сел на табурет и начал потягивать виски, оглядывая комнату, в которой оказался. Тетя Корнелия использовала ее для хранения посуды: на полках стояли ряды бокалов, лежали приборы, стопки скатертей и салфеток. Возможно, Эмили права. Этот мир наполовину лежит в руинах, наполовину уже превратился в музей. Вокруг нас следы прежнего величия, это не самая лучшая среда для нашего коллективного сознания. Но что находится там, на остальной части Америки? Молочные магазины «Куинз», супермаркеты «К.Мартс», прицепные вагончики, комары? Есть ли там епископальная церковь? Как и многие из моих предков, я объездил весь свет, но почти нигде не был в самой Америке.

Я встал, встряхнулся и снова окунулся в кипящий котел большого семейного сбора.

Я пошел наверх, зная, что там обычно бывает меньше народа. Раньше здесь была детская, в которой некогда играл и я. Оказалось, что комната сохранила свое предназначение — здесь сидели с десяток ребятишек. Они не играли в игру моего детства «веришь не веришь», они смотрели по видео фильм ужасов. Вероятно, один из них притащил кассету сюда за пазухой.

— Счастливой Пасхи! — пожелал им я. Несколько голов повернулось ко мне, но остальные, видимо, уже не воспринимали человеческую речь и жадно поглощали рецепты изощренных убийств.

Телевизор я сразу выключил, пленку перемотал. Никто из ребят не проронил ни слова, но несколько человек, видимо, прикинули в уме, как лучше разрезать меня электрической пилой.

После этого я подсел к ним и рассказал несколько историй о том, как когда-то я играл в этой самой комнате.

— А однажды, — вещал я, обращаясь к Скотту, которому было лет десять, — твой папа и я придумали, что мы заперты в лондонском Тауэре и сидим на одном хлебе и воде.

— Зачем? — спросил он.

— Ну, мы себе это вообразили.

— Зачем?

— Так вот, мы начали делать из бумаги самолетики и писать на них послание с просьбой о помощи. Эти самолетики мы запускали из окна. Чья-то служанка нашла одну из наших записок и вызвала полицию. Она подумала, что на самом деле кто-то попал в беду.

— Ну и глупая, — заключил Джастин лет двенадцати. — Наверное, она была из Мексики — эти, которые говорят по-испански, все такие.

— Да, но они же по-английски читать не могут, дурная твоя голова, — вмешалась девочка.

— Служанка, — с досадой продолжал я, — была черной. Здесь в округе работало много черных служанок, они все умели читать по-английски, а эта была вдобавок очень беспокойной женщиной. Так вот, приехала полиция. Тетя Корнелия позвала нас вниз, чтобы полицейские поговорили с нами. Нам прочитали нотацию, а затем, когда полиция уехала, нас на самом деле заперли, только уже в подвале.

— Что это такое, подвал?

— Она заперла вас? За что?

— А вы потом отомстили этой служанке?

— Да, — ответил я, — мы отрезали ей голову. — Я встал. — Ну, хватит пасхальных рассказов. — Никто из детей не понял моих изысканных шуток. — Вы сыграйте лучше в «монополию», — предложил я.

— Вы нам вернете пленку?

— Нет. — Я вышел из комнаты, забрав с собой кассету. Счастливей я не стал, зато кое-что понял.

Я почувствовал, что снова сижу запертым в подвале. Но поразмышлять об одиночестве мне не пришлось, так как в коридоре я столкнулся с Терри, жгучей блондинкой, она жена моего кузена Фредди, это один из безмозглых сыновей дяди Артура.

— Привет, — сказал я. — Куда направляешься?

— Привет, Джон. Хочу посмотреть, чем занимаются дети.

— Они в порядке, — сообщил я ей. — Играют в куклы.

Она улыбнулась.

— Нет желания поразмяться со мной? — спросил я.

— Джон, ты слишком много себе позволяешь.

Я прошел к двери в конце коридора и открыл ее.

— Вот через эту дверь я когда-то лазил на чердак. Не хочешь забраться туда?

— И что мы будем там делать?

— Там свалены старые тетушкины платья. Может, ты захочешь примерить некоторые из них?

— А как на это посмотрит Сюзанна?

— Об этом лучше спроси у нее самой.

Терри немного нервничала: то ли не знала, как от меня отстать, то ли как ей половчей присоединиться ко мне. Я закрыл дверь на чердак и пошел к лестнице.

— Видимо, мы слишком старые для того, чтобы играть в «веришь не веришь». — Я начал спускаться.

— А это что у тебя? — спросила она, показывая на кассету в моей руке.

— Ужасы. Пойду выброшу на помойку.

— О... эти дети... Слава Богу, что ты забрал это у них.

— Такая у меня работа. Цербер.

Она засмеялась.

— Фредди никогда бы этого не сделал.

— Возможно, он прав. Возможно, мы уже потеряли это поколение. Но наш долг перед человечеством в том, чтобы все-таки попытаться его спасти.

— Да-да. — Она посмотрела на меня и улыбнулась. — Какой-то ты сегодня странный, Джон.

— Потерял себя, теперь вот не знаю, где искать.

— Ты сумасшедший.

— Ну и что? — Я уставился на нее.

Она ничего не сказала, но я видел, что удар попал в цель. Оставалось только развить успех. Чтобы вам было понятно, Терри — из тех женщин, которые привыкли к тому, что вокруг них крутятся мужики. Она умеет вертеть ими как захочет. Знает все способы. Но сейчас она стояла как вкопанная, на нее было жалко смотреть. Мне оставалось сделать всего один шаг. Но я вдруг почувствовал, что виноват. Перед кем? Почему? Я не знал. Поэтому я сказал:

— Ну что ж, до встречи.

— Джон, я не могла бы поговорить с тобой о завещании? Мне кажется, пора его составить.

— Если его нет, конечно, надо составить.

— Я могу зайти к тебе?

— Да. Я бываю в Нью-Йорке по вторникам, средам и четвергам. По понедельникам и пятницам я в офисе в Локаст-Вэлли. Заодно и пообедаем.

— Хорошо. Спасибо.

Я побежал вниз по лестнице, не чувствуя под собой ног. Я снова был на коне. Я был притягательным, я был неотразимым, я был загадочным. Я поверил в это, и так оно и случилось. Мне даже не понадобился пиджак за тысячу долларов и галстук от «Гермеса» за девяносто. Я обладал властью над мужчинами и женщинами. Над детьми, конечно, тоже. Я хотел уже сообщить об этом Сюзанне, но потом решил, пусть лучше сама догадается.

Я также понял, что мне теперь стоит быть настороже, так как предстояло пройти через комнату, полную родственников. Эти люди наверняка уже поджидают добычу, они очень ловко умеют загонять свою жертву в угол. Я не должен отдать им свою победу.

Я распахнул дверь, шагнул в комнату и постарался сделать вид, что не замечаю двух моих кузенов, окликающих меня по имени. Мало ли кого на свете зовут Джоном?

Я выскочил на улицу, спрыгнул с крыльца и понесся вниз по улице, задержавшись лишь на одну секунду, чтобы выбросить видеокассету в канаву. Я залез в свой «бронко» и умчался прочь.

Уже смеркалось, я поехал медленней. Окна были открыты, я с наслаждением вдыхал в себя прохладный воздух.

Я люблю водить машину: в эти минуты и часы я недосягаем для окружающих. У меня в машине нет телефона, нет автоответчика, нет факса, телекса и пейджера.

У меня есть только радиоприемник. Да и тот всегда настроен на одну и ту же станцию — она передает прогноз погоды для флота. Прогнозы мне нравятся, так как от них есть несомненная польза, а потом, эту информацию всегда можно проверить самому. И дикторы, которые читают прогноз, делают это всегда ровным, спокойным голосом, а не дурачатся, как идиоты с других радиостанций. О приближении урагана они сообщают так же сдержанно, как о наступлении солнечной, тихой погоды.

Я включил приемник, и бесстрастный голос сообщил мне о погоде сегодняшнего дня, ни словом не упомянув о том, какой чудесный выдался день для пасхального парада на Пятой авеню. Я узнал, что к нашим краям приближаются слоисто-кучевые облака и в понедельник с утра ожидаются дожди, сопровождаемые северо-восточным ветром силой от десяти до пятнадцати узлов. Были даны также рекомендации для малотоннажных судов. Ну что ж, посмотрим, что будет завтра.

Я ехал куда глаза глядят час или около того, потом начал замечать, что машин становится все больше. Тогда я повернул в сторону дома. Воскресные вечера никогда не были моим любимым временем суток, в эти часы у меня неважное настроение, и я рано ложусь спать.

Сюзанна вернулась домой уже после того, как я улегся и потушил свет.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросила она.

— Нет.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Великолепно.

— Твоя мать и тетя Корнелия очень переживали за тебя.

— Им следовало спросить у меня, как я себя чувствую.

— Но ты же их избегал. Твой отец расстроился из-за того, что не сумел поговорить с тобой.

— У него было больше сорока лет, чтобы со мной поговорить.

— А со мной ты хочешь поговорить?

— Нет, я хочу спать. Спокойной ночи.

— Эмили передает тебе привет и наилучшие пожелания. Спокойной ночи. — Сюзанна спустилась вниз.

Я лежал и смотрел на темный потолок. Давно я себя не чувствовал так хорошо, притом что и так паршиво мне никогда еще не было. «Что случилось со мной за эти дни?» — вопрошал я себя и давал ответ: я сжег прежних кумиров и стал поклоняться новым. Старой вере пришел конец, но, приобщившись к новой, я обрел новые неслыханные силы. Возможно, я преувеличивал, но одно ясно — за эти несколько недель я стал другим человеком.

Посвятив еще пару минут метафизике, я перевернул страницу ушедшего дня. Где-то вдалеке прогрохотал раскат грома, и я вообразил, что плыву один в лодке по бушующему морю. Волны перехлестывают через лодку, снасти стонут под напором ветра. Ощущение было приятным, но я знал, что позже, когда шторм разыграется в полную силу, я не смогу в одиночку справиться с рулем и парусами. Размышляя о том, что же мне тогда делать, я уснул.