Глава 7

Субботнее утро прошло как обычно, если не считать легкой головной боли, связанной, надо думать, со вчерашним ужином в теплой компании с Вандермеерами. Кроме того, чета Аллардов подхватила простуду и пришлось зайти проведать больных. Я приготовил им чай в крохотной кухне сторожевого домика, ощущая себя простым деревенским парнем. Я даже задержался, чтобы выпить с ними чашку чая. Джордж успел раз шесть извиниться за то, что заболел. Этель на время болезни из сварливой старухи превратилась в плаксивое создание. В этом образе она мне нравится гораздо больше.

Хочу рассказать, что, когда началась Вторая мировая война, Джордж Аллард пошел защищать свою родину, как, впрочем, и все остальные здоровые мужчины из Стенхоп Холла, да и из других имений. Во время одного из исторических экскурсов Джордж поведал мне, что уход слуг значительно осложнил жизнь тех семейств, которым удалось в период Великой депрессии сохранить свою недвижимость. Служанки также устремились поближе к высоким армейским окладам. Видимо, Джордж невольно причисляет меня к местным аристократам и пытается уязвить напоминаниями о тяжелых временах, которые пережили Стенхопы и их соседи во время войны. Ну что же, Джордж, когда я представляю себе Уильяма Стенхопа, гладящего свои брюки, в то время как его слуга высаживается с десантом в Нормандии, у меня и в самом деле появляется комок в горле.

Уильям, кстати, тоже послужил родине в эти годы. Эту историю рассказывают в двух вариантах. Я изложу вариант Этель: Уильям Стенхоп, используя семейные связи, получил назначение в береговую гвардию США. Его папаша Август Стенхоп, не знавший, что делать со своей семидесятифутовой яхтой под названием «Морской сорванец», продал ее правительству за один доллар — так поступали многие яхтсмены во время войны. «Морской сорванец» был переоборудован в «морского охотника» за подводными лодками, а его шкипер превратился не в кого иного, как в лейтенанта Уильяма: Стенхопа. Этель утверждает, что произошло это совсем не случайно. Как бы то ни было, «Морской сорванец», свежевыкрашенный в серый цвет, оснащенный локатором, глубинными бомбами и пулеметом пятидесятого калибра, был благополучно возвращен к пристани клуба «Сиуанака Коринф». Отсюда лейтенант Стенхоп патрулировал побережье Лонг-Айленда, всегда готовый дать отпор германскому подводному флоту и защитить американский образ жизни. Время от времени Уильям наведывался в винный погребок Марты и выпивал кружку-другую пивка. Он даже не требовал себе жилья от правительства США, довольствуясь Стенхоп Холлом.

Возможно, Этель права, считая военную службу Уильяма Стенхопа одной из наиболее ярких иллюстраций проклятого американского капитализма, привилегий и семейственности. Хотя я знаю много других случаев, когда представители привилегированных классов честно исполняли свой долг и даже жертвовали своей жизнью. Но Этель отмахивается от любой правды, которая не соответствует ее предубеждениям. В этом смысле она точно такая же, как Уильям Стенхоп, как я, как любое другое человеческое существо. Это свойственно всем людям: и хорошим, и плохим. Нет нужды добавлять, что Уильям никогда не угощает своих друзей или домашних рассказами о своей воинской службе.

Так вот, в 1945 году Джордж вернулся со своей тихоокеанской службы с малярией, у него до сих пор время от времени случаются приступы. (Однако в этот раз я был уверен, что речь шла о банальной простуде. Я предложил вызвать врача, но Этель гордо воскликнула: «Разве он может нам помочь!»)

Джордж и Этель сыграли свадьбу как раз накануне его ухода в армию, и Август Стенхоп по тогдашнему обычаю устроил свадебный прием в своем роскошном особняке.

Несколько лет назад, случайно разговорившись с одним из моих старых клиентов, я узнал, что папаша Август, которому в то время было лет пятьдесят с хвостиком, не преминул воспользоваться отсутствием мужа, сражавшегося на Тихом океане с нашими будущими союзниками, и приударил за Этель. Судя по всему, время и усилия, затраченные Этель, принесли ей в дальнейшем щедрые дивиденды. Семья Аллард, в отличие от остальных слуг, сохранила свое место при доме. Кроме того, им милостиво был дарован сторожевой домик, за который им не пришлось платить ни пенни. Интересно, знает ли Джордж о том, что его хозяин поохотился в его владениях? Но даже если он об этом и догадывается, то все равно сохраняет убеждение, что поводом для щедрот старого ловеласа послужила его многолетняя верность, а вовсе не неверность его супруги. Возможно, он прав. Хорошего помощника найти труднее, чем хорошую подстилку.

Обычно я пропускаю сплетни мимо ушей, но эту я выслушал до конца. К тому же ее можно отнести не к разряду сплетен, а к жанру очерков об общественных нравах.

Я допивал чай, смотрел на Этель и улыбался. В ответ она подарила мне жалобную гримасу. Над ее головой висела старая фотография — Джордж в белой морской форменке и Этель в светлом платье. Надо отдать ей должное, в молодости она была привлекательной женщиной.

Меня интересовал не сам факт измены молоденькой невесты со старым хозяином, меня задевало то, что Этель Аллард, христианка и социалистка, пошла в постель к собственнику, а затем, возможно, шантажировала его, приложив к этому определенные усилия.

Такие нравы, если к ним хорошенько присмотреться, могут иметь последствия более разрушительные для общества, чем депрессии, войны и растущие налоги.

Кстати, у Аллардов имеется дочь, Элизабет, которая похожа на Джорджа, что несколько успокаивает меня в плане появления на горизонте новых претендентов на наследство. Так случилось, что Элизабет стала владелицей процветающего магазинчика с филиалами в трех близлежащих поселках, то есть пошла по пути своих дедушек и бабушек. Сюзанна никогда не преминет послать своих новых знакомых в один из магазинчиков, несмотря на то что сама она ненавидит заниматься покупками. Однажды я видел фамилию Элизабет в газетах, она упоминалась в связи с деятельностью фонда по поддержке республиканской партии. Боже, благослови Америку! Дорогая Этель, ну где еще от социалистов рождаются республиканцы и наоборот?

Я попрощался с Аллардами и предложил им звонить мне или Сюзанне, если что-то понадобится. Сюзанна, несмотря на свою надменность, всегда помнит о том, что «положение обязывает». Это одна из тех немногих черт, которая восхищает меня в старых аристократах Восточного побережья. Они всегда заботятся о тех, кто на них работает. Надеюсь, Этель учтет это, когда вспыхнет ее Великая революция.

Послеобеденное время я провел, болтаясь по Локаст-Вэлли, затем меня потянуло наведаться к Макглейду в местный паб на кружечку пива. Здесь уже собралась обычная субботняя компания, в том числе обе команды игроков в софтбол, победители и проигравшие, — каждый имел собственное мнение об игре. Были здесь и независимые строительные подрядчики, уже успевшие обсудить со своими заказчиками цены по контрактам, а также любители пробежек по выходным в своих стодолларовых кроссовках, кажущихся подозрительно новенькими. Были и бегуны, одетые попроще. Разнообразие спортивных костюмов поражало глаз. Например, рядом со мной расположился старый джентльмен в розовеньком твидовом жакете и зелененьких шерстяных штанах, расшитых дюжиной маленьких уточек. Такого не найдешь ни в одном каталоге! Я же был одет в самый стандартный костюм, поверх него — ветровка. Некоторые склонились над столами, вероятно, изучая список порученных им женами дел, весьма у многих из бумажников при расплате за пиво высовывались розовые квитанции химчистки. В другой части зала, где был ресторанчик, собрались нарядно одетые женщины с сумками. Они болтали о домашнем сыре и салате-латуке. На дворе действительно чувствовалась суббота.

В хороших пабах, как и в церквах, все общественные различия стираются, за стойкой ты чувствуешь насущную необходимость общаться со своим соседом.

В зеркале на стене бара я заметил отражение сантехника, сидевшего неподалеку, и пошел к нему со своей кружкой пива. Он как-то уже работал у нас в доме, и я решил обсудить с ним проблему замены лопнувшей трубы на кухне. Сантехник предлагал поставить пластмассовую трубу вместо чугунной — я не соглашался, так как считал, что это дорого. Он спросил у меня совета, как усыновить сына второй жены. Я назвал ему сумму моих услуг. Ему показалось дороговато. Тогда мы поговорили о бейсболе. О бейсболе здесь можно говорить: это не клуб.

Я пообщался еще с несколькими знакомыми, затем с владельцем паба, а также со старым джентльменом в зеленых штанах с уточками. Он оказался вовсе не представителем одряхлевшей знати, а дворецким из имения Фипсов, донашивающим костюмы своего хозяина. Такое часто встречается в нашей округе, но с каждым годом дворецких остается все меньше.

День был слишком хорош, для того чтобы проводить в пабе более одного часа, поэтому я собрался уходить, но перед уходом дал моему сантехнику адрес дешевого юриста. Он, в свою очередь, рекомендовал мне дешевого слесаря. Колесо американского бизнеса продолжало крутиться.

Я сел в свой «бронко» и направился к дому, решив проехать мимо своего офиса — просто затем, чтобы убедиться, что он находится на прежнем месте. Вспомнил о десяти миллионах, спрятанных в сейфе. Не так уж сложно было бы уговорить миссис Лаудербах — такова была фамилия моей клиентки — подписать документы, необходимые для превращения акций в наличные, а после этого надолго отправиться куда-нибудь подальше, например в Рио-де-Жанейро. В этом деле мне даже не понадобились бы услуги Лестера Ремсена. Но я никогда не злоупотреблял чьим-либо доверием и не похитил у своих клиентов ни пенни. И никогда не сделаю этого. Вот такой я добродетельный. И день казался мне великолепным.

Хорошее настроение сохранялось до тех пор, пока я не подъехал к воротам Стенхоп Холла. Здесь, как говорится, на солнце нашла тень. Я никогда прежде не замечал, что это место действует на меня так отрицательно. Просто с этого момента вид усадьбы начал вызывать у меня головную боль. Не то чтобы мне надоела жизнь на природе. Я бы не стал называть это кризисом. Я назвал бы это Откровением, Моментом Истины, Обретением Правды. К сожалению, как и большинство мужчин среднего возраста, я понятия не имел, что с этой правдой делать. Но с удовольствием выслушал бы советы по этому поводу.

Итак, я остановился у ворот и посмотрел на дом Аллардов. Хозяева сидели на веранде, слушали радио и читали газеты. Этель погрузилась в экземпляр «Нью рипаблик». Это, должно быть, единственный экземпляр, который доставляется к нам в округ по подписке. Джордж склонился над номером «Локаст-Вэлли сентинэл». Он читает эту газету вот уже шестьдесят лет, чтобы быть в курсе, кто умер, а кто женился, у кого появились дети, кто не заплатил налоги или собирается заняться перепланировкой своего участка. Наконец, о том, кто заболел гриппом и решил известить об этом через печать.

Я взял почту, свою и Сюзанны — ее доставляют к сторожевому домику, — и собрался уже ехать дальше. Этель крикнула мне вдогонку:

— Вас хотел видеть один джентльмен. Он не назвался.

Иногда по телефонному звонку можно определить, кто вам звонит. Ударение, которое сделала Этель на слове «джентльмен», показало мне, что речь на самом деле идет вовсе не о джентльмене.

— Человек с темной шевелюрой в черном «кадиллаке»? — уточнил я.

— Да.

Этель никогда не добавляет «сэр», поэтому Джордж решил вмешаться.

— Да, сэр. Я сказал ему, что сегодня вы не принимаете посетителей. Надеюсь, я поступил правильно? — Джордж сделал паузу и добавил: — Я не знаю этого человека и не думаю, что вы его знаете.

«Или хочу знать, Джордж», — прибавил я мысленно. Я улыбнулся, представив себе мистера Белларозу, которому говорят, что мистер Саттер сегодня не принимает. Интересно, знает ли он, что это обозначает всего лишь то, что хозяина нет дома?

— Что мне сказать, если он появится снова? — спросил Джордж.

Я ответил так, словно ответ у меня был давно готов. Возможно, это и на самом деле было так.

— Если я дома, проводите его ко мне.

— Да, сэр, — ответил Джордж, умело соединив в одной реплике исполнительность слуги и неодобрение действий хозяина.

Я тронулся в сторону дома.

Поворот к моему дому я проехал и направился к главному особняку. Между моим домом и основным зданием располагается теннисный корт, который находится в полном ведении Сюзанны. За кортом начинается холм, заросший деревьями, — я остановил машину у его подножия и вышел наружу. Через лужайку от меня, ныне заросшую дикими цветами и травами, возвышался Стенхоп Холл. Дом был выстроен в стиле, который характеризуется архитектурными справочниками как подражание французскому и итальянскому ренессансу. Однако снаружи он украшен не европейским мрамором, а простым американским гранитом. Вдоль фасада идут колонны с капителями в ионическом стиле, в центре здания расположен открытый портик с классической колоннадой. Крыша плоская, вдоль нее по всему периметру дома устроена балюстрада. Строение несколько смахивает на Белый дом, но отличается более солидной архитектурой.

Когда-то особняк был окружен парком, разбитым на террасах. Каждый год в эту пору начинается цветение роз, лавра, разноцветных азалий — природа празднует торжество свободы от человеческой опеки.

Кроме европейских черт в доме есть также масса деталей, характерных только для Америки. В задней части дома устроены большие окна во всю стену, чайная комната построена в виде теплицы, чтобы в ней и утром было много света. На крыше сооружен солярий. Отопление и электрическая проводка сделаны по-американски основательно.

Но, отвечая на вопрос Лестера Ремсена, необходимо все же признать, что никаких архитектурных достоинств у дома все же не имеется. Это типичный особняк европейского типа, хотя Макким, Мид и Уайт, планируя его, видели в нем образ американского дома нового типа. Их мнение подхватили те, кто в 1906 году провозгласил, что «подобного дома нет нигде в стране».

Архитекторы и их клиенты той поры стремились подражать увядающей европейской культуре. Не знаю, что у них было при этом на уме, мне не дано влезть в их шкуру, но я искренне симпатизирую их стремлению найти себя, я отлично понимаю их замешательство перед вопросами, мучающими американцев с самого начала, — «Кто мы? Зачем мы здесь? Куда мы идем?».

Мне не раз приходила в голову мысль, что здесь имеет место пародия не только на европейские модели в архитектуре, но и в более широком смысле. В Америке, в отличие от Европы, такие имения никогда не были источником доходов от использования земель под посевы, под выпас скота, под виноградники. Здесь не знали радостей сбора плодов земли — «роллс-ройсы» хозяев появились вовсе не в результате их сельскохозяйственных трудов.

Я и сам чувствую, что в моей крови нет влечения к земле, хотя предками моими были фермеры и рыбаки. Я способен только к рыбной ловле. Мои познания в выращивании фруктов и овощей равны нулю, на что и указал мистер Беллароза при нашей первой встрече. Я вспомнил, как гордо он катил свою красную тележку с рассадой овощей, купленной по баснословным ценам в элитном питомнике. Я решил, что и мистер Беллароза — это тоже пародия.

Весь этот глупый Золотой Берег являлся пародией, американской аномалией в стране, которая была пародией на весь остальной мир. Да, что ни говори, обретение истины не приносит счастья, оно лишь дает вам свободу.

И конечно, меня ожидало еще много неоткрытых истин. Ими пока обладали другие, у меня же все было впереди.

Я снова окинул взглядом Стенхоп Холл. Роскошный бельведер — еще одно американское приобретение из Европы — виднелся позади главного здания в тени сикомор. Чуть дальше находился парковый лабиринт — забавное развлечение для английских светских дам и кавалеров прошлого века. Впрочем, они, вероятно, предпочитали это развлечение утехам в «храме любви».

Дальше начинался главный спуск с холма и виднелись верхушки сливового сада, в котором часть деревьев уже погибла. Этот сад, по словам Сюзанны, когда-то называли священной рощей. В центре ее располагался «храм любви» на древнеримский манер — округлая беседка с колоннадой. Фриз ее был украшен барельефами на эротические темы. В куполе «храма» есть круглое отверстие, через него в определенные часы проникает лунный или солнечный свет, освещающий две статуи из розового мрамора, одна из них изображает мужчину или же бога, другая — грудастую Венеру, попавшую в его объятия.

Назначение этого сооружения всегда было для меня загадкой. Кстати, эти «храмы» построены во многих здешних усадьбах. Остается только предположить, что в те времена пуританских нравов лишь нагота классических статуй была доступна для обозрения, да и то только миллионерам. Голые груди и задницы на самом деле были не произведениями искусства, а средством разжигания страсти для тогдашних богачей.

Не знаю, отваживались ли леди тех времен посещать этот порнографический храм, но мы с Сюзанной частенько наведывались сюда летними вечерами. Сюзанна любила изображать девственницу-весталку, захваченную врасплох во время молитвы Джоном-варваром. Она лишалась здесь невинности раз шестьдесят, что можно считать своеобразным рекордом.

«Храм» был также пародией, но пародией прекрасной. Сюзанна вовсе не была девственницей, а я — грубым варваром, но наши судорожные оргазмы были всамделишными. Даже в Диснейленде с реальными людьми происходят реальные приключения.

Я понял в те минуты, что, несмотря на мое недавнее разочарование моей «страной чудес», мне всегда будет не хватать ее, я буду по ней скучать.

Я снова сел в мой «бронко» и поехал в сторону дома.

Глава 8

Лестер Ремсен появился в моем офисе в Локаст-Вэлли в понедельник во второй половине дня, чтобы принять на себя хлопоты о десятимиллионных проблемах миссис Лаудербах. Точная цифра, по словам Лестера, составляла десять миллионов сто тридцать две тысячи пятьсот шестьдесят четыре доллара и несколько центов. В нее входила сумма невыплаченных за шестьдесят лет дивидендов, на которые, к сожалению, не полагалось никаких процентов.

У миссис Лаудербах на это время был назначен визит к парикмахеру, и она не смогла присоединиться к нам, но я обладал правом подписи в качестве ее доверенного лица и был готов подписать все необходимые бумаги. Лестер и я поднялись в библиотеку на втором этаже здания, которая служила нам кабинетом. Мы разложили на столе бумаги.

Лестер начал пояснения.

— Вот это документы по бухгалтерскому учету. Как ты думаешь, она захочет на них взглянуть?

— Кто ее знает? — Я пожал плечами.

Лестер улыбнулся, и мы начали кропотливую работу над бумагами, к которой у меня было еще меньше интереса, чем у миссис Лаудербах. Когда мы уже были близки к завершению нашей работы, я заказал кофе. Лестер наконец протянул мне бумаги для подписи, я расписался и вернул ему один экземпляр. Лестер, казалось, думал о чем-то постороннем, он положил документы на стол и спросил:

— Сколько ей лет? Семьдесят восемь?

— Ей было столько, когда мы с тобой начали копаться в этих бумагах.

Лестер не заметил моей шутки.

— Ты являешься также доверенным лицом по ее завещанию? — поинтересовался он.

— Точно.

— Могу я спросить, кто наследники?

— Спросить ты можешь, но я не смогу ответить, — сказал я, однако добавил: — У нее трое детей.

Лестер кивнул.

— Я знаю ее дочь Мэри. Она замужем за Филом Кроули. Они живут в Олд-Вестбери.

— Так оно и есть.

— Никогда не знал, что у Лаудербахов так много денег.

— Да и сами Лаудербахи об этом не подозревали.

— Ну, жили-то они всегда хорошо. Ведь это им принадлежала усадьба «Бичз»? — Он взглянул на адрес миссис Лаудербах в бумагах. — А теперь они переселились в дом в поселке Ойстер-Бей.

— Да.

— Они, кажется, продали «Бичз» какому-то иранскому еврею?

— Я этим не занимался. Хотя, да, припоминаю. Они продали имение за хорошую цену, новый владелец поддерживает усадьбу в прекрасном состоянии.

— Мне все равно, кто там новые владельцы, пусть они будут хоть иранскими евреями, — улыбнулся Лестер. — По крайней мере, это лучше, чем главарь мафии.

«Лучше, чем двадцать Лестеров Ремсенов», — мысленно добавил я. Лаудербахи, в самом деле, воспользовались услугами крупной юридической фирмы, неизвестной в округе, для того чтобы оформить продажу своего имения. Такое часто случается, когда покупателями выступают лица со странными фамилиями. Вероятно, причина в том, что местные адвокаты не хотят заниматься сделками, которые не одобряют другие клиенты. Это было верно для Лаудербахов, но для нынешних Соединенных Штатов, в которых, как и на Золотом Берегу, уже не делают вид, что все в порядке, это уже не так. Нынешнее положение напоминает мне ситуацию, когда все бросают свои дома и устремляются в аэропорт. Не знаю, согласился бы я заниматься такими делами, хотя, должен сказать, я ничего не имею против иранских евреев. Но некоторые мои клиенты и соседи имеют.

— Так ты не думаешь, что мистер Лаудербах знал о том, что у него хранится десять миллионов в виде акций? — спросил Лестер.

— Не знаю, Лестер. Если бы знал, обязательно посоветовал бы ему открыть счет в твоей конторе. — Я подумал и добавил: — У него было много других источников существования. Но не в этом дело. Любые деньги можно истратить. Просто у мистера Лаудербаха не хватило жизни, чтобы издержать весь свой капитал.

— Но дивиденды должны быть пущены в оборот. А они не взяли ни пенни из этих денег. Получается, что они дали «Чейз Манхэттен» и «Америкэн экспресс» огромную ссуду!

Деньги, которые не крутятся, служат для Лестера источником огорчений. Уж его-то дети не теряют своих дивидендов. Их деньги крутятся как бешеные.

Лестер склонился над завещанием Эрнеста Лаудербаха.

— Значит, ни Мэри, ни двое других детей, Рэндольф и Герман, по этому завещанию ничего не получили?

— Нет, не получили. — Лестер имел право изучать это завещание, так как ему необходимо было установить право собственности миссис Лаудербах на все ее имущество. Мой отец когда-то составил пятую, и последнюю, редакцию завещания Эрнеста Лаудербаха, но акции в нем упоминались только как «ценные бумаги и другие финансовые средства, которыми я буду располагать на момент моей смерти». Ясно, что никто, включая и детей Лаудербаха, не был в курсе того, что лежало в сейфе в подвале их дома в Ойстер-Бей. Они ничего не знают об этом до сих пор, иначе я давно бы услышал об их пожеланиях от адвокатов.

— Где сейчас Герман и Рэндольф? — поинтересовался Лестер.

— Герман уехал в Вирджинию, а Рэндольф занимается бизнесом в Чикаго. А почему ты спрашиваешь?

— Мне хотелось бы получить в управление и их долю, когда они ее унаследуют. Поэтому и спрашиваю.

Лестер и я отлично понимали, что речь шла о возможности того, что Мэри, Рэндольф и Герман как раз не унаследуют эти ценные бумаги. Но я, прикинувшись простаком, сказал:

— Я рекомендую тебя им и скажу, что ты очень умело управлял бумагами их матери.

— Спасибо. Они, вероятно, знают об этом? — Лестер показал на пачки сертификатов.

Я пропустил его вопрос мимо ушей, а заодно и то, что имелось в виду под этим вопросом.

— Лестер, вот что я хочу сказать тебе относительно управления ценными бумагами. — Я старался говорить твердо, но вежливо. — Не следует вести на них рискованную игру для миссис Лаудербах. Они и сами по себе хороши. Оставь их так, как есть, и проследи только за тем, чтобы она вовремя получала свои прошлые и будущие дивиденды. Если ей понадобятся деньги, чтобы уплатить налоги на недвижимость, я сообщу тебе, и мы продадим часть акций дядюшке Сэму.

— Джон, ты же знаешь, я не собираюсь стричь купоны с чужих денег.

Лестер, надо честно признать, соблюдает брокерскую этику, иначе я вообще не стал бы иметь с ним дел. Но он занят таким делом, в котором искушения настолько велики, что доставили бы немало волнений и самому Иисусу Христу. Сейчас был как раз один из таких случаев: десять миллионов лежали перед ним на столе красного дерева. Я почти явственно различал маленького черта, притаившегося за левым плечом Лестера, и ангела на правом плече. Каждый из них что-то нашептывал ему на ухо. Я не хотел вмешиваться в их разговор, но все-таки высказал свое мнение: