То есть я подумал, что она нарочно попросила Этель направить меня в этот печальный сад. Но, с другой стороны, на Сюзанну это было совсем непохоже, она никогда не разыгрывала сцен, никогда не прибегала к другим женским хитростям. Поэтому, если она сама все подстроила, это уже говорило о многом. И если бы я застал ее собирающей овощи, которые нам подарил Беллароза, то это тоже говорило бы о многом. Верно? Ну ладно, хватит этой огородной психологии. Она почувствовала, что не одна в саду, подняла на меня глаза и робко улыбнулась.

Теперь можете вообразить нас бегущими, как в замедленном кино, навстречу друг другу по священной роще. Корзинка летит в сторону, сливы катятся по земле, блики солнца пляшут на наших радостных лицах, мы бросаемся друг другу в объятия. Вообразили?

А теперь посмотрите на Джона Саттера. Он стоит, засунув руки в карманы своих джинсов, и смотрит на свою жену холодным отстраненным взглядом. Ее робкая улыбка становится совсем робкой.

Тем не менее она первая сдвинулась с места.

— Привет, Джон, — тихо сказала она.

— Привет.

Она продолжала идти мне навстречу, корзинка слегка покачивалась в ее руке. За то время, пока я ее не видел, она загорела, на лице высыпали веснушки. Я заметил, что она босиком, сандалии лежали в корзинке. Ей нельзя было дать больше девятнадцати лет в тот момент, и, когда она вплотную подошла ко мне, сердце у меня в груди билось как сумасшедшее. Достав из корзинки несколько слив, она протянула их мне.

— Хочешь?

У меня был предок, который однажды польстился на фрукт, предложенный ему женщиной в саду. Это повлекло за собой кучу неприятностей.

— Нет, спасибо, — сказал я.

Мы стояли молча друг против друга.

— Этель сказала, что ты хотела поговорить со мной, — нарушил я молчание.

— Да, я хотела тебе сказать: «Добро пожаловать домой, Джон».

— Извини, но это не мой дом.

— Нет, он твой, Джон.

— Послушай, Сюзанна, один из первых уроков, который выучивают дети, родившиеся не в особняках, состоит в следующем: бесплатных завтраков не бывает. За свою распущенность надо платить. Ты сделала свой выбор, Сюзанна, так будь добра, отвечай теперь за свои поступки.

— Благодарю тебя за протестантскую мораль для среднего класса. Верно, меня воспитывали совсем по-другому, но это позволило мне приспособиться к новым условиям жизни куда лучше, чем это сделал ты. Я была тебе хорошей женой, Джон, и заслуживаю куда лучшего обращения.

— Неужели? Не хочешь ли ты сказать, что не спала с Белларозой? Ты что, отрицаешь это?

— Да, я это отрицаю.

— Я не верю тебе.

— Тогда почему ты не задашь этот вопрос ему? — Ее лицо залилось краской.

— В этом нет необходимости, Сюзанна, ты же уже успела сообщить ему о нашем с тобой разговоре. С какой стати я должен верить тебе или ему, если с самого начала было ясно, что вы заодно. Я же не идиот.

— Нет, ты мудрый адвокат. Вот только в последнее время стал чересчур подозрительным и циничным. — Она замолчала и посмотрела мне в глаза. — И все же я хочу сказать тебе еще кое-что. Да, в самом деле я и Фрэнк стали друзьями, мы действительно много общались, много говорили, в том числе и о тебе. Если эти разговоры считать супружеской изменой, что ж, я могу только извиниться.

Я смотрел ей в глаза. Мне очень хотелось поверить ей, но у меня имелось слишком много косвенных улик.

— Сюзанна, — обратился я к ней, — признайся, что у тебя был с ним роман, и я прощу тебя. Я не ставлю никаких условий и обещаю, что после этого мы никогда не будем касаться этой темы. Даю тебе честное слово. Но ты должна признаться в этом сейчас, в эту минуту и больше не лгать мне. — Я перевел дыхание и добавил: — Это предложение действительно только сейчас.

— Я уже объяснила тебе, как выглядели наши отношения, — проговорила она. — Мы близко общались, но это не имело никакого отношения к сексу. Возможно, мы общались слишком близко, но это можно поправить, уверяю тебя. Я еще раз извиняюсь за то, что так доверялась этому человеку. Я понимаю, что тебя это бесит, понимаю. Но мне нужен ты, только ты. Мне было так одиноко без тебя.

— Мне тоже не хватало тебя, — сказал я, и это было правдой. Неправдой было ее признание в менее тяжком грехе. Это старый трюк. Я понял, что она решила стоять на своем до конца. Упорству Сюзанны можно позавидовать, она будет давать свидетельские показания восемь часов без перерыва, и любой, даже самый опытный, адвокат свихнется, но ему не удастся сбить ее с толку. Она приняла решение лгать мне, вернее, такое решение принял Беллароза и внушил это ей, имея на то свои причины. Думаю, если бы здесь был замешан кто-то другой, она все-таки сказала бы мне правду. Но этот человек возымел над ней такую страшную власть, что она могла спокойно, не мигая, смотреть мне в глаза и врать, хотя все в ней, в том числе и ее благородное воспитание, восставало против этой лжи.

В тот момент я чувствовал себя ужасно. Наверное, я легче перенес бы даже ее откровенное признание: «Да, я спала с ним все эти три месяца». Мне было страшно за нее, я понимал, что ей труднее, чем мне, противостоять разрушающему влиянию дона Белларозы. Инстинкт подсказывал мне, что сейчас не следует нажимать на нее и припирать ее к стенке.

— Хорошо, Сюзанна, — произнес я. — Я понимаю, что он совратил тебя в несколько ином смысле. Да, меня бесят ваши с ним отношения, они вызывают у меня ревность, даже при том, что не имеют никакого отношения к сексу. Возможно, было бы проще, если бы все сводилось к физическому влечению, а не к метафизике. — Тут я приврал, потому что в первую очередь я мужчина, а уж потом всепонимающий муж-интеллектуал. Более того, на мой взгляд современный муж-интеллектуал стоит даже не на втором, а на третьем или на четвертом месте. Однако такой ответ был вполне уместен, учитывая ее признание в чисто эмоциональной супружеской неверности.

— Тебя он тоже совратил, Джон, — сказала Сюзанна.

— Это верно, не отрицаю.

— Так мы можем остаться с тобой друзьями?

— Можем попытаться. Но есть вещи, которые до сих пор приводят меня в ярость. Возможно, и ты испытываешь подобные чувства.

— Да, — воскликнула она, — меня бесит то, что ты подозреваешь меня в измене и вот уже несколько месяцев делаешь вид, что мы с тобой чужие друг другу люди.

— Наверное, нам надо какое-то время пожить отдельно.

Она проглотила это, затем сказала:

— Меня больше устроило бы, если бы мы с тобой решили наши проблемы, живя вместе. Мы можем спать в разных спальнях, но я хочу, чтобы ты был дома.

— У тебя дома, хочешь ты сказать.

— Я дала указания своим адвокатам, чтобы они включили этот дом в нашу общую собственность.

Не правда ли, жизнь полна неожиданностей?

— Дай им еще одно указание — не делать никаких исправлений, — промолвил я.

— Почему?

— Я не хочу иметь недвижимость в своей собственности, если возникнут проблемы с налогами. А обладать собственностью вместе с тобой я не хочу ни при каких обстоятельствах. Но за красивый жест благодарю.

— Ладно, — кивнула она. — Так где ты будешь жить это время?

— Что-нибудь придумаю. Несколько дней покатаюсь на яхте. Боюсь, я не смогу составить тебе компанию на сегодняшний вечер.

— Если хочешь... я могу попросить Анну все отменить, — неуверенно произнесла она.

— Нет-нет, Анна расстроится, не надо. Передай ей, что я очень сожалею, что не смог быть с вами.

— Непременно.

— Увидимся через несколько дней. — Я повернулся, чтобы уйти.

— Джон?

— Да?

— Я вдруг вспомнила. Тут заезжал мистер Мельцер, это было, кажется, в четверг или в пятницу.

— И что?

— Он говорил, что ты собирался сделать как бы первый взнос в уплату за это дело с налогами.

— Ты объяснила ему, что мы еще не успели продать дом в Ист-Хэмптоне?

— Да. Он сказал, что попытается как-то выкрутиться, но вид у него при этом был очень озабоченный.

— Хорошо, я свяжусь с ним. — Я помолчал, потом добавил: — Сюзанна, нам придется начинать все сначала.

— Мы могли бы уехать отсюда на какое-то время, когда все уладится, — проговорила она. — Будем вдвоем — только ты и я. Можем поплыть на яхте на Карибы, если хочешь.

Она пыталась все наладить, а я к этому не стремился. Мне было слишком больно, и от новых порций лжи вряд ли стало бы легче. Мне вдруг захотелось сказать ей, что я переспал с очень известной тележурналисткой, и я бы так и сделал, если бы посчитал, что кому-то из нас это принесло бы хоть какое-то облегчение. Но вины за собой я не чувствовал, поэтому мне не было нужды исповедоваться, а Сюзанна в моей исповеди, продиктованной мстительностью, и подавно не нуждалась.

— Подумай о моем предложении, Джон, — попросила она.

— Подумаю.

— Знаешь, мне звонили и Эдвард, и Каролин. Они передают тебе привет. Оба собираются написать тебе письма, но, ты сам понимаешь, это займет какое-то время. — Она улыбнулась.

— Я позвоню им, когда вернусь. До встречи через несколько дней.

— Будь осторожней, Джон. Может быть, не стоит выходить одному в море?

— Я далеко не поплыву, так, буду болтаться по Саунду. Это не опасно. Со мной все будет в порядке. Желаю тебе хорошо провести сегодняшний вечер.

Я повернулся и пошел к машине.

— Не уплывай на Карибы без меня, — крикнула она мне вслед.

Примерно через час я уже был в яхт-клубе. По дороге я заехал в магазин в Бейвилле и закупил пива, копченой колбасы и хлеба. На пиве, копченой колбасе и хлебе можно продержаться дня три, после этого вас начнет мучить изжога и куриная слепота.

Я в один прием перетащил все мои припасы на пирс и уже собирался перепрыгнуть на борт яхты, когда заметил небольшой картонный квадратик, аккуратно запечатанный в пластик и подвешенный к мачте. Наклонившись, я прочитал:

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Арест имущества произведен властями США.

Данное имущество конфисковано у Джона Саттера по причине неуплаты им налогов Федеральной налоговой службе. Санкция на конфискацию имущества дана начальником местного управления Федеральной налоговой службы.

Лица, попытавшиеся тем или иным способом завладеть данным имуществом, будут нести полную уголовную ответственность в соответствии с законом.

ФЕДЕРАЛЬНАЯ НАЛОГОВАЯ СЛУЖБА

Некоторое время я пялился на эту надпись, не в силах понять, как она могла очутиться на моей яхте. Потом взял мою провизию и перегрузил ее на борт.

Я уже собирался отчаливать, когда заметил, что люди, копающиеся у своих яхт на пирсе, посматривают на меня с подозрением. Если бы я стремился к тому, чтобы меня окончательно унизили, то именно сейчас это и произошло, хотя могло быть и хуже. Не будем забывать, что именно здесь, на Лонг-Айленде, в колониальные времена людей заколачивали в деревянные ящики и топили, как котят, здесь же на них надевали колодки и принародно избивали кнутом. Так что маленький картонный квадратик — это в общем-то ерунда. Мне же не вешали его на шею.

Я завел мотор и вывел «Пауманок» в бухту. На двери, ведущей в каюту, я обнаружил точно такой же квадратик, как и тот, что висел на мачте. Еще один был укреплен у руля. Таким образом, я никак не мог отрицать, что не видел этого предупреждения, не так ли?

Я выключил мотор и пустил яхту по воле волн и ветра. Стоял тихий воскресный августовский вечер, было чуть холоднее, чем обычно, но все равно чудесно.

Мне действительно не хватало на Манхэттене всего этого: запахов моря, широких горизонтов, одиночества, тишины и спокойствия. Я открыл банку пива, сел на палубу и стал пить прямо из банки. Потом сделал себе бутерброд с колбасой и съел его, запив еще одной банкой пива. После пяти дней ресторанного сервиса и ужинов в номере было так приятно обслужить самого себя, сделать бутерброды и попить пива.

Пока моя яхта дрейфовала по бухте, я погрузился в размышления о смысле жизни, а точнее, о том, правильно ли я вел себя и говорил с Сюзанной. Мне казалось, что правильно, я оправдывал свое в общем-то снисходительное отношение к ее лжи тем, что она и в других, более спокойных обстоятельствах вела себя как ненормальная. Я не собирался уничтожать ни ее, ни наш с ней брак и действительно хотел, чтобы все наладилось, С одной стороны, мы с ней все еще любили друг друга, но с другой — нас угнетала нелепость создавшегося положения, когда у одного из супругов — роман, а второй осведомлен об этом. (То, что я сделал, можно было бы назвать «приведением в чувство» жены, изменившей мужу. Ведь сам Беллароза во время нашего совместного ужина в клубе «Крик» объяснил, как поступают в таких случаях.) После этого супруги могут не спать вместе, но им совершенно необязательно разбегаться в разные стороны и подавать на развод. Тем более что какие-то чувства еще остались. Бывают и менее цивилизованные выходы из такой ситуации: можно, например, устроить безобразную сцену ревности, можно сойти с ума от отчаяния и хвататься за нож или за пистолет. Но в данном случае дело приобрело настолько странный оборот, что невольно я и сам чувствовал себя виноватым в том, что произошло.

К тому же Сюзанна так и не призналась прямо в своей измене, и это еще больше осложняло дело. Если употребить юридические термины, я предъявил обвинения, но не представил никаких доказательств. Поэтому обвиняемая имела полное право не отвечать и на мои обвинения никак не реагировать. И хотя Беллароза своим молчанием признал, что роман имел место, тем не менее мои улики были исключительно косвенными в том, что касается вины самой Сюзанны. Поэтому мы, должно быть, вообразили, что если будем какое-то время избегать разговоров на эту тему и друг друга, то все это забудется и окажется, что как будто ничего и не произошло. Это был случай как бы обратный тем сексуальным спектаклям, которые мы вместе с ней ставили; благодаря этому приему мы обманывали сами себя, превращая действительные события в мелодраму под названием: «ДЖОН ПОДОЗРЕВАЕТ СЮЗАННУ В СУПРУЖЕСКОЙ ИЗМЕНЕ».

Примерно после десятой или одиннадцатой банки пива ко мне пришло ясное осознание того, что на пути нашего действительного и окончательного примирения стоит Фрэнк Беллароза.

Тем временем закат багровел, надвигались тучи и пора было отправляться в обратный путь, к причалу. Я встал, спустился, пошатываясь, в каюту и взял топорик, прикрепленный к стене у лестницы, после чего прошел в переднюю часть яхты и со всей силы рубанул топором по обшивке из стекловолокна, проделав ниже ватерлинии дыру размером дюймов в пять. Я вытащил топор и стал смотреть, как вовнутрь хлещет вода. Затем еще несколько раз ударил по обшивке, проделав новые отверстия. Морская вода стала заполнять каюту и коридор.

Я отправился наверх, достал из ящика флаг и вымпелы и поднял их на мачте.

Гордый своим идиотским поступком, я нашел на палубе тонущей яхты надувной спасательный плот, надул его, положил в него остатки провизии и сел сам. Я открыл еще одну банку пива и стал потягивать его, наблюдая, как яхта подо мной все глубже погружается в воду.

Вот вода уже начала заливать палубу, слегка поднимая меня и спасательный плот.

«Пауманок» тонул долго. В какой-то момент вода наконец полностью покрыла его палубу, и мой плот отправился в самостоятельное плавание. Яхта продолжала медленно погружаться в воду вместе со своим флагом на мачте и с сигнальными вымпелами, из которых я сложил мое напутственное слово окружающему миру: «ПОШЛИ ВЫ ВСЕ К ЧЕРТУ!»

Стало совсем темно, я поплыл к берегу. Отсюда было почти невозможно разглядеть мачту моей яхты с флагом и вымпелами. Она так и торчала посреди бухты, видно здесь было не так уж глубоко.

Прилив понемногу относил меня к берегу, я пил пиво и продолжал размышлять. Мой поступок, если рассудить здраво, был глупейшим, не говоря о том, что его могли запросто квалифицировать как тяжкое преступление. Ну и что с того? Со мной ведь тоже обошлись по-свински. Верно? Я предполагал, что к этому приложил руку Феррагамо, а также этот мерзкий мистер Новак. Возможно, не обошлось и без участия Манкузо, а также моего «благодетеля» Мельцера. Ничего хорошего не выйдет из ваших попыток противостоять силам куда более могущественным, нем вы сами. Так, кажется, он сказал. Ну что ж, я совсем не прочь продолжить борьбу.

Вот потеря моей яхты меня искренне огорчала: это суденышко за долгие годы стало как бы частью меня самого. «Пауманок» был моим козырем, моим кораблем в другие галактики, моей машиной времени. Именно поэтому они и отняли его у меня. Ну что ж, могу повторить то, что уже передали мои сигнальные вымпелы: «ПОШЛИ ВЫ К ЧЕРТУ!»

Конечно, если бы я действовал не так глупо и импульсивно, я смог бы вернуть «Пауманок» обратно после того, как рассчитался бы с налогами. Но здесь дело было в другом. Теперь они уже не смогут использовать эту яхту, как самое чувствительное оружие против меня. Это было отличное судно, и его нельзя рассматривать как предмет для конфискации, оно достойно лучшей доли. Я сам выбрал для него эту долю. Выпив еще пива, я устроился поудобнее и стал ждать, когда меня прибьет к берегу.

Около полуночи, насчитав миллион звезд на небе и загадав дюжину желаний по падающим звездам, я встряхнулся и сел на плоту.

Прикончив последнюю банку пива, я сориентировался и начал подгребать к берегу. Когда впереди уже показался причал, я спросил себя: «Что же еще плохого может стрястись со мной?» Никогда не задавайте себе такого вопроса.