— Да, нам с самого начала следовало предполагать-, что они станут делать гадости. Они же так и не повезли меня в штаб-квартиру ФБР. Манкузо кто-то позвонил по радиотелефону, и мы приехали прямо сюда. Теперь ты понимаешь, что я говорил правду. Чертов Феррагамо.

Манкузо предстал перед судьей в нескольких футах от нас. Беллароза нарочно заговорил громче, с тем чтобы Манкузо услышал его слова.

— Они собирались заманить тебя в штаб-квартиру ФБР и там водить за нос до тех пор, пока не закончится судебное заседание. Но я им тоже подложил свинью, я затягивал мое оформление здесь как только мог. Я им испортил семь бланков для отпечатков пальцев. — Он засмеялся и ткнул в меня пальцем. — Я знал, что ты догадаешься, как надо себя вести. Ты — гений. Ну что, скоро вместе выйдем отсюда?

— Возможно.

— Мистер Саттер, вам нужно время, чтобы переговорить с подзащитным? — поинтересовалась судья Розен.

— Нет, Ваша честь, — сказал я.

— Пожалуйста, изложите обстоятельства ареста обвиняемого, — обратилась судья Розен к Манкузо.

Мистер Манкузо изложил обстоятельства. Точно, профессионально, без эмоций, опустив в своем рассказе лишь разговор, который состоялся между ним и мной по поводу кризисов у мужчин в зрелом возрасте.

— Вы можете утверждать, мистер Манкузо, что обвиняемый ждал вашего появления и не предпринимал попыток скрыться или оказать сопротивление? — спросила судья Розен.

— Да, могу это утверждать.

— Благодарю вас, мистер Манкузо. Пожалуйста, останьтесь здесь, у места обвинителя.

— Да, Ваша честь. — Манкузо повернулся и взглянул на меня и Белларозу. Его глаза не выражали ничего, кроме чувства страшной усталости.

Он занял свое место на скамье обвинения.

Судья Розен снова переключила свое внимание на меня.

— Сведения о том, что обвиняемый не предпринял попыток скрыться или оказать сопротивление, подтверждаются. Однако я не могу согласиться с освобождением под залог, основываясь только на этом факте. Если вы не сумеете найти другие аргументы и не сделаете это достаточно быстро, мистер Саттер, я буду вынуждена согласиться с заключением подзащитного под стражу до начала процесса по его делу.

Это было не совсем то, чего мы хотели. Поэтому я перешел в наступление.

— Ваша честь, я бы хотел привлечь ваше внимание к тому факту, что мой подзащитный никогда не обвинялся в совершении насильственных преступлений ни в одном из штатов. Он, таким образом, никак не может быть причастен к лицам, склонным к насилию. — В зале пронесся смешок. — Далее, Ваша честь. Мой подзащитный — честный бизнесмен, который... — В зале кто-то прямо-таки покатывался со смеху, люди так циничны в наше время — ...который должен осуществлять каждодневный контроль за деятельностью своих компаний. Его отсутствие может нанести им непоправимый ущерб и отрицательно сказаться на благосостоянии тех людей, которые связаны с его бизнесом...

Смех в зале теперь стоял довольно громкий, поэтому судья Розен, которая слушала меня также с улыбкой на лице, вдруг помрачнела и ударила своим молотком по столу.

— Порядок в зале, суда!

Мисс Ларкин, как я заметил, тоже улыбалась, улыбались и репортеры, и секретарь суда. Только Фрэнк и Джон не улыбались.

Судья Розен знаком попросила меня приблизиться к ее столу. Я повиновался. Теперь наши лица были в нескольких дюймах друг от друга. При желании мы могли бы с ней поцеловаться.

— Мистер Саттер, — прошептала она, — раз уж вы попросили, я дам вам возможность высказаться, но выглядит все это, поверьте, очень глупо. К тому же вы расходуете мое время, а себя выставляете на посмешище. Я понимаю, что ваш клиент оказывает на вас давление, так как хочет оказаться на свободе, но вам не следует беспокоиться по этому поводу. Он может побыть под стражей и подождать следующего заседания по поводу освобождения под залог, на котором вы сможете представить более весомые доказательства, чем ваши собственные характеристики его как честного гражданина и человека. Мне предстоит сегодня еще много слушаний, мистер Саттер, и я бы хотела перейти к ним поскорее. — Она вздохнула и добавила: — Несколько дней или недель в тюрьме не принесут ему вреда.

Я посмотрел ей прямо в глаза.

— Я так не считаю, Ваша честь. По крайней мере, позвольте мне высказаться до конца. Мы не могли бы переговорить с вами в комнате для судей?

— Нет, ваш подзащитный ничем не отличается от других, дела которых слушались сегодня в суде.

— Нет, он все-таки отличается от них, Ваша честь. Вы знаете это не хуже меня. В зале суда полно журналистов, и они явились сюда вовсе не для того, чтобы подготовить репортажи об устройстве федеральной судебной системы. Они были специально приглашены сюда федеральным прокурором, чтобы стать свидетелями того, как Фрэнка Белларозу выводят из зала суда в наручниках. Пресса узнала об этом событии раньше, чем вы или я.

— Возможно, вы правы, мистер Саттер. Но эти соображения никоим образом не влияют на общий принцип отказа в освобождении под залог лицам, обвиняемым в совершении убийства.

— Ваша честь, мой подзащитный может быть причастен к деяниям так называемой организованной преступности, а может быть, и непричастен. Но если он тот, кем пытается представить его пресса, то вы должны отдавать себе отчет, что фигура такого масштаба не появлялась в федеральном суде на протяжении нескольких десятилетий.

— Что из этого? — Она внимательно посмотрела на меня. — Мистер Саттер, я вижу, что вы не специалист по уголовным делам и не знакомы с особенностями федеральной судебной системы. Верно?

Я кивнул.

— Так вот, мистер Саттер, здесь совершенно иной мир, отличный от того, из которого вы явились.

Можете повторить это еще раз, леди. Но, Боже мой, неужели я на самом деле произвожу впечатление закоренелого адвоката с Уолл-стрит или, что еще хуже, семейного адвоката с Лонг-Айленда?

— Я нахожусь здесь с тем, чтобы все совершалось по закону, Ваша честь, — прошептал я судье Розен. — Я могу не знать каких-то особенностей судопроизводства, но я знаю, что мой клиент находится под защитой Конституции и имеет право на полноценную процедуру обсуждения вопроса об освобождении под залог.

— Он получит такую возможность. Через неделю.

— Нет, Ваша честь, я требую, чтобы обсуждение этого вопроса состоялось сейчас.

Ее брови возмущенно взлетели вверх, она готова была отшвырнуть меня в сторону и отправить Белларозу за решетку, но на мое счастье вмешалась мисс Ларкин. Ей, по всей видимости, совсем не по душе пришлось мое перешептывание с судьей, из которого она не могла уловить ни слова.

— Ваша честь, могу я высказаться? — спросила она.

— Да, говорите, — кивнула ей судья.

Мисс Ларкин подошла ближе к столу судьи, но заговорила обычным голосом, не повышая тона:

— Ваша честь, если человек обвиняется в убийстве, то для правосудия не имеет значения, как он вел себя в момент ареста. Не время и не место также выслушивать другие доводы защиты в пользу освобождения под залог. Федеральные власти уверены в том, что обвиняемый совершил это убийство, что он представляет опасность для общества и имеет возможности и веские причины для того, чтобы скрыться из страны, если будет освобожден под залог.

Судья Розен, минуту назад готовая вышвырнуть меня вон, теперь почувствовала себя обязанной дать мне последнее слово.

— Мистер Саттер. — Она взглянула на меня.

Я покосился на мисс Ларкин, которая так напоминала мне мою Каролин. У меня даже возникло желание по-отечески пожурить ее.

— Мисс Ларкин, ваше утверждение о том, что мой подзащитный представляет опасность для общества, просто смехотворно, — сказал я и вновь обратился к судье Розен: — Ваша честь, у этого в зрелых годах человека есть дом, жена, трое детей. У этого человека нет уголовного прошлого. — Я невольно оглянулся на мистера Манкузо, который в этот момент состроил такую гримасу, словно я только что больно наступил ему на ногу. Я продолжил: — Ваша честь, у меня вот в этом портфеле имеются названия и адреса тех компаний, которыми управляет мой клиент. — Ну, может, не всех, но большинства. — Здесь лежит также паспорт моего клиента, который я готов оставить суду в качестве залога. Здесь также...

Именно в этот момент боковая дверь зала суда распахнулась, и в зал ворвался Альфонс Феррагамо. Выглядел он, надо сказать, не очень радостным. Это был высокий, худощавый мужчина с орлиным носом и глазами, похожими на устриц. Волосы редкие, рыжеватые, с проседью, а губы тонкие и бледные, им явно не хватало крови или губной помады.

Появление федерального прокурора вызвало в зале волнение: почти все узнали его, поскольку столь важную персону не обходили вниманием ни телевидение, ни фоторепортеры. Феррагамо прозвали итальянским Томом Дьюи, и, подобно Тому Дьюи, он давно положил глаз на пост губернатора штата и даже был бы не прочь занять и самый главный дом в Вашингтоне. Основной проблемой Феррагамо на данный момент было, по-видимому, то, что его физиономия никому не нравилась. Но никто не хотел ему об этом говорить.

Судья Розен, естественно, была знакома с ним и, когда он вошел, приветствовала его кивком головы.

— Продолжайте, — сказала она мне.

— Здесь у меня также находится значительная сумма, предназначенная для передачи в качестве залога. Она достаточна, чтобы...

— Ваша честь, — прервал мои слова Альфонс Феррагамо, нарушая тем самым правила поведения в суде, — я не могу поверить, что суд мог даже согласиться на обсуждение вопроса об освобождении под залог в случае, когда человек обвиняется в совершении умышленного и дерзкого убийства, убийства гангстерского, убийства, связанного с борьбой преступных кланов в сфере наркобизнеса.

Этот мерзкий тип продолжал расписывать убийство Хуана Карранцы с таким обилием прилагательных и эпитетов, что я даже удивился. Он к тому же делал особое ударение на некоторых словах — мне это показалось очень неприличным для речей, произносимых в зале суда.

Судья Розен тоже была не в восторге от Альфонса Феррагамо, ворвавшегося подобно гангстеру в зал суда и не следившего за своей речью.

— Мистер Феррагамо, — сказала она, — речь идет о лишении человека свободы, и представитель защиты желает изложить нам некоторые факты, которые могут повлиять на решение вопроса об освобождении под залог. Мистер Саттер как раз излагал эти факты перед тем, как вы вошли сюда.

Но Альфонс не понял намека и снова пустил в ход свое красноречие. Он явно волновался, и по той или иной причине — из-за личной мести или стремления к справедливости — страстно желал только одного: посадить Фрэнка Белларозу за решетку. Тем временем мисс Ларкин, которой лучше удавалось вести дело, по большей части держа свой рот закрытым, решила вовсе устраниться и тихонько села на скамью обвинения рядом с мистером Манкузо.

— Ваша честь, — продолжал Феррагамо, — обвиняемый является закоренелым гангстером, человеком, которого Министерство юстиции считает главарем крупнейшей преступной группировки, человеком, который, судя по материалам нашего расследования и по показаниям свидетелей, совершил убийство, мотивы которого связаны с борьбой в сфере наркобизнеса. — Сделав классическую оговорку по Фрейду, он добавил: — Это не личная месть, это факт. — После этого присутствующим оставалось только гадать, что же такое «личная месть».

Ясно было, что этот человек давненько не выступал в суде. Мне тоже не часто доводится появляться в этом заведении, но даже я по сравнению с этим клоуном выглядел приличнее. Я слушал, как мистер Феррагамо делал все, что в его силах, чтобы испортить дело, почти выигранное обвинением. Несколько раз меня подмывало вмешаться, но я напоминал себе слова, сказанные одним из последователей Макиавелли Наполеоном Бонапартом: «Никогда не мешайте вашему противнику, когда он делает ошибки».

Я взглянул на судью Розен и увидел, что она была явно не в восторге от этого выступления. Но даже судье следует дважды подумать, прежде чем попросить федерального прокурора заткнуться, и чем больше Феррагамо разглагольствовал, тем больше у меня появлялось шансов изложить все мои аргументы.

Самым интересным было то, что Феррагамо начал говорить о вещах, не имеющих никакого отношения к вопросу об освобождении под залог. Он излагал якобы имевшиеся у Белларозы проблемы, касающиеся торговли наркотиками, говорил о его сложных отношениях с колумбийскими и прочими мафиозными группировками. Вероятно, он вообразил, что попал на пресс-конференцию.

— Торговля героином, прежде традиционно сосредоточенная в руках «Коза ностры», то есть итальянской мафии, теперь является лишь малой частью наркооборота. Преступный клан Белларозы пытается взять под свой контроль торговлю кокаином и крэком. Для этого ему нужно устранить всех возможных соперников. Вот почему и произошло убийство Хуана Карранцы.

Дружище Альфонс, почему бы тебе тогда не нарисовать мишень на лбу у Белларозы и не отвезти его в колумбийский квартал? Я посмотрел на Фрэнка и увидел, что он загадочно улыбается.

— Мистер Феррагамо, — вмешалась наконец судья Розен. — Я думаю, все мы понимаем, что вы уверены в причастности обвиняемого к совершению этого убийства. На то и нужен суд. Но предварительное заключение — это не наказание, а мера предосторожности, и мистер Беллароза считается невиновным, пока его вина не доказана судом. Я бы хотела услышать ваши доводы в пользу того, по какой причине он должен быть заключен под стражу.

Тут мистер Феррагамо задумался. Фрэнк Беллароза продолжал преспокойно стоять. Будучи предметом всеобщего внимания, сам он не произносил ни слова. Но один его вид внушал уважение к нему со стороны присутствующих. Он не огрызался на оскорбительные реплики Феррагамо, но при этом не изображал из себя и жертву. Он стоял так, словно слушал через наушники «Травиату», ожидая, когда к остановке подойдет автобус.

Вместо того чтобы отвечать на прямой вопрос, поставленный судьей Розен, Альфонс Феррагамо решил дать ей несколько советов. Судье, естественно, не понравился его тон, но смысл этих советов она поняла прекрасно. Он хотел сказать примерно следующее: «Послушайте, леди, если вы освободите этого человека под залог, общественное мнение, то есть пресса, изничтожит вас. А если, оказавшись на свободе, он скроется из страны, то для вас будет лучше отправиться вместе с ним». А заключение было следующим, хоть я и не цитирую дословно: «Судья, вам не следует лезть не в свое дело. Стучите вашим молотком по столу и пусть арестованного уводят в камеру».

Эта нотация судье Розен пришлась не по душе, но какие-то выводы она для себя сделала. Однако, возможно, из-за желания досадить Феррагамо, она снова повернулась ко мне.

— Мистер Саттер, вы имеете что-то сказать?

Я опять пошел в атаку, а этот сукин сын все время пытался оборвать меня на полуслове. Я потихоньку набирал очки, но было ясно, что противоположная сторона все же выигрывает с большим отрывом. Вопрос об освобождении под залог, как вы сами понимаете, всегда решается в пользу обвиняемого с большим скрипом, это вам не суд присяжных, так что максимум, что мне пока удавалось сделать, это как можно дольше оттягивать тот момент, когда судья Розен ударит по столу молотком и на этом слушание закончится. Что же заставляло эту женщину выслушивать меня, подталкивающего ее к опасному решению, которое могло запросто стоить ей карьеры и положить начало слухам о ее сговоре с мафией или о том, что она спит с итальянскими гангстерами? Ответ мог быть только один: судью Розен взбесила наглость Феррагамо, и, возможно, в глубине души она уже начала сомневаться в своем твердом решении отказать в освобождении под залог. Короче, она была заинтересована в справедливом решении дела.

Я продолжал восхвалять Белларозу, словно речь шла о выдвижении его на получение премии «Рыцарей Колумба».

— Этот человек, — живописал я, — имеет прекрасную репутацию в том районе Бруклина, где он прожил практически всю жизнь, начиная с рождения. Не так давно он стал моим соседом, и я познакомился с ним лично. — В этом месте по залу пошел шепот, но, однажды выбрав курс, я уже должен был, используя терминологию парусного спорта, держаться этого направления. — Моя жена и жена подзащитного подружились. Мы побывали друг у друга в гостях (тут я приврал), я познакомился с другими членами его семьи... — О, черт! Неудачное слово. В зале раздался смех, но по столу ударил молоток судьи.

— Порядок в зале!

Я взял себя в руки и продолжил:

— Ваша честь, я могу дать личные гарантии того, что мой подзащитный не покинет южный район Нью-Йорка и появится в суде по своему делу в назначенный ему день. Я повторяю, Ваша честь, мой клиент, несмотря на публичные обвинения и выпады против него, является законопослушным гражданином, исправным налогоплательщиком, человеком, у которого есть множество друзей и сем... и родственников по всей стране. Среди его друзей много известных бизнесменов, политиков, представителей духовенства... — Сзади раздались жидкие смешки, но, кажется, мне удалось заработать еще несколько очков. Впрочем, счета никто не вел.

— Далее, Ваша честь...

Феррагамо, видимо, не мог так долго обходиться без упоения своей речью, поэтому он снова оборвал меня на полуслове.

— Ваша честь, — вскипел он. — Это просто смешно. Обвиняемый — не кто иной, как известный всем гангстер...

Теперь настала очередь судьи Розен перебить говорившего.

— Предмет обвинения в данном судебном слушании, мистер Феррагамо, убийство, а не вымогательство. Если бы обвиняемый подозревался в вымогательстве и имел такие прочные отношения с обществом, о которых нам только что поведал его защитник, я бы давно дала свое согласие на освобождение его под залог. Меня не интересуют подозрения в вымогательстве, меня интересуют обвинения в убийстве, а также вопрос о том, скроется ли от правосудия человек, обвиняемый в совершении убийства, связанного с соперничеством в сфере наркобизнеса.

Феррагамо это заявление не понравилось. Он посмотрел на Белларозу, и их взгляды впервые за время заседания встретились. Затем он перевел глаза на меня, как бы говоря: «Кто ты такой, чтобы вмешиваться в конфликт между Феррагамо и Белларозой?»

— Хорошо, давайте сосредоточимся на этом аспекте дела, — обратился Феррагамо к судье. — Должен заявить, что этот человек обладает огромными возможностями не только в этой стране, но и за рубежом, и вполне понятно, что...

— Ваша честь, — прервал его я, видя возможность вступить в прямую схватку с моим противником, — я упомянул ранее, что имею при себе паспорт моего подзащитного...

— Ваш клиент, мистер Саттер, может купить себе пятьдесят паспортов, если захочет! — с негодованием воскликнул Феррагамо.

Кажется, впервые в жизни я сорвался в суде на крик.

— Мистер Феррагамо, я дал суду слово чести! Я лично гарантирую, что...

— Кто вы такой, чтобы лично гарантировать?..

— А кто вы такой, чтобы сомневаться в этом?..

И пошло, и пошло, быстро переходя в неприличную для зала суда перепалку. Всем присутствующим такое развлечение пришлось по вкусу. Всем, кроме судьи Розен, которая обрушила на стол удар своего молотка.

— Хватит! — Она взглянула на меня. — Мистер Саттер, суд ценит ваши личные гарантии и поражен вашей предусмотрительностью, выразившейся в том, что вы принесли портфель, полный денег. — Смех в зале. — Суд также принял к сведению вашу готовность предоставить в качестве залога паспорт вашего подзащитного. Несмотря на это, ваша просьба об освобождении под залог откло...

— Ваша честь! Еще одно слово, если можно.

Она закатила глаза, но затем усталым жестом позволила мне продолжать.

— Ваша честь... Ваша честь...

— Да, мистер Саттер? Говорите, прошу вас.

Я сделал глубокий вдох, поймал взгляд Белларозы и заговорил:

— Ваша честь, исходя из обвинительного заключения... из текста заключения... обвинение констатирует, что убийство Хуана Карранцы имело место четырнадцатого января этого года в Нью-Джерси. Так вот, Ваша честь, мой подзащитный имеет алиби на этот день. Я не думаю, что сейчас время говорить об этом алиби, но я вынужден лично заявить о его наличии перед судом. Поэтому, если вы мне позволите...

В зале суда повисла тишина. Ее нарушил голос Феррагамо.

— О каком алиби вы говорите, мистер Саттер? Я бы хотел услышать, какое алиби вы имеете в виду. — Он взглянул на судью. — Ваша честь, у меня в распоряжении имеется пять свидетелей, которые дали свои показания под присягой, перед лицом Большого жюри присяжных о прямой причастности Фрэнка Белларозы к убийству Хуана Карранцы. Большое жюри присяжных постановило одобрить обвинительное заключение именно на основании этих свидетельств. О каком еще алиби может говорить здесь представитель зашиты? — Он воздел руки к потолку в трагическом жесте. — Это просто неслыханно! На самом деле, мистер Саттер. На самом деле. Вы просто заставляете нас даром терять время.

Он на самом деле был взбешен. На самом деле. Но я тоже был вне себя. Чем больше этот подонок говорил, тем больше я убеждался в том, что все это делалось в расчете на публику и для удовлетворения собственных амбиций.

— Мистер Феррагамо, — обратился я к нему громко — так, чтобы все в зале слышали мои слова. — У меня записаны номера четырех машин, которые пытались задержать меня, чтобы я опоздал на это судебное заседание. Я уверен, что если проверю, кому принадлежат эти машины, то окажется, что они принадлежат ведомству федерального прокурора. Я также не сомневаюсь, что вы замешаны в незаконных действиях, направленных на то, чтобы...

— Как вы смеете? Как вы смеете?

— Нет, как вы смеете? — отреагировал я, передразнивая его манеру делать ударение на некоторых словах. — Как смеете вы мешать...

— Вы с ума сошли?!

Признаться, мне в тот момент было жарко. Нет нужды говорить о том, что лучше не иметь в числе своих врагов человека, обладающего такой властью, но, черт побери, у меня теперь были враги во многих солидных организациях — в Федеральной налоговой службе, в ФБР, в клубе «Крик», в семье Стенхопов и в среде их адвокатов и так далее. Пусть прибавится еще один, не страшно.

— Вовсе не я демонстрирую ненормальное поведение в зале суда, — сказал я.

— Что?

Толпе такие вещи нравятся. Конечно же, все любят скандалы. Всего десять минут назад они сидели здесь, позевывая от скуки, выслушивая однообразные постановления судьи. Вдруг является Фрэнк Беллароза, за ним его расхристанный адвокат, который к тому же оказывается слегка ненормальным, и наконец аж сам Альфонс Феррагамо, в какой-то момент совершенно потерявший над собой контроль. Я посмотрел в зал и увидел репортеров, строчивших без отдыха в своих блокнотах, рисовальщиков, бросающих быстрые взгляды то на разворачивавшееся действие, то в свои блокноты, словно они следили за игрой в пинг-понг. Зрители в зале улыбались и буквально пожирали нас глазами, словно до этого они присутствовали на скучном оперном представлении, и вдруг, к своему удовольствию, обнаружили во втором акте смелую эротическую сцену.

Тем временем я и Альфонс схватились не на шутку, уже забыв о предмете спора и думая только о выяснении отношений. Судья Розен дала нам еще минуту на обмен ударами, видимо, не желая лишать зрителей такого зрелища, но затем ударила своим молотком по столу.

— Достаточно, джентльмены, — с издевкой сказала она и обратилась ко мне: — Мистер Саттер, вы выдвинули серьезное обвинение, но оно не является темой нашего заседания, даже если ваши слова подтвердятся. Что же касается алиби, которое, как вы утверждаете, ваш подзащитный имел на день совершения преступления, то такое заявление может быть рассмотрено для решения вопроса об освобождении под залог. Тем не менее я не вижу, каким образом вы сможете подкрепить ваши утверждения. Если только ваши свидетели находятся здесь, в зале суда. Но даже если это так, мистер Саттер, то я не в состоянии отложить слушания по другим делам для того, чтобы приводить сейчас к присяге ваших свидетелей. Извините, мистер Саттер, но вопрос об освобождении вашего подзащитного под залог можно решить лишь на заседании суда, которое будет назначено в ближайшем будущем... — Ее молоток опять завис над столом.

— Ваша честь, — быстро заговорил я. — Ваша честь, в тот день, четырнадцатого января этого года...

— Мистер Саттер...

— В тот день мой подзащитный осматривал усадьбу, граничащую с моей, это на Лонг-Айленде. И хотя в то время я не был лично знаком с ним, я узнал его, так как неоднократно видел его по телевидению и в газетах, я узнал, что это был он, мистер Фрэнк Беллароза.

Судья Розен наклонилась ко мне и подождала, пока шум в зале утихнет.

— Мистер Саттер, так вы хотите сказать, что вы можете подтвердить алиби, мистера Белларозы?

— Да, Ваша честь.

— Вы видели его четырнадцатого января?

— Да, Ваша честь. В тот день я был дома. Я проверил это по моему ежедневнику. — На самом деле я ничего не проверял, хотя мне и следовало сделать это, прежде чем пойти на лжесвидетельство. — Я поехал на прогулку верхом и увидел мистера Белларозу в сопровождении двух других джентльменов. Они осматривали территорию соседней усадьбы, которую мой подзащитный впоследствии купил. Я увидел их, они помахали мне в знак приветствия, я в свою очередь тоже махнул им рукой. Мы не разговаривали, а лишь обменялись этими жестами. Я находился всего футах в тридцати от мистера Белларозы и сразу же узнал его. Это было около девяти часов утра. А где-то около полудня я видел, как они садятся в черный «кадиллак». Как известно, мистер Карранца был убит в полдень, когда его машина выезжала со стоянки на Гарден-Стейт в Нью-Джерси, то есть примерно в восьмидесяти милях от того места, где в тот момент находился мистер Беллароза.

Что мог на это сказать мистер Феррагамо? Только одно слово.

— Лжец, — бросил он.

Я ответил ему надменным взглядом белого аристократа, и он отвел свои устричные глаза в сторону.

Судья Розен целую минуту сидела молча, возможно, она в эти минуты жалела о том, что когда-то ей так сильно захотелось стать судьей. Наконец она нарушила молчание.

— Какую сумму вы можете представить суду в качестве залога, советник?

— Пять миллионов, Ваша честь. Четыре миллиона в документах на владение имуществом, один миллион наличными.

— Хорошо. Залог принимается. Оформите его у секретаря суда на первом этаже. — Она ударила молотком по столу как раз в тот момент, когда Феррагамо заорал о своем протесте. Судья Розен словно не услышала его криков.

— Следующий! — провозгласила она.

— Вот видишь, я знал, что ты с этим справишься, — сказал Фрэнк Беллароза, когда мы спускались вместе с ним на первый этаж: я должен был оформить залог у секретаря.

Я чувствовал страшные колики в животе, голова раскалывалась, в глаза словно кто-то насыпал песка. В довершение всего болело сердце. Ни в каком кошмарном сне я не мог вообразить, что мне придется лжесвидетельствовать в суде по какой бы то ни было причине. А делать это только для того, чтобы спасти от тюрьмы главаря мафии, и вовсе невообразимо.

Но при этом я никогда не мог бы также представить себе, что меня обвинят в уклонении от уплаты налогов с возможностью привлечения к уголовной ответственности, и все это произойдет из-за досадной оплошности с моей стороны, совершенной много лет назад. Никогда не мог я прежде даже предположить, что федеральный прокурор способен сфабриковать уголовное дело для того, чтобы свести личные счеты, что лицо такого уровня будет строить козни с целью задержать мой приезд в суд и прибегать к обману, чтобы заставить меня отправиться в суд в Бруклине. Да, я прекрасно знаю, что нет ничего хорошего в том, чтобы отвечать злом на зло, — это один из первых уроков этики, который я усвоил еще будучи ребенком. Но неотъемлемой частью жизни и процесса взросления является наша способность совершать те поступки, которые необходимы для выживания. Когда ставки поднимаются от бейсбольных карточек и нескольких центов до вопроса жизни и смерти, вам иногда приходится вносить в правила уточнения. Идти на компромисс, могли бы вы сказать. А иногда бывает необходимо и солгать.

История человечества полна примеров, когда люди жертвовали своей жизнью, не желая идти на компромисс. Когда-то я восхищался такими людьми. Теперь я считаю, что большинство из них поступало довольно глупо.

— Теперь ты понял, что это за фрукт? — спросил меня Беллароза.

Я промолчал.

— Ты не на шутку раздразнил его. Я тебя, кстати, об этом не просил. С его стороны все это — сведение личных счетов, а я отношусь к этому делу совсем иначе. Capisce?

— Фрэнк, заткнись.

Пока я шел по длинным коридорам здания суда, я пребывал все в том же полубессознательном состоянии. Между тем вокруг нас так и вились репортеры со своими блокнотами. Слава Богу, что в здание суда не допускают журналистов с фотоаппаратами и диктофонами, но зачем впускают сюда этих безумных писак, это выше моего понимания. Свобода прессы — это одно дело, но, когда она мешает вам пройти по коридору, вы чувствуете законное возмущение.

После того как мы покинули здание суда, в котором я оставил содержимое своего тяжелого портфеля и свою «невинность», на ступеньках мы вновь натолкнулись на толпу репортеров. Они уже успели перегруппироваться и выдвинули теперь в первые ряды своих телеоператоров и фотокорреспондентов.

Репортеры безостановочно задавали свои коварные и идиотские вопросы, но все, что они получали в ответ от дона, это реплики типа: «Эй, а что это вы здесь делаете?», «Нет, никаких автографов!», «Хотите, чтоб я улыбнулся? А больше ничего не хотите?» и так далее.

Оказалось, что он знал многих репортеров по имени.

— Эй, Лоррен, давненько не виделись. Где это ты так загорел? — И Лоррен улыбался, глядя на этого милого человека.

— Тим, а ты все работаешь на эту газетенку? Они что, не знают, что ты любишь заложить за воротник? Ха-ха-ха!

Один из тележурналистов сунул свой микрофон под нос Белларозе и задал вопрос:

— Существует ли на самом деле борьба за контроль над торговлей кокаином между мафией и медельинским картелем?

— Кто с кем борется и за что? По-английски не можете сказать?

— Считаете ли вы, что Альфонс Феррагамо борется против вас по мотивам личной мести? — спросил какой-то более сообразительный репортер.