27

Ласков и Талман с огромным удивлением услышали, что их приглашают вернуться в кабинет премьер-министра.

Ласков внимательно слушал, как фотоаналитик Эзра Адам докладывает о своих наблюдениях. Молодой человек говорил намеренно бесстрастно, но Ласков прекрасно понимал смысл его речи.

— Я обнаружил пропавший «конкорд». Поверьте мне. Отправляйтесь туда, к ним.

В течение долгих лет Ласков слышал слишком многих фотоаналитиков, чтобы ошибиться в значении и тона, и слов. Адам изучил каждый из дюжины ультракрасных высокочастотных снимков, которые по просьбе Израиля были сделаны американцами всего лишь несколько часов назад.

Собравшиеся министры и генералы, большинству из которых скопление темных и светлых точек совсем ничего не говорило, следили за логикой Адама по своим собственным комплектам фотографий.

Молодой человек положил на стол еще одну фотографию и посмотрел на премьер-министра:

— Итак, вы видите, сэр, достаточно трудно читать ночные фотографии, сделанные, когда — как вы это называете? — шержи швыряет пыль, да еще и с большой высоты. Нам действительно следовало бы сделать собственные снимки с меньшей высоты, но, конечно, я понимаю, что здесь присутствуют политические...

— Продолжайте, молодой человек, — внезапно вступил в беседу генерал авиации, — пусть на этот счет беспокоятся члены парламента.

— Хорошо, сэр. Так вот, перейдем к фото номер десять. Оно похоже на другие. Я раньше встречался с подобным. Здесь мы наблюдаем разброс повышенной температуры. Можно говорить о том, что там шел бой...

— Или находится стоянка пастуха, — перебил один из генералов.

— Или деревня, — добавил министр кабинета, который еще час назад и понятия не имел об инфракрасной фотографии, но быстро все схватывал.

— Конечно, — согласился Адам. — Могло бы быть и то и другое. Но когда имеешь с этим дело, то появляется определенное чувство. Прежде всего ничего не известно о наличии в этом месте деревень. Пожалуйста, посмотрите на прозрачную накладку — археологическую карту Вавилона. Деревня Квейриш находится в километре к югу от этих тепловых источников, недалеко от Ворот богини Иштар. Кроме того, деревни выглядят по-другому. И свет очагов и ламп в деревне, а также свет пастушьей стоянки дает совсем другие тепловые отпечатки, какие вы можете увидеть в деревне Квейриш. Основываясь на спектрографическом анализе снимков, я имею основания полагать, что на этом склоне горел фосфор. А вот здесь, в квадрате один-три, обратите внимание на размер источника тепла. Конечно, он неясный, но должен быть большим по площади. Видите? Это самолет, двигатели которого не работали по крайней мере двадцать четыре часа, а может быть, и больше. Затем здесь — серия полосок, словно движутся грузовики или поднимается в небо легкий летательный аппарат. Видите эти места на каждой из фотографий? Это может быть легкий самолет, барражирующий над холмом.

Ласков прекрасно понимал, что для гражданских людей, заполнивших комнату, все это звучит очень и очень подозрительно. Но к его удивлению, премьер-министр внезапно остановил докладчика, не дав ему закончить фразу:

— Я верю вам, сержант Адам. Бог знает почему, но верю. — Потом, вызвав еще большее удивление, он повернулся к Ласкову, а не к своим военным советникам: — Ну, Ласков, рассказывайте нам теперь историю на основе этих таинственных пятен.

Ласков окинул взглядом комнату:

— Может быть... конечно, мы всего лишь предполагаем...

— Нет-нет, — прервал его премьер-министр, — без предположений. Мне нужно одно из ваших божественных озарений. Что означает вот это? — Он помахал одной из самых загадочных фотографий. — Что кроется под этим, генерал?

Ласков вытер лицо платком.

— Ну, это означает, сэр, что «конкорд» был принужден к посадке в Вавилоне «лиром». Мы знаем, как это могло произойти. Разумеется, на борту террористов не было, поэтому пилот «конкорда» Беккер, вероятно, посовещавшись, посадил лайнер за территорией, контролируемой террористами, которые ждали на земле.

Ласков прикрыл глаза и, казалось, задумался. Через несколько секунд он снова их открыл, но теперь взгляд его стал отсутствующим. Он продолжал:

— На протяжении нескольких минут пассажиры имели выбор: спастись бегством или вступить в бой. Нет, на самом деле выбора у них не было. Как выясняется, «конкорд» стоит на берегу Евфрата, то есть они оказались отрезанными. Отступать им было некуда, кроме как в реку. Террористы наверняка сразу же их окружили, чтобы отрезать все пути отступления. Поэтому они и решили остаться и сражаться. Они оказались на занесенной землей и песком крепости — вовсе не худшая из позиций. Посмотрите на карты. А кроме того, у них ведь есть один «узи» и одна винтовка «М-14» с ночным прицелом, а в придачу с полдюжины единиц ручного оружия. Если бы террористы начали подниматься на склон, возможно, не подозревая ничего особенного, их тут же могли перебить. Арабы растерялись бы. Возможно, при отступлении они оставили еще какое-то оружие. Конечно, они продолжали бы наступать...

Ласков помолчал, собираясь с мыслями.

— Радиосвязь с «конкордом» невозможна: ее глушат. Они не могут передать никаких сигналов. Из наших источников мы знаем, что где-то недалеко от Хиллаха расположен передатчик, генерирующий радиопомехи. Само по себе это не есть что-то из ряда вон выходящее — у нас много подобных сообщений. Но сейчас именно оно приобретает особый смысл. — Он снова помолчал и обвел взглядом сидящих. — Поэтому они терпят и ждут — ждут, пока кто-нибудь придет им на помощь. — Он прямо посмотрел на премьер-министра.

Премьер-министр выдержал взгляд:

— Да, вот это история, генерал. Не можете ли вы и меня настроить на ту небесную радиоволну, которая так исправно служит вам? — Он замолчал, в задумчивости постукивая карандашом по столу. — Итак, вы считаете, что там всего лишь несколько террористов? Настолько мало, что люди с «конкорда» в состоянии успешно противостоять им?

Вновь заговорил давно молчавший фотоаналитик:

— Сэр, если там шел бой, как можно судить по этим фотографиям, то это был истинный ад. Вся поверхность холма длиной в полкилометра представляет собой зону тепловых излучений.

— Ну тогда, — парировал премьер-министр, — это были не наши люди. Наши не смогли бы вести полномасштабную битву с намного превосходящими силами арабов. Возможно, то, что мы здесь имеем, — он постучал пальцем по снимкам, — всего лишь какая-то местная стычка.

— Большой самолет, сэр, — напомнил ему Адам, — и еще один самолет в воздухе.

— К чертям большой самолет, — вспылил премьер-министр, — какая-то расплывчатая, странная муть.

Он с раздражением оттолкнул от себя пачку фотографий. Постучал по столу кулаком, призывая к тишине, полистал какие-то бумаги перед собой, потом откинулся на спинку стула и вздохнул:

— Хорошо. Большой самолет. Большая битва. Почему бы и нет? — Он повернулся к своему помощнику, ответственному за связь: — Есть связь с Багдадом?

— Багдад на линии, сэр, — с готовностью ответил тот, — их президент будет у аппарата через минуту.

Повисло молчание — в томительном ожидании тянулись секунды.

Наконец связной объявил:

— Президент Ирака. Четвертая линия.

Премьер-министр обвел взглядом комнату и снял трубку.

Нажал кнопку четвертой линии и заговорил на вполне терпимом арабском:

— Доброе утро, господин президент. Да, Вавилон.

Мириам Бернштейн и Эсфирь Аронсон все еще находились под формальным арестом в кабине «конкорда». Хоснер притормозил планы Берга насчет немедленного военно-полевого суда, однако тот оказался весьма упорен — Яков понимал, что истинной целью этого упорства является унижение его, Хоснера. Он подозревал, что Берг больше не верит в его способность к руководству. Берг искренне полагал, что действует в интересах всей группы, и, думал Хоснер, если это включало в себя необходимость пристрелить парочку женщин, тем более что этим он отнимал у соперника два важнейших стимула — Мириам и власть, — то все становится на свои места, получает смысл и оправдание. Берг имел информацию об их с Мириам отношениях, но это ни в малейшей степени не могло изменить его решения, за что Хоснер мог его только уважать. А кроме того, он испытывал искреннюю горечь, что не чувствовал ненависти к Исааку Бергу. Ему нравился Берг, и это плохо. Будь иначе, Берг никогда не зашел бы так далеко, как это случилось.

Вдобавок ко всем внутренним проблемам министр иностранных дел вел несколько запоздалую игру во власть, и у него оказалось немало последователей, не только благодаря его положению официального руководителя группы, но и из-за того, что министр имел достаточно привлекательный план решения их проблем. Ариэль Вейцман утверждал, что арабов на берегу Евфрата больше нет. Поэтому израильтяне имеют полную возможность спуститься по западной стене и отступить за Евфрат — переплыть его. Спасательные жилеты с «конкорда» получат лишь некоторые: раненые и те, кто совсем не умеет плавать.

И Хоснер, и Берг согласились на короткую конференцию для обсуждения предложения министра иностранных дел. Собрание было в тесной кабине самолета. Председательствовал министр иностранных дел.

Слово взял Хоснер:

— Я вполне допускаю, что данная идея может обладать определенной привлекательностью, однако очень и очень сомневаюсь, что Ахмед Риш окажется настолько непредусмотрительным, что станет пренебрегать одним из основных правил военной тактики и не отрежет врагу путь к отступлению.

Яков постарался объяснить это гражданским лицам, однако все, что говорил он, встречало растущий отпор.

Сила Хоснера изначально основывалась на его шести союзниках, фанатично ему преданных: к ним относились Брин, Каплан, Рубин, Яффе, Маркус и Альперн. Однако сейчас Брин был мертв, Каплан, Рубин и Яффе ранены. А кроме того, его люди уже не были единственными на холме, имевшими в своем распоряжении оружие. И сейчас, даже когда он давал дельный совет, это порождало негативную реакцию.

На помощь пришел Берг, который подчеркнул, что, даже если и удастся перейти реку, им все равно не уйти далеко, если Риш обнаружит их исчезновение.

— На открытом глинистом участке вас поймают и перебьют, словно кроликов, пытающихся удрать от стаи шакалов, или даже хуже — вас принудят сдаться.

И все-таки более половины присутствующих стремились уйти из Вавилона. Хоснер понимал: нужно сделать все, чтобы сохранить единство. Будет трагедия, окажись все жертвы и подвиги напрасными, сведенными к нулю элементарным преждевременным паническим бегством.

Министр иностранных дел настаивал на обсуждении вопроса о суде над Мириам Бернштейн и Эсфирь Аронсон с Бергом, однако Берг отказался. Женщины останутся под арестом до тех пор, пока он, Берг, не выберет достойные кандидатуры для заседания в военно-полевом суде. Раввин Левин, не сдержавшись, обозвал его ослом и демонстративно вышел из кабины. На этом конференция была прервана без каких-то планов относительно последующих заседаний.

Ни Хоснер, ни Берг, ни кто-либо другой из заседавших не пожалели о нарушении демократических процедур. Все понимали, что дойди дело до голосования, его результаты дали бы министру иностранных дел основание для опасной и рискованной попытки вывести всех из Вавилона. А исходом такого предприятия стала бы, несомненно, катастрофа. Ариэль Вейцман явно не дотягивал до Моисея, и вряд ли воды готовы были разверзнуться перед ним, поглотив затем армию Ахмеда Риша. Если Хоснер и Берг в чем-то и имели общую точку зрения, то именно в понимании того, что ведение войны ни в коем случае нельзя доверять политикам.

Ахмед Риш и Салем Хаммади вели остатки своего воинства через Ворота богини Иштар по Священному пути вплоть до храма богини Нинмах. Там они повернули на запад по направлению к греческому театру. Прошли по пересохшему руслу старого канала и миновали стену внутреннего города. Пройдя еще километр к западу, арабы добрались до стены внешнего города и вдоль нее отправились на север, по направлению к Северной цитадели.

Риш сзади подошел к Хаммади и шепнул ему в ухо:

— Мы окажемся как раз в центре их позиции прежде, чем они нас заметят.

— Да.

Хаммади прислушался к ветру, спускающемуся с холмов. Они продвигались по подветренной стороне стены, но ни разу не встретили разрушенных укреплений выше двух метров, а пыль и песок буквально душили и без того с трудом дышавших людей, старавшихся не отставать от Риша.

— Нужно идти помедленнее, Ахмед.

— Нет. Ветер может прекратиться в любой момент.

Хаммади не принадлежал к арабам пустыни, и потому песчаная буря была ему так же чужда и враждебна, как и евреям на холме. Он оглянулся на своих людей, словно привидения, пробирающихся сквозь бурлящую тьму. Многие перевязаны, некоторые хромают. Не вызывало ни малейшего сомнения, что они больше не представляют собой организованное и надежное войско. И если бой они проиграют, то вполне могут наброситься на своих командиров и даже расправиться с ними. Если сражение не задастся, ашбалы просто перебьют израильтян и не станут возиться с заложниками. А без заложников ни он сам, ни Ахмед Риш не смогут вести переговоры с позиции силы. Хаммади понимал, что при любом раскладе их с Ришем песенка спета. Но казалось, что сам Риш этого не осознает, и Хаммади не собирался вдаваться в объяснения.

Риш ускорил шаг, и все ашбалы, следуя его примеру, сделали то же самое. Теперь они уже почти бежали, и у Хаммади появилось чувство, что они сломя голову несутся навстречу судьбе, на стычку с историей, на испытание собственной участи, к столкновению, которое определит отношения между евреями и арабами на ближайшее десятилетие, а может, и на более долгий срок.

Последние сутки Хаммади внимательно слушал радио Багдада и понял, что даже если им и не удастся достичь чего-то большего, то уж, во всяком случае, они поставят под серьезную угрозу проведение мирной конференции. Однако возможность изменения хода мировой истории бледнела по сравнению с личными пристрастиями и индивидуальной мотивацией. Он думал о Хоснере, Хоснере на личном досмотре, когда тот обнаженный стоял под палящим солнцем возле Вавилонского льва. Хаммади прекрасно помнил, какова на ощупь его кожа, когда он проводил по ней руками. И его переполняло страстное желание изнасиловать Якова Хоснера, надругаться над ним. Унизить его, потом подвергнуть пыткам и в конце концов изуродовать.

Хоснер шел с заседания у министра иностранных дел, сгибаясь под ударами шержи. Песок залеплял глаза, ветер раздувал потрепанную одежду. Бесконечный шум ветра сводил с ума, вызывая неодолимое желание перекричать его.

Он нашел Каплана скрючившимся в том самом месте, которое так долго занимал Брин. Прицел ночного видения уже приспособили к «АК-47», но в эту дикую ночь он приносил не больше пользы, чем скрытая облаками и пылью луна. Каплан дрожал, его лихорадило от раны, но тем не менее он настаивал, что лучшего специалиста по ночному наблюдению, чем он сам, на холме нет.

Наоми Хабер вглядывалась через парапет укреплений, стараясь не упустить в пыли ни малейшего движения. На ней оказался модный, только что изобретенный шлем, защищающий от ветра. Сооружен он был из плексигласа, снятого с иллюминаторов «конкорда», а по краям для защиты от песка укреплен резиной с сидений по образцу маски для ныряния. На голове шлем держался при помощи эластичной ленты.

Хоснер отозвал Каплана в сторону:

— Ты же понимаешь, что при таком ветре им вовсе незачем дожидаться, пока зайдет луна.

— Понимаю, конечно.

Однако Каплан так же хорошо понимал и Хоснера. Понимал его тон, язык его жестов. Все свидетельствовало о том, что приближается нечто, и это нечто не сулит ничего хорошего.

— У нас больше нет наблюдательных постов и предупреждающих устройств. Мы слепы.

— Знаю.

Каплан начинал понимать, к чему клонится дело.

— Мой заместитель, Берг, строго-настрого запретил всем покидать периметр укреплений.

— И это я тоже знаю.

Хоснер появился из темноты и пыли и коснулся его, Каплана, словно ангел смерти. И теперь он готовился умереть.

— Но ведь, как говорится, лучшая защита — нападение. Мы не можем сидеть здесь и ждать, словно стадо робких оленей, надеясь, что волки испугаются и передумают нападать на нас. И если они нападут, тогда все, что мы сможем сделать, это стать плечом к плечу, как те самые олени, и нанести ответный удар. Мы должны дать им бой. Принять вызов. Как прошлой ночью.

— Да.

— Если мы этого не сделаем, они явятся из этой пыли и займут холм прежде, чем мы сможем что-либо предпринять. Ну-ка, посмотри туда.

Каплан послушно вгляделся в мельтешащую пыль. Укрепления оказались покрытыми песчаными наносами, и видимость за периметром не превышала пяти метров. Враги, несомненно уже могут оказаться там, на расстоянии шести метров от него, а он и не будет этого знать. Неожиданное дурное предчувствие, очень похожее на страх, охватило Каплана, и он покрепче вцепился в свою винтовку. Его неумолимо толкало вперед желание выскочить в черноту ночи, пронзить ее своим телом и все-таки увидеть то, что творится на склоне.

— Так что же там, Моше, что?

— Не знаю.

— А ты не хотел бы узнать?

Каплан молчал, не отвечая на прямой вопрос.

Хоснер тоже помолчал, потом продолжил:

— Самым эффективным военным шагом в данных условиях стало бы направление туда, на склон, патруля и устройство засады. Я устроил бы эту засаду у внешней стены. Ашбалам придется идти вдоль нее со стороны Ворот богини Иштар, если они захотят сюда попасть. Засада не только даст шанс нанести им урон, но и заранее предупредит нас и всех остальных. — Он вздохнул. — Но Берг отказывается подвергать риску людей и разбивать наши силы. Это субъективное решение, и я должен взять на себя ответственность за него. — Он помолчал. — С другой стороны... с другой стороны, если бы человек с автоматом и достаточным количеством боеприпасов залег у стены, на пути у ашбалов, то он смог бы сразу убрать не меньше дюжины, даже до того, как они успеют открыть ответный огонь. — Он снова сделал паузу. — Понимаешь, о чем я?

Закрывшись от ветра, Хоснер зажег сигарету и отдал ее Каплану — самый дружеский жест из всего, что Каплан слышал или видел в исполнении Якова Хоснера.

Каплан не спеша затянулся, но не отдал сигарету обратно.

— Я... я полагаю, что все это совершенно правильно... если, конечно, они уже не поднялись до половины холма.

— Конечно, — согласился Хоснер. — В том-то и дело. И несомненно, у подножия холма все еще стоят часовые. Но в этой тьме один-единственный человек мог бы запросто проскользнуть мимо них.

Каплан нисколько не сомневался, что если бы было нужно Хоснер не колеблясь пошел сам. И если Яков решил, что сам он не пойдет, то лишь потому, что на холме перед ним стоят еще более важные задачи. Однако, уже рискнув один раз жизнью для Хоснера, Каплан решил жить долго-долго и дожить до самой глубокой старости. Хоснер же всеми силами старался лишить его этого желания.

— Человек, который отправится туда, имеет очень мало шансов на благополучное возвращение к своим.

— Чертовски мало.

— Особенно если он уже ранен и рана ограничивает его подвижность и реакцию.

Хоснер кивнул.

— Понимаешь, Моше, на этом холме было всего лишь несколько настоящих военных. Твои шесть человек, Добкин... Еще несколько ветеранов... Берг. Их становится все меньше. А профессиональные военные прекрасно понимают, что в один прекрасный момент им придется делать то, что никого из добровольцев сделать не попросят. Понимаешь?

— Разумеется.

Каплан раздумывал, почему Хоснер не обратился к Маркусу или Альперну. Они не ранены. Ему казалось, что это типичный классический подход к делу, который лучше всего выражается словами «такая большая честь». Конечно, могли существовать и иные мотивы, но никому не дано полностью постичь ход мыслей Якова Хоснера.

— Ну... Спасибо за то, что выслушал мою бессвязную болтовню, Моше.

— Не за что.

Он поколебался. Потом, увидев, что Хоснер вовсе не собирается уходить, произнес:

— На самом деле, слушая соображения других, человек может и сам прийти к кое-каким интересным умозаключениям.

— Несомненно.

Каплан вновь подумал, потом повернулся и сделал шаг. Он почувствовал на своем плече руку Хоснера и услышал, что Хоснер произносит какие-то подобающие случаю слова, но смысла слов уловить и не пытался. Сейчас самым страшным Каплану казалось то, что он не может даже попрощаться с теми людьми, которые за последние сутки стали ему так близки и дороги. Уходя в темноту, Каплан ощущал бесконечное одиночество.

28

Премьер-министр поднес к уху телефонную трубку и выпрямился в своем кресле. Глаза его невольно обратились ко всем людям, мужчинам и женщинам, которые надели наушники, следя за связью. Переговоры с Багдадом не могли идти гладко.

Президент Ирака прошел все эмоциональные стадии — от удивления вначале до недоверия к тому, что слышит, и, в конце концов, к отсутствию желания положительно ответить на предложение израильского собеседника.

Премьер-министр говорил ровно и спокойно:

— Господин президент, я просто не имею права доверить вам источник моей информации, но, как обычно, это вполне надежный источник.

Он оглядел сидящих в комнате, словно удостоверяясь в надежности источника информации.

Тедди Ласков и Ицхак Талман стояли возле двери. Премьер смотрел так, словно заново оценивал их.

Президент Ирака вздохнул, что в арабской традиции, как прекрасно знал премьер-министр, означало примерно следующее: «Очень жаль, но мы вовсе не приблизились к завершению нашей сделки». Или что-то в этом роде. Наконец иракская сторона прибегла к словесному выражению мыслей:

— Во всяком случае, авиационная разведка на малой высоте даже не может обсуждаться. Дует шержи. И кроме того, я абсолютно уверен, что ваши американские друзья уже совершили нелегальный полет на большой высоте и все разнюхали. Этого должно оказаться вполне достаточно.

— Я ничего не знаю о подобном факте.

Президент Ирака проигнорировал слова премьер-министра и начал излагать свои возражения против поспешных действий.

Премьер-министр не обращал внимания на витиеватые разглагольствования, вместо этого прислушиваясь к вою ветра и стуку ставен. Он сознавал, что среди наводнений и пыльных бурь, в полной темноте, никакие перемещения по земле, а тем более авиационные перелеты, невозможны. И чем больше он уговаривал иракского деятеля, тем лучше сознавал сам, что в подобных условиях сразу же выявится вся неадекватность иракских коммуникационных сетей и транспорта, не говоря уже о невозможности перемещения вооруженных сил по собственной стране. Необходимость признания всех этих проблем лишь усиливала раздражительность президента. Но Хиллах ведь так близко, и город этот вполне приличных размеров, подумал премьер-министр. Вслух он произнес: