Глава 27

— О чем ты говорил с лейтенантом Элби? — спросила Синтия.

— О любви и браке.

— Да, эту часть нестареющей мудрости я слышала.

— Знаешь, он еще слишком молод, чтобы остепениться. Элби сделал ей предложение.

— О женитьбе на Энн Кемпбелл я не сказала бы — «остепениться».

— И то верно. — Я пересказал Синтии наш недолгий разговор с Элби.

— Теперь бедняга получил назначение в Гуам. Вот что случается, как в древнегреческой трагедии, когда смертный познает богиню... Он сходит с ума, его превращают в животное или неодушевленный предмет — или же ссылают в Гуам вместо Эгейского моря.

— Типичная мужская чепуха.

— Пусть... Семейные отношения у Кемпбеллов носили такой патологический характер, что места для любви и счастья просто не оставалось. Не приведи Господь попасть в такую нездоровую атмосферу.

— Но наверное, у них были нормальные отношения до того, как ее изнасиловали.

— Полковник Мур утверждает, что нормальные. Думаю, он нарисовал правдивую картину... Кстати, помнишь альбом, который мы видели в ее доме? Там есть фотографии, сделанные летом, между первым и вторым курсами. До и после изнасилования. Разница заметная.

— Да, по фотокарточкам можно определить, когда произошла та или иная семейная трагедия. Подонки, совершившие групповое изнасилование, вряд ли получили удовольствие и продолжали жить как ни в чем не бывало. И о последствиях, конечно, не думали.

— Последствия — страшная вещь. Хорошо, что преступников настигает справедливая кара. Но тогда ночью, в лесу, поблизости не было полицейских.

— Тогда не было, зато сейчас есть мы... Как ты думаешь раскрутить генерала Кемпбелла? — спросила Синтия.

— Не знаю, решим по ходу дела. Хорошо бы потрепать его как следует. Впрочем, он уже заплатил дорогую цену за свои ошибки. И потом, все-таки генерал...

На стоянке возле штаба базы было почти пусто. Всего несколько машин, включая служебный генеральский лимузин темно-оливкового цвета и джип, поданный, вероятно, вместо того, который находился сейчас в ангаре на Джордан-Филдз.

— В час ночи Энн Кемпбелл прошла через тот боковой выход, села в джип и поехала на бой с призраками прошлого, — сказал я задумчиво.

— И победили призраки.

Мы обошли двухэтажное здание из темного кирпича, построенное, очевидно, в тридцатые годы и отдаленно напоминающее школу — с той только разницей, что по обе стороны дорожки были расставлены пустые гаубичные снаряды 105-миллиметрового калибра и из каждого по ироничному контрасту торчали цветы. На лужайке красовалось несколько артиллерийских орудий разных эпох — наглядная демонстрация промышленного прогресса.

Мы вошли в штаб. Поднявшемуся из-за стола навстречу нам рядовому я сказал, что у нас назначена встреча с генералом. Он сверился со списком посетителей и показал на коридор, ведущий в глубину здания.

Мы шли по начищенному до блеска линолеуму, и наши шаги гулко отдавались в пустынных стенах.

— Никогда не брал генерала под арест, — сказал я. — Нервничаю больше его.

— Не он это сделал, Пол.

— Откуда ты знаешь?

— Я не могу это представить, а раз не могу, значит, этого не было.

— Не помню, чтобы об этом говорилось в инструкциях.

— Во всяком случае, ты не имеешь права арестовывать генерала. Можешь проверить по своим инструкциям.

Мы вошли в помещение, напоминающее фойе. Здесь тоже никого не было. В дальней стене виднелась дверь с медной табличкой «Генерал-лейтенант Джозеф Л. Кемпбелл».

Я постучал. Дверь открыла женщина-капитан, на ее нагрудной карточке мы прочитали имя — Боллинджер.

— Добрый вечер. Я старший помощник генерала Кемпбелла.

Мы пожали друг другу руки. Капитану Боллинджер было лет тридцать пять, невысокая, полноватая, но живая, общительная.

— Не знал, что у мужчин-генералов бывают помощниками женщины. Слышал, правда, о подруге Айка, — сказал я.

Капитан Боллинджер улыбнулась.

— Нас несколько человек. Второй помощник генерала — мужчина, лейтенант Элби.

— Да, с ним мы уже познакомились.

Капитан Боллинджер имела очевидное преимущество перед лейтенантом Элби: она была неподвластна чарам Энн, следовательно, не являлась пешкой в опасной игре между отцом и дочерью и вполне устраивала миссис Кемпбелл.

Она провела нас в пустую приемную.

— Генерал выделил для вас столько времени, сколько потребуется. Но, пожалуйста, помните, что он... он просто убит горем.

— Мы понимаем, — сказала Синтия.

Я тоже понимал: встреча была назначена на вечер потому, что в штабе никого не будет, если вдруг в ходе разговора разразится скандал.

Капитан Боллинджер постучала в дубовую дверь и представила нас как уорент-офицеров Бреннер и Санхилл. Генерал шагнул нам навстречу. Мы отдали друг другу честь, потом обменялись рукопожатиями, он кивнул на ряд обитых материей стульев, и мы все сели.

В генеральских кабинетах бывают самые различные виды сидений, но при желании хозяин может поставить вас по стойке «смирно» или «вольно». Генерал Кемпбелл обошелся учтиво, не по нашему рангу. Возможно, это было связано с тем, что мы только что услышали признания двух жен в совершении преступных деяний, а именно: недоносительство и тайный сговор. Возможно, мы просто понравились генералу.

— Не желаете ли выпить?

— Благодарим вас, сэр, нет.

Орудие выстрелило, флаг был спущен — в армии это то же самое, что звонок, приглашающий изголодавшихся подопытных собак Павлова к обеду.

Я оглядел кабинет. Стены были покрыты белой штукатуркой, дубовые карнизы и плинтусы, мебель тоже сделана из дуба, на полу — ковер, привезенный, очевидно, с Востока. Почти не видно военных трофеев, сувениров, наградных свидетельств в рамках на стенах, только на небольшом круглом столе в углу, застланном синей накидкой, лежали сабля в ножнах, старинный длинноствольный пистолет и синяя фуражка.

Генерал поймал мой взгляд.

— Это вещи моего отца. Он был кавалерийским полковником в двадцатые годы.

— Во Вьетнаме я был в первом батальоне Восьмого кавалерийского полка, но без лошадей.

— Вот как? Да это же отцовский полк! Старая гвардия, еще с индейцами сражалась... Впрочем, это было до отца.

Выходит, между нами все-таки есть что-то общее, почти общее. Синтия, разумеется, сразу же заскучала от нашей бывальщины-небывальщины, но толика мужской трепотни полезна перед тем, как схватить собеседника за горло.

— Значит, вы не всегда были детективом? — осведомился генерал.

— Не всегда, сэр. Раньше я занимался честным трудом.

— Имеете награды, знаки отличия?

Вероятно, ему было легче подготовиться к неприятным вопросам, зная, что я ветеран и участвовал в боевых действиях. Даже если бы у меня за плечами не было опыта вьетнамской войны, я все равно сказал бы, что бывал в бою. Доискиваясь истины, можно и солгать, как свидетель, не приведенный к присяге. Тому же, кто приведен к присяге, от вранья лучше воздержаться. Что до подозреваемого, то он всегда может сослаться на право не свидетельствовать против себя. Проблема, однако, в том, чтобы определить, кто есть кто.

Неприлично не обращать на даму внимания, и генерал стал расспрашивать Синтию о ее службе в армии, откуда она родом... Синтия охотно отвечала, и из ее ответов я почерпнул кое-что и для себя, хотя не знаю, может, она и лгала. Я давно заметил, что генералы и полковники любят расспрашивать рядовых и низших по званию о том, где живут, кто родители, где учились и т.д. и т.п. Не знаю, действительно ли они интересуются или это заимствованный у японцев управленческий прием, которому их учили в военном колледже, но ты вынужден принять правила игры, хотя сам готов кинуться на амбразуру преступной деятельности.

Минут двадцать из необходимого и выделенного нам времени мы занимались переливанием из пустого в порожнее, наконец генерал сказал:

— Как я понимаю, вы разговаривали с миссис Фаулер и миссис Кемпбелл, следовательно, знаете, что происходило в ту ночь.

— Да, сэр, — ответил я, — хотя, по чести говоря, мы кое-что узнали до бесед с миссис Фаулер и миссис Кемпбелл.

— Вот как? Поздравляю. Значит, мы неплохо учим людей.

— Да, сэр, кроме того, у нас с мисс Санхилл есть кое-какой практический опыт, хотя в данном случае возникает ряд серьезных специфических проблем.

— Безусловно... Вам удалось узнать, кто убил мою дочь?

— Нет, сэр.

— Но это не полковник Мур?

— Все может быть.

— Я вижу, вы здесь не за тем, чтобы отвечать на вопросы?

— Не за тем, сэр.

— Как вам хотелось бы вести разговор?

— Вероятно, всем будет легче, сэр, если вы начнете с рассказа о том, что случилось той ночью.

— Хорошо, постараюсь... Я уже спал, когда на ночном столике зазвонил красный телефон. Я снял трубку, сказал: «Кемпбелл слушает», — но на другом конце провода молчали. Потом раздался щелчок, и я услышал голос дочери. Совершенно очевидно, что это была запись.

На стрельбищах, на вышках управления огнем установлены телефоны, но на ночь они отключаются. Вероятно, у Энн Кемпбелл и Чарлза Мура были мобильники и плейер.

— Вот что говорилось в сообщении, — продолжал генерал. — «Папа, это Энн. Мне надо срочно поговорить с тобой. Приезжай на стрельбище номер шесть к двум пятнадцати». — Он помолчал, потом добавил: — Затем сказала, что покончит с собой, если я не приеду.

Я кивнул и спросил:

— Простите, сэр, она говорила, чтобы вместе с вами приехала миссис Кемпбелл?

Генерал смотрел на нас с Синтией, пытаясь понять, что нам известно. Он, вероятно, подумал, что эта пленка попала к нам в руки.

— Да, она это сказала, но у меня не было ни малейшего желания ей потакать.

— Итак, дочь поднимает вас ночью с постели и заставляет мчаться на стрельбище. Вы догадывались, о чем она хотела поговорить?

— Н-нет... Вы, вероятно, знаете, что Энн была особа неуравновешенная.

— Мне говорили, что вы предъявили дочери ультиматум и установили срок. Она должна была дать ответ за завтраком в то утро.

— Совершенно верно. Она вела себя недопустимо, перешла все границы. Я сказал, чтобы она бралась за ум или убиралась с базы.

— Услышав голос дочери, вы, значит, понимали, что это не очередная выходка неуравновешенной особы и ее звонок связан с ультиматумом?

— Да, кажется, понимал.

— Как вы думаете, зачем ей понадобилась магнитофонная запись?

— Вероятно, чтобы не возникло спора. Я никогда не шел у нее на поводу. Я вынужден был ее выслушать и не мог ничего возразить. Потом я поехал в назначенное место — так поступил бы любой отец.

— Ваша дочь была уже там и звонила по мобильному телефону. Она уехала из штаба около часу ночи, вас не удивило, что местом встречи она выбрала отдаленную учебную площадку? Могла бы, кажется, просто приехать на завтрак и дать ответ на ваш ультиматум.

— Я не знаю, — покачал головой генерал.

Тогда он действительно ничего не знал, но, приехав и увидев дочь, все понял. Я видел, что он искренне переживает и едва держится. И будет держаться до конца, как бы я ни наседал, повторять очевидные вещи, вытекающие из неоспоримых фактов и доказательств. Но он ни за что не скажет главное: почему его дочь голой была распята на земле.

— Энн сказала, что покончит с собой, если вы не приедете. Как вы думаете, не замышляла ли она убить вас?

Генерал молчал.

— Вы взяли с собой оружие?

— Я не имел ни малейшего представления, что там творится.

Не имел, это точно, поэтому и не взял с собой миссис Кемпбелл.

— Итак, вы оделись в гражданский костюм, взяли пистолет, сели в машину жены и поехали на стрельбище номер шесть с зажженными фарами. В котором часу вы приехали в условленное место?

— М-м... кажется, в два пятнадцать. Как она и просила.

— Понятно. Вы выключили фары и?..

Генерал долго молчал, взвешивая неоконченную фразу.

— Вышел из машины и подошел к джипу, но Энн там не оказалось. Я начал беспокоиться, позвал ее, но она не ответила. Я снова окликнул ее, потом слышу, Энн зовет меня, обернулся к стрельбищу и увидел... Увидел, что она лежит на земле, точнее, увидел лежащую на земле фигуру. Наверное, Энн ранена, решил я, быстро пошел к ней... и увидел, что она раздета... Я был шокирован, растерян. Не знал, что все это значит... главное, она была жива. Я спросил, что с ней, и она ответила... Я стоял рядом... Не знал, что делать... Мне трудно говорить об этом...

— Понимаю, сэр. Нам тоже трудно. Наши чувства, конечно, не сравнимы с вашим горем, но не ошибусь, если скажу за себя и за мисс Санхилл, что в ходе расследования у нас... Можно сказать, мы полюбили вашу дочь. — Мисс Санхилл, вероятно, воздержалась бы от этого признания. — Сыщики, расследующие дела об убийстве, часто переживают за погибших, хотя в жизни их не видели. Мы просмотрели видеопленки с записями лекций вашей дочери, и я понял, что она такая женщина, с которой я был бы рад познакомиться... Но я перебил вас, сэр, простите...

Генерал не мог собраться с мыслями, и прошло несколько неловких минут, пока он не взял себя в руки, сделал несколько глубоких вдохов, откашлялся.

— Дальше что... Я пытался развязать ее... Представьте мое положение... Было так неудобно... мне не удалось развязать веревки и не удалось вытащить колья... Не знаю, кто это сделал, но он загнал их глубоко в землю, и узлы на веревках были тугие... Ничего не мог сделать, как ни бился... Я сказал ей, что сейчас вернусь, пошел к машине, но не нашел ничего, чем можно было разрезать узлы. Я вернулся и сказал, что съезжу в Бетани-Хилл... возьму нож у полковника Фаулера... Бетани-Хилл в десяти минутах от стрельбища номер шесть... Теперь, задним числом, я понимаю, что должен был бы. — Впрочем, нет, не знаю... Не знаю, что должен был предпринять...

— Вы, конечно, разговаривали, когда пытались развязать веревки?

— Перебросились всего несколькими словами.

— Естественно, спросили, кто это сделал?

— Н-нет...

— Генерал, вы не могли не спросить...

— Ах да, конечно. Но она сказала, что не знает.

— Вернее, не захотела сказать.

Генерал посмотрел мне прямо в глаза:

— Да, не захотела. Как вы узнали?

— Потом по Райфл-Рендж-роуд вы поехали на Бетани-Хилл.

— Да, и позвонил полковнику Фаулеру.

— Вы знали, что в миле, у склада боеприпасов, стоит охрана?

— Мне нет необходимости знать, где расположены посты... Кроме того, я все равно не поехал бы туда. Зачем молодому мужчине видеть мою дочь в таком положении?

— В ту ночь на посту была женщина, но это не важно. Меня интересует другое: почему, сэр, вы развернулись и добрые полмили ехали, не включив фары?

Генерал, должно быть, удивился, откуда я это знаю, потом сообразил, что от постового.

— Зажженные фары могут привлечь внимание. Мне этого не хотелось.

— Почему?

— Как бы вы поступили на моем месте, оставив раздетую дочь распятой на земле? Начали бы созывать людей? Я твердо знал, что надо спешить за помощью к полковнику и миссис Фаулер. Зачем предавать инцидент огласке?

— Но инцидент, как вы выразились, сэр, на самом деле был преступлением. Вам не пришло в голову, что к ней пристал какой-то сумасшедший или группа сумасшедших? Какой смысл делать из этого секрет?

— Я не хотел ставить ее в неловкое положение.

— Изнасилованной женщине нечего стыдиться, — заметила Синтия.

— И тем не менее, — возразил генерал.

— Она вам не дала каким-нибудь образом понять, что не возражает подождать, пока вы съездите за Фаулерами? — спросила Синтия.

— Нет, я это сам решил.

— А Энн не боялась, что насильник в ваше отсутствие появится опять?

— Нет... впрочем, погодите, она сказала, чтобы я скорее возвращался. Мисс Санхилл, мистер Бреннер, я вижу, к чему вы клоните. Вы хотите сказать, что я действовал неадекватно ситуации, и будете, вероятно, правы. Может быть, мне надо было найти какой-нибудь режущий предмет и разрубить эти проклятые веревки. Может быть, я должен был вложить ей в руки пистолет, чтобы она могла защититься в случае чего. Может быть, мне следовало самому сделать выстрел в воздух, чтобы приехали патрульные полицейские, или просто сидеть и ждать, пока не проедет случайная машина. Неужели вы допускаете, что я постоянно не думал об этом? Вы правомерно сомневаетесь в правильности принятых мной решений, но у вас нет оснований подвергать сомнению мои страдания и скорбь.

— Мы не сомневаемся ни в том, ни в другом, генерал, — сказала Синтия. — Мы пытаемся достоверно восстановить события.

Кемпбелл хотел что-то сказать, но передумал.

— Итак, вы прибыли к Фаулерам, рассказали о случившемся, и они поехали вызволить капитана Кемпбелл? — продолжил я.

— Совершенно верно. Миссис Фаулер взяла халат и нож.

— Вы не видели на месте происшествия одежду своей дочери?

— Нет, не заметил.

— Вы не подумали прикрыть Энн своей рубашкой?

— Нет... Я вообще плохо тогда соображал.

И это тот самый человек, который, будучи подполковником, ворвался с батальоном механизированной пехоты в осажденный Куантри и спас роту солдат, окруженных в старой французской крепости. Но как помочь своей дочери и спасти ее — генерал не знал. Очевидно, он не пожелал предложить ей помощь и утешение: помешал гнев.

— Почему вы не поехали с Фаулерами, генерал?

— Вероятно, я им был не нужен. Вообще-то достаточно было одной миссис Фаулер, но полковник не решился отпустить ее одну. Боялся...

— Боялся — чего?

— Что там околачивается мерзавец, который это сделал.

— В таком случае как же вы бросили дочь — раздетую, связанную, беззащитную?

— Мне пришло это в голову в пути, когда я почти уже доехал до дома Фаулеров. Заметьте, езды до Фаулеров — десять минут.

— Да, но пока вы ехали, будили их, пока они собирались и ехали на стрельбище, прошло минут тридцать, не меньше. Вы обратились за помощью к Фаулерам, прекрасно, однако после этого любой человек, тем более отец и воинский начальник, поспешил бы назад, на место происшествия, и контролировал ситуацию, пока не подоспеет поднятая по тревоге кавалерия.

— Что вы хотите узнать, мистер Бреннер, мои поступки или мотивы поступков?

— Не поступки, сэр. Я хочу уяснить ваши мотивы.

В нормальной ситуации таким тоном с генералами не говорят, но сейчас обстоятельства были чрезвычайные.

— Вероятно, вам известно больше, нежели изволите демонстрировать. Я с самого начала заметил, что пальца вам в рот не клади. Если вы такие догадливые, то, может быть, скажете, какие же у меня были мотивы?

— Вы хотели, чтобы дочь немного помучилась, — неожиданно заявила Синтия.

Стена крепости рухнула, и она бесстрашно бросилась в пролом.

— Вы прекрасно знали, генерал, что ваша дочь не подвергалась насилию. На нее никто не нападал, когда она ждала вас. Вместе со своим сообщником она позвонила вам, включила записанную заранее пленку и вызвала вас туда с единственной целью — чтобы вы и миссис Кемпбелл увидели ее в этом ужасном положении. Это логически объясняет всю цепочку событий. Объясняет, почему вы бросили ее там одну, попросили Фаулеров привезти дочь, а сами остались у них в доме, ни слова не сообщив об этом полиции и следствию. Вы были очень сердиты на Энн за то, что она сделала.

Генерал Кемпбелл впал в глубокую задумчивость, размышляя над ошибками, совершенными несколько дней назад, и десять лет назад, и над тем, что он может теперь сделать. Наконец, после долгого молчания, он заговорил:

— Карьера моя кончена. Я уже написал рапорт об отставке, который пошлю завтра, после похорон. Сейчас передо мной стоят вопросы: что именно вы должны знать, чтобы найти убийцу, в чем я должен признаться и кому польза от того, если будут и дальше пятнать память о дочери. Может быть, это эгоистично с моей стороны, но я должен подумать о жене и сыне и иметь в виду интересы армии... Я не частное лицо, мое поведение во многом отражает военную профессию, и мой позор может привести к упадку морали в офицерском корпусе.

Мне хотелось сказать: морали в офицерском корпусе Форт-Хадли дальше падать некуда, генерал действительно не частное лицо и не имеет права эгоистично надеяться, что с ним обойдутся как с частным лицом. Репутация его дочери не является вопросом первостепенной важности, я сам позабочусь о том, что и сколько мне нужно знать, чтобы найти убийцу, и, наконец, последнее — карьера его кончена. Но вместо всего этого я сказал:

— Генерал, я понимаю, почему вы не известили полицию о случившемся. До поры это было частным делом, и, признаюсь, я сам поступил бы точно так же. Я понимаю, почему вы привлекли Фаулеров. Повторяю: на вашем месте я, вероятно, сделал бы то же самое. Но когда Фаулеры возвратились и сказали, что ваша дочь мертва, вы не имели права втягивать их и миссис Кемпбелл в сговор недоносительства в целях скрыть истинный характер преступления. И вы не имели права, сэр, затруднять нашу с мисс Санхилл работу, направляя нас по ложным следам.

— Вы абсолютно правы, — кивнул он. — Я несу полную ответственность.

Я набрал побольше воздуха в легкие, чтобы заявить:

— Должен доложить вам, сэр, что ваши действия подпадают под соответствующие статьи военного кодекса.

— Я это знаю. — Генерал посмотрел на меня, потом на Синтию. — Могу я попросить об одной услуге?

— Какой, сэр?

— Пожалуйста, сделайте так, чтобы имя Фаулеров не фигурировало в ваших документах.

Я был готов к этой просьбе и мучительно искал решение задолго до того, как Кемпбелл ее высказал.

— Я не могу усугублять уголовное преступление своим должностным преступлением.

Собственно говоря, я это уже сделал, заключив сделку с Бертом Ярдли, но то была сделка с лицом, не числившимся в списках личного состава базы. Здесь же — совсем другая проблема.

— Фаулеры обнаружили труп, генерал, и никому об этом не сообщили.

— Они сообщили об этом мне.

— Генерал, моя позиция в этом вопросе несколько отличается от позиции мистера Бреннера, — вмешалась Синтия. — Хотя у следователей не принято выносить разногласия на публику, я думаю, что мы можем сохранить доброе имя Фаулеров. Давайте рассуждать логично. Полковник сообщил вам о преступлении, и вы сказали ему, что позвоните полковнику Кенту. Но вы и миссис Кемпбелл были настолько убиты горем и подавлены, что не сделали это немедленно! Тело нашли другие люди. Детали надо еще продумать, но правосудие не выиграет от того, что в процесс будут втянуты Фаулеры.

Генерал Кемпбелл кивнул в знак одобрения. Мне не понравилось вмешательство Синтии, но я почувствовал своего рода облегчение. В конце концов, полковник Фаулер — единственный высший офицер, кто сохранил в этой грязной истории порядочность и не спал с генеральской дочерью. По правде сказать, у меня не хватает силы воли, и поэтому я уважаю людей, у которых она в достатке. Однако даровой сыр бывает только в мышеловке, и Синтия это знала.

— Но мне бы хотелось, сэр, чтобы вы рассказали нам, что в действительности там произошло и почему.

Генерал Кемпбелл откинулся на спинку кресла.

— Ну, хорошо... История эта началась десять лет назад... как раз десять лет в этом месяце... в Уэст-Пойнте...

Глава 28

Генерал Кемпбелл поведал нам о том, что произошло в Форт-Бакнере, учебно-тренировочном центре Уэст-Пойнта. Относительно изнасилования он знал не намного больше, чем мы или власти. Когда он приехал в армейский госпиталь имени Энн Келлер, его дочь тяжело переживала случившееся с ней, была душевно травмирована, едва ли не билась в истерике. Увидев отца, она бросилась к нему, заплакала и стала умолять забрать ее домой.