И... опять же... он в два счета внес изменения в чертеж опротивевшего мне ротора, который наконец покинул поле моего монитора. Я только не очень поняла, обрадовалась Юлия, что чертеж наконец созрел, или огорчилась, что у одного компьютера подозрительно долго копошились целых два сотрудника. Но какое мне до этого дело! И вообще: дотянуть этого «клошара» до себя – в этом что-то такое есть...
      Я в возбуждении даже поерзала на сиденье маршрутки, чем привела в негодование рядом сидящего дедка с негабаритной тарой на коленях. Но что мне его тара, когда передо мной открывались чудовищные горизонты и радужные перспективы! Это же просто Бернард Шоу: «Пигмалион» наоборот. Я – профессор Хиггинс, Альбинка – полковник Пикеринг, Валерий Георгиевич Беспрозванных – неотесанная цветочница Элиза Дулиттл. А Слон, пожалуй, сойдет за Фредди. Или нет! Для Фредди Никифоров слишком умен. Пусть Фредди будет Славик Федоров!
      Я представляла, как отучаю Беспрозванных бухтеть и прихлебывать на все бюро кофе, как мы стрижем ему волосы в модном салоне «Витязь» и покупаем красивую дорогую одежду. И обязательно рубашку с запонками. До чего же мне нравятся запонки! Зря их сейчас почти не носят! Особенно детально я представила себе сабантуйчик нашего паршивого технического бюро, который теперь велено называть корпоративной вечеринкой. Мы приходим туда рука об руку с Беспрозванных. Я в маленьком черном платье и на шпильках, Валерий Георгиевич – в темном костюме-тройке и в светлой рубашке с запонками и с галстуком. Вы, конечно, догадываетесь, что дальше идет немая сцена. Уже по Гоголю. Где до него Бернарду Шоу! И еще вы наверняка догадываетесь, что все остальные непродегустированные мною образцы во главе с волооким Славиком Федоровым в данный момент съежились и поблекли в моем воображении. Вряд ли они смогут предложить мне что-нибудь более изысканное. Решено! Я останавливаюсь на № 1 – на Беспрозванных Валерии Георгиевиче!
      – Того и жди, пойдут дожди в Испании... – попытавшись вспомнить цитату из Бернарда Шоу, заявила я дедку с тарой, на что он мгновенно среагировал:
      – А что им, этим испанцам! У них там жара! А вот у нас уже третью неделю кряду льет... Того и жди, что Нева выйдет из берегов!
 
      Весь следующий день я советовалась с Валерием Георгиевичем на предмет нового чертежа, изменения в который мне надо было вносить. Несколько раз в процессе переговоров мы пили мой кофе и разговаривали о жизни, плавно переходя на допуски, посадки и шероховатости стальной поверхности, когда мимо нас проходила Юлия. Я уже надеялась на то, что после работы мне удастся затащить его перекусить блинчиками в соседнюю забегаловку «Чайная ложка», когда мимо нас прошел наш сослуживец Володька Бондарев и кинул всего одну фразу, которая отбросила меня назад на два дня, на состояние висящего на мониторе ротора:
      – Окучиваешь Валерку, Натаха? Успеха тебе на этом нелегком поприще!
      Вы бы видели, что сделалось с Беспрозванных! Смородиновые глаза потемнели до антрацитового цвета, лицо пошло красными пятнами. Он нервно отставил к стене нашего обеденного пластикового столика чашку с синим павлином и сухо сказал:
      – Я думаю, что больше не нужен вам, Наталья Львовна. – И вернулся к своему компьютеру.
      Я с ненавистью посмотрела на Володьку Бондарева, который походя разрушил мою мечту о немой сцене по Гоголю. А ко мне тут же подсела Надя Модзалевская и без спросу насыпала себе в чашку моего «Davidoffа». Помните Надю? Это она назвала брюки Беспрозванных отрыжкой красных революционных шаровар.
      – Наташка, ты что, в самом деле положила глаз на Валерика? – спросила она, прихлебывая стопроцентную арабику.
      – А что? – ответила я вопросом на вопрос.
      – Это же дохлый номер!
      – Точно. Особенно если мимо будет шастать Бондарев и совать свой нос куда не надо! – зло добавила я.
      – Бондарев сделал то, что и должен был сделать настоящий товарищ, – вдруг неожиданно заявила Надя.
      Мои глаза, видимо, приобрели еще более округлые и внушительные размеры, чем были у Альбинки, когда она увидела нас с Беспрозванных, потому что Надя, по-матерински приобняв меня за плечи, проникновенно сказала:
      – Ну не надо так расстраиваться! Валерка – закосневший холостяк. Володька только намекнул на то, что ты покушаешься на его свободу, и Беспрозванных проявил себя во всей красе. Поэтому, если ты на самом деле решила разработать этот пласт, то должна действовать более тонко. Хотя... – Модзалевская убрала с моих плеч свои материнские руки. – На кой черт он тебе сдался? Тебя тут уже два раза Славик Федоров домогался. Бросаться в омут с головой – так хоть с красавцем, чтобы потом всю оставшуюся жизнь об этом вспоминать и детям рассказывать!
      Что я могла ей на это ответить? Не петь же песнь про Бернарда Шоу, Гоголя и смородиновые глаза! К тому же и детей у меня нет. Разве что Альбинкиной Сонечке мне предстоит на старости лет рассказывать про мои похождения.
      – Надь! А как это – более тонко разрабатывать пласт? – спросила я.
      – Неужели он так тебя зацепил? – подивилась Модзалевская и даже выглянула из-за стеллажа, чтобы еще раз хорошенько осмотреть Беспрозванных. По-видимому, ничего достойного внимания она в нем так и не обнаружила, потому что спросила: – А ты хорошо подумала?
      Я нашла в себе силы только на то, чтобы кивнуть.
      – Значит, так! – деловито приступила к делу Надя. – Беспрозванных – человек старой закалки, воспитанный на тургеневских девушках и прочей лабуде, а ты полезла напролом, как современная деловая women.
      – И что ты предлагаешь?
      – Во-первых, вот это, – Надя показала пальцем на мои волосы цвета вина утренней зари, – надо срочно перекрасить во что-нибудь неброско-шатенистое. Во-вторых, снять кожаные портки и надеть юбку миди. А в-третьих... – Надя с сомнением посмотрела на меня, прикидывая, смогу ли я это одолеть.
      – И что же в-третьих? – не выдержала я.
      – Да понимаешь, для третьего надо, чтобы ты была в него по-настоящему влюблена, а ты... Неужели влюблена?
      – Ну... не знаю... Может, еще нет... – промямлила я. – Но очень хочется влюбиться, понимаешь?!
      – Это-то я как раз понимаю, но... Наташка! Может, ты передумаешь... в Беспрозванных-то влюбляться? Может, лучше в Славика? Или вот... в отделе у Сафронова есть Женька Ладынин. Холостой. Тоже не первый сорт, но получше все-таки нашего Валерки.
      Надо сказать, что Ладынин значился в моем списке образцов под № 3. Он действительно был не первый сорт. Первый сорт – это мужики с полноценной шевелюрой, а у Ладынина – приличная розовая лысина. Я его внесла в список потому, что все остальное, кроме лысины, у него было сорта первого: и хорошее мужское лицо, и благородная осанистость, и густой баритон дикторов старого, советского еще, телевидения. И женат он, в отличие от Славика, был всего один раз. Я как раз собиралась выяснить у знатоков, почему он развелся, но тут все завертелось с Беспрозванных.
      Кстати тут уж будет сказать и о последнем образце, о № 4. Под этим номером у меня значился Константин Ильич Коньков – наш главный электрик, начальник того Юрки, который прикручивал Юлии гелиевую лампу. Этот Коньков вообще был темной лошадкой. Он устроился на работу недавно, но наша кадровица уже успела сообщить всем заинтересованным лицам, что он абсолютно холостой.
      В общем, про Ладынина и Конькова – это я вам сказала к слову. Они меня уже совершенно не интересовали, потому что я твердо решила сыграть главную роль в шоу в стиле того Шоу, который Бернард, – великий английский драматург. Я настолько ясно представляла себе, как буду выращивать из гадкого утенка под фамилией Беспрозванных шикарного лебедя, отмывать Золушку до состояния сказочной принцессы, шлифовать из Элизы Дулиттл мою прекрасную леди, воспитывать из торговца пирожками с зайчатиной мин херца Александра Даниловича Меншикова, что отказаться от этого было уже выше моих сил. И я сказала Наде Модзалевской:
      – Сначала пусть будет Беспрозванных, а там... посмотрим... Кто помешает мне сменить его на Ладынина?
      – И то верно, – согласилась Надя. – Тогда нужно, чтобы с этой же минуты глаза у тебя постоянно были на мокром месте.
      – Зачем?
      – Затем! Ты будто бы вовсе и не покушаешься на его свободу, а безответно влюблена. А он как будто бы тебя здорово оскорбил в лучших чувствах, потому что даже не допил кофе и бросил тебя за столом на произвол судьбы и издевательства Володьки Бондарева.
      – А разве Бондарев издевался? Сама же говорила, что он поступил по-дружески.
      – Бондарева с его издевательствами я беру на себя! Ты, главное, адекватно на них реагируй.
      – На что?
      – На издевательства.
      – Это как?
      – Ну... не переругивайся в ответ, не называй его скотиной, а томно закатывай глаза и вытирай их кружевным платочком в стиле тургеневской девушки.
      – Может, прямо сейчас и начать?
      – Валяй, – одобрила Надя, и я пошла к своему компьютеру. При виде очередного чертежа на его мониторе слезы сами собой навернулись мне на глаза.
      Боковым зрением я видела, как Модзалевская о чем-то говорила с Бондаревым, который в изумлении тоже круглил глаза не хуже андерсеновских собак. Мне почему-то вдруг стало так жалко себя, а заодно еще и Альбинку с влюбленной Сонечкой, что я и не заметила, как по-настоящему разрыдалась.
      Подойдя к моему столу с совершенно ненужным мне справочником молодого рабочего 1962 года издания, Надя прошипела:
      – По-моему, ты переигрываешь.
      Она сунула справочник мне в руки и громко, на все бюро, сказала:
      – Вот. Ты просила действующие ГОСТы. – И еще раз шепнула: – Так можно запугать объект до полусмерти.
      Я грустно посмотрела на объект, который не обращал на наши манипуляции ровным счетом никакого внимания.
 
      Вы не поверите, но слезы мои были провидческими. Если, конечно, можно так выразиться. После работы меня опять ждала у хлебобулочного киоска Альбинка, на которой не было лица.
      – Ну! – бросилась я к ней. – Что еще натворил твой даугавпилсский новгородец?
      – Он ничего... но Сонечка...
      – Что с Сонечкой?! – испугалась я до умопомрачения. Все-таки она у нас была одной дочерью на двоих.
      Альбинка расплакалась, уткнувшись в выставленный в витрине карельский хлеб.
      – Да что случилось-то?! – начала я терять терпение.
      Говорить Альбинка не могла, и я потребовала у киоскерши, чтобы она дала нам хоть какой-нибудь воды. Тетка, видя плачевное состояние моей подруги, налила чаю из собственных запасов, в который накапала своего же пустырника. Альбинка хлебнула этого русского народного бальзама и через некоторое время смогла пробормотать:
      – Она... беременна...
      – Сонечка беременна? – не поверила я.
      – А Сонечка – это кто? – спросила киоскерша, решив, что имеет право знать, не зря ли потратила свой пустырник.
      – Сонечка – наша дочь, – ответила я.
      – Ну... де-е-евки! Это ж дело жите-е-е-ейское! – разочарованно протянула тетка. – Я-то подумала, что у вас кто-то умер.
      Она обиженно захлопнула свое окошко, а мы с Альбинкой пошли к остановке автобуса.
      – Когда ты узнала? – строго и по-деловому спросила я подругу. С ней же иначе нельзя.
      – Сегодня утром.
      – Она тебе призналась?
      – Ее сегодня рвало.
      – Мало ли что рвало. Может, у нее несварение желудка?
      – А слезы по ночам?
      Еженощные слезы, перешедшие в утреннюю рвоту, тоже показались мне подозрительными, и я спросила:
      – А что она сама говорит?
      – То и говорит...
      – Альбинка! Почему из тебя все надо клещами вытаскивать? Можешь ты сразу все рассказать?
      – Могу. Ей было так плохо, что она вынуждена была признаться, что беременна.
      – Она была у врача?
      – Нет, не была, но каждая женщина и без врача поймет, что беременна.
      Опыта в подобных делах у меня не было, поэтому я поверила подруге на слово и снова принялась расспрашивать:
      – А кто у нас счастливый папаша?
      – В том-то и дело... – Глаза Альбинки опять наполнились слезами. – Это как раз тот мальчик... помнишь, я тебе говорила... Сонечка в него влюблена, а он на нее даже не смотрит.
      – Ничего себе – не смотрит! Как это он, не глядя, умудрился ребенка ей запупырить?
      Честно говоря, Сонечку очень даже просто не заметить. Думаю, вы вполне можете представить себе, кого могли произвести на свет две бледных спирохеты: Альбинка и очень светлый блондин Ромочка. Кожа у Сонечки была такой прозрачной, что просвечивали голубые жилочки на висках, шее и тонких руках. Если у матери волосы еще хоть как-то желтились, а кок у папаши в последнее время стал отливать благородной платиной, то кудри Сонечки напоминали пучок тонких белых катушечных ниток под № 60. Глаза девушки цвета выгоревшего дешевенького голубенького ситчика, а на губы у ее организма и вовсе не хватило краски. В жилах Сонечки вяло пульсировала блеклая разжиженная кровь двух альбиносов, и я никак не могла взять в толк, как она умудрилась раззадориться до секса.
      – Ну и что вы намереваетесь делать? – спросила я несчастную подругу. – Надеюсь, не аборт? Имей в виду, я не дам тебе калечить девчонку!
      – Конечно, не аборт, что ты! – замахала руками Альбинка. – Я, знаешь, думаю, может, поговорить с ним?
      – С кем? С этим половым извращенцем?
      – Откуда ты знаешь, что он извращенец?
      – Только извращенец мог поднять свой... в общем, польститься на нашу девочку! Она же еще совсем ребенок!
      – Он сам такой же ребенок. Не забывай, что они учатся в одной группе.
      – Это еще ни о чем не говорит. В наше время не только в училище, но и в среднем звене очень средней школы можно отыскать таких бывалых... В общем, тебе и не снилось! И что же ты хочешь ему сказать?
      – М-может... он женится?
      – С ума сошла! На что тебе целых три ребенка?
      – Зато по-людски...
      – Сама говорила, что он на нее даже не смотрит.
      – Может, когда узнает о ребенке, посмотрит, а?
      – А он, значит, ничего еще не знает?
      – Сонечка не сказала...
      – А вот это очень зря. Он должен знать, куда могут завести сексуальные игрища!
      – Это, Наташа, давно уже все знают...
      – Знают, – не стала спорить я, – но теоретически. А мы ему раз – и результаты практических занятий. Поехали!
      – Куда?
      – В училище. Не женим, так хоть морду набьем!
      – Так уж вечер... занятия кончились...
      – Да, верно... – огорчилась я, потому что руки у меня уж очень чесались. – Ну ничего! У нее живот, как я понимаю, на нос еще долго не полезет, так что время у нас есть. Немедленно езжай домой к ребенку, а завтра возьмем по пол-отгула и поедем в училище квасить этого папашу.
      – Может, лучше без рук?
      – На месте разберемся, что лучше.
 
      На следующий день на работе я была тише воды и ниже травы, потому что думала только о Сонечке. Она вчера была в таком плачевном состоянии, что Альбинка уже поздним вечером вынуждена была вызвать меня к себе на дом в качестве психотерапевта. Бледность Сонечки была обычным ее состоянием, но вчера вечером бедная девочка была сине-фиолетовой от горя и любви одновременно. Выяснилось, что она любит этого Даниила больше жизни, что сознательно пошла на секс, чтобы у нее хоть что-нибудь от него осталось на память. Даниил ни в чем не виноват, потому что Сонечка сама так захотела. Она знает, что Даниил ее не любит, а любит Кристинку Рябышеву, у которой каштановые кудри до пояса и черные глаза на пол-лица. Слезы нескончаемым потоком лились из голубеньких глазок нашей девочки. Я пыталась говорить какие-то слова, произносить какие-то двусмысленные сентенции, но в конце концов призналась, что психотерапевт из меня никакой, и мы дружно прорыдали втроем весь оставшийся вечер.
      Таким образом, на рабочее место я явилась с заплывшими глазами, бледным лицом и горестными складками у губ в стиле самой настоящей тургеневской девушки, изнемогающей под бременем безответной любви.
      – Я и не думала, что все настолько серьезно, – испугалась за меня Надя Модзалевская, а Володька Бондарев, проходя мимо уткнувшегося в монитор Беспрозванных, сказал:
      – Кретин! Ты посмотри, какие женщины из-за тебя убиваются!
      «Кретин», оторвавшись от компьютера, никак не мог сообразить, про каких таких женщин идет речь, и даже на всякий случай зыркнул в сторону начальницы Юлии Владимировны. Та интимно говорила по телефону, и Бондареву пришлось прямо показать бестолковому Валерию Георгиевичу на меня. Я тяжело вздохнула по Сонечке и углубилась в справочник молодого рабочего за 1962 год.
      Надя с Володькой в течение первой половины рабочего дня по части оказания мне дружественной помощи превзошли все мои ожидания.
      Бондарев еще три раза обозвал Беспрозванных кретином и несколько раз довольно громко сказал:
      а) такие женщины на дороге не валяются;
      б) если бы по нему, Бондареву, так сохли, то он не сидел бы, как дурак, за компьютером;
      в) если он будет продолжать сидеть, как дурак, за компьютером, то найдутся другие, которые сидеть не будут;
      г) и д) – в таком же духе.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.