Алла ДЕМИДОВА
      Бегущая строка памяти
      "...Судьба подарила мне встречи со многими людьми, но моя
      эгоистическая память фиксировала только то, что касалось меня. Обычно
      осуждают людей, которые пишут "я и...". А как же по-другому? Ведь это
      пишу я..."
      "Бегущая строка памяти" - автобиографическая проза Аллы Демидовой.
      На страницах этой книги мы встретимся с Юрием Любимовым, Иннокентием
      Смоктуновским, Владимиром Высоцким, Анатолием Эфросом, Андреем
      Тарковским, Иосифом Бродским, Ларисой Шепитько, Антуаном Витезом...
      СОДЕРЖАНИЕ
      Вступление. О СВОЙСТВАХ ПАМЯТИ ........... ... 5
      ВЫСОЦКИЙ ............................. . . 16
      ПЕРВОЕ ПАРИЖСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ......... . . 42 БИОГРАФИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ И МЫСЛИ В СВЯЗИ С ЭТИМ. ................ . . 62 НЕБОЛЬШАЯ ЛЕКЦИЯ ДЛЯ ПЕРВОКУРСНИКОВ ТЕАТРАЛЬНОГО УЧИЛИЩА ................. . . 76
      НЕМНОГО ТЕАТРАЛЬНОЙ ТЕОРИИ ........... . . 84
      ИЗ РАБОЧИХ ТЕТРАДЕЙ. ................... . . 91
      СМОКТУНОВСКИЙ........................ . . 97
      О ДВУХ РЕАЛЬНОСТЯХ .................... . 115
      СЕРГЕЙ ПАРАДЖАНОВ. .................... . 121
      О КОСТЮМЕ И НЕ ТОЛЬКО ................. . 137
      ЧТО ЗНАЧИТ БЫТЬ ЕСТЕСТВЕННЫМ? ......... . 152
      ПРИНЦ УЭЛЬСКИЙ, МОЙ СОСЕД... ........... . 157
      РАЗМЫШЛЕНИЯ В САМОЛЕТЕ. .............. . 168
      КАЖДОМУ - СВОЕ ....................... . . 174
      ПЕРЕД СПЕКТАКЛЕМ ...................... . 183
      БОЙТЕСЬ РАВНОДУШНЫХ ................. . 188
      АНТУАН ВИТЕЗ. "ФЕДРА" .................. . 199
      ПИСЬМО К N............................ . 218
      ИЛЬЯ АВЕРБАХ. .......................... . 222
      АНДРЕЙ ТАРКОВСКИЙ. ................... . 227
      ТИПАЖ ИЛИ ХАРАКТЕР .................... . . 237
      ОЛЬГА БЕРГГОЛЬЦ. "ДНЕВНЫЕ ЗВЕЗДЫ" ..... .247
      ЭФРОС. "ВИШНЕВЫЙ САД" ................ . . 256
      ИЗ РАБОЧИХ ТЕТРАДЕЙ. .................. . 291
      510 ЗАПОЛНИТЬ ПАУЗУ .......................... 301
      ИЗ ДНЕВНИКА ............................. 308 "...ОСТАНОВИСЬ, МГНОВЕНЬЕ! ТЫ НЕ СТОЛЬ ПРЕКРАСНО, СКОЛЬКО ТЫ
      НЕПОВТОРИМО" Иосиф Бродский ................ 312
      ВТОРОЕ ПАРИЖСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ........... 325
      ЮБИЛЕЙ СТРЕЛЕРА. ........................ 336
      РИТМ СТРОЧЕК ............................. 341
      ПИСЬМО К N............................... 350
      ИЗ ГАСТРОЛЬНЫХ ДНЕВНИКОВ ................ 352
      КОМПЛЕКС АНГЕЛОПУЛОСА. ................. 361
      КОГДА БЫ ГРЕК УВИДЕЛ НАШИ ИГРЫ... ......... 370
      МАКВАЛА .................................. 389
      ПИСЬМО К N............................... 397
      МАЛЫЙ ТРАКТАТ О ПЛАСТИКЕ ............... 402
      ВСЕ ЛИ АКТЕРЫ АЗАРТНЫ? ................... 412
      ЖОРЖ СИМЕНОН .......................... 417
      ПЛОХОЙ - ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК... .............. 426
      В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО ВРЕМЕНИ... .......... 432 ЧЕРНАЯ ШАЛЬ, ИЛИ ПЕНИЕ ОБОЖЖЕННЫМ ГОРЛОМ .................... 439
      ЛАРИСА ШЕПИТЬКО ......................... 442
      ЯЛТИНСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ ................. 456
      ДЕТИ И ЖИВОТНЫЕ. ......................... 463
      РАИСА МОИСЕЕВНА ЗЕНЬЯШ .................. 468 ЗЕРКАЛЬНОЕ ОТРАЖЕНИЕ: КРИТИКА И ЗРИТЕЛИ . 478 ИЗ ПИСЬМА К N............................. 488
      ВИД ИЗ ОКНА АНАТОЛИЯ СЛЕПЫШЕВА ......... 490
      В ПЛЕНУ ЭЛЬСИНОРА ....................... 503
      Послесловие ................................. 509
      Вступление
      О СВОЙСТВАХ ПАМЯТИ
      Что такое память?..
      Сегодня ночью я читала "Полторы комнаты" Бродского. Он вспоминает о ленинградской квартире, где жил с родителями, и пишет, что образы прошлого всплывают в сознании картинками. Но: свои воспоминания Бродский записывает как литератор - предложения у него длинные, иногда переходящие в философские размышления. Поэтому картинка возникает только тогда, когда он передает какую-то одну запомнившуюся реплику.
      Ну, например, они с отцом звали мать между собой "Киса", "Муся". Ей это не нравилось, а они выражали свои эмоции кошачьими междометиями: "мяу", "мурмяу"... и в конце концов она привыкла и стала откликаться. От этого "мурмяу" - ассоциативно - у меня возникла картинка их быта, ведь "мяу кур-нау" присутствует и в нашей семье, поскольку рядом - животные.
      А накануне я прочитала изданные дневники Золотухина - "На плахе Таганки". Это воспоминания совсем другого рода. Он писал по принципу "Что вижу, о том пою". Я как-то заглянула в его тетрадь во время репетиций, думая, что он записывает замечания Любимова, а на самом деле он писал: "Вошла Демидова.
      5
      Села рядом". Он это делал не для фиксации факта, а для разбега руки, потому что все время хотел писать, и, надо сказать, ему это удавалось. Даже в дневниковых записях, когда он набирает разбег и попадает в какую-то "жилу" он ее разрабатывает, и получается отдельный литературный рассказ.
      У меня... с памятью плохо. События налезают друг на друга, и я не запоминаю последовательности. Я забываю имена, цифры, рассказанные кем-то анекдоты, плохо запоминаю лица. Память держит только тексты пьес и стихи. Тексты пьес я вспоминаю по мизансценам, если прохожу их мысленно. Стихи же можно уложить в "быструю" и "дальнюю" память. Быстрая нужна, когда необходимо запомнить текст для кино или телевидения, а когда читаю стихи на эстраде, то запоминаю их как роли, то есть перекладываю слова на образы или цвета, а лучше - на мысленные цветные картинки.
      Иногда я не понимаю, для чего всю жизнь много читаю, ибо все прочитанное быстро забываю или присваиваю, причем присваиваю как собственное знание. Думаю, причина этого в актерской профессии, когда присваиваешь текст роли, чужой характер, привычки, судьбу, наконец. Наверное, любое знание, перерабатываясь, присваивается. Гёте в разговоре с Эккерманом заметил (когда англичане обвиняли Байрона в плагиате): "Что я написал - то мое, вот что он (Байрон. - А.Д.) должен бы им сказать, а откуда я это взял, из жизни или из книги, никого не касается, важно - что я хорошо управился с материалом!"
      В детстве, как и все, я жила в коммунальной квартире. У нас была одна маленькая комната, поэтому мне не разрешали включать свет ночью, - это мешало всем спать. И тогда я ухитрялась читать под одеялом с карманным фонариком. Это мое бесконечное чтение - своего рода наркотик. Ведь читаю я не только для того, чтобы утолить любознательность, это как
      6
      раскладывание пасьянса - чтобы уйти от своих мыслей. Недаром я иногда так глубоко окунаюсь в детективы, а потом, через полгода, опять читаю те же романы как новые - они не остаются у меня в памяти.
      Но неожиданно, ассоциативно картинки из прочитанного, увиденного в кино или кем-то талантливо рассказанного возникают в сознании иногда более ярко, нежели картинки моего собственного прошлого. То вдруг, как вчера, в агонии бессонницы возникнет фраза из клипа Киркорова: "Ночь. Все спят..." - и будет повторяться до бесконечности, то, уже на грани сна, я вижу Бродского в старой ленинградской квартире. Причем вижу очень явственно, даже болезненно. Понимаю, что это не сон, а только что прочитанное, но оттолкнуться от этой картинки не могу. И ругаю себя: "Зачем мне это нужно? Мне нужно спать!.."
      В свои же воспоминания я ухожу редко. Только последнее время я стала вспоминать детство, но не школу, не Москву, а Владимир, где жила у бабушки в войну и потом проводила каждое лето.
      Передо мной всплывают картины природы, запахов, звуков. Но чтобы это пересказать - надо быть профессиональным писателем. Сюжетные узлы вспоминать трудно еще и потому, что очень многие живы. А ведь каждый видит мир по-своему, пропускает поступки других через себя, и мои воспоминания могут кого-нибудь обидеть.
      И потом... у меня слишком мало было в детстве любви, чтобы вспоминать о нем с любовью. Хотя детские "безобидные" воспоминания, которые рассказываются как анекдоты, у меня есть.
      Ну, например. Когда началась война, я была у бабушки под Владимиром. В октябре из Москвы уже невозможно было уехать, и мама пошла во Владимир пешком. Наконец она дошла, взяла меня на руки и спросила: "Девочка, где твоя мама?". Я - по-владимирски на "о" - ответила: "Долё-ёко!" - и помахала
      7
      рукой в сторону Москвы. Но никакого штриха к моей биографии этот семейный рассказ не прибавляет. Или еще помню, как отец приехал на побывку с фронта и мы спускались с горки: он на лыжах, а я - стоя на его лыжах сзади, вцепившись в его ноги.
      Для меня нет границы между выдуманным, прошлым и настоящим. Я запоминаю только свои душевные дискомфортные узлы или благодарность (редкую!) от общения с людьми. Больше ничего: ни стран, ни дат, ни событий. Вениамин Александрович Каверин как-то назвал это актерской памятью. Видимо, он прав. Те несколько извилин, которые нам природой даны для запоминания, у актеров заполнены текстами пьес. Я не могу вспомнить свой номер телефона, телефон мамы, которой звоню каждый день. В воспоминаниях одно время налезает на другое.
      Однажды дошло до абсурда. Моей приятельнице подарили летом белого пушистого кролика. Ее такса Долли тут же стала на него охотиться. Тогда их поселили в разных комнатах, стали выгуливать по очереди, и дача сразу превратилась в сумасшедший дом. Кролика надо было отдавать. Но куда?! И тут я вспомнила, что мы с Володей, моим мужем, как-то нашли ежика со сломанной лапкой. Принесли домой. Днем он где-то спал, ночью топал по комнатам, а потом весь пол был в какой-то зеленой жиже. Прошел месяц, нам надо было уезжать, и мы отдали ежика сыну нашего знакомого, - сын был председателем кружка юннатов. Ежик там долго жил. И я предложила приятельнице, что мы отдадим кролика, как отдали ежика. Возвращаюсь домой, рассказываю Володе. Он выслушал и говорит: "Алла, дело в том, что ежика мы с тобой нашли двадцать лет назад, а сыну Цуккермана сейчас под сорок и живет он в Израиле..."
      ...Мне рассказывал Илья Авербах: в самый тяжелый момент своей жизни он не мог оставаться ночью один, потому что во сне пытался выброситься в окно.
      8
      Его привязывали, кто-то с ним ночевал. Но он был врачом и знал, что освободиться от этого можно, только поняв причину.
      Он стал вспоминать свою жизнь - все ситуации, в которых он должен был бы выпрыгнуть. И не мог вспомнить. Но вдруг, в случайном разговоре, мать рассказала ему, что так долго его рожала, что он уже начал задыхаться. Потом было какое-то последнее усилие, и он выскочил Как только он это услышал и увидел эту картинку, он перестал во сне рваться к окну.
      Так и меня, наверное, больше всего бередят картинки моего прошлого, которые еще не "проявились" - не облечены в слова. Когда я вспоминаю детство, я пытаюсь что-то расшифровать. Иногда мне это удается, но чтобы избавиться - надо рассказать, а рассказывать - не хочется... Хотя, когда я читаю мемуары старых актрис или, например, те же воспоминания Бродского мне интересно, потому что я этих людей воспринимаю как близких, а про близких хочется узнать все. Читать чужие письма и дневники не принято, но весь мир зачитывается дневниками Толстого или письмами Чехова. Потому что они для нас не чужие. Узнав лучше жизнь художника, легче, мне кажется, разобраться в "корнях" творчества. Поэтому, если и мне вспоминать не лукавя, можно, я думаю, восстановить, что толкнуло меня в мою профессию.
      Иногда мне кажется, что профессию я все-таки выбрала неправильно. И я не считаю, что моя жизнь удалась, что я самовыразилась. Может быть, когда в юности я была на перепутье, надо было выбрать другую дорогу. Но страх перепутья, "совковое" детство, боязнь жизни - надо было после университета начинать работать, я не была к этому готова (мое поколение вообще инфантильно - практически все начинали поздно) - заставили меня опять идти учиться. На этот раз судьба толкнула меня в Театральное Училище
      9
      имени Б. В. Щукина, и дальше все покатилось само собой. Дальше я уже не стояла на перепутье, я принимала жизнь, какую мне давала судьба. Или случай. Кто-то из древних мудрецов заметил: судьбы не существует - есть только непонятая случайность.
      ...Судьба подарила мне встречи со многими людьми,, но моя эгоистическая память фиксировала только то, что касалось меня. Обычно осуждают людей, которые пишут "я и...". А как же по-другому? Ведь это я пишу, поэтому - "я и имярек". Театровед или литературовед восстанавливает портрет человека, даже и не зная его близко. Но это совсем другое. А когда ты хорошо знаешь человека, он поворачивается к тебе только той стороной, которой хочет повернуться. Например, Высоцкий был очень многогранен, а ко мне всегда поворачивался одной и той же стороной. Я видела и другие его стороны, но ко мне они отношения не имели. Поэтому некоторые мои воспоминания кажутся однобокими и короткими. Я ведь специально ре рисую многогранник , я показываю только одну сторону - "я и...".
      Пусть меня простит читатель, если он найдет в этой книге кое-что из моих же прежних книг или старых интервью. Тот же Высоцкий. Я уже один раз зафиксировала свою память о нем - написала целую книгу, и если начать рассказывать заново, это будет ложью. Хотя мелкие факты, которые вспоминаются случайно, я и буду прибавлять.
      Ахматова писала, что не верит, когда в воспоминаниях появляется прямая речь. А мне кажется, что в памяти иногда очень точно фиксируется какая-то фраза или ответ. И именно прямая речь - самая достоверная деталь воспоминаний. Остальное - ощущения, они окрашены сегодняшним днем, а фразу из прошлого не окрасишь.
      Но даже когда возникает картинка прошлого, когда уходишь по коридору назад, на это наслаивается сиюминутная жизнь. Я сейчас вспоминаю прошлое, но
      10
      в то же время раздражена неприятным телефонным разговором и помню, что мне через час надо уходить. А в подсознании постоянно свербит будущая работа бунинские "Темные аллеи". Это наслоение времени и ощущений в обычных воспоминаниях передать практически невозможно.
      Кстати, "Темные аллеи" - это тоже воспоминания, но записанные литературно, в стиле больших мастеров. Эти длинные фразы не столько воссоздают картинку, сколько дают наслаждаться вязью пера. Но это ощущение получаешь при чтении, а когда их произносишь, восхищение письмом теряется. Тем не менее я стараюсь интонацией и какими-то нужными мне акцентами воссоздать для зрителей бунинскую картинку. Но: эту мою картинку будет разрушать режиссер, который видит "Темные аллеи" по-своему. И до окончания работы меня больше всего беспокоит - чье видение возьмет верх. Ведь написанное и сказанное и переведенное на экран - это не одно и то же.
      Это волнение, эта боль от работы, наверное, будет возникать у меня еще не раз. Ведь и сейчас я вспоминаю какие-то свои промахи и неудачи многолетней давности. Но вспоминаю так, как будто это случилось только что. И я начинаю стонать, "я стенаю" - как писал Толстой в дневниках. Иногда я невольно начинаю стонать вслух, и дома меня спрашивают: "Что?", я говорю: "Что-то вступило в спину". А на самом деле это я ощущениями перекинулась в прошлое...
      * * *
      ...У меня сегодня съемка, а вечером спектакль. Встаю в 6.30 утра, хотя я гипотоник и утром до 12-ти вялая, ничего не соображаю и не умею. В 8 часов я уже сижу на гриме. В основном всегда гримируюсь сама, не доверяя гримерам. Ненавижу этот процесс ужасно. Каждый раз забываю, с чего начать. Пытка продолжа
      11
      ется часа два. Потом на площадке, долго и нудно переругиваясь с режиссером и другими актерами, разбиваем сцену на мизансцены и планы.
      Объявляется перерыв.
      Я не обедаю во время съемок, поэтому в перерыве опять сижу в гримерной как неприкаянная, в тяжелом парике, стянутая корсетом. Болит голова. После перерыва опять долго собираются, раскачиваются, потом снимают не мои планы. Я жду. Приблизительно за сорок минут до конца смены приступают ко мне. Ставят свет. Болят глаза. Я уже устала от ожидания и бездействия. Помреж посматривает на часы - я опаздываю на спектакль. Наконец - хлопушка. Снимают очень трудный для меня кусок, со слезами, с переходом настроения. Конец. На бегу сбрасываю костюм, парик, почти не разгримировываюсь - некогда, - бегу на спектакль. В машине перебираю в уме только что отснятый кусок и с ужасом понимаю, что сыграла его не так, как нужно и как бы хотела. В самом мрачном настроении влетаю в театр. "Вишневый сад". Опять грим, костюм, парик.
      Перед началом спектакля, когда мы все стоим за кулисами, лихорадочно в уме перебираю всю роль, особенно останавливаясь на трудных для меня кусках "подводных рифах". Выхожу на сцену. С первых реплик своих товарищей понимаю, что многие не в форме, не хотят слушать друг друга. Играют "вполноги". Очень медленно для меня раскручивается первая часть - ожидание приезда Раневской. А мне нужен совсем другой ритм, я в него "впрыгиваю". (Хотя только что кому-то доказывала за кулисами, что стремление во что бы то ни стало создать темп может привести лишь к искусственной живости, мысль всегда должна предшествовать слову.) Но сейчас мне нужен ритм, пусть ненаполненный, но ритм! Раздраженная, хотя в таком настроении почти не могу играть, я пытаюсь "поднять" сцену. Схлестнулись глазами с Высо
      12
      цким. Он, чувствую, чем-то тоже недоволен. Своим. И еще эта неудобная для меня мизансцена на детском стульчике. Стараюсь этот кусок скорее проскочить. Вроде бы промахнула, слава Богу. Выход Пети Трофимова. 2-3 реплики - у меня очень трудный, один из самых опасных кусков роли - крик, слезы (я не люблю и не умею кричать): "Гриша мой... мой мальчик... утонул. Для чего? Для чего, мой друг?" Продираюсь сквозь вишневые деревья (настоящие), кресты, кресла, проклинаю про себя режиссера, который придумал эту идиотскую мизансцену: сам бы так каждый спектакль, и думаю о том, чтобы не зацепить платьем гвозди, которые натыканы со всех сторон. Ругаю себя и рабочих, что так каждый раз, они оставляют гвозди на сцене, а я после спектакля забываю им об этом сказать. В антракте переодеваюсь. Пью очень крепкий кофе, чтобы физически дотянуть до конца.
      После спектакля раскланиваемся. Я смотрю в зал. Они так же хлопают, ни больше ни меньше, - шел ли спектакль хорошо или из рук вон плохо. Легкое презрение к ним, чужим, далеким. Вяло разгримировываюсь. Вяло, в плохом настроении, уставшая, опустошенная, еду домой. Пытаюсь что-то съесть, что-то прочитать, ложусь. Пытаюсь заснуть, а в голове опять и опять прокручивается, как в плохом надоевшем фильме, сегодняшний неудачный день. Ругаю себя и мучаюсь из-за того, что неправильно сыграла кусок в картине. Но нельзя же быть 10 часов на старте! Надо было бы отказаться от съемки... Но как-то с годами мой максимализм притупляется, и я уже думаю, что уходить с площадки, срывать съемку неэтично по отношению к другим актерам, которые так же ждут, как и я. Ведь недаром же я с неприязнью отношусь к актрисам, которые капризничают на площадке. Правда, капризы капризам рознь, некоторые капризы я понимаю и охотно сама бы покапризничала - почему это я должна отвечать за непрофессионализм других работников,
      13
      за плохую организацию производства, ведь перед зрителем же - я. Однако капризничать не умею, не научилась, к сожалению. И если будет нужно, опять буду вставать в шесть утра, мокнуть под дождем с температурой, играть, пусть после 10-часового простоя, самые ответственные эпизоды (как в "Шестом июля" например, когда под конец смены снимали речь Спиридоновой. Но почему-то тогда я была в форме, значит, можно и сегодня бы...). И на своих товарищей по театру напрасно злюсь, - может быть, у них день был потруднее моего попробуй-ка покрутись с телевидения на радио, в театр, в магазин... Но все-таки зачем разговаривать за сценой почти в голос, когда у меня на сцене самый искренний момент роли?! Ворочаюсь с боку на бок. Не могу заснуть. Теперь уже окончательно.
      Четыре часа ночи. Встаю. Пью чай. Смотрю в окно, напротив дом кооператив работников какой-то промышленности - ни одного освещенного окна. Счастливые - они-то спят: оттрубят свои положенные 8 часов, и хоть бы хны. Нет, вроде бы зажглось одно окно. Тоже кто-то мается. Принимаю снотворное. Сплю...
      * * *
      Я люблю зеркала. Но отношение к зеркалу у меня мистическое. В японском театре "Но" перед выходом на сцену есть, как говорят, зеркальная комната. Актер, отражаясь во множестве зеркал, должен внутренне сконцентрировать эти отражения в одно и только после этого выйти на сцену.
      Любой актер перед выходом на сцену смотрится в зеркало, не - "как я выгляжу?", а с чисто подсознательным любопытством - ведь отражается уже фантом. И этот фантом должен стоять перед глазами, когда играешь.
      Поэтому в названии всех моих книг так или иначе зашифровано зеркало. Первую книгу я назвала "Вто
      14
      рая реальность" (то есть отраженная), вторую - "Тени Зазеркалья". А эту книгу хотела назвать "Осколки зеркала", но недавно вышла книга сестры Андрея Тарковского именно с таким названием.
      Тогда я подумала, что память моя - ассоциативная. Как в вязании - одну петельку вытянешь, за ней потянется другая, может быть, даже другого цвета... И из этой мозаики памяти сложатся портреты людей, ведь я буду вспоминать не только себя.
      Но оказалось, трудно без потерь переносить мысль из головы к руке, от карандаша - к бумаге. Для того чтобы овладеть секретами письма, нужно было писать по крайней мере, каждый день, а я писала урывками и иногда не очень откровенно - не потому, что пыталась что-то скрыть, а потому, что писать откровенно нелегко, - надо смотреть на себя чуть-чуть со стороны и выбирать точные слова, чтобы откровенность эта была ясной и конкретной. И потом... обязательно ли нужна откровенность во всем, что касается твоей жизни?
      "Когда б Вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда..." - но нужно ли этот сор выносить из избы?
      Что же, помимо внешних причин, меня сдерживает вспоминать бездумно и безоглядно?
      В 1974 году Театр на Таганке был на гастролях в Набережных Челнах. Помимо спектаклей, мы давали шефские концерты. Обычно на такие концерты собирался весь город. Ждали выступления Высоцкого.
      Итак, Володя пел: "Я не люблю, когда стреляют в спину, я также против выстрелов в упор..." Мы, актеры, стояли за кулисами, тоже слушали эту песню, и я сказала, что не люблю, когда о таких очевидных вещах кричат. На что мне один наш актер, обернувшись, резко ответил: "Да, но то, что не любит Высоцкий, слушает весь город, затаив дыхание, а то, что не любишь ты, никого не интересует..."
      15
      ВЫСОЦКИЙ
      Сейчас для меня существуют два образа Высоцкого, почти не смешиваясь между собой. Один - тот, которого хорошо знала при жизни, с которым репетировала, ссорилась, мирилась и который хоть и не был близким другом, но был очень близким человеком, про которого я вполне могла в свое время написать, как он удачно вел "мужскую тему" в наших актерских дуэтах (за что получала резкие отповеди от его поклонников). Я его очень хорошо чувствую и сейчас. Знаю, как бы он поступил в той или иной ситуации, какой бы шуткой реагировал на какое-либо замечание. Могу по фотографиям определить время, настроение, в котором он находился в тот момент, когда делалась эта фотография.
      А другой образ - он возник после многочисленных воспоминаний, после теоретических статей о нем, после тех его стихов, которых я не знала раньше. Этот Высоцкий принадлежит всем, и я напрасно обижаюсь на незнакомых людей, которые открыли его для себя недавно, полюбили и подходят к нам, знавшим его, отчитывать за какие-то, как им кажется, неблаговидные поступки. Первая реакция - возмущение: какое они имеют право?! А вторая - имеют, ибо любовь эгоистична и всегда присваивает себе объект любви.
      16
      Так о чем вспоминать? О том, как Володя пришел в наш только что организованный Театр на Таганке, а перед этим посмотрел дипломный спектакль "Добрый человек из Сезуана" и решил (по его словам) во что бы то ни стало поступить именно в этот театр? Пришел никому не известный молодой актер, сыгравший до этого лишь несколько небольших ролей. Или рассказать о его сияющих глазах, когда он однажды появился в театре в новой вязаной коричневой куртке, передние полочки которой были из искусственного меха? Или о том, как постепенно вырисовывалась внешняя пластика невысокого широкоплечего человека в узких, всегда очень аккуратных брюках, в ярко-красной шелковой рубашке с короткими рукавами, которая так ладно обтягивала его намечающиеся бицепсы. Как постепенно исчезала одутловатость еще не оформившегося лица и оно приобретало характерные черты - с волевым упрямым подбородком, чуть выдвинутым вперед...
      Я не помню, кому пришла в голову мысль, сделать костюмом Гамлета джинсы и свитер. Думаю, это произошло потому, что в то время мы все так одевались. А Володя за время двухлетних репетиций "Гамлета" окончательно закрепил за собой право носить джинсы и свитер. Только цвет костюма в спектакле был черный - черные вельветовые джинсы, черный свитер ручной вязки. Открытая могучая шея, которая с годами становилась все шире, рельефнее и походила уже на какой-то инструмент, на орган с жилами-трубами, особенно когда Высоцкий пел. Его и похоронили в новых черных джинсах и новом черном свитере, которые Марина Влади привезла из Парижа. Над гробом свисал занавес из "Гамлета", и черный свитер воспринимался тоже гамлетовским.
      К костюму у него было какое-то особое отношение - и в жизни, и на сцене. Ему, например, не шли пиджаки. И он их не носил, - кроме первого, "твидово
      17
      го". Правда, один раз на каком-то нашем очередном празднестве после спектакля, когда все мы уже сидели в верхнем буфете за столами, вдруг явился Высоцкий в роскошном пиджаке - синем блейзере с золотыми пуговицами. Все застонали от неожиданности и восторга. Он его надел, чтобы поразить нас. И поразил. Но больше я его в этом блейзере никогда не видела. Тем удивительнее было для меня его решение играть Лопахина в белом пиджачном костюме, который ему не шел, но подчеркивал какую-то обособленность Лопахина от всех остальных персонажей спектакля и очень помогал ему в роли.
      А его неожиданные порывистые движения... Как-то в первые годы "Таганки", на гастролях в Ленинграде, мы с ним сидели рядом в пустом зале во время репетиции. Он что-то прошептал мне на ухо, достаточно фривольное, я резко ответила. Он вскочил и, как бегун на дистанции с препятствиями, зашагал прямо через ряды кресел, чтобы утихомирить ярость. Я ни разу от него не слышала ни одного резкого слова, хотя очень часто видела побелевшие от гнева глаза и напрягшиеся скулы.
      У меня сохранилась фотография: как-то на репетиции "Гамлета" Любимов мне сказал что-то очень обидное, я молча отвернулась и пошла к двери, чтобы никогда не возвращаться в театр. Володя схватил меня за руку и стал что-то упрямо говорить Любимову. На фотографии запечатлено это непоколебимое упрямство: несмотря ни на что, этот человек сделает так, как он хочет.
      Вот эта его самодостаточность меня всегда поражала. Мне казалось, что иногда он мог сделать все, что хотел. Вообще я думаю, что он ждал счастливого дня, когда сразу делал все дела, которые до того стопорились. Этот счастливый день он угадывал заранее особым звериным чутьем. Я помню, как-то после репетиции он отвозил меня домой, сказал, что ему нужно по
      18
      дороге заехать в Колпачный переулок в ОВИР за заграничным паспортом. Был летний день. Я ждала его в машине. Пустынный переулок. И вдруг я вижу: по этому горбатому переулку сверху вниз идет Володя, такой ладный, сияющий. Садится в машину и говорит: "Сегодня у меня счастливый день, мне все удается, проси все, что хочешь, все могу..."
      Однажды после душного летнего спектакля "Гамлет" мы, несколько человек, поехали купаться в Серебряный Бор. У нас не было с собой ни купальных костюмов, ни полотенец, мы вытирались Володиной рубашкой. А поодаль, в удобных пляжных креслах, за круглым столом, накрытым клетчатой красной скатертью, в купальных халатах сидели французы, пили вино из красивых бокалов. Было уже темно, но они даже не забыли свечку, и эта свечка на столе горела. Мы посмеялись: вот мы у себя дома, и все у нас так наспех, "вдруг", а они - в гостях, и все у них так складно, по-домашнему, основательно. Через несколько лет за границей мы с Володей были в одной актерско-писательской компании и все вместе поехали к кому-то в загородный дом. Когда подъехали к дому, выяснилось, что хозяин забыл ключ. Но не ехать же обратно! Мы расположились на берегу реки, купались, так же вытирались чьей-то рубашкой. А рядом благополучная буржуазная семья комфортно расположилась на пикник. Мы с Володей обсудили интернациональное качество творческой интеллигенции полную бесхозяйственность - и вспомнили Серебряный Бор.
      На гастролях у него в номере всегда было очень аккуратно. Володя любил заваривать чай, и у него стояли бесконечные баночки с разными сортами чая. А когда появилась возможность покупать экзотические вина, он любил красивую батарею из бутылок и не позволял никому дотрагиваться до нее. Все дразнили его за скупость, но он был тверд, а потом, в какой-ни
      19
      будь неожиданный вечер, все разом выпивалось - неизвестно кем, почему, вдруг...
      ...Упрекают нас, работавших с ним вместе, что не уберегли, что заставляли играть спектакли в тяжелом предынфарктном состоянии. Оправдываться трудно, но я иногда думаю: способен ли кто-нибудь руками удержать взлетающий самолет, даже если знаешь, что после взлета он может погибнуть. Высоцкий жил, самосжигаясь. Его несло. Я не знаю, какая это сила, как она называется: судьба, предопределение, миссия? И он - убеждена! - знал о своем конце, знал, что сердце когда-нибудь не выдержит этой нечеловеческой па-грузки и бешеного ритма. Но остановиться не мог...
      От него всегда веяло силой и здоровьем. На одном концерте как-то он объявил название песни: "Мои похороны", - и в зале раздался смех. После этого он запел: "Сон мне снился..."
      На гастролях в Югославии мы посмотрели фильм Бергмана "Вечер шутов". Там есть сцена, где актер очень натурально играет смерть. После фильма мы шли пешком в гостиницу, обмениваясь впечатлениями, и я заметила, что актеру опасно играть в такие игры - это трясина, которая засасывает... Высоцкий со мной не согласился. А через какое-то время я прочитала в его стихотворении "Памяти Шукшина":
      Смерть тех из нас всех прежде ловит, Кто понарошку умирал...