«…просто взял и повесился».

И даже дольше. Ничего умного все равно не происходило. Сержант Кашель в таких случаях говорил: «Установлены факты». С другой стороны — и с чего я так часто вспоминаю бедного сержанта? Мы установили факты — кто-то предвидел наши действия, этот кто-то, некий Уиттингтон, покончил с собой и был близок к тому, чтобы, подобно фараону, обеспечить себе отборный погребальный кортеж по дороге в Край Вечной Охоты.

Чего мы не учли?

Как?

Кто?

Почему его реакция была столь резкой? Он не пытался сбежать, сбить со следа, выкинуть какой-нибудь трюк — просто взял и повесился. На бикфордовом шнуре.

В гостиной сидели одиннадцать человек, не считая собаки. И только пес не ворчал. Пес спал. Потом я допил пиво, попрощался с остальными и тоже пошел спать. Заснул я быстро и крепко.

Проснулся я неожиданно, с какой-то бившейся в голове мыслью. Натянув штаны и накинув рубашку, я спустился в гостиную, включил компьютер, ввел коды и стал просматривать отчет о наблюдении за Уиттингтоном. Почти четверо суток записи, иногда с нескольких точек. Ну и что?

Я поглощал кофе кружку за кружкой, словно пытался побить рекорд выносливости и упорства. Уиттингтон на прогулке, с биноклем и тростью. Он что-то наговаривает в диктофон, я отгоняю запись назад, включаю чтение по губам — ну ясно! Какая-то чушь о красноклювых дроздах и малиновках. Потом — Уиттингтон возле магазина, в магазине, у кассы. Библиотека. Получает заказанные книги, диски — что, не хочешь ничего сбрасывать себе на комп, настолько ты старомоден? Неожиданно я почувствовал, что ненавижу этого старика, словно он был жив и находился где-то рядом. Он выглядел настолько простым, настолько образцовым. Именно таким, каким и можно было ожидать. Пожилой, подтянутый, с закостенелыми взглядами и привычками… Скользкая змея. Он застрелил троих, нисколько не колеблясь, даже с удовольствием. Потом приехал сюда, домой, разложил карты перелетов птиц и открыл редкое издание «Ежегодника биологического факультета Бернского университета, 1957 год». Гадина.

Такие, вдруг понял я, не кончают жизнь самоубийством. Ни при каких обстоятельствах. Для таких ничего не стоит чужая жизнь, свою же они ценят превыше всего.

Я почувствовал, как от возбуждения у меня начинает пощипывать щеки и кончики ушей.

Уиттингтон-Това жив и хихикает сейчас где-нибудь в кулак. Может быть, он даже следил за нами и нашими действиями из укрытия? Стоп! А тело? Кто ходил по дому? Ведь есть отчеты, мы знаем, что он был жив вплоть до выстрела в висок. Как он это сделал? Стоп, еще раз. А… двойник! Но откуда он мог взяться? Как он попал в дом? Когда?

Я побежал в ванную и на несколько минут сунул голову под кран с холодной водой. Потом закурил и вернулся к изучению отчетов. Минуты, часы, иногда, когда я замедлял скорость просмотра, — секунды чужой жизни. Хитрый, хладнокровный, расчетливый, жестокий убийца. Вероятнее всего, главарь группы, на совести которой больше убийств, чем у какой-либо иной преступной организации в США за всё время их существования, а это кое-что значит.

Устав отдавать голосовые команды, я переключился на пульт и, развалившись в кресле, то ускорял картинку, то замедлял, силуэты на экране метались и подпрыгивали, иногда же их движения становились плавными, а то и замирали вообще — когда я увеличивал изображение каких-либо лиц или деталей обстановки.

Стоп! Стивен вошел в какой-то дом; я остановил картинку и затребовал данные о жильцах; компьютер сразу же начал выводить информацию. Одинокий, как и Уиттингтон, коллекционер марок на птичьи темы, немного моложе его, такой же высокий и худой. Я ускорил воспроизведение. Уиттингтон провел у коллеги двадцать минут, вышел и, энергично размахивая тростью, зашагал домой. Больше он оттуда уже не выходил.

Я остановил изображение и задумался. Однако в голову ничего не приходило, и я лишь бездумно нажимал кнопку перемотки то вперед, то назад. Фигура на экране послушно двигалась туда-сюда, но я знал, что на самом деле это я полностью зависим от нее. Я перемотал назад еще дальше, до магазина. Уиттингтон вышел, посмотрел вниз, на свои ботинки, топнул, поправляя штанину идеально отглаженных брюк. Удобные шнурованные башмаки на низких каблуках. Уиттингтон пошел дальше.

СТОП! Я снова остановил картинку и какое-то время сидел, ожидая повторного сигнала: тук-тук! а я кое-что знаю! О?

Медленно поставив кружку с остатками кофе на стол, я осторожно, словно подкрадывающийся к водопою тигр, пересел на стул перед монитором. Увеличив резкость изображения Уиттингтона, я несколько раз повернул его, а затем приказал запомнить его специальной идентификационной программе, наследнице старой и надежной программы — идентификатора папиллярных линий. Программа определила семьдесят идентификационных точек и сообщила о готовности сравнить объект с любым другим.

Я перемотал запись до момента ухода Уиттингтона от знакомого, подождал немного и запустил сравнение. Вне всякого сомнения — это был кто-то другой. Данные совпадали только на первый взгляд — например, рост. До того момента, когда программа сравнила толщину подошв ботинок: у первого Уиттингтона она составляла 14,8 мм, а у того, который вышел из дома, — 21,34 мм. Не совпадал и вес, разве что Уиттингтон сумел прибавить 1,48 кг за пятнадцать минут, другим был оттенок глаз, длина волос — разница достигала 24 мм, а удлинить волосы в состоянии был разве что Господь Бог.

Всё было ясно. Уиттингтон, сволочь, подготовил себе отходные пути. Видимо, он каким-то образом за нами следил, или мы случайно попали на тот момент, когда он затирал за собой следы. Во всяком случае, он каким-то образом сумел сделать так, чтобы его изображал некто другой. Тот же наверняка не знал, какую судьбу ему уготовил Уиттингтон. Интересно, как он ему платил, а может, лишь выразил «благодарность до конца жизни». Тьфу, стыдись, Оуэн.

Я закурил и вернулся к дому. Данные из городского архива, вид сверху. Данные о жильце, его машина. Хм, неплохая тачка для такого старичка. Наверняка сгодилась бы для поспешного бегства. Хорошо. Может быть, он еще не успел.

Я ввел свои коды доступа и, затребовав данные со спутников, посмотрел на дом сверху. Видно было, как Уиттингтон приходит к Хаджесу, хозяину этого дома, как он уходит. Я быстро просмотрел данные вплоть до текущего момента. Господи, да он до сих пор сидит там! Наверняка боится покинуть город, все ближайшие окрестности стоят на ушах после нападений на банки, на выезде посты, на дорогах патрули… Он не знает, что ему делать, как вырваться, рассчитывает на свой трюк со взрывом и самоубийством… А кстати — самоубийство? Как он мог заставить…

Не сейчас.

На цыпочках я прошел в свою комнату, схватил кобуру с «элефантом», машинально проверил обойму. Надев портупею, я сунул в карман запасные обоймы, накинул куртку, тяжелую от разнообразного снаряжения, какое я всегда любил иметь при себе.

Монти стоял возле двери. Несколько секунд я размышлял, но в конце концов решил взять его с собой. Всё равно он наверняка останется в саду, поднимет ногу на два деревца и вернется. Краем глаза я заметил, что не стер изображение с экрана, и решил, что пусть так и остается, — Саркисян быстро сообразит, где я и зачем туда пошел.

Сидевшие в двух машинах агенты заметили меня; я слегка кивнул обоим и причмокнул, подзывая Монти, который, как ни странно, не остался в саду, а бежал передо мной, махая хвостом.

Было без нескольких минут шесть, когда я остановил машину в ста метрах от дома Хаджеса — Уиттингтона-Товы. Подкрадываться и проникать в дом тайком, на мой взгляд, не имело смысла. Я подошел к двери и нажал на ручку, а когда дверь не открылась, уперся в нее плечом, затем отошел и ударил со всей силы. Раздался треск, и дверь подалась. Я вошел в гостиную с «элефантом» в руке и начал осматриваться.

И тут мне на голову обрушилось нечто тяжелое, холодное и шумное.

Когда я очнулся, Уиттингтон, худой костлявый старик с безумным взглядом, заканчивал вводить в мой организм какой-то бесцветный препарат.

— Когда почувствуешь, что можешь встать, вставай. Мы уезжаем.

— Да.

У меня еще не было сил, чтобы подняться с пола, но я мог пошевелить головой и огляделся в поисках третьего. Но никого не было. У стены лежал Монти, уткнув нос в пол между передними лапами. В каком-то шкафчике у другой стены возился Уиттингтон, а кроме него единственным человеком в этом помещении был только я. И это я, видимо, сказал «да». Я облизал губы и сказал «нет».

Ничего не произошло. С моих губ не сорвалось ни звука. Я удивился было, но на то, чтобы удивляться, не было времени. Хозяин спокойно посмотрел на меня через плечо. Он не боялся меня, я ему ничем не угрожал, каким-то образом он меня контролировал и был уверен в своих силах.

Бросив несколько каких-то предметов в саквояж, он подошел ко мне:

— Вставай. Поведешь машину, в случае проверки представишься своим настоящим именем и сделаешь всё, чтобы мы смогли выехать из города.

— Да.

Снова послышалось « да». Черт побери, это я говорил!

Я встал и, пошатываясь, ощупал голову. Шишка была небольшая и не болела. Я посмотрел на внутреннюю сторону локтя — два маленьких синяка. У меня всегда были проблемы с сосудами и внутривенными инъекциями. Отметив, что мне сделали два укола, я вдруг как будто услышал посторонний голос: «Оуэн, это ты говоришь „да“. Ты находишься в полном его подчинении. Судя по всему, что-то из ряда нистопораминов. Бедный Оуэн!»

Уиттингтон подошел и небрежно дал мне пощечину. Я даже не пытался уклониться. Мне было не слишком приятно, но и особо неприятно тоже не было. Стивен ударил меня, потому что так хотел. Его право. Я улыбнулся.

— Ну и хорошо, мой дорогой, — бросил Уиттингтон. — Идем.

Монти вскочил. Ему незачем идти с нами, подумал я. И одновременно причмокнул. Уиттингтон бросил мне сумку и посмотрел на пса.

— Прекрасная пара, — сообщил он. — Такая послушная. Пусть идет, будет хорошо смотреться в машине.

В гараже стояла «хонда-роллингстоун». Мы сели в нее — я за руль, поскольку именно туда меня втолкнули. Сзади лежали всякие походные мелочи, холодильник, какие-то футляры.

— Поехали, — приказал Уиттингтон.

Мы поехали. Шесть минут спустя мы миновали первый патруль, без каких-либо хлопот, еще через восемь — второй. Они попросту дремали, сукины дети.

— Теперь быстрее, но не нарушая правил, — бросил Уиттингтон.

Он разговаривал с кем-то по телефону. Слушать он мне не приказывал, так что я и не слушал. Слова отскакивали от моих барабанных перепонок, словно градины от крыши, не оставляя никакого следа, кроме легкого шума. Через сорок минут мы доехали до тоннеля, я заплатил за проезд, и мы поехали дальше. Движение было небольшим. Четыре полосы, вентиляторы. Неожиданно нас догнала «тойота-бумбаггер» и съехала на аварийную полосу.

— Стоп, — прошипел Уиттингтон.

Мы попросту поменялись машинами. Молодой прыщавый брюнет с уже заметными залысинами молча перепрыгнул на мое место, а я — на его, еще неприятно теплое. Я включил охлаждение кресла и вопросительно посмотрел на Уиттингтона. Он немного подумал, затем нетерпеливо махнул рукой. «Хонда» уехала. Мы еще немного постояли, затем мой проводник показал мне на дорогу перед радиатором.

— Поехали, — слегка раздраженно сказал он.

В ближайшем ряду мы развернулись и поехали назад, но недалеко: двумя съездами дальше мы сменили направление на северное. Я вел шесть часов без перерыва, потом Монти начал поскуливать, и мы остановились на маленькой лесной стоянке. Мы вдвоем зашли в туалет, Монти с энтузиазмом обследовал заросли. Уиттингтон думал. Я ждал. Мне было хорошо и приятно, никаких проблем — ничего не надо делать, только исполнять приказы. Просто здорово. Потом Стивен подошел и посмотрел мне в глаза.

— Как вы на меня наткнулись? — спросил он.

— Мы? Наткнулись? — Я на мгновение задумался. — Ни на что я не натыкался, — заявил я наконец. — Я вошел в дом, и что-то свалилось на меня сзади…

— Заткнись, дурак! — прошипел он. — Сплошное дерьмо, и ничего больше. Или слушают, но не думают, или болтают, но… — Он отхаркался и смачно сплюнул. Мне это понравилось, я сделал то же самое и улыбнулся. Тем временем Уиттингтон отошел на несколько шагов, всё еще говоря себе под нос: — Они должны что-то с этим сделать, должны! — Неожиданно он стиснутыми кулаками ударил себя по бедрам, повернулся налево и взревел что было силы: — Должны!!!

Он снова ударил себя по ногам. Видимо, был зол. Надеюсь, что не на меня, подумал я. Я всё сделал как надо, но если нужно что-то еще…

— Если что-то нужно… — начал я.

— Заткнись! — яростно прорычал он, настиг меня в два прыжка и ударил по лицу. Я пошатнулся, и мне пришлось опереться рукой о землю. — Ни слова!

Я поднялся и вытер нос. Крови не было. И то хорошо.

Прибежал Монти Пайтон, размахивая хвостом и ударяя им о мое колено. Стивен мрачно смотрел на нас. Чем-то я его разозлил, и я очень об этом жалел.

— И зачем мне эти два пса? — спросил вслух Стивен. — У одного есть зубы, но он не любит кусаться, второй, возможно, и укусил бы, но не может… Пошли в машину! — приказал он.

Я огляделся по сторонам, но нигде не увидел второго пса. Но я смотрел не слишком внимательно, может быть, просто не заметил.

Мы сели в машину и ехали без перерыва еще четыре часа. Миновали два пустынных города, въехали в горы, потом в раздваивавшуюся долину, а ее ответвление, по которому мы поехали, внезапно заканчивалось воротами заброшенной шахты. А в шахте была огромная штольня. Ого, какая большая! Мы въехали в нее, и там еще было место для двух таких же автомобилей. Потом мы ехали еще несколько минут, потом были ворота, которые открыл вручную Стивен, включился свет, и мы проехали еще немного. В конце концов мы остановились.

Стивен приказал мне взять одну большую сумку и два маленьких ящика, и мы пошли по огромному освещенному тоннелю. Справа и слева тянулись темные штольни. Я спросил Стивена, что там, а он буркнул, что мне не стоит этого знать. Мне хотелось знать, но я больше не спрашивал. Мы дошли до ответвления коридора, которое ничем не отличалось от других, но, когда мы туда вошли, загорелся свет. Мы свернули еще раз, мне показалось, что в параллельный главной штольне коридор, и дошли до большого зала, где Стивен приказал поставить вещи на пол.

Когда я выпрямлялся, он ударил меня коленом в лицо, а потом чем-то твердым по голове. Я услышал какой-то треск, как будто рвался брезент…

«…у меня еще не онемели руки…»

Мне удалось вывернуть голову, а затем запястье левой руки так, что в поле моего зрения попал циферблат; было слишком темно, а подсветка часов никак не хотела включаться, несмотря на все мои попытки встряхнуть рукой. Всегда так — в полдень, в ярко освещенном магазине подсветка то и дело включалась сама, хотя в ней не было никакой необходимости. Я оценил остальные доступные мне данные: когда я очнулся, я висел на растянутых руках, с точно так же растянутыми в стороны ногами, в позиции, напоминавшей шпагат, причем весьма болезненный. Однако, судя по всему, в этой позе я пребывал недолго, поскольку у меня еще не онемели руки. Было темно, но, когда я попытался переместиться назад, я почувствовал на уровне собственного зада какой-то предмет, обычный тяжелый металлический табурет, на который и присел. Шпагат сразу стал менее утомительным.

Было темно. Часы не работали, во всяком случае, ничего не показывали. Было тихо. И странно.

Я принюхался — ничего, прислушался — ни звука. Только мое дыхание, шорох одежды и скрежет ножек табурета, когда я слишком энергично шевелился. Я перестал ерзать, опасаясь, что табурет выскользнет из-под моей задницы и мне снова придется стоять. Я лишь вертел головой, пытаясь воспользоваться двумя оставшимися у меня чувствами, но информации было слишком мало, чтобы провести сколько-нибудь тщательный анализ. Во всяком случае, действие наркотика, который ввел мне вчера — или когда это было? — хитрый старичок, прекратилось.

Ладно, еще раз. Ремни на руках — похоже, кожаные, с вшитыми металлическими кольцами, при встряхивании они тихо позвякивали. На ногах — не знаю, я не мог ими пошевелить, любое движение грозило падением вперед или назад; сам бы я подняться не смог, а тогда мои конечности точно свело бы судорогой и я оказался бы полностью беззащитным. Хотя и в данный момент хорошо разогнавшаяся муха могла вывести меня из состояния неустойчивого равновесия.

Что еще? Я был жив. Для чего я был нужен Уиттингтону, я не знал, но что-то он для меня готовил. И…

— Монти?..

На мой шепот не последовало никакой реакции. Если бы он был здесь, то хотя бы пошевелился. Несмотря ни на что. На всякий случай я причмокнул.

Тишина.

Что ж, прекрасно, займись, Оуэн, тем, что у тебя есть. Я покрутил правой кистью, мне удалось схватиться за веревку и осторожно потянуть; к моему удивлению, она медленно, как бы неохотно, но сдвинулась с места. Сопротивление росло, но мне удалось почти дотянуться пальцами до носа. Естественно, я сразу же почувствовал страшный зуд в затылке. Я выпрямил руку и проделал то же самое левой. Ясно — какое-то инерционное крепление с нарастающим сопротивлением. Посмотрим ноги… Я напрягал мышцы, как только мог, но потерпел поражение. Ноги были прочно прикреплены к веревкам. Так что я мог лишь сидеть и при необходимости двигать руками, хотя и с трудом, и неизвестно, в каких пределах.

Передохнув, я снова начал эксперимент с правой рукой; на этот раз мне удалось подтянуть ее к лицу. Что делать дальше, я не знал. Напрягая мышцы, я почесал нос и шею.

Вспыхнул свет. Я заморгал и тряхнул головой. Передо мной, на расстоянии метров трех — трех с половиной находилось широкое возвышение, на котором лежало десятка полтора подушек. При желании на нем вполне можно было бы устроить небольшую оргию. Помещение не было даже покрашено — бетонные стены со следами дощатой обшивки, потолок на высоте четырех метров, несколько десятков маленьких слабых ламп. Двустворчатая дверь слева от меня. Ну, и насчет собственных пут я не ошибся: веревки, удерживавшие руки, уходили в привинченные к стенам цилиндры, ноги же просто были привязаны к скобам на стене.

Дверь открылась, и энергичным шагом вошел Уиттингтон, за ним — Монти. Неблагодарное создание — он бросил на меня короткий взгляд, даже не пытаясь извиниться, облизнулся и собрался было забраться на возвышение, наверняка для того, чтобы на нем улечься, но Уиттингтон быстро шагнул в его сторону, и Монти метнулся прочь, словно карликовый пинчер, и лег где-то у меня за спиной, облегченно вздохнув.

Уиттингтон подбоченился и обвел взглядом помещение. Дверь он оставил открытой.

— Мне недостает телевизора, — сказал я.

Он не обратил внимания на мои слова, лишь стоял, прикусив нижнюю губу, и о чем-то думал. Внезапно я понял о чем. Я воздержался от дальнейших реплик и тоже начал думать.

Уиттингтон подошел ближе, остановившись в полушаге от меня. Он знал, что я наверняка не сумею его пнуть, а чтобы дотянуться до него рукой, мне потребовалось бы секунд двадцать. Он смотрел куда-то мне за спину, словно там кто-то был, но я был убежден, что здесь нас только двое. Я презрительно рассмеялся. Как оказалось, его легко было обидеть — он яростно сверкнул глазами и неожиданно ударил меня кулаком в низ живота, а другой рукой толкнул со всей силы. Естественно, я судорожно дернулся и свалился, вернее, медленно упал назад. Мне удалось подтянуть одну руку, опереться и рывком встать. Я ожидал, что он толкнет меня еще раз и станет наслаждаться моими судорогами, но он просто повернулся и вышел. Я попытался дотянуться одной рукой до щиколотки, но это было исключено — и веревки были слишком короткими, и сил не хватало на то, чтобы преодолеть их сопротивление. Ничего не поделаешь.

Уиттингтон вернулся, подошел к возвышению и сел.

— Оуэн Йитс… — сказал он.

Интересно — никаких документов при мне не было. Он что, просканировал мою физиономию, или они уже настолько контролировали действия государственных служб, что…

— Тебе звонили, — продолжал он. — Сказали, что хотят купить права на экранизацию твоей повести. Тебя это интересует?

Я молчал. Что я мог сказать? Вот скоты — и именно сейчас им вздумалось позвонить! Сейчас?!

— Таким образом я сэкономил время. Частный детектив со связями в правительственных организациях. — Он несколько раз кивнул. — И чем же я заслужил такой интерес со стороны частного детектива?

Я зевнул.

— Что тебя так утомляет?

— Ты. Или переходи к сути дела, или проваливай.

— И какова же суть?

— Сны.

Ничего не изменилось, но мне показалось, что в его взгляде промелькнуло разочарование, словно он надеялся, что именно эта тема затронута не будет. Может быть, он вполне справедливо рассудил — что бы он со мной ни сделал, каким бы образом ни затирал следы, это ничего не даст, банка продырявлена, и из нее идет смрад. И лишь вопрос времени, когда кто-нибудь почует эту вонь и заинтересуется ее происхождением.

— Почему — сны?

— Потому что для вас это важно. — Я употребил множественное число, хотя никого больше пока не видел, но был уверен, что кто-то еще тут быть должен.

— Откуда ты знаешь?

— Стоило мне лишь взяться за это дело, и вы сразу зашевелились.

Он сунул указательный палец в ухо и энергично им повертел.

— Ты имеешь в виду… — Он не договорил.

— Да, я имею в виду.

Мне показалось, будто он размышляет, чем бы меня ударить, но никакой палки он с собой не принес.

— Что, этот придурок Веринчи тебе что-то рассказал?

Я покачал головой. Ага! Ну да, Веринчи — он снимает мерку с головы миссис Гроддехаар и заодно может снять и ее данные и вложить ей в башку всё что угодно. Потому он и рассказал ей про свой «сон» — чтобы проверить, удалось ли ей внушить тот чертов сон про холодильник!

— Тогда кто?

Я нахально усмехнулся:

— Мои связи с правительственными организациями. С тобой уже покончено. Еще удивительно, что тебе удавалось действовать столько лет… Точка. Конец. Капут.

— Дурак.

Он хотел что-то еще сказать, но из коридора донесся какой-то звук, словно скрипнуло колесо на эластичном покрытии пола. Мы оба прислушались, затем Уиттингтон подпрыгнул на месте и быстро пошел к двери. Он уже почти перешагнул порог, когда вдруг неожиданно остановился и отскочил. Через порог вкатилась тележка с удивительным содержимым. Я вытаращил глаза и замер, на этот раз не из-за связывавших меня пут, а по собственной воле.

Нечто вроде тележки для гольфа с удобными креслами. Бархатная обивка, когда-то желтого цвета, была теперь страшно грязной и покрыта пестрыми струпьями, словно на нее ежедневно кто-то обильно блевал. В каждом кресле сидел карлик. Тележка привезла пару карликов-близнецов, толстых, бледных и мокрых. В помещении распространился сильный запах пота. На том, что слева, была красная майка на тонких лямочках, с пятном пота между жирными сосками, на втором — тесная серая футболка, тоже пропотевшая на груди и под мышками. Довольно длинные редкие спутанные волосы прилипли к большим головам. Под толстыми животами виднелись одинаковые синие трусы, слишком тесные — пухлые ляжки словно вылезали из трещащих по швам штанин, а ноги торчали вперед, слишком короткие, чтобы свисать с чересчур больших сидений. Отвратительное зрелище. Я почувствовал, что еще немного, и меня стошнит, особенно если кому-нибудь из них придет в голову до меня дотронуться… Бррр!.. Тот, что слева, показал на меня пальцем, который за секунду до этого вынул изо рта — ниточка слюны протянулась аж до самого пола.

Близнецы подъехали ближе, тот, что справа, управлявший с помощью джойстика, открыл рот и замер, уставившись на меня. У него недоставало двух зубов слева, третьего и четвертого, но это можно было заметить с трудом — остальные его зубы были столь темными, что их почти не было видно во рту. Второй решил не отставать от брата и тоже раззявил варежку. Зубы у него были несколько светлее, но с ними контрастировали темные щели, словно оттуда росли волосы или черная шерсть. К тому же он был еще и прыщавым, словно подросток. На виске виднелся набухший красный чирей с желтоватым наростом сверху. У обоих были светлые, поблекшие, как и всё остальное у них, за исключением зубов, глаза. Если бы им хотелось, они могли бы с успехом притворяться слепыми, но подобного желания у них не было.

У одного что-то захлюпало во рту, но у кого именно, я так и не узнал — оба почти одновременно захлопнули свои лягушачьи пасти.

Взмахнув ногами, оба спрыгнули с кресел сначала в тележку, а потом на пол и, не обращая ни на кого внимания, засеменили, переваливаясь на ходу, словно пингвины с обожженными пятками, к возвышению и вскарабкались на него. Первым делом они схватили по подушке и нанесли друг другу несколько ударов, радостно хихикая.

Если их задачей было приковать мое внимание и ошеломить меня, то они с ней справились на все сто процентов.

С безразличным — надеюсь — видом я посмотрел на Уиттингтона. Он всё еще стоял у стены, куда отскочил при виде тележки. До меня дошло, что в тот момент что-то внезапно изменилось. Уже не он был здесь главным!

Но он не хотел, чтобы я об этом знал. Оттолкнувшись от стены, он сделал два шага и толкнул рукой тележку, та послушно откатилась и затормозила перед веревкой, тянувшейся к моей правой ноге. Еще десять сантиметров, и ее напор разорвал бы меня в паху.

Близнецы перестали колотить друг друга подушками, соорудили из них удобное гнездо и развалились в нем. Резкий, прогорклый, даже слегка гнилостный запах заполнил весь объем помещения.

— Ну, так что он болтает? — пискнул клон слева. Уиттингтон подошел ближе и присел на возвышение.

— Пока что немного.

— Не. Мно. Го. — Тот, что справа, трижды раскрыл рот. — Не люблю слово «немного». Ничего не значит. Ни много, ни мало.

— Он всё скажет, — пообещал Уиттингтон. Он посмотрел на меня, словно размышляя, какими средствами и когда воспользоваться, чтобы сдержать только что данное обещание. — Хотя это нам, собственно, и ни к чему… Мне показалось, будто он сказал это для подстраховки, на всякий случай. Я не льстил себе, полагая, что Уиттингтон боится именно меня, но что-то было не так, чего-то он опасался, что-то его беспокоило. И причем весьма.

— Пусть расскажет! — тонко выкрикнул левый и захихикал.

Второй пропищал то же самое. Уиттингтон молчал. Я тоже.

— Говори, — пискнул правый.

Неизвестно почему, мне не хотелось над ними смеяться. Уиттингтон, хладнокровный старый сукин сын, был у них лишь исполнителем. Что это могло значить? Правый показал пальцем на Монти и проквакал:

— Со-ба-ачка!

— Гав-гав! — подхватил его брат.

Я ничего не понимал. Может, это были сыновья шефа? Когда я начал обдумывать возможность подобного варианта, левый близнец бесстыдно сунул руку в трусы и начал копаться у себя между ног. Я отвел взгляд, но наткнулся на промежность второго. У него не было гениталий, там, в тесных обтягивающих трусиках, не могло быть ничего, что напоминало бы мужские половые органы; не знаю почему, но у меня возникла уверенность, что там нет и женских. Самое большее какая-нибудь дырка для мочеиспускания.

Господи, с кем я общаюсь? Мне всё труднее было сохранять на лице безразлично-пренебрежительное выражение. Я поднял бровь и вопросительно посмотрел на Уиттингтона.

— Не беспокой их, — тихо сказал он. — Говори.

— Я? Я должен говорить? Шутишь! — фыркнул я. — О чем? Об убийствах свидетелей, об этой… как ее там?.. Лейше Падхерст? Где вы ее похоронили? — Я шел ва-банк, решив, что, если завалить Уиттингтона лавиной информации, потом легче будет маневрировать им и данными. — Или мне рассказать, как ты застрелил агента ААД Скотта Хэмисдеила и его напарника Григория Страстного? И своего сообщника Фирстайна, после того как тот, в свою очередь, разнес башку своему коллеге по баскетболу Донелану? С тобой покончено, Уиттингтон, если это, конечно, ты, поскольку и тут тоже есть сомне…

Он явно забеспокоился, но отнюдь не выглядел испуганным. Зато мои слова его явно заинтересовали.

— Что-нибудь еще?

— Еще много. Мно! Го! — повторил я, специально для близнецов.

Наступила тишина. Левый близнец вытащил руку из трусов и тщательно ее обнюхал. У меня подступил комок к горлу, что случалось со мной довольно редко. Я с трудом подавил тошноту.

— Обязательно демонстрировать мне этих дегенератов? — спросил я Уиттингтона, но вдруг понял, что мне не хватило смелости, чтобы показать на них подбородком. Черт побери, что такое?

Он бросил взгляд на карликов, потом на меня.

— Похоже, ты еще жив только потому, что они давно не видели собаки, — довольно загадочно сказал он.

Что это значит? Их держат взаперти? Зачем? Кто они? Кто тут главный? Что за спектакль тут разыгрывается?!

Левый близнец откинул назад голову, свалился на спину и протяжно завыл. Правый злобно посмотрел на меня и начал гладить брата? сестру? по животу. Тот еще немного повыл, потом сел.

— Что это значит? — сказал он. — Их держат взаперти? Зачем? Кто они? Кто тут главный? Что за спектакль тут разыгрывается?!