— Ладно. Ты даже не знаешь, как нам пригодишься… Играем! Эй! Дайте один комплект! — Он схватил брошенные над головами желтые шорты и майку и подал мне. Быстро натянув форму, я дважды подпрыгнул в новеньких туфлях. — У них двое ведущих игроков, особенно один из них нам докучает. Если сумеешь вывести из игры Рори Донелана или хотя бы как-то ограничить его чертовскую подвижность — успех нам обеспечен.

Мы вышли в зал. Высокий чернокожий парень в голубой форме со всей силой ударял мячом о паркет, чтобы тут же после отскока остановить его высоко поднятой рукой и с той же силой вновь стукнуть им о пол. Эйхем слегка толкнул меня под локоть.

— Это как раз второй их ведущий игрок, менее опасный, — буркнул он.

— В принципе я уже представляю, как выглядит первый.

— Не преувеличивай. — Впрочем, он сказал это без особого энтузиазма. — Майк, это наше подкрепление! — крикнул он негру. Тот, не прекращая бить мячом о пол, подмигнул мне и направился к дальнему щиту, на каждом шаге отбивая мяч. — Он таким образом разминает запястья, но, полагаю, ему хочется заодно нас разозлить, — проворчал Тим. Подойдя к ящику, он достал два мяча и подал один мне.

Ну ладно. По пути к щиту я стер из памяти всё, над чем размышлял сегодня целый день и вчера — Гришку, Хольгера, Вэл, — и занялся мячом. Что ж, как бросать, я знал, но тело помнило лишь основы, а не детали, так что мяч хоть и летел в сторону корзины, но каждый раз либо цеплялся за кольцо, либо странным образом отскакивал от щита; достаточно сказать, что первый раз я попал в корзину после четырнадцатого броска. Вскоре я чувствовал, что у меня начинают гореть уши, а в голове всё более настойчиво бьется в такт шагам мысль: «И на черта мне этот баскетбол?» Я попал второй раз, потом третий. А какое мне, собственно, дело, заглушил я первую мысль другой, что — я за ними бегал и напрашивался? И так проиграют, и этак… Я бросил мяч с абсурдного расстояния в надежде, что попаду и мои акции пойдут вверх, но действительность скорректировала мои глупые планы.

Так что я лишь стучал мячом о пол и наблюдал за командой противника. Почти с первых же секунд мне стало ясно, кто является в ней ведущим игроком. Коротко стриженный блондин, ниже меня ростом, крайне подвижный и ловкий, наверняка он провел в зале немало часов, тренируясь в умении «зависать» в воздухе. Он был уже знаком мне по залу для виртуальных тренировок. Я с некоторым облегчением вздохнул — меня не слишком впечатлил его поединок с компьютерной тенью. К тому же подобные типы были мне знакомы и по стадиону, и я знал, что они эффектно смотрятся, пока команда играет на них, а они имеют полную свободу движений. Тщательно прикрытый со всех сторон, он не принимает передач от партнеров, которые не знают, что делать, если на спине у их аса висит какой-то самоотверженный игрок противника, а если даже передача до него и доходит, то оказывается, что ему недостаточно места для своих отработанных перед гаражом штучек. Проворный любитель, ничего больше. Он был мой. Он лишь мельком взглянул на меня после какого-то замечания, брошенного «номером вторым», и я поклялся, что, если он забьет больше пяти мячей, я куплю себе абонемент на ежедневный пинок под зад от самого упрямого мула в городе.

В первую пятерку я не вошел, и это меня обрадовало. Значит, команда находилась не в столь отчаянном положении, чтобы возлагать надежды на какого-то профессионала из Нью-Йорка, а во-вторых, у меня было время для наблюдения, чем я и воспользовался.

А потом первого, уже тяжело дышавшего, игрока позвали на скамейку запасных. Может быть, даже не потому, что он тяжело дышал. Хольгер хотел увидеть меня в деле. Мы проигрывали девять очков, и до конца первого тайма оставалось три минуты.

Ябба-дабба-ду!

Я выскочил на паркет. Мяч был у противника, секунду спустя я нашел свое место и впервые в истории Редлифа коснулся своим семнадцатым номером тридцать третьего номера «Аса», пообещав себе, что лишь в сортире он сможет отдалиться от меня больше чем на полметра.

Я стиснул зубы, и началось. Обычно большинство мячей направлялось Донелану, а он, когда у него имелось время и пространство, эффектно взмахивал рукой, бросал взгляд направо, а мяч налево, отбивал мяч от пола под ногами и выделывал прочие штучки, ради которых ходят на матчи. После второго такого взмаха я выбил у него мяч, а поскольку опоздавший Ангус как раз в этом момент спокойно возвращался на нашу половину, я передал мяч ему, а он, несмотря на неожиданность, несколько раз ударил им о пол и по-женски, обеими руками, бросил мяч в корзину.

Началась драма Донелана: он еще несколько раз получил мяч, но всё же профессионалом он не был и никак не мог справиться с таким в меру умелым и подвижным противником, как я. Если уж говорить честно — постоянно играющим на грани фола. К счастью для Рори, закончился первый тайм, с перевесом в одиннадцать очков в их пользу.

— Ну ты и зверь, — тяжело дыша, сказал Паккер. — Рори сейчас взорвется.

— Бросит майку и пойдет домой, — усмехнулся Тим.

— Нет, я хорошо его знаю: он будет медленно расхаживать по площадке, всем своим видом демонстрируя обиду.

— И все будут спорить, кто виноват, — вмешался я. — Я тоже таких знаю. Впрочем, мы все себя так ведем, не будем обманываться.

Сполоснув пересохший рот минеральной водой, я сделал несколько глотков.

Эйхем несколько раз глубоко вздохнул.

— Значит, ничего не меняется, — Рэндолл, ты самый быстрый, так что старайся, насколько это возможно, убегать при быстрых атаках, а вы помните, что, перехватив мяч, надо сперва смотреть, кто бежит вперед. Ты, Скотт, выходишь только тогда, когда на поле Рори, разве что он расплачется и пойдет в раздевалку, тогда займешься этим черным дылдой.

Рори, однако, вышел в самом начале второго тайма, так что вышел и я, приклеившись к нему столь плотно, что мы дышали одним и тем же воздухом и при каждом движении чувствовали прикосновение тела другого; он прикрывал меня, а я бегал под их корзиной словно выпущенный из конуры кокер-спаниель — по кругу, без всякого смысла и без устали.

Кто-то меня заметил и передал мне мяч, я бросил и промахнулся, но в защите я снова был возле Рори. Я начал размышлять, насколько меня еще хватит, несколько минут спустя это стало действительно серьезной проблемой, но еще чуть позже Рори остановился под своей корзиной и даже не пытался помочь нападающим. У меня было время расслабиться, я даже сумел дважды бросить мяч и сократить разрыв до шести очков. Тогда Рори ушел с поля, а за ним я. На поле вышел чернокожий и накидал нам несколько мячей, но на какое-то время я перестал интересоваться матчем.

На трибуне еще несколько раньше появились две женщины, которые время от времени радостно вскрикивали и награждали аплодисментами удачные действия своих супругов. Обе были из команды противника. Теперь же к ним подошла та, которую я видел на фотографии у шерифа. Внешность ее представляла собой своеобразную смесь черт актрис, занимавших самое большое число отделений в сейфе моего сердца. Увидев ее, я вскочил и пошел в раздевалку, но лишь затем, чтобы на обратном пути оказаться за спиной Хольгера и спокойно рассмотреть эту женщину. Не удалось: когда я выходил, вытирая лицо полотенцем, он поймал меня за скользкое от воды и пота плечо и толкнул на паркет:

— Давай быстрее!

Рори воспользовался моим отсутствием и забросил уже два мяча. Он хмуро посмотрел на меня исподлобья и, может быть, поэтому не успел к очередной передаче; для него начался известный каждому спортсмену период, когда что бы ты ни пытался делать, всё равно ничего осмысленного не получается. Притворяясь бодрым и полным сил, я поспешил к Рори, а он даже не пытался возглавить атаку своей команды, довольно неуклюже попробовав меня нейтрализовать, что облегчило мне задачу и позволило завоевать первые два очка для своей команды.

Противники взяли тайм-аут, я закончил вытирать лицо и посмотрел из-под полотенца на женщину. Пышные густые волосы были связаны в большой узел на затылке — совсем просто, но как это выглядело! С этого расстояния я не мог ничего прибавить к тому, что уже было мне известно о чертах ее лица, так что приходилось довольствоваться тем, что я помнил. Белая блузка в вертикальную черную полоску достаточно успешно маскировала ее фигуру, но мне казалось, что она не выглядит чересчур худой. Относительно ее ног что-либо сказать было затруднительно — их заслоняла огромная сумка, которую притащила одна из жен игроков команды противника. Кто-то толкнул меня в плечо; к счастью, всё это время я прикрывал лицо полотенцем.

— Эй? Слышишь меня? Скотти, старик! У нас впервые появился шанс у них выиграть, и мы должны это сделать! — загудел мне в лицо Тим Эйхем. — Понимаешь? В следующий раз они что-нибудь придумают, сменят тактику, но сегодня они уже, можно сказать, готовенькие.

Я изобразил на физиономии широкую дружескую улыбку.

— Ну, тогда раздать ножи и вилки! — бросил я. — А может, хватит и ложек?

Тим вежливо рассмеялся и похлопал меня по спине, затем посмотрел на Хольгера.

— Если не будет Рори, — сказал он мне, а шериф согласно кивнул, — займись Майком. А вы, остальные, старайтесь сразу передать мяч Ангусу или Эрику, а если он окажется у противника — мешайте им как только сможете. Ты, Эрик, самый высокий, придется тебе побороться под щитом. Ну, давайте! — Он протянул руку, мы положили на нее свои. Я успел бросить еще один взгляд на жену шерифа, и мы начали последние две минуты второго тайма.

Мы сравняли счет на третьей минуте четвертого тайма, а на четвертой вырвались вперед и уже до самого конца не упустили преимущество. Пятьдесят семь — сорок девять. Команда ревела, словно стадо бизонов, которое давят асфальтовые катки в тысячу лошадиных сил; на пятой минуте триумфа я подумал, что мы, наверное, никогда не перестанем хлопать друг друга по различным частям тела, но в конце концов мы добрались до душевой. Быстро смыв с себя пот, я с банкой холодного «Будвайзера» свалился через край в один из трех прямоугольных бассейнов. Спорткомплекс, судя по всему, не жаловался на скупость спонсоров. Кто-то включил насосы, и водная гладь вздыбилась волнами. Вся восьмерка, удобно устроившись в бассейне, вспоминала прошедший матч, то и дело перекрикивая друг друга, а если кому-то удавалось сочинить какое-нибудь меткое высказывание в адрес соперников, остальные повторяли его по нескольку раз, чтобы, не дай бог, оно не пропало зря. Шериф не открывал рта, лишь поглядывал на вторую джакузи, заполненную мрачными соперниками, и прислушивался, но те молчали. В конце концов он поднял руку и, дождавшись тишины, спросил:

— Арт! Вы что там, утопили все друг друга, что ли? — Послышался чей-то голос:

— Я тут. Слушаю?

— Предлагаю поставить нам по пиву у Барри!

Видимо, они уже раньше обсуждали подобную возможность, либо таков был обычай, поскольку ответ последовал незамедлительно:

— Ладно. Ждем вас там, но только пятнадцать минут. А то, похоже, вы будете тут мастурбировать еще несколько часов!

Хольгер показал им язык и кивнул. Остальные, в том числе и я, продемонстрировали, в каком месте сгибается клюв у пингвина.

— Ну что ж, давайте собираться. — Он наклонился к середине бурлящего бассейна и сказал значительно тише: — Вряд ли нам еще когда-нибудь представится такой случай.

Кто-то попытался возразить, но большинство согласились с мнением шерифа, несмотря на то что он был без оружия. Я нырнул — мне нужно было несколько мгновений спокойствия, чтобы хорошенько вспомнить женщину на фотографии в кабинете Хольгера. Я выдержал под водой ровно столько, чтобы понять, что на размышления о женщинах требуются годы, иногда вся жизнь, а я пытался — под водой, но тем не менее — сжать это время до нескольких десятков секунд. Под холодным душем я решил ни о чем пока не думать и ждать развития событий.

В бар она не пришла, хотя там были обе, болевшие за противников. Одна на чем свет стоит ругала мужа и его коллег, другая поначалу присоединилась к ней, но, посмотрев во второй и в третий раз на мужа, решила, что игра не стоит свеч, и молча стала потягивать свой «Манхэттен»; по его белому цвету можно было судить, что у нее имелся свой собственный рецепт, в котором не только ангостуры, но и красного вермута добавляется лишь по капле. Ее мужем был ничем не выделявшийся ни на площадке, ни теперь в баре модно подстриженный шатен с какой-то двойной фамилией.

Я выпил пиво, плавясь в блеске похвал, потом еще одно. Возгласы поутихли, хотя, по идее, должны были бы лишь нарастать, но это было не то общество, которое считает питье пива подходящим способом провести вечер. Эмоции сошли на нет, кто-то вспомнил, что у него есть дело к побежденному, а тот не видел никаких поводов для обиды, группа разбилась на более мелкие группки, кто-то ушел, в том числе любительница крепкого «Манхэттена» с мужем, ее язвительная подружка забыла, над чем только что смеялась, и с серьезным видом выслушивала, как мне показалось, служебные поручения Ангуса. Одним словом — матч закончился. Конец праздника. Никто уже мне дружелюбно не кивал и не похлопывал по плечу, хотя, с другой стороны, никто и не смотрел на меня враждебно или по крайней мере неприязненно. Неожиданно мне пришло в голову, что конец карьеры спортивной звезды должен выглядеть примерно так же, естественно, в больших масштабах: стихают аплодисменты, гаснут табло, исчезают камеры, болельщики и поклонники, ты остаешься один, в пустоте, и не знаешь, что делать. Я допил пиво, подумывая о продолжении, но взять третью кружку не успел.

— Ну вот, уже поспокойнее. — Хольгер подсел ко мне с кружкой пива, как я заметил, первой, и прислонил костыли к столу. — Может, это и выглядит по-детски, но они всегда ставили нам пиво и безжалостно нас высмеивали. Знаешь, о чем я? — Я кивнул. — Кроме того, это команда самого богатого района, так что кровь кипит.

— Я всё это воспринимаю весьма положительно, — сказал я. — Как-то ведь нужно разрядить свои эмоции, снять психическое напряжение, а то иначе…

— Вот именно. — Он глотнул пиво, стер пену с усов и обвел взглядом зал. — Все потрясены, — сказал он и кашлянул, сообразив, сколь фальшиво прозвучали его слова, поскольку «потрясенные» жители Редлифа как ни в чем не бывало играли в бильярд, смеялись, заказывали выпивку, и вообще их мало что беспокоило. — То есть… Может, всё и не так, как я говорю, но все взволнованы, всё-таки для нас это редкий случай. — Он помолчал. — Вэл почти никто хорошо не знал, может быть, даже вообще никто, но мы можем рассчитывать… — Он поколебался и повторил: — Можем рассчитывать на всестороннюю помощь…

Я не успел ответить — он прервал фразу на полуслове, уставившись куда-то над моей головой, и дежурно улыбнулся. Уверенный, что это кто-то из игроков хочет попрощаться, я даже не повернул головы. Улыбка Хольгера стала чуть шире.

— Познакомься с моей женой. — Я обернулся и вскочил. Она тоже улыбалась, и улыбка ее была намного симпатичнее. — Эйприл.

Я довольно смело пожал ей руку, поскольку она не походила на тех, кто тошнотворным образом подставляет мягкую теплую лапку. Рука ее была сильной, сухой и холодной, густые брови почти срастались на переносице, нос был четко очерчен, от крыльев носа к уголкам рта тянулись две маленькие морщинки, свидетельствующие о том, что она часто улыбается.

— Скотт Хэмисдейл, — сказал я.

— Знаю. — Улыбка ее стала еще шире. — Все уже заказывают майки с надписью: «Скотт — наша любовь и надежда». — Она старалась не смотреть на мою шишку, но ей это не удавалось, так что в конце концов она просто показала на нее пальцем и спросила: — Это Донелан? Или кто-то из его болельщиков?

— Если бы я знал, что так легко нажить себе друзей, я бы занялся еще парочкой видов спорта, — довольно глупо ответил я на первую часть фразы, а потом добавил, поясняя вторую: — Нет, это след от столкновения с дверцей автомобиля.

Она отвела взгляд от синяка.

— А как насчет врагов?

— Я бы побеждал их именно в спортивной, честной борьбе. — Я отодвинул стул, но Эйприл покачала головой:

— Мне нужно ехать. — Она посмотрела на мужа: — Подбросить тебя куда-нибудь? Надеюсь, ты еще не ездишь сам?

— Езжу, не волнуйся. Но у нас к тебе дело, так что присядь на минутку. — Я поднял брови, спрашивая, какое у меня дело к его жене, с которой я познакомился минуту с небольшим назад. — Скотту нужно официальное поручение на ведение дела Валери. — Он посмотрел на меня и на Эйприл, потом еще раз, словно проверяя, хорошо ли мы понимаем то, что он говорит. — Верно?

— В общем, да… — пробормотал я. — Вот только… Знаешь, если это будет моим первым официальным делом…

— Боишься надорваться? — быстро прервал он меня.

— Ну, может быть, я бы не так это формулировал… — Я набрал в грудь воздуха, но Эйприл не дала мне договорить:

— Этот случай надолго останется в душах горожан, каковы бы ни были результаты следствия.

Она была умна, по крайней мере настолько, чтобы заметить, что мужу это совершенно безразлично. Она хотела еще что-то добавить, но замолчала, лишь на мгновение в ее глазах промелькнула мысль: «И зачем я стараюсь?» Похоже было, что сейчас наступит неловкая тишина. Хольгер мыслями находился где-то за пределами бара, а может быть, и нет, поскольку кивнул:

— Необходимо поручение. И дашь его Скотту ты, хорошо?

— Я? Ведь я почти ее не знала…

Он слегка похлопал ее по лежащей на столе руке:

— Близость отношений не имеет значения, был убит человек.

— Не делай из меня идиотку, я имею в виду, что это поручение никто всерьез не воспримет.

Я оглянулся на бар, но побоялся, что Эйприл исчезнет, когда я отойду, так что продолжал сидеть и слушать.

— И не надо. Официально, чтобы Скотт мог действовать, он должен иметь поручение. Даже лучше, что ты моя жена, пусть им это кажется демонстрацией.

— Им — это кому? — вмешался я с лисьей улыбкой.

— Им всем, естественно. Готов поспорить, что, поскольку Вэл жила несколько в стороне от остального Редлифа, ее смерть взволновала их меньше, чем сообщение о наводнении.

Прошлогоднем, мысленно добавил я.

— И какое это имеет отношение к твоим выборам? — Он причмокнул, и я понял, что именно об этом он всё время думает, что честность требует от него добиваться поимки убийцы, а расчет — сидеть спокойно в комиссариате, никого не беспокоить, а особенно не беспокоить с помощью детектива, который будет болтаться по городу, давая всем понять, что подозревает именно их, жителей прекрасного Редлифа. И они, жители Редлифа, скорее ожидают от шерифа, что он прогонит чересчур умного нью-йоркца, вместо того чтобы позволить жене нанять его, дабы он расследовал убийство мало кому известной Валери Полмант и — о ужас! — копался в жизни горожан. Ему не в чем было завидовать, выбор ограничивался двумя вариантами, причем оба они давали определенную надежду. Шериф еще раз причмокнул и буркнул:

— Надеюсь… — Он не договорил, но, поскольку он продолжал молчать, оказалось, что это всё, что он хотел сказать. Он встал и взял костыли. — Заходи завтра, закончим с бумагами, извини, что я их не принес, как обещал. А потом можно будет составить договор с Эйприл.

Казалось, он на мгновение поколебался, так что я, воспользовавшись моментом, вставил:

— Если только ничего не изменится. — Затем широко и фальшиво улыбнулся, и, похоже, все остались довольны.

Хольгер протянул мне руку, забыв, что у него на локте костыль; костыль грохнулся на пол, мы с Эйприл бросились его поднимать, едва не свалившись шерифу на спину. Если бы при этом присутствовал Хемингуэй, он написал бы новеллу под названием: «Короткое бурное прощание». Совладав наконец со стихией, я обменялся рукопожатиями с шерифом и его супругой, а после их ухода заказал себе мартини и проглотил его одним махом.

Кроме меня, из баскетболистов в баре сидели еще только двое из команды противника; они не обращали на меня внимания и слезами по поводу проигрыша тоже отнюдь не обливались. Они с серьезным видом обсуждали какой-то проект, пытаясь изменить судьбу инвестиций с помощью повторных расчетов на принесенных с собой ноутбуках. В конце концов один из них сложил бумаги и электронику в тяжелый окованный дипломат с кодовым замком и потащил приятеля куда-то, где, по его словам, можно будет всё как следует проверить. Я остался наедине с Барри, при том что ни он не был особо склонен к разговорам, ни я.

Я постучал ногтем указательного пальца по бокалу; мелодичный звук разнесся над столиком, капелька коктейля дрогнула и стекла на конусообразное дно. Похоже, она была там единственной каплей, что я проверил, покачивая бокал, — да, даже незачем было подносить его ко рту. Я подумал, не заказать ли еще мартини, на что более разумная часть моего мозга заметила, что, видимо, я уже достаточно пьян, раз после трех кружек пива и одного коктейля задумываюсь о втором, имея впереди еще целый вечер, новый дом в новом городе, где у меня еще нет друзей, да и просто знакомых можно по пальцам сосчитать. Воспользовавшись тем, что Барри куда-то отошел, я положил на стойку пятерку и вышел под неоновый свет вывески, под непрекращающийся дождь, представляющий собой небесную кару за… за… За что-то ужасное, что-то такое, из-за чего несколько тысяч людей вынуждены мокнуть всю осень.

Кошмар.

Машину я припарковал на другой стороне улицы, на стоянке у спорткомплекса, в двухстах метрах отсюда. Стиснув зубы, я не спеша пошел под дождем к ней. Внутри было исключительно неприятно; впрочем, я сам виноват, что не включил заранее отопление в салоне, а когда, уже усевшись за руль, я это сделал, оказалось, что оно хуже, чем в каком-нибудь серийном «датсуне»! Однако через несколько минут интенсивного обогрева у меня перестали стучать зубы, еще через две минуты я почувствовал, что волосы высохли, а воротник рубашки перестал мокрой петлей сдавливать мою шею. Довольно легко я нашел на плане Редлифа кладбище. Добравшись туда за четыре минуты, я объехал вокруг одного из немногих в городе ровных мест, с небольшой возвышенностью в центре, что я отнес бы на счет сообразительности планировщиков, которые знают, что ямы отталкивают людей от кладбищ, а места на холмах ценятся выше других. На юго-западной оконечности места последнего упокоения местных жителей я нашел солидных размеров здание, которое кто-то наверняка заказал у Хейес-Маршола в период его увлечения семейным валлийским домом. Высокая, отчасти прикрытая деревьями труба, имевшая лишь единственное предназначение, уже издалека убедила меня, что я не ошибся в выборе цели. Справа от дверей размещалась отполированная до блеска латунная табличка с надписью: «Грисби & Грисби. Похоронные услуги». Исчерпывающая информация.

Я включил двигатель, чтобы подъехать к самой двери, — дождь лил не переставая, а я как раз успел согреться в машине. Я даже перебрался на другое сиденье, чтобы быть к двери поближе, выскочил, сделал четыре быстрых шага и оказался в холодном, пахнущем поколениями цветов и дезодорантов помещении. Растений было много, несмотря на то что ничьи похороны не предполагались; среди них я заметил искусственные пальмы, юкки, гортензии и какие-то фикусы в горшках.

Пожилая женщина как раз распрямляла спину после поливки горшка с торчавшими вверх прямыми и длинными, словно масайские копья, стеблями, на концах которых виднелось небольшое количество листьев и еще меньшее — цветов. Женщина, как мне показалось, знала, что излишне изысканная внешность и борьба с возрастом не слишком приветствуются безутешными родственниками. Поэтому волосы у нее были уложены хотя и аккуратно, но скромно, на лице был лишь легкий макияж, ровно настолько, чтобы не пугать клиентов, высокий воротник платья маскировал шею, а тройная нитка жемчуга должна была привлекать к себе взгляды собеседников, что на самом деле и происходило. Она обаятельно улыбнулась выверенной профессиональной улыбкой, отложила хромированную лейку и, схватив в правую руку жемчужную нить, обмотала ее вокруг указательного пальца.

— Добрый день, — сказал я, протягивая руку и широко улыбаясь, чтобы сразу дать ей понять, что на похороны можно не рассчитывать. — Я Скотт Хэмисдейл. Частный детектив.

Мы обменялись рукопожатиями и улыбками.

— Элеанор Грисби, — сказала женщина. — Прошу, — показала она дорогу доведенным до совершенства движением руки, — в кабинет.

Она вошла первой, может быть, затем, чтобы условленным выражением лица проинформировать о чем-то мистера Грисби?

— Филип, это мистер Хэмисдейл, частный детектив. Но я пока еще не знаю, кому из нас следует опасаться, — тихонько засмеялась она.

Мы пожали друг другу руки, и я сел в удобное кресло.

— Я здесь, скажем так, по частному делу. Как частный детектив, — пошутил я; шутка была оценена и вознаграждена легкими улыбками. — Дела обстоят так, что я перебрался на постоянное жительство в Редлиф, из Нью-Йорка. Буду теперь здесь жить и, возможно, работать, но, уезжая, я получил заказ на поиски следов одного человека, который четыре месяца назад неожиданно покинул родной дом и не хочет, чтобы его нашли. — Мистера и миссис Грисби, казалось, убаюкивали мой приятный голос и та чушь, которую я убедительно нес. — Дело в том, что следы его путешествия заканчиваются в Самантаке, в семидесяти километрах отсюда, в мотеле, а поскольку я всё равно сюда ехал, одно из агентств поручило мне совершить несколько простых действий, которые дают намного лучшие результаты на месте.

— Коммунальные похороны, — сказал Грисби, торжествующе глядя на жену.

Я поднял брови и радостно кивнул:

— Вот именно! Неопознанные тела, похороненные за счет общины, и так далее, вы лучше разбираетесь в подобных делах.

— У вас есть фотография этого человека? — спросил мистер Грисби, явно беря командование в свои руки.

— Но, Филип, ведь за последние полгода у нас не было никого моложе пятидесяти, — возразила миссис Грисби.

— А Гарри Бергман?

— Опомнись, Филип. Ведь это Гарри Бергман, а не кто-то пропавший без вести. — Она пожала плечами. Всё это время голос ее оставался мягким, словно она обращалась к непослушному ребенку. — Что касается подобных дел, — повернулась она ко мне, — мы поддерживаем контакт со всеми похоронными фирмами в округе и намного дальше.

— Ну, собственно, на это я и надеялся, — быстро согласился я.

— Но, как я уже говорила, у нас был только один молодой клиент, местный, а не какой-нибудь неопознанный бродяга… — Миссис Грисби на секунду отпустила жемчужную нитку и показала мужу на шкафчик: — Может, угостишь гостя капелькой чего-нибудь горячительного?

Не знаю почему, но идея выпивать в похоронном бюро мне не понравилась. Я замахал руками:

— Спасибо, спасибо, но во мне и так уже несколько порций спиртного после баскетбольного матча, а мне сегодня нужно еще немного поработать дома.

Видимо, это прозвучало несколько двусмысленно, поскольку они переглянулись, едва удержавшись от того, чтобы не пожать плечами. Я встал с кресла. Вскочил и мистер Грисби, а миссис Грисби энергично обмотала палец жемчужной нитью.

— Спасибо. В ближайшее время зайду с фотографией, — пообещал я. — А этот Гарри — давно его похоронили?

— Как же! Позавчера, а почему вы спрашиваете? — насторожился он.

— Знаете, я убедился, что, когда задаешь вопросы, включаются какие-то подсознательные ассоциации, неизвестные даже тебе самому, — сказал я, глядя ему в глаза. — Вопрос может быть глупым, ответ несущественным, но какое-то время спустя ни с того ни с сего из головы выскакивает ответ на совершенно другой вопрос, иногда даже не заданный. Я научился задавать множество вопросов, как относящихся к делу, так и не очень, — словно извиняясь, улыбнулся я. — Так что я задаю столько вопросов, сколько в состоянии выдержать собеседник.

— Ох… — рассмеялся он. — Нас вы вовсе не замучили, правда, Элли?

Она кивнула. Я спросил:

— Здесь кто-нибудь еще работает?

— Да. Молодой Баулз. Между нами говоря — лентяй и бездельник, и если бы мы с ним не состояли в каких-то там родственных отношениях, то кто знает… — размечтался Грисби.

— Ты ужасный сплетник, Филип, — простонала его жена. — Ему просто не по душе эта работа и, похоже, вообще этот город. Он мечтает о Лос-Анджелесе, Фриско, Нью-Йорке. А здесь… особенно в нашей фирме, — она обвела рукой вокруг, — тишина, покой…

Все мы трое закивали головами и, кажется, одновременно сообразили, что выглядим глупо.

— Какое-то время спустя, — заметил я, чтобы не оставлять после себя дурного впечатления, — он, возможно, оценит именно эти тишину и покой, так же, как это было и со мной. Хотя есть и такие, кому как раз подходят жара, шум и сумасшедший темп жизни.

— Не кокетничайте своим возрастом, молодой человек, — добродушно засмеялся мистер Грисби.

Я тоже широко улыбнулся.

— Знаете, мы, детективы, суеверны… Лучше считать себя старым, чтобы не было жаль в случае чего умирать молодым, — серьезно сказал я.

В наступившей тишине я молча пожал ему руку, поклонился миссис Грисби и вышел из конторы, словно актер, покидающий сцену после удачно сыгранного эпизода. Мысленно я слегка посмеивался, но только слегка, помня об ожидающем меня дожде. Одним прыжком я преодолел лестницу и вскочил в машину. Лишь сидя в сухом салоне, я вспомнил, что на заднем сиденье лежит новенькая непромокаемая куртка, и надел ее, затем отъехал от похоронной конторы Грисби, чтобы не волновать хозяев, проехал немного на запад и оказался возле калитки кладбища. Включив в машине сигнализацию, я пошел туда.

На кладбище, как и возле него, не видно было ни единой живой души, как, впрочем, — ведь до полуночи было еще далеко — и других душ. Я двинулся вдоль забора в ту сторону, откуда приехал, и, оказавшись недалеко от дома Грисби, огляделся по сторонам, а потом, когда в одном из окон пристройки вспыхнул свет и донеслись звуки тяжелого гарлемского рэпа, понял, что это не Филип или Элли. Предусмотрительно стараясь не показывать своего присутствия, я добрался до пристройки, которую пришлось обойти, чтобы найти вход.

Музыка ударила мне в уши тем идиотским ритмом, который сбивает с ног нормального человека, но она явно не мешала парню, сидевшему на покачивавшемся на задних ножках стуле. Он спокойно читал журнал, даже малейшим движением пальца не вторя ритму из колонок. Я подошел ближе и театрально кашлянул. Он удивился, но, похоже, не испугался, о чем я пожалел, поскольку предпочел бы, чтобы он начал бросать по сторонам перепуганные взгляды.