Двери с шипением открылись. Мы подождали несколько секунд с оружием в руках, но из-за груды пакетов не высунулся ни один ствол и ни один звук не нарушил тишину. Я слышал лишь монотонное жужжание, доносившееся из кабины, где Робин уже привел в действие свое снаряжение и стирал из памяти экипажа события последних четырех минут. Я бросил взгляд на монитор и кивнул. Ник вставил в ноздри два шарика-фильтра и вскочил на платформу. Следом за ним поспешил Клод. Я отошел немного в сторону и стал ждать. В кабине что-то щелкнуло, и Робин тихо свистнул. Из-за ящиков высунулся Ник, кивком показывая, что все в порядке. Оставив монитор на краю платформы, я пошел вперед. Иво Сидел за рулем, положив на колени маленькую клавиатуру и вставив провода от зондов в приборную доску. Он посмотрел на меня.

— Когда они включат стартер, время пойдет заново, — сказал он. — Я дал им пять минут на замену колеса.

— Хорошо. И если у тебя останется время, загляни еще в кузов. Если нет — ничего страшного.

— Времени хватит.

Я обошел кабину и подошел к ряду неподвижных тел, лежавших на шоссе. Робин подключал к аппаратуре в своем чемоданчике три пары наушников, уложив провода так, чтобы они вели к каждому в отдельности. Наушники он разложил возле голов лежащих.

— Смерч я оставляю им в памяти, так? — спросил он. Я кивнул. — И двое меняют колесо…

— Подожди.

Спустившись к обочине, я вылил из пластиковой бутылочки немного воды на засохшую глину, несколько раз пнул в это место носком ботинка и собрал на ладонь немного коричневой грязи. Вернувшись к Робину, я слегка смазал ею ладони водителя и пригляделся к остальным.

— Этот похож на шефа, — сказал Робин, показывая на того, что посредине.

Я посмотрел на лежащего. У него были резкие, властные черты лица и мягкие руки. Я намазал ладони второму. Робин надел наушники водителю и именно этому охраннику. Бросив бутылочку далеко в рахитичные кусты, я вернулся к задней части грузовика. Клод и Ник курили. Закурил и я.

— Там есть два ящика с бумагой, это обычная бумага для лазерного принтера. Может, воспользоваться этим? — предложил Клод.

Я затянулся и пожал плечами:

— Черт его знает. С одной стороны, хорошо было бы иметь кого-то в резерве, если нас сразу раскусят, с другой — разделятся силы. Если придется сразу вступать в дело…

— Во всяком случае, надо решать. Если кто-то полезет туда, нужно вытащить бумагу, а ее много.

— А вы что? Как думаете?

Ник кривой улыбкой и несколькими кивками принял идею. Клод бросил на него взгляд и тоже кивнул.

— Ну тогда взялись. — Я отбросил окурок.

Они вскочили на ящик и начали подавать мне пачки. Я принимал их и укладывал в штабель на земле, краем глаза наблюдая за монитором. Иво выглянул из кабины и сообщил:

— Все в порядке.

— Уверен? Может, у них дублированные системы?

— В том, что я делаю, я уверен. Если что-то не получится — возвращаю деньги и добавляю еще столько же.

— Если что-то не получится, то деньги тебе отдавать будет некому, но я тебя и на том свете достану. — Я положил на штабель очередную пачку.

Ник первым спрыгнул на землю и, поймав две пачки, побежал с ними к яме на другой стороне дороги, в которой провел сегодня два часа и из которой стрелял одурманивающим газом. За ним поспешил Клод, и они быстро убрали бумагу. После нашего отъезда Иво и Робин должны были тщательно замести все следы и затаиться на несколько недель в каком-нибудь большом городе.

Я посмотрел из-за открытой двери на гипнотизерский салон Робина. Тот склонился над последним из трех лежащих и шептал что-то в микрофон. Водитель и второй охранник все еще лежали неподвижно в наушниках, но те были отключены от усилителя. Я закурил еще одну сигарету и бросил взгляд на часы. Шла пятая минута. Самое время уезжать. Пока что судьба была к нам благосклонна. Робин отключился от усилителя, подключил наушники всем троим и пощелкал несколькими переключателями. Потом он выпрямился, подошел ко мне и протянул руку за сигаретой:

— Я запустил им программу еще раз, хотя уверен, что они готовы.

Заметив, что я открыл было рот, он слегка усмехнулся:

— Иди послушай и убедишься, можно ли этому противостоять. Не бойся, на тебя не подействует.

Будучи от природы весьма любопытным, я сделал несколько шагов и склонился над усилителем. Робин присел и щелкнул каким-то переключателем. Сначала я ничего не слышал, затем тонкий, пронзительный голос вонзился мне под череп. Я тряхнул головой, но голос торчал в ней, словно сук в дереве. Асфальт поплыл у меня перед глазами, я увидел дырявую шину и собственные руки, держащие клещи. Я потянул за шину и неожиданно снова очутился над усилителем Робина. Увидев мой ошеломленный взгляд, он широко улыбнулся:

— Ну и как? Что видел?

— Я снимал шину. Неплохо, — покровительственно похвалил я его.

— Это только внешний слой, сам приказ. У них это засело в мозгу как самая настоящая реальность. Ни один суд или камера смертников не изменит их убежденности в том, что все это было на самом деле.

— Ты…

— Эй! — позвал Клод. — Собираемся.

— …довольно-таки опасен, — закончил я. — Ну, до встречи. — Я пожал ему руку.

Я подошел к задней части грузовика. Иво сворачивал свои провода. Клод вскочил в кузов, где уже стоял Ник.

— Я оглушил датчик. Он будет передавать один лишь шум езды и тишину во время смены колеса. Не курите и на всякий случай не слишком шумите, — сказал Иво.

Я протянул ему руку. Ладонь у него была теплая и слегка потная. Я вскочил в кузов. Ник уже ждал с отмычкой в руке, показывая мне на место сзади.

— Думаю, лучше всего будет, если в ящик заберется Клод, — сказал он, когда Иво захлопнул одну из створок дверей. — Он ведь все еще мертв.

Я кивнул и перелез через баррикаду. На краю открытого ящика сидел Клод. Я показал на ящик, он кивнул и исчез внутри. Иво захлопнул вторую створку, и мне пришлось на ощупь пробираться через ящики в заднюю часть кузова. Я услышал, как Ник перемещается в мою сторону, и секунду спустя его рука легла на мое плечо. Он сел рядом со мной. Мы подождали, пока Иво и Робин поместят в кабину сотрудников Нитлы. Затем Робин должен был приказать им проснуться через десять секунд, а сам спрятаться. Я закрыл глаза и прислушался. Раздался хлопок одной и затем второй дверцы, а секунд через пятнадцать — какой-то шум в кабине. Когда я приложил ухо к стене, взревел двигатель, и мы тронулись с места. Похоже было, что все идет по плану. Подождав несколько минут, я занялся проверкой разложенного по карманам снаряжения. От сумок мы отказались, особенно учитывая, что нам не нужны были тросы и якоря, фонари и всевозможные отмычки. Уоки-токи мы заменили вшитыми в воротники рациями. У нас оставалось лишь оружие, запасные обоймы и несколько мелочей. Больше всего у нас было времени — примерно минут сорок, большую часть из которых мы провели в молчании. Не знаю, о чем думали Клод и Ник, я же пытался придумать план на случай, если нас обнаружит первый пост. Вне всякого сомнения, мы должны были проникнуть внутрь и овладеть центром. Однако лишь на основании имевшихся снимков невозможно было определить, где именно этот центр находится. В конце концов мы согласились с тем, что это какое-то из небольших зданий, расположенных по периметру, чуть поодаль от больших ангаров. По мнению Клода, это был отдельно стоявший домик возле самых ворот. По большинству вопросов мы так и не пришли к единому мнению, согласились лишь с тем, что, если возникнет необходимость, нужно лишить Нитлу электроэнергии. Однако мы знали лишь один ее источник, а именно группу ветряков на юго-восточном краю плоскогорья Клемента. Достав из кармана маленький пакетик, я разорвал его, на ощупь вынул усы и, убедившись, что правильно их держу, приклеил к верхней губе. Вылив на ладонь несколько капель из маленького флакончика, я втер их в волосы, затем повторил то же самое несколько раз и, толкнув Ника, щелкнул зажигалкой и продемонстрировал ему темно-каштановую шевелюру. Он одобрительно кивнул. Я приклеил за ушами маленькие валики из гель-мастики, чтобы уши сильнее оттопыривались, и стал ждать, пока Ник закончит гримироваться. Наконец, он ткнул меня в колено, и я увидел его посветлевшие за несколько минут волосы и утолщенный нос между покрасневшими глазами. Все это мы могли сделать еще до захвата грузовика, но я хотел быть уверен, что никто из подвергнутого гипнозу экипажа не узнает нас, когда мы окажемся уже в Нитле. Клод согласился лишь на чуть более толстые губы и маленький шрам на уровне уха. В Нитле его никто не знал, а кроме того, официально его не было в живых.

Прошло полчаса. Мы почувствовали, как грузовик начал подниматься по склону Нитлы. Перегнувшись через баррикаду из ящиков, я нащупал тот, в котором сидел Клод. Не знаю, чего я хотел, может быть, дать ему знак, чтобы он закрыл ящик, но он уже лежал внутри. Я вернулся на своем место и начал отсчитывать время. Ник толкнул меня в колено, а когда я наклонился к нему, нашел мою руку и сунул в нее провод с острым наконечником. Я нащупал дырочку в углу воротника и воткнул туда провод.

— …верное, сутки просплю! — услышал я чьи-то слова из кабины. — От этих поездок все больше выматываешься.

— Смотри, не выспишься! — фыркнул второй голос. — Снова окажется, что не хватает людей и нужно будет дежурить, хорошо если на задах, это еще полбеды, можно поспать, но у ворот…

— Вам платят не за то, чтобы вы спали! — резко пролаял третий, судя по всему, тот, чьи руки остались чистыми.

— Само собой, — быстро согласился второй. — Но признайся, что, если бы нас было больше, работать было бы легче.

— Легкую работу можешь найти в другом месте, здесь же тебе платят столько, что могут с тебя немного и потребовать.

— Это точно, — примирительно вмешался первый. Звук двигателя изменился. Машина замедляла ход.

Еще несколько десятков метров, и заскрежетал ручной тормоз. Хлопнула дверца. Водитель вышел, и я больше не мог различить слов. Кто-то открыл вторую дверцу. Мы слышали, как вышли оставшиеся, а в кабину сел кто-то другой. Обе дверцы закрылись, и наступила тишина. Видимо, охранник проверял, как прошла поездка. Мы ждали минуты две-три, затем дверцы снова открылись, кто-то выпрыгнул из кабины, и снова послышался голос водителя:

— …может, минут пять? Не больше.

— Ладно, езжай. А вы докладывайте.

Водитель сел в кабину и включил двигатель. Машина теперь ехала медленно, и мне не составило никаких хлопот нанести трассу поездки на план территории. Когда мы ненадолго остановились, я уже знал, что мы стоим перед одним из четырех самых больших зданий. Металлический скрежет известил об открытии ворот, и несколько секунд спустя грузовик вкатился внутрь. Звук двигателя стих. Хлопнула дверца водителя. Ближайшие мгновения должны были определить, какой вариант плана выбрать. Первая минута прошла в относительной тишине. Я слышал лишь чьи-то шаги, какой-то стук. Голосов, характерных для подготовки к разгрузке, к счастью, не доносилось. Все складывалось удачно. Проведя рукой вдоль провода, я нашел микрофон на присоске, передвинул его на боковую стенку и снова стал слушать. Шаги удалились, что-то щелкнуло, а потом раздался грохот. Минуты две я слышал только собственное дыхание. Протянув руку, я нашел колено Ника.

— Выходим, — прошептал я.

Нащупав в кармане маленький люминофор, я раздавил эластичный наконечник. В ладони вспыхнул крошечный огонек. В его свете я почти бесшумно перебрался через ближайшую груду ящиков, подождал Ника, и вместе мы добрались до ящика с Клодом. Я показал Нику, чтобы он открыл ящик, а затем жестом поторопил Клода. Втроем мы добрались до дверей. Минуты две мы прислушивались, а затем я приложил к корпусу электромагнитную отмычку и включил ее. На этот раз пришлось ждать лишь несколько секунд. Тонкие салатного цвета линии застыли, словно по стойке смирно. Я толкнул дверь и быстро остановился, намереваясь осмотреть через щель внутренность склада. Там было пусто, по крайней мере с этой стороны. Шедший под потолком ряд круглых отверстий давал слабый свет. Открыв двери шире, я спустился на пол, присел и заглянул под машину. Насколько хватало взгляда, вокруг ничего не двигалось. Клод спустился за мной и высунулся из-за кузова с другой стороны. Ник спрыгнул на пол, снял с дверей отмычку, закрыл обе створки и переключил отмычку на закрытие. Только у него одного еще не было в руках оружия, и он нетерпеливо перебирал пальцами, ожидая сигнала о закрытии дверей. Я помахал ему рукой, а когда он посмотрел на меня, показал ему, что хочу обойти склад. Он кивнул и взял пистолет в правую руку. Оглядываясь по сторонам, я обошел грузовик. Ник уже снимал отмычку с дверей. Я показал на большие ворота. Мы почти дошли до них, когда внезапно тишину разорвал голос из очень мощного усилителя:

— Не пытайтесь бежать! Бросить оружие и раздеться донага. У вас десять секунд!

— В кабину! — крикнул я и побежал вперед.

Думая, что нам удастся протаранить ворота грузовиком, я вскочил на подножку и рванул дверцу. Я увидел, как Клод на мгновение остановился и бросил свою микробомбу в сторону ворот. Прежде чем она успела взорваться, он вскочил в кабину и включил зажигание. В то же мгновение откуда-то из-под потолка на нас хлынул желтоватый дым. Я сунул в ноздри шарики фильтров и сбросил бесчувственного Клода на второе сиденье, где Ник с вытаращенными глазами сражался с клапаном кармана. Я еще почувствовал в руках холод рулевого колеса, а потом ударился лбом о клаксон, и его пронзительный звук сопровождал меня в падении в ничто.

За всю свою жизнь мне приходилось получать по башке как минимум полтора десятка раз, и примерно столько же раз на мне испытывали более или менее легально произведенные разного рода препараты. Качество парализатора можно определить по времени, которое требуется на то, чтобы прийти в себя; чем он хуже, тем труднее очухаться, тем шире гамма сопутствующих ощущений, таких как жжение под веками, металлический вкус во рту, онемение пальцев или конечностей целиком. Парализатор, примененный в Нитле, был, судя по всему, хорошим — никаких неприятных симптомов, но вместе с тем и странным — я никогда еще не ощущал такого холода в голове. Я чувствовал, что лежу на чем-то твердом. Щека и одна рука касались чего-то шершавого. Видимо, это было какое-то покрытие пола, но я не мог понять, откуда идет холод. Глаз я не открывал. Зрение — самое худшее из чувств, поскольку оно сразу выдает возвращение сознания. Я обонял, слушал и осязал. И все больше боялся. Мне представилось, будто у меня срезана макушка. Когда-то я слышал, что подобное чувство часто возникает после вживления электродов. Подавив крик, я наконец открыл глаза.

Я и в самом деле лежал на полу, покрытом неправильным черно-белым узором. В нескольких сантиметрах от моего лица из пола торчал блестящий металлический столб. Он находился слишком близко, чтобы его можно было разглядеть внимательнее, не шевеля головой, и расплывался у меня в глазах. Чуть дальше я увидел второй такой же. Ножки стола. Я подвигал глазными яблоками, но все остальное оставалось вне поля зрения. В конце концов я приподнял голову и сел. Я находился в помещении четыре на четыре метра, один. Стол и стул были привинчены к полу. Я посмотрел на койку и дверь, затем поднял руку и осторожно коснулся лба. Медленно проведя по нему ладонью, я уже смелее ощупал голову. Она была обрита наголо. Я едва не рассмеялся. Еще раз проведя по черепу обеими руками, я встал и внимательно оглядел комнату. Стол и стул были попросту вделаны в бетон. Койка выглядела вполне удобной. Окна не было. Я заметил глазки двух широкоугольных объективов. А! Имелся еще узкий желобок туалета. К счастью, пока у меня не было необходимости его испытывать.

Я заметил, что одет вовсе не в комбинезон, который столь хитро придумал для себя три дня назад. Теперь на мне было обтягивающее трико, переливавшееся всеми цветами радуги. Я громко застонал. В подобном одеянии я, вероятно, выглядел как павлиний хвост после стирки в чересчур горячей воде. Я попытался разорвать ткань, просунув палец за воротник, и едва не сломал себе шею, но так и не услышал треска даже единственного рвущегося волокна. Ощупав все тело, я обнаружил, как это ни было невероятно, что на одежде нет ни единого шва. Я вертелся на месте, прекрасно сознавая, что доставляю неплохое развлечение наблюдателям. Неожиданно меня осенило. Я вспомнил платье Ди Голдлиф, платье, выглядевшее так, будто она в нем родилась, но тем не менее чрезвычайно легко снимавшееся и столь же легко возвращавшееся на тело своей хозяйки. Видимо, я был одежда нечто подобное — с той разницей, что Ди сама решала, что делать со своей второй кожей. Почесав голову, я показал камере на желобок туалета и низ своего живота и почти испугался, когда в ту же секунду что-то прошлось по моей коже над лобком. Я машинально выгнулся назад. Ткань ниже пупка разошлась и опустилась до середины бедер. Я схватился за свисавший лоскут и дернул изо всех сил. Он выскользнул у меня из рук и больно ударил в пах. Ну ладно. Я махнул рукой, глядя, как шов срастается на моих глазах. Через несколько секунд от него не осталось ни малейшего следа. Я покачал головой. Неожиданно я ощутил подобное же прикосновение над ягодицами. Кто-то, видимо, неплохо с моей помощью развлекался, возможно, аудитория была даже более широкой. Часть трико опустилась, но я уже не пытался ее оторвать. Выглядел я сейчас, наверное, как павиан. Когда клапан неожиданно быстро сросся с остальной частью комбинезона, я сел на койку и оперся о стену. Безразличие опустилось на меня, словно туман на поля. Сейчас для меня не имело значения ни то, как нас обнаружили, ни то, можно ли было этого избежать. Строить какие-либо планы не имело никакого смысла.

— Пить хочу, — тихо сказал я. — И закурить дайте.

Ничего не произошло. Меня удивило и одновременно привело в лучшее расположение духа отсутствие микрофонов в камере. Ничто меня так не радует, как чужие ошибки. Может, Клод был прав? Я подогнул ноги, но тут же вскочил и подбежал к стене с едва видимыми очертаниями двери. На мгновение приоткрылось какое-то окошечко, и на пол упала зажженная сигарета, а рядом с ней — маленький бумажный пакетик, наполненный водой. Я схватил сначала сигарету и сильно затянулся. Отвратительный сорт, видимо, какой-то местный. Несмотря на это, я выкурил ее с огромным удовольствием. Окурок я положил на стол, быстро выпил воду, надул пакет и со всей силы ударил по нему. Хлопок, как я надеялся, должен был поднять на ноги наблюдателя. Поиск чужих ошибок приносит мне не меньшую радость, чем делание чего-то кому-то назло. Немного подождав, я разорвал пакет на две половинки, забрался на койку и без труда заклеил мокрой бумагой один из объективов камеры. Хуже было с другим — он находился слишком высоко. Я пытался по-всякому подпрыгивать, но за это время бумага высохла. Пришлось несколько раз на нее плюнуть. Очередной подскок дал желаемый результат. Обе камеры ослепли. Я поискал другие, но, к сожалению, или их не было, или они были спрятаны. Я попытался выломать окошко, через которое упали сигарета и вода, но после нескольких неудачных попыток отказался от этой затеи и вернулся на койку. Долго полежать мне не удалось — дверь тигриным движением прыгнула к стене. Стоявший на пороге выглядел как сицилийский карманник. Я бы так ему и сказал, если бы не двуствольный дробовик у него в руках, так что я не сдвинулся с места ни на миллиметр. Он уверенно вошел в комнату, а за ним еще один, толстяк с пурпурной физиономией. Толстяк подошел ближе, упер руки в бока, поднял брови и внезапно выстрелил мне в лицо чем-то, от чего у меня слезы полились струей, грозившей обезвоживанием организма. Я попытался пнуть его, но он успел отойти, однако не слишком далеко, поскольку ухитрился при этом еще и ударить меня в оба виска. Когда я перестал чихать и кашлять и вытер лицо о матрац, камера уже опустела, что было мне на руку. Я не собирался ни с кем драться, а в особенности с обыкновенными вертухаями. Глубоко вздохнув несколько раз, я обвел камеру взглядом. Бумага с объективов исчезла — они снова насмешливо блестели. Подойдя к столу, я взял окурок, осторожно разорвал фильтр и извлек ленточку из пропитанной запахом никотина пушистой ткани. Разделив ее на две части, одну я приклеил к объективу над койкой. Клейкая смола отлично исполнила роль клея. Со второй частью я подошел к противоположной стене, демонстративно немного подождал, а поскольку никто не пришел, подпрыгнул и уже с четвертого раза попал в объектив. И в самом деле, тренировка — мать успеха. Они пришли через минуту — Сицилиец, Толстяк и Злобный. Последний держал в руке длинную дубинку. Он подождал, пока Сицилиец займет соответствующую позицию, после чего бросил:

— Ты что о себе, хрен этакий, думаешь? На гастроли, мать твою, приехал?

Он весь трясся, видимо, его так и распирало желание меня стукнуть, и одновременно он боялся перестараться. Когда он говорил, у него подрагивала нижняя губа. Толстяк прошел за спиной опереточного Сицилийца и подошел ко мне слева. Я отступил к стене.

— А ну, говори! — тонким голосом заорал Злобный.

— Дерьмо! — фальцетом ответил я.

Злобный дважды подскочил на месте, так что конец его дубинки описал круг. Толстяк сплюнул на пол.

— Ну, ты! — обратился он ко мне. — Подпрыгни еще раз и сними эту дрянь с объективов.

— У него прыгучесть лучше. — Я показал подбородком на Злобного. — Не видишь?

В то же мгновение Злобный бросился на меня. Когда дубинка со свистом начала движение в сторону моей головы, я уклонился с ее траектории. Злобный пошатнулся и заслонил собой Сицилийца. Я с дикой радостью услышал треск ребра, ломающегося под ударом кулака. Злобный пронзительно взвыл. Я схватил Злобного и заслонился его телом. На лице Сицилийца появилось ошеломленное выражение. Толстяк выставил руку и, не обращая внимания на Злобного, выстрелил в меня струей той же дряни, что и до этого. Я закрыл глаза и задержал дыхание, но немалая часть аэрозоля осела на лице. Бросив воющего Злобного, я вслепую отскочил назад, закрыв лицо руками. Толстяк снова выстрелил — похоже, у него был не один литр этого дерьма. Я чихал и плакал, пытаясь одновременно наносить удары ногами и руками. Он ловко уворачивался, и мне не удалось попасть ни разу. В конце концов, видимо устав, он отказался от продолжения драки, и камера снова опустела.

Отдохнув минут десять, я достал из рукава часть спрятанного фильтра и не спеша забрался на койку. Медленно разорвав полоску на две части, я заклеил одной из них объектив. Дверь в камеру открылась, когда я был на пути ко второму. Как я и ожидал, первым ворвался Злобный, не сумев предложить ничего лучшего, чем пинок с подножкой справа. Я пошатнулся, а затем ударил его кулаком сначала в лицо, а потом в живот. Мне нужно было, чтобы он не упал и заслонял меня от огнестрельного оружия, что мне вполне удалось. Развернув Злобного, я придержал его перед собой. Толстяк с Сицилийцем наблюдали за происходящим, стоя в коридоре.

— Ладно. Чего тебе надо? — рявкнул Толстяк.

Такой вопрос не задают человеку, которого собираются отправить на тот свет. Возможно, здесь, в Нитле, проблемы решались иначе, чем за ее пределами.

— Я хочу говорить с шефом этого клуба. Наверняка его заинтересует, что произойдет, если в определенное время я не передам определенного сигнала. Перед этим я еще должен удостовериться, что моих друзей ничто не беспокоит.

Толстяк плотно сжал губы и несколько секунд думал. Потом надул щеки и кивнул:

— Отпусти его, и пойдем.

Я оттолкнул Злобного назад и направился к двери. Сицилиец отодвинулся и пропустил меня вперед. Коридор был узким настолько, что по нему мог пройти лишь один человек в одну сторону. Толстяк почти целиком заполнял собой всю ширину коридора. Я не видел никаких дверей, пока мы не свернули налево. Толстяк остановился у маленького монитора, посмотрел сам, а потом показал на него мне и отошел в сторону, держа в руке обычный «кольт» 30-го калибра. Я посмотрел на экран и увидел сидящего Клода. Вернее, он лежал, закинув руки за голову, и смотрел в потолок. Я отодвинулся от экрана. Толстяк сделал несколько шагов и показал на другой экран. Там отдыхал Ник — то ли спал, то ли великолепно притворялся. Все были живы и держались стойко. Толстяк что-то вопросительно буркнул. Я кивнул, и мы снова двинулись вперед. Коридор несколько раз сворачивал. Здание, видимо, было не маленьким.

— Подожди, — сказал Толстяк, останавливаясь у какой-то двери.

Я остановился, но лишь тогда, когда дошел до двери, за которой скрылся Толстяк, и оперся о стену, прислушиваясь к происходящему за ней. Слишком многого я не ожидал и потому едва не подпрыгнул, отчетливо услышав:

— Не знаю, что с ним делать, — жаловался Толстяк. — Надо бы ему зубы пересчитать, но раз не должно быть никаких следов…

— Кретин! — рявкнул кто-то. Я узнал голос из гаража. — Надо было сразу с ними разделаться, а если нет, то хотя бы подумать, что позже это все равно придется сделать. А ты приказал обрить им головы, придурок.

— Ведь мы же решили, что всех тут бреем, чтобы легко было их отличить от обслуги.

— Ну так попробуй теперь устроить им несчастный случай. Шеф детективного агентства и двое его сотрудников разбиваются в автокатастрофе. Вот только никто не знает, почему все обрили себе башку. Не говоря уже о том, что одного из них уже несколько недель как нет в живых. Ох, как бы я тебя стукнул!

— Ладно, — примирительно простонал Толстяк. — Подождем несколько дней, волосы отрастут. В конце концов, если они сгорят, то и так все равно, есть волосы или нет.

— Только если не будет никаких сомнений. Но стоит копам начать что-то подозревать, простейший анализ даст им повод для размышлений. Ну и этот Скарроу…

— Ведь он мертв!

— Именно. По крайней мере, с ним не будет хлопот. Впрочем, с ними все равно придется поработать. Кто знает, не оставили ли они кому-нибудь адрес?

— Ну! — с энтузиазмом согласился Толстяк. — Так что? Поговоришь с ним?

— Раз уж ты ему обещал… Давай.

Я наклонился, якобы почесывая ногу. Толстяк вышел из-за двери с непроницаемым лицом и небрежно показал мне на нее «кольтом». Супермен с задницей как коровье вымя. Я вошел в комнату, Толстяк следом за мной. Вошел и Сицилиец. Следует признать, что он вел себя профессиональнее всех, всегда занимая такую позицию, что у меня даже и мысли не возникло вырваться на свободу. Я посмотрел на человека, удобно развалившегося в широком, навевающем мысли о дремоте кресле. Он тоже внимательно разглядывал меня, словно раньше у него не было такой возможности. Взгляд его глубоко посаженных темных глаз прошелся по моей фигуре. Он был примерно моего роста, чуть более худой. На коленях у него лежал «биффакс» — наверняка мой. Он заметил, что я смотрю на пистолет.

— Это ваш, — сказал он. Голос его ничем не напоминал тот, что я слышал минуту назад. — Естественно, пока он будет у меня. Это, наверное, понятно. Вы проникли на частную территорию, охраняемую по причине проводимых здесь несколькими фирмами разработок устройств-прототипов. Правда, мы нашли при вас лицензию детектива, но, если уж быть откровенным, я подозреваю действия конкурентов. — Он сделал паузу, словно давая мне возможность сознаться или возразить. Я молчал. — Само собой, мы должны выяснить, что произошло на самом деле. Это, надеюсь, понятно? — Он подождал немного и, не видя моей реакции, продолжил: — Если окажется, что вы и в самом деле частный детектив, мы передадим дело в суд и, уверяю вас, приложим все усилия, чтобы вы лишились лицензии.

— А если нет? — поинтересовался я.

— То дело кончится тюрьмой. Мы должны охранять секреты фирм, которые нам доверились.

— Я занимаюсь официальным расследованием, а следы ведут к вам. — Я пожал плечами. — Меня не интересуют изобретения, впрочем, может быть, я бы сюда и не лез, если бы смог найти хозяина этой территории. Может быть, вы мне объясните, что такое плоскогорье Клемента — опытная территория фирмы, нескольких фирм или же полигон, скажем так, сдаваемый в аренду?

— Не могу вам ничего сообщить, — сказал он полным сожаления тоном.

— А что вы можете?

— Смотря что вам нужно.

— Моя одежда или какая-нибудь другая, обувь и сигареты. Я хочу также быть рядом со своими сотрудниками. Подождем вместе, пока не выяснится моя роль и задача.

— Обувь, конечно. — Он посмотрел на Толстяка. — Сигареты тоже. Что касается остального, то мне очень жаль. — Он развел руками, словно провинциальный актер. — Но уверяю вас, это не продлится долго, может быть, день… Ну и напоминаю, что это не я забрался в ваш дом, так что прошу не удивляться, что не выполняю каждую вашу просьбу. — Он встал.

— Ладно, — сказал я. — Столько я выдержу. Но попрошу мой «Голден гейт».

— Конечно. — Он снова посмотрел на Толстяка.

Тот кивнул. Я вежливо поклонился и вышел в коридор. Поскольку Толстяк не успел выйти передо мной, я шел первым и преднамеренно свернул не в то, что нужно, ответвление коридора. Толстяк, откуда-то из-за спины Сицилийца, забеспокоился:

— Эй! Не туда!

Я остановился и повернул назад. Теперь Толстяку пришлось бы идти первым, а Сицилийцу за ним. Толстяк что-то пробормотал и махнул рукой над головой Сицилийца.

— Ладно, идите, — невольно перешел он на «вы» по примеру отличавшегося изысканными манерами шефа. — На втором перекрестке остановитесь.

Получив таким образом еще кое-какую полезную информацию, я послушно исполнил сказанное и другой дорогой вернулся в свою камеру. Подождав, пока Толстяк наберет на клавиатуре замка код, я напомнил:

— Сигареты и зажигалку.

— Сейчас принесу, — недовольно сказал он.

Несколько минут я просидел на стуле под бдительным оком Сицилийца. Когда вернулся Толстяк, я понял, почему он реагировал на мою просьбу именно так: сигареты он бросил на стол, а потом полез в карман и достал мою игрушку из «Эйч-Ти-Эйч». Я воздержался от язвительных замечаний, в конце концов, он мог мне дать и спички. Вообще, здесь было как-то странно. Я не мог понять, каким образом люди, позволявшие узникам подслушивать собственные разговоры, могли сохранить в тайне существование Нитлы. Оставшись в камере один, я погрузился в размышления, проанализировав возможность как исключительно изощренной игры, так и обычного непрофессионализма охраны. У меня было слишком мало данных, чтобы прийти к определенным выводам. В одном я, однако, был уверен: зажигалку никто не разбирал, а это было самое главное. Я выкурил две сигареты, но не до конца, поскольку хотел проверить, как действует мой ключ к свободе. Довольный, я улегся, как Клод, и стал ждать. Если мне попался противник, ведущий тонкую игру, следовало подождать, пока не обнаружится зацепка, если же меня опекала банда любителей… то и в этом случае немного времени у меня было. Я попытался расслабиться и в конце концов заснул.