1

Первый этап операции прошел как по маслу. Мужчины ничего не заподозрили и, раздевшись, бодро прошли в сауну, обмениваясь гастрономическими репликами.

— Пиво в морозильник положили?

— Креветок, креветок у них попросите.

— Да откуда здесь креветки, что вы, ей-богу…

— А что у них к пиву дают?

— Специальные закуски.

— Отлично…

Женщины терпеливо дожидались на веранде. Катя нервничала:

— А вдруг кто-нибудь из них захочет выйти?

— Умри, а не выпусти.

— Тебе легко говорить. А если Гоша захочет выйти?

— Так я же рядом с тобой голая лежу, на меня-то он прав не имеет!

— Ну а вдруг? Что мне — силой их держать?

Даша задумалась:

— Значит, так: если начнут дверь ломать, звони.

— Замечательно, только где я возьму телефон?

— Где, где… У мужиков у наших. Я возьму полетаевский, а ты Римера.

— Это нехорошо, — засомневалась Катя, — без спросу…

Даша посмотрела на кузину как на дитя неразумное:

— Я собираюсь обыскать их вещи, а ты переживаешь по поводу одного звонка!

Катя молитвенно сложила руки перед собой:

— Господи, спаси и сохрани…

Когда в раздевалке стихли последние голоса, Даша быстро обыскала карманы подполковника и вдовца, вытащила мобильные телефоны. И, отдав один кузине, приказала:

— Так, Катька, живо раздевайся, а я побежала. Увижу массажиста — скажу, чтобы поторапливался.

Она выскочила на улицу и помчалась к дому для гостей. Натолкнувшись на идущего во всем белом мужчину, махнула рукой в сторону сауны:

— Идите быстрее, там вас пани уже ждет, — и побежала дальше.

2

В доме стояла мертвая тишина. Даша задумчивым взглядом обвела двери. С кого начать? Конечно, под подозрением находились все, но самым подозрительным был, конечно, Виктор Семенович. Именно ему Чижикова зачитывала стихи из дневника своей невестки, с ним она секретничала и даже, если верить Кате, предложила вступить в долю. «Эх, была не была!»

Не боясь никого потревожить, Даша открыла дверь.

У Катиного свекра было много недостатков, но неряшливость к их числу не относилась. Все вещи были аккуратно разложены по своим местам. Видавший виды рюкзак стоял в углу. Даша, не колеблясь ни минуты, подошла к нему и дернула за веревки. На самом дне лежала тетрадь. Однако стоило Даше ее взять в руки, как снаружи послышался душераздирающий женский крик.

Не помня себя, она сунула тетрадь за пояс брюк и бросилась обратно к сауне.

3

Здесь ее поджидала картина, достойная кисти Босха. На массажном столе сидела голая, трясущаяся от холода или ужаса сестра и отчаянно пыталась вырвать из-под себя простыню, чтобы прикрыть наготу. Вокруг сгрудилось человек шесть голых же мужчин в белых шерстяных шапочках и один одетый мужчина, но почему-то с приспущенными штанами.

— А ну пошли все вон отсюда! — заорала Даша таким голосом, что сама испугалась. Никто даже с места не сдвинулся.

— Он… Он… — Катю била истерика. — Он пытался меня изнасиловать!

Что-то тяжелое и белое, словно болид, метнулось в сторону незнакомца.

— Ах ты сволочь, ах ты подонок! — Гоша, не помня себя, принялся осыпать незнакомого человека градом ударов.

Остальные бросились то ли на подмогу оскорбленному мужу, то ли на спасение незнакомца. Прохазка пытался разнять дерущихся. Даша, с трудом сдерживая отвращение, пробралась мимо голых и потных мужских тел, схватила сестру и потащила ее к выходу.

А из дома управляющего уже бежали встревоженные криками люди.

4

Через полчаса ситуация полностью прояснилась. Неизвестный мужчина оказался итальянским туристом, неплохо владеющим чешским языком. Шмыгая разбитым носом, итальянец поведал следующую историю.

Он часто приезжал на это ранчо, и здесь его все хорошо знают. Однако на этот раз он приехал один, без жены, и попросил обслуживающий персонал организовать его досуг. Персонал вежливо намекнул, что такие проблемы клиенты должны решать сами. Итальянец решил по этому поводу не убиваться и, одевшись в белую теннисную форму, отправился играть в сквош. Вечером он уже возвращался к себе в номер, когда мимо пробежала женщина, которая сказала, что в сауне его ждут. Итальянец подумал, что это именно то, о чем он просил. Он поспешил в сауну и увидел на массажном столе обнаженную синьору, которая сразу же предложила ему приступать к делу. Что ему оставалось делать?

Катя, отчасти пришедшая в себя, рассказ подтвердила. Действительно, она разделась и легла на стол, ожидая прихода массажиста. Когда вошел мужчина во всем белом, она предложила ему начинать. То, что это была теннисная форма, она не разглядела.

Во время рассказа присутствующие периодически бросали гневные взгляды на Дашу. Та нервничала и возмущенно пожимала плечами:

— При чем здесь я?

— Зачем ты послала мужика к моей жене? — вопил Гоша.

— Я была уверена, что это массажист. Мы же заказывали…

— Кто позволил тебе заказывать моей жене мужика?! — продолжал бесноваться Гоша.

— Не мужика, а массажиста!

— Проститутка!

— Свинья!

Полетаев попытался их урезонить:

— Да вы что, в самом деле! Нас сейчас отсюда выгонят.

Действительно, обслуга посматривала на них недобрыми глазами. Управляющий сдерживал себя из последних сил.

— Панове, я предлагаю всем разойтись. Вышло недоразумение, мы приносим свои извинения, но вам необходимо успокоиться, а лучше всем пойти спать. Уже поздно…

Прохазка растирал левую сторону груди. В глазах его была тоска.

5

Невзирая на протесты мужа и общественности, сестры решили ночевать в одном номере с детьми.

— Она опять втравит тебя в историю! — шипел Гоша.

— Я как-нибудь разберусь сама, — отмахнулась Катя. — Иди спать.

— Игорь, я бы на твоем месте… — начал было Виктор Семенович, но Катя обрубила:

— Прошу вас, оставьте меня в покое. Хотите, можете ночевать под нашей дверью.

И только в номере, сдирая с себя одежду, Катя принялась костерить сестру:

— Ты когда-нибудь доведешь меня до инфаркта! Представляешь, что со мной стало, когда этот мерин прижался ко мне… сама понимаешь чем.

Даша возразила:

— Мерину как раз прижиматься нечем.

Катя обернулась и выразительно посмотрела на сестру:

— Молчи лучше. Ты, конечно, не успела найти то, что искала?

Вместо ответа Даша извлекла из-за пояса заветную тетрадь и помахала ею:

— Да? А это что?

Кузина села на кровать:

— Неужели нашла?

— А то!

Усмехнувшись, Катя покачала головой:

— Дашка, в тебе пропадает талант авантюристки. Ладно, давай показывай.

Предварительно проверив; закрыта ли дверь, Даша уселась поближе к сестре и раскрыла тетрадь на первой попавшейся странице:

— «…рука скользила все ниже и ее бедра становились горячими и влажными. Наконец он достиг…» Боже, какая гадость! — Даша выронила тетрадь, вскочила и затрясла кистями, словно опасаясь, что к ним прилипнут горячие и влажные бедра.

Катя посмотрела на кузину снизу вверх.

— Там так написано? — В голосе ее слышалось сомнение.

— Нет, это я сама только что сочинила! На почве отсутствия личной жизни, — рассердилась Даша. — Не веришь, сходи к Римеру, пусть он тебе переведет. Он такой жанр обожает.

Сестры приуныли. Катя перелистывала тетрадь, и лицо ее постепенно принимало озадаченное выражение.

— Послушай, но ведь это не очень похоже на дневник. Текст без дат. Монолитный. Да к тому же диалоги… Это больше похоже на рукопись какой-то повести.

— Ну и что? Я все равно ЭТО вслух читать не буду.

— Никогда не думала, что у меня такая целомудренная сестра, — улыбнулась Катя. — Твоя мама тобой бы гордилась.

Даша задумчиво смотрела на тетрадь.

— Но вообще-то и правда странно… В дневниках ведь речь идет всегда от первого лица?

— В большинстве случаев да. Я никогда не видела дневников от третьего лица, хотя допустить такое возможно.

— Ладно. Я начну читать, но если это окажется очередным сценарием к «Эммануель»…

Даша взяла злополучную тетрадь, вздохнула и открыла первую страницу.

Глава 43

"Элиза росла болезненным ребенком. Казалось, в мире нет ни одной болячки, которую девочка не могла подцепить. Ее мать, совсем еще молодая женщина, очень привлекательная, работала в единственной на три деревни школе преподавателем музыки. Мать настолько отчаялась вылечить Элизу, что даже перестала брать больничные. Просто оставляла девочку дома, а сама шла учить других детей. Отец работал в продуктовом магазине на соседней улице и время от времени забегал проверить, не поднялась ли температура выше обычного, разогреть молока или дать лекарства.

А маленькая Элиза лежала в своей кроватке одна и часами смотрела в окно, из которого был виден лишь пруд и небольшой кусок леса. Больше она ничего не видела. За окном менялось только время года: зимой дети катались на коньках и по всей округе разносились их радостные крики. Верхушки сосен покрывал белый-белый снег. На нем сидели вороны, похожие на странные черные груши. Потом наступала весна, и крики детей становились звонче. Запах талого снега и звенящее эхо пробуждали у маленькой Элизы надежду на выздоровление, на новую жизнь, но чуда не происходило, и она опять сваливалась с воспалением легких. А ее сверстники уже начинали сколачивать небольшие плотики, чтобы попытаться переплыть пруд. Плот, конечно, будет раскачиваться и уходить под темную ледяную воду то одной хлипкой стороной, то другой, и в конце концов ребята вымокнут до нитки, но их это совсем не огорчит — напротив, перекрикивая друг друга, они станут обсуждать, как бы поскорее высохнуть, чтобы родители ничего не заметили. А она с грустной завистью будет смотреть на их веселье из душного тепла своей спальни.

Летом становилось особенно невыносимо. Дети убегали в лес, катались на лошадях и их почти не было видно. Они ходили в походы и спали возле костра прямо на земле. А она… Она по-прежнему сидела у окна и смотрела, как ветер раскачивает верхушки сосен.

Все изменилось с приездом бабушки. До этого бабушка жила на дальнем хуторе совсем одна и наотрез отказывалась перебираться, как она говорила, «в город». Городом она называла их небольшую деревню, в которой, конечно, были и двух-, и трехэтажные дома, и даже магазин, но все равно она оставалась деревней.

Шустрая и очень добрая старушка, узнав, что ее внучка не вылезает из болезней, страшно рассердилась:

— Единственное дите оборонить не можете! Элишка, перепелочка моя, ужо стара баба тебя выходит, травами выпоит, только подсобить мне треба маленько…

Рано утром бабушка и внучка уходили в лес. В сумраке леса старушка видела плохо, но все травы распознавала по запаху. Бормоча присказки, она учила девочку правильно их рвать, какую с какой класть, а какую и отдельно держать.

Возвратясь домой, они долго развешивали и сушили травы, потом их толкли. Запершись одна в комнате, бабушка варила отвары, делала настойки, а потом отпаивала ими свою внучку. Через полгода девочку было не узнать: из бледного заморыша Элиза превратилась в веселого загорелого сорванца. Словно наверстывая упущенное, она плавала в холоднющей речке за лесом, бегала босиком, пока трава не покрывалась первым инеем, а зимой, несмотря на протесты родителей, растиралась колючим снегом. Бабушка счастливо улыбалась и кивала:

— Так, так, моя перепелочка, снег, он кровь греет…

А затем гладила девочку по головке и хмурила брови:

— Только волосеночки еще снулые. Но ничего, мы и это выправим…

Прошло пять лет. Элиза сидела на высоком, заросшем густой весенней травой берегу реки. Ярко-голубые, ультрамариновые глаза неподвижно смотрели вдаль. Все вокруг цвело и пело, черемуха своим сладковатым ароматом сводила с ума, а соловьи разрывали сердце… Девушка смахнула слезу. Не было сил осознавать, что вся эта упоительная весна не для нее. Не для нее эта огромная луна, не для нее манящая духота майской ночи. Она сама перечеркнула свою жизнь. Своими руками уничтожила то малое, что имела.

Элиза уткнулась лбом в коленки. Какой же она была идиоткой! Как она могла это допустить?

…Тогда, в феврале, еще не было ни соловьев, ни черемухи, но им этого и не требовалось. Его сильные руки обнимали ее, она запрокидывала голову, и холодное зимнее небо обрушивалось сверкающим водопадом звезд…

…У него были темные смеющиеся глаза и красивые влажные губы. Даже запах у него был особенный…

…Элиза покорно подставляла обнаженные плечи его широким жестким ладоням и в молчаливой истоме прикрывала глаза, а он расстегивал дрожащей рукой пуговички и сквозь нетерпеливые поцелуи…

Так и оставаться бы ей восторженной дурочкой, прятаться с ним по чердакам, дожидаясь совершеннолетия, если бы не Влада.

…Влада была самой эффектной старшеклассницей в их деревне. Все знали, что она курит, а на дискотеки ездит в Прагу. Уже этого было достаточно, чтобы стать объектом черной зависти, но у Влады был козырь и посильнее: каждую неделю из Праги она привозила сногсшибательные заграничные наряды. Как и на какие деньги доставала их пятнадцатилетняя девчонка, оставалось только догадываться.

Однажды, поймав на себе оценивающий, чуть ироничный взгляд Влады, Элиза смешалась и приготовилась сказать что-то дерзкое, как та неожиданно спросила:

— Нравится? — И распахнула легкий, свободного покроя пиджак, под которым поблескивал расшитый бисером топик. — Хочешь такой же?

Элиза принялась теребить кончик длинной косы.

— Думаешь продать?

— Вот еще глупости! — Влада расхохоталась. — Ты сама могла бы достать. Тебе пойдет.

— Ты… смеешься? — Элиза почувствовала себя уязвленной. Возможно, ее родители и согласились бы дать ей денег на пару вещей, но где их купить? Такие привозят только из-за границы. — Ты что, можешь помочь достать?

Влада странно усмехнулась:

— Я смогу помочь тебе получить их в подарок…

…Сначала Элиза не поверила услышанному. Она, конечно, знала, что есть женщины, которые получают от мужчин деньги и подарки за услуги определенного свойства, но представить, что этим занимается кто-то из их школы…

Она старалась забыть о предложении, но картины таинственной, роскошной жизни уже не отпускали. Влада по секрету сообщила, что один из любовников предложил ей переехать в Мюнхен, и теперь она ждет только одного — побыстрее закончить школу и покинуть родину.

В душной темноте своей спальни Элиза закрывала глаза и представляла лучшие отели Европы, дворцы, ложи театров и блеск драгоценностей. Все чаще она ловила себя на мысли, что уже не смотрит на любимого теми же глазами, что и раньше. Его лицо стало казаться ей слишком простым, походка неуклюжей, а манеры грубыми. Некогда идеальные планы на совместную жизнь теперь казались ей дикими. Они поженятся, построят свой собственный дом, у них будет большое хозяйство — огород, скотина… Перед Элизой с пугающей очевидностью вырисовывалась картина их дальнейшей жизни: через пару лет после свадьбы она растолстеет, как его мать, станет такой же замотанной и расплывшейся. А потом всю жизнь, до самой смерти, с утра и до ночи ей придется кормить гусей, мыть, готовить, полоть морковку…

Нет, такое будущее устраивало меньше всего. Но альтернатива… Элиза почти перестала спать по ночам, не зная, к чему склониться.

…В конце концов, кому от этого станет хуже? Она и так ЭТО делает, но он не подарил ей даже флакона духов. И потом, не обязательно заниматься ЭТИМ долго, достаточно будет скопить денег, чтобы иметь возможность снимать квартиру в Праге, а если повезет, то и купить…

И Элиза представляла, как, получив школьный аттестат, немедленно переберется в Прагу, в город, где ее внешность и таланты смогут оценить по достоинству. Здесь она поселится в самом центре и пойдет учиться на актрису. Вот так ранним утром выйдет на прохладную улицу, ступит узкой лакированной лодочкой на влажную брусчатку и легко побежит в театральный институт, не обращая внимания на одобрительный шепот: «Ах, какая красавица пошла! Как же повезет тому, кого она полюбит…» А вечером из окна своей спальни будет любоваться закатом над Старым городом…

Жених чувствовал неладное и все настойчивее требовал объяснений. Очередная ссора закончилась полным разрывом. Больше он не должен к ней приходить, он дурак и мужлан, между ними нет ничего общего.

К черту стыд! Деньги не пахнут, зато помогут ей выбраться из этого захолустья.

Неприятным открытием оказалось, что ни дворцов, ни даже мало-мальски приличных отелей не было. Была небольшая съемная квартира даже не в центре и торопливая любовь немолодых и несимпатичных мужчин, язык которых она даже не понимала. В ресторан они приглашали редко, говорили, что нет времени. Но, скорее всего, все эти немцы, австрийцы, швейцарцы просто боялись появиться на публике с девицами, явно не достигшими совершеннолетия. Они приносили продукты с собой и, хлопая пробкой от шампанского, с козлиной радостью провозглашали: «Сейчас повеселимся». Деньги давали, но редко и мало, чаще расплачивались одеждой или косметикой.

Элиза досадовала, но отказаться от новой жизни не хватало сил. Она привыкла бывать в Праге и уже считала ее своим городом. Уже примеряла ее на себя, понимая, что пути назад — в их сонную, скучную деревню — не будет. Кое-какие дополнительные деньги давала фарцовка.

Конец был ужасен. Бордель накрыли в самый неподходящий момент. Увидев полицейских, Элиза тут же лишилась сознания, а когда пришла в себя, полицейский врач сообщил ей, что она беременна. Мир провалился в страшную, черную пустоту…

Мать отреагировала на случившееся странным образом. После возвращения из полицейского участка она сидела часа два, не двигаясь и не произнося ни слова. Потом встала и вышла в коридор. Элиза слышала, как она набирает номер телефона и просит подозвать отца.

— Петр, приходи немедленно.

Отец пришел почти сразу. Родители закрылись в своей комнате и долго-долго оттуда не выходили. Потом отец вернулся в гостиную и начал без всякого перехода:

— Элиза, ты совершила чудовищный, ничем не оправданный поступок. Мы всегда учили тебя, что девушка должна беречь свою честь. Однако теперь уже ничего не поделаешь…

Отец говорил как по писаному, при этом его глаза смотрели сквозь нее, словно он разговаривал не с дочерью, а с кем-то другим, чужим, незнакомым, незримо присутствующим в комнате.

— …к сожалению, мы уже ничего не можем исправить, будет скандал, и очень большой. Вряд ли мы с мамой сможем сохранить работу. Однако есть другой вариант…

Элиза сжалась. Она вдруг подумала, что сейчас родители вынесут большой коричневый чемодан, в котором хранились всякие ненужные вещи, дадут ей в руки, и она останется на улице совсем одна.

— …мы не хотели тебе говорить раньше времени, но раз уж такое случилось… — Мать подсела к ней, обняла за плечи и перешла на шепот: — Мы хотим бежать из этой страны.

Элиза ожидала чего угодно — угроз, обещаний выгнать, но только не этого. Она даже перестала трястись.

— У нас есть кое-какие сбережения, и еще тетка твоего отца, та, что живет в Австрии, обещала дать некую сумму. Мы хотим уехать в Америку.

— Без меня? — Ее охватил безудержный страх.

— Конечно, с тобой. Просто до того, как… все это произошло, мы еще колебались, но теперь просто не можем оставаться здесь. Понимаешь?

Элиза слушала как в бреду. Вместо скандала случился конец света.

— И мы больше никогда не вернемся сюда?

— Зачем? — В разговор снова вступил отец. — Видеть, как твою страну мучают коммунисты? Чтобы растить рабов? Ты посмотри, что они сделали с нашей Родиной…

И он пустился в длинные рассуждения о невозможности жизни под Красной Армией, а потом стал рисовать сказочные картины новой свободной жизни, которая ожидает их в Америке.

Они смогут работать кем только захотят, а она, она закончит колледж, потом университет и станет врачом или юристом и будет получать настоящие деньги, а не те копейки, которые платят большевики…

В конце концов, в деревне они все равно остаться не могут, здесь ее ожидают только насмешки и издевки.

Элиза сидела опустив голову. Что ж, видно, не судьба ей переехать в Прагу. Но кто знает, может ее ожидает нечто большее?

Америка не принесла долгожданного благополучия. Сначала были лагеря для беженцев и долгие беседы в иммиграционных службах, крошечная невеселая комната в общежитии и краткосрочная черная работа.

Элиза, не привыкшая помогать даже по дому, теперь была вынуждена сидеть с соседскими малышами, а вечерами осваивать незнакомый язык, учить на этом языке математику, физику, которые и в родной-то школе давались с трудом. Возвращаясь в неуютную квартиру, девушка слушала вялую перебранку родителей. Мать была откровенно разочарована, она не смогла найти постоянной работы, как предполагала, и потому перебивалась случайными уроками музыки для таких же, как они, эмигрантов. Она без конца выговаривала отцу, что не стоило оставлять так много ценных вещей, которые сейчас пригодились бы, а отец все с меньшей уверенностью отвечал, что самое главное — это свобода и со временем все образуется.

Как-то мать давала уроки маленькой перуанской девочке с огромными черными глазами и тяжелыми длинными косами. Ее родители попросили провести несколько занятий в долг — главе семьи была обещана постоянная работа на фабрике по производству витаминов и биодобавок. Новый цех открывался через полмесяца, и тогда они не только вернут все, что должны, но и заплатят за несколько занятий вперед. Уж больно перуанцам не хотелось, чтобы их дочь прерывала занятия. Мать согласилась. В конце концов, это был шанс заполучить постоянного клиента. Порасспрашивав перуанца о фабрике, она попросила узнать, не найдется ли работы для ее дочери. Тот согласился и однажды взял Элизу с собой.

Фабрика девушке понравилась. Весело раскрашенные дома в окружении зеленых лужаек издали походили на игрушечные. Но больше всего ее поразил дом владельца фабрики, мистера Харриса. Он был похож на замок и напоминал ей о родном крае.