Здесь фиалка на лугах
      С зеленью пестреет,
      В свежих Флоры волосах
      На венке краснеет.
      Юноша, весна пройдет,
      И фиалка опадет.
      Розой, дева, украшай
      Груди молодые,
      Другу милому венчай
      Кудри золотые.
      Скоро лету пролететь,
      Розе скоро не алеть.
      Под фиалкою журчит
      Здесь ручей сребристый,
      С ранним днем ее живит
      Он струею чистой.
      Но от солнечных лучей
      Летом высохнет ручей.
      Тут, за розовым кустом,
      Пастушок с пастушкой,
      И Амур, грозя перстом:
      "Тут пастух с пастушкой!
      Не пугайте! – говорит. -
      Миг – и осень прилетит!"
      Там фиалку, наклонясь,
      Девица срывает,
      Зефир, в волосы вплетясь,
      Локоном играет, -
      Юноша! краса летит,
      Деву старость посетит.
      Кто фиалку с розой пел
      В радостны досуги
      И всегда любить умел
      Вас, мои подруги, -
      Скоро молодой певец
      Набредет на свой конец!
      ‹1815›
 

18. К Т-ВУ

 
      Еще в младые годы,
      Бренча струной не в лад,
      За пиндарские оды
      Я музами проклят.
      Подняв печально руки,
      С надеждою в очах,
      Познаний от науки
      Я требовал в слезах.
      Наука возвратила
      Мне счастье и покой
      И чуть не примирила
      С завистливой судьбой.
      Но я, неблагодарный,
      (Чем тихомолком жить!)
      С улыбкою коварной
      Стал дщерь ее бранить.
      И, взявши посох в руки,
      На цыпочках, тишком
      Укрылся от науки
      С затейливым божком.
      Амур к младой Темире
      Зажег во мне всю кровь,
      И я на томной лире
      Пел радость и любовь.
      Простился я с мечтою,
      В груди простыла кровь,
      А все еще струною
      Бренчу кой-как любовь -
      И в песнях дышит холод,
      В элегиях бомбаст;
      Сатиров громкий хохот
      Моя на Пинде часть,
      ‹1815›
 

 
      (Баллада)
      Бородинские долины
      Осребрялися луной,
      Громы на холмах немели,
      И вдали шатры белели
      Омраченной полосой!
      Быстро мчалися поляки
      Вдоль лесистых берегов,
      Ива листьями шептала,
      И в пещерах завывала
      Стая дикая волков.
      Вот в развалинах деревня
      На проталине лежит.
      Бурные, ночлег почуя,
      Гривы по ветру волнуя,
      Искры сыпали с копыт.
      И стучит поляк в избушку:
      "Есть ли, есть ли тут жилой?"
      Кто-то в окнах шевелится,
      И громчей поляк стучится:
      "Есть ли, есть ли тут жилой?"
      – "Кто там?" – всадника спросила
      Робко девица-краса. -
      "Эй, пусти в избу погреться,
      Буря свищет, дождик льется,
      Тьмой покрыты небеса!"
      – "Сжалься надо мной, служивый!
      Девица ему в ответ. -
      Мать моя, отец убиты,
      Здесь одна я без защиты,
      Страшно двери отпереть!"
      – "Что красавице бояться?
      Ведь поляк не людоед!
      Стойла конь не искусает,
      Сбруя стопку не сломает,
      Стол под ранцем не падет".
      Дверь со скрыпом отскочила,
      Озирается герой;
      Сняв большую рукавицу,
      Треплет красную девицу
      Он могучею рукой.
      "Сколько лет тебе, голубка?"
      – "Вот семнадцатый к концу"!
      – "А! так скоро со свечами,
      Поменявшися кольцами,
      С суженым пойдешь к венцу!
      Дай же выпить на здоровье
      Мне невесты с женихом.
      До краев наполнись, чаша,
      Будь так жизнь приятна ваша!
      Будь так полон здешний дом!"
      И под мокрой епанчею
      Задремал он над ковшом.
      Вьюга ставнями стучала,
      И в молчании летала
      Стража польская кругом.
      За гремящей самопрялкой
      Страшно девице одной,
      Страшно в тишине глубокой
      Без родных и одинокой
      Ей беседовать с тоской.
      Но забылась – сон невольно
      В деве побеждает страх;
      Колесо чуть-чуть вертится,
      Голова к плечу клонится,
      И томленье на очах.
      С треском вспыхнула лучина,
      Тень мелькнула на стене,
      В уголку без покрывала
      Дева юная лежала,
      Улыбаясь в тихом сне.
      Глядь поляк – прелестной груди
      Тихим трепетом дышат:
      Он невольно взоры мещет,
      Взор его желаньем блещет,
      Щеки пламенем горят.
      Цвет невинности непрочен,
      Как в долине василек:
      Часто светлыми косами
      Меж шумящими снопами
      Вянет скошенный цветок.
      Но злодей! чу! треск булата -
      Слышь: "К ружью!" – знакомый глас,
      Настежь дверь – как вихрь влетает
      В избу русский: меч сверкает -
      Дерзкий, близок мститель-час!
      Дева трепетна, смятенна,
      Пробудясь, кидает взгляд;
      Зрит: у ног поляк сраженный
      Из груди окровавленной
      Тащит с скрежетом булат.
      Зрит, сама себе не верит -
      Взор восторгом запылал:
      "Ты ль, мой милый?" – восклицает,
      Русский меч в ножны бросает,
      Девицу жених обнял!
      ‹1815›
 

 
      Здравия полный фиал Игея сокрыла в тумане,
      Резвый Эрот и хариты с тоскою бегут от тебя:
      Бледная тихо болезнь на ложе твое наклонилась,
      Сон сменяется стоном, моленьем друзей – тишина.
      Тщетно ты слабую длань к богине младой простираешь,
      Тщетно! – не внемлет Игея, молчит, свой целительный взор
      Облаком мрачным затмила, и Скорбь на тебя изливает
      С колкой улыбкою злобы болезни и скуки сосуд.
      Юноша! что не сзовешь веселий и острого Мома?
      С ними Эрот и хариты к тебе возвратятся толпой;
      Лирой, звенящею радость, отгонят болезни и скуки
      И опрокинут со смехом целебный фиал на тебя.
      Дружба даст помощи руку; Вакх оживит твои силы;
      Лила невольно промолвится, скажет, краснея, "люблю",
      С трепетом тайным к тебе прижимаясь невинною грудью,
      И поцелуй увенчает блаженное время любви.
 

 

21. ТИХАЯ ЖИЗНЬ

 
      Блажен, кто за рубеж наследственных полей
      Ногою не шагнет, мечтой не унесется;
      Кто с доброй совестью и с милою своей
      Как весело заснет, так весело проснется;
      Кто молоко от стад, хлеб с нивы золотой
      И мягкую волну с своих овец сбирает
      И для кого свой дуб в огне горит зимой
      И сон прохладою в день летний навевает.
      Спокойно целый век проводит он в трудах,
      Полета быстрого часов не примечая,
      И смерть к нему придет с улыбкой на устах,
      Как лучших, новых дней пророчица благая.
      Так жизнь и Дельвигу тихонько провести.
      Умру – и скоро все забудут о поэте!
      Что нужды? я блажен, я мог себе найти
      В безвестности покой и счастие в Лилете!
      ‹1816›
 

22. К ЛИЛЕТЕ

 
      (Зимой)
      Так, все исчезло с тобой! Брожу по колено в сугробах,
      Завернувшись плащом, по опустелым лугам;
      Грустный стою над рекой, смотрю на угрюмую сосну,
      Вслушиваюсь в водопад, но он во льдинах висит,
      Грозной зимой пригвожденный к диким, безмолвным гранитам;
      Вижу пустое гнездо, ветром зарытое в снег,
      И напрасно ищу певицы веселого мая.
      "Где ты, дева любви? – я восклицаю в лесах, -
      Где, о Лилета! иль позабыла ты друга, как эхо
      Здесь позабыло меня голосом милыя звать.
      Вечно ли слезы мне лить и мучиться в тяжкой разлуке
      Мыслию: все ль ты моя? Или мне встретить весну,
      Как встречает к земле семейством привязанный узник,
      После всех милых надежд, день, обреченный на казнь?
      Нет, не страшися зимы! Я писал, не слушаясь сердца,
      Много есть прелестей в ней, я ожидаю тебя!
      Наша любовь оживит все радости юной природы,
      В воспоминаньи, в мечтах, в страстном сжимании рук
      Мы не услышим с тобой порывистых свистов метели!
      В холод согреешься ты в жарких объятьях моих
      И поцелуем тоску от несчастного друга отгонишь,
      Мрачную, с бледным лицом, с думою тихой в очах,
      Скрытых развитыми кудрями, впалых глубоко под брови, -
      Спутницу жизни моей, страсти несчастливой дочь".
      ‹1816›
 

 
      (1816. 15 апреля)
      Либер, Либер! я шатаюсь,
      Все вертится предо мной;
      Дай мне руку – и с землей
      Я надолго распрощаюсь!
      Милый бог, подай бокал,
      Не пустой и не с водою, -
      Нет, с той влагой золотою,
      Чем я горе запивал!
      Зол Амур, клянусь богами!
      Зол, я сам то испытал:
      Святотатец, разбавлял
      Он вино мое слезами!
      Говорят: проказник сам Лишь вино в бокал польется -
      Присмиреет, засмеется
      И хорош бывает к нам!
      Так пои его ты вечно
      Соком радостным твоим,
      Царствуй, царствуй в дружбе с ним,
      Возврати нам мир сердечный!
      Как в то время я напьюсь,
      В честь твою, о краснощекой!
      Как я весело с жестокой,
      Как я сладко обнимусь!
      15 апреля 1816
 

24. НА СМЕРТЬ ДЕРЖАВИНА

 
      Державин умер! чуть факел погасший дымится, о Пушкин!
      О Пушкин, нет уж великого! Музы над прахом рыдают!
      Их кудри упали развитые в беспорядке на груди,
      Их персты по лирам не движутся, голос в устах исчезает!
      Амура забыли печальные, с цепью цветочною скрылся
      Он в диком кустарнике, слезы катятся по длинным ресницам,
      Забросил он лук и в молчаньи стрелу об колено ломает;
      Мохнатой ногой растоптал свирель семиствольную бог Пан.
      Венчан осокою ручей убежал от повергнутой урны,
      Где Бахус на тигре, с толпою вакханок и древним Силеном,
      Иссечен на мраморе – тина льется из мраморной урны,
      И на руку нимфа склонясь, печально плескает струею!
      Державин умер! чуть факел погасший дымится, о Пушкин!
      О Пушкин, нет уж великого! Музы над прахом рыдают!
      Веселье в Олимпе, Вулкан хромоногий подносит бессмертным
      Амврозию, нектар подносит Зевесов прелестный любимец.
      И каждый бессмертный вкушает с амврозией сладостный нектар,
      И, отворотись, улыбается Марсу Венера. И вижу
      В восторге я вас, полубоги России. Шумящей толпою,
      На копья склонясь, ожиданье на челах, в безмолвьи стоите.
      И вот повернул седовласый Хрон часы, пресекли
      Суровые парки священную нить – и восхитил к Олимпу
      Святого певца Аполлон при сладостной песни бессмертных:
      "Державин, Державин! хвала возвышенным поэтам! восстаньте,
      Бессмертные, угостите бессмертного; юная Геба,
      Омой его очи водою кастальскою! вы, о хариты,
      Кружитесь, пляшите под лиру Державина! Долго не зрели
      Небесные утешенья земли и Олимпа, святого пиита".
      И Пиндар узнал себе равного, Флакк – философа-брата,
      И Анакреон нацедил ему в кубок пылающий нектар.
      Веселье в Олимпе! Державин поет героев России.
      Державин умер! чуть факел погасший дымится, о Пушкин!
      О Пушкин, нет уж великого! Музы над прахом рыдают.
      Вот прах вещуна, вот лира висит на ветвях кипариса,
      При самом рожденьи певец получил ее в дар от Эрмия.
      Сам Эрмий уперся ногой натянуть на круг черепахи
      Гремящие струны – и только в часы небесных восторгов
      Державин дерзал рассыпать по ней окрыленные персты.
      Кто ж ныне посмеет владеть его громкою лирой? Кто, Пушкин!
      Кто пламенный, избранный Зевсом еще в колыбели, счастливец
      В порыве прекрасной души ее свежим венком увенчает?
      Молися каменам! и я за друга молю вас, камены!
      Любите младого певца, охраняйте невинное сердце,
      Зажгите возвышенный ум, окрыляйте юные персты!
      Но и в старости грустной пускай он приятно на лире,
      Гремящей сперва, ударяя, – уснет с исчезающим звоном!
      Июль 1816
 

 
      (К Платону)
      Все изменилось, Платон, под скипетром старого Хрона:
      Нет просвещенных Афин, Спарты следов не найдешь,
      Боги покинули греков, греки забыли свободу,
      И униженный раб топчет могилу твою!
 

 

26. НА СМЕРТЬ КУЧЕРА АГАФОНА

 
      Ни рыжая брада, ни радость старых лет,
      Ни дряхлая твоя супруга,
      Ни кони не спасли от тяжкого недуга…
      И Агафона нет!
      Потух, как от копыт огонь во мраке ночи,
      Как ржанье звучное усталого коня!..
      О, небо! со слезой к тебе подъемлю очи
      И, бренный, не могу не вопросить тебя:
      Ужель не вечно нам вожжами править можно
      И счастие в вине напрасно находить?
      Иль лучшим кучерам жить в мире лучшем должно.
      А нам с худыми быть!..
      Увы! не будешь ты потряхивать вожжею;
      Не будешь лошадей бить плетию своею;
      И, усом шевеля, по-русски их бранить;
      Уже не станешь ты и по воду ходить!
      Глас молодецкий не прольется,
      И путник от тебя уж не зажмет ушей,
      И при сияньи фонарей
      Уж глас форейтора тебе не отзовется,
      И ах! Кузьминишна сквозь слез не улыбнется!
      Умолкло все с тобой! Кухарки слезы льют,
      Супруга, конюхи венки из сена вьют,
      Глася отшедшему к покою:
      "Когда ты умер – черт с тобою!"
      Между 1814 и 1817
 

27. БЕДНЫЙ ДЕЛЬВИГ

 
      Вот бедный Дельвиг здесь живет,
      Не знаем суетою,
      Бренчит на лире и поет
      С подругою-мечтою.
      Пускай невежество гремит
      Над мудрою главою,
      Пускай и эгоизм кричит
      С фортуною слепою, -
      Один он с леностью живет,
      Блажен своей судьбою,
      Век свой о радости поет
      И незнаком с тоскою.
      О счастии не говорит,
      Но счастие с тобою
      Живет – и будет вечно жить
      И с леностью святою!
      Между 1814 и 1817
 

 
      Блажен, о юноша! кто, подражая мне,
      Не любит рассылать себя по всем журналам,
      Кто час любовников пропустит в сладком сне
      И круг простых друзей предпочитает балам.
      Когда неистовый влетит к нему Свистов,
      Он часто по делам из комнаты выходит;
      Ему ж нет времени писать дурных стихов,
      Когда за книгой день, с супругой ночь проводит.
      Зато, взгляните, он как дуб высок и прям.
      Что вялый перед ним угодник дам и моды?
      Цвет полных яблоков разлился по щекам,
      Благоразумен, свеж он и в преклонны годы.
      А ты, слепой глупец, иль новый философ!
      О, верь мне, и в очках повеса все ж повеса.
      Что будет из тебя под сединой власов,
      Когда устанешь ты скакать средь экосеса?
      Скажи, куда уйдешь от скуки и жены,
      Жены, которая за всякую морщину
      Ее румяных щек бранится на тебя? -
      Пример достойнейший и дочери и сыну!
      Что усладит, скажи, без веры старика?
      Что память доброго в прошедшем сохранила?
      Что совесть… ты молчишь! беднее червяка,
      Тебе постыла жизнь, тебя страшит могила!
      Между 1814 и 1817
 

 
      Сестрица! можно ли прелестную забыть?
      За это Аполлон давно б мне выдрал уши;
      Но красота стрелой велела прикрепить
      Амуру к сердцу мне портрет моей Танюши.
      Между 1814 и 1817
 

30. ПЕРЕВОДЧИКУ ДИОНА

 
      Благодарю за переводы
      Моих ритмических стихов!
      От одного отца рожденные уроды
      Ведут свой знатный род от двух теперь отцов.
      Между 1814 и 1817
 

31. МОИ ЧЕТЫРЕ ВОЗРАСТА

 
      (Экспромт)
      Дитятей часто я сердился,
      Игрушки, няньку бил;
      Еще весь гнев не проходил,
      Как я стыдился.
      Того уж нет! и я влюбился,
      Томленьем грудь полна!
      Бывало, взглянет лишь Она -
      И я стыдился.
      Того уж нет! вот я женился
      На ветреной вдове;
      Гляжу – рога на голове!
      Я застыдился.
      Того уж нет! теперь явился
      В собранье с париком.
      Что ж? – громкий смех над стариком.
      Тут я взбесился.
      Между 1814 и 1817
 

32. ЛЮБОВЬ

 
      Что есть любовь? Несвязный сон,
      Сцепление очарований!
      И ты в объятиях мечтаний
      То издаешь унылый стон,
      То дремлешь в сладком упоенье,
      Кидаешь руки за мечтой
      И оставляешь сновиденье
      С больной, тяжелой головой.
      Между 1814 и 1817
 

 
      Не бойся, Глазунов, ты моего портрета!
      Не генеральский он, но сбудешь также с рук,
      Зачем лишь говорить, что он портрет поэта!
      С карикатурами продай его, мой друг.
      Между 1814 и 1817
 

34. К А. М. Т-Й

 
      Могу ль забыть то сладкое мгновенье,
      Когда я вами жил и видел только вас,
      И вальса в бешеном круженье
      Завидовал свободе дерзких глаз?
      Я весь тогда желал оборотиться в зренье,
      Я умолял: "Постой, веселое мгновенье!
      Пускай я не спущу с прекрасной вечно глаз,
      Пусть так забвение крылом покроет нас!"
      Между 1814 и 1817
 

35. БЛИЗОСТЬ ЛЮБОВНИКОВ

 
      (Из Гете)
      Блеснет заря, и все в моем мечтаньи
      Лишь ты одна,
      Лишь ты одна, когда поток в молчаньи
      Сребрит луна.
      Я зрю тебя, когда летит с дороги
      И пыль, и прах
      И с трепетом идет прошлец убогий
      В глухих лесах.
      Мне слышится твой голос несравненный
      И в шуме вод;
      Под вечер он к дубраве оживленной
      Меня зовет.
      Я близ тебя; как не была б далеко,
      Ты все ж со мной.
      Взошла луна. Когда б в сей тьме глубокой
      Я был с тобой!
      Между 1814 и 1817
 

 
      Как песенка моя понравилась Лилете,
      Она ее – ну целовать!
      Эх, други! тут бы ей сказать:
      "Лилета, поцелуй весь песенник в поэте!"
      Между 1814 и 1817
 

37. К ФАНТАЗИИ

 
      Сопутница моя златая,
      Сестра крылатых снов,
      Ты, свежесть в нектар изливая
      На пиршестве богов,
      С их древних чел свеваешь думы,
      Лишаешь радость крыл.
      Склонился к чаше Зевс угрюмый
      И громы позабыл.
      Ты предпочла меня, пиита,
      Толпе других детей!
      Соломой хижина покрыта,
      Приют семьи моей,
      Тобой, богиня, претворялась
      В очарованный храм,
      И у младенца разливалась
      Улыбка по устам.
      Ты, мотыльковыми крылами
      Порхая перед ним -
      То меж душистыми цветами,
      То над ручьем златым, -
      Его манила вверх утеса
      С гранита на гранит,
      Где в бездну с мрачного навеса
      Седой поток шумит.
      Мечтами грудь его вздымала,
      И, свитые кольцом,
      С чела открытого сдувала
      Ты кудри ветерком.
      Пусть гул катился отдаленный,
      Дождь в листья ударял, -
      Тобой, богиня, осененный,
      Младенец засыпал.
      Огни ночные, блеск зарницы,
      Падущей льдины гром
      Его пушистые ресницы,
      Отягощенны сном,
      К восторгам новым открывали
      И к трепетам святым
      И в мраке свода ужасали
      Видением ночным.
      Заря сидящего пиита
      Встречала на скалах,
      Цветами вешними увита
      И с лирою в руках.
      Тобой, богиня, вдохновенный,
      С вершин горы седой
      Свирели вторил отдаленной
      Я песнию простой:
      "Что ты, пастушка, приуныла?
      Не пляшешь, не поешь?
      К коленам руки опустила,
      Идешь и не идешь?
      Во взоре, в поступи томленье,
      В ладе пылает кровь,
      Ты и в тоске и в восхищенья!
      Наверно, то любовь?
      Но ты закрылася руками!
      Мне отвечаешь: нет!
      Не закрывай лица руками,
      Не отвечай мне: нет!
      Я слышал, Хлоя, от пастушек,
      Кто в нас волнует кровь,
      Я слышал, Хлоя, от пастушек
      Рассказы про любовь!"
      Кругом свежее разливался
      Цветов пустынный дух,
      И проходящий улыбался
      Мне весело пастух:
      "Не улыбайся, проходящий
      Веселый пастушок,
      Не вечно скачет говорящий
      С цветами ручеек,
      Взгляни на бедного Дафниса,
      Он смолк и приуныл!
      Несчастного забыла Ниса,
      Он Нису не забыл!"
      Так ты, Фантазия, учила
      Ребенка воспевать,
      К свирели пальцы приложила,
      Велела засвистать!
      Невинный счастлив был тобою,
      Когда через цветы
      Вела беспечною рукою
      Его, играя, ты.
      Как сладко спящего покрыла
      В последний раз ты сном
      И грудь младую освежила
      Махающим крылом.
      Я вскрикнул, грезой устрашенный,
      Взглянул – уж ты вдали,
      Летишь, где неба свод склоненный
      Падет за край земли.
      С тех пор ты мчишься все быстрее,
      А все манишь меня!
      С тех пор прелестней ты, живее,
      Уныл и томен я.
      Жестокая, пустыми ль снами
      Ты хочешь заменить
      Все, что младенчества я днями
      Так мало мог ценить.
      Кем ты, волшебница, явилась
      Мне с утренней звездой
      И, застыдившись, приклонилась,
      Обвив меня рукой,
      К плечу прелестными грудями?
      Скажи, кто окропил
      Меня горячими слезами
      И, скрывшись, пробудил?
      Чей это образ несравненный?
      Кто та, кем я дышу?
      О ней, грозою окруженный,
      На древе я пишу;
      Богов усердными мольбами
      Ее узреть молю.
      Чего не делаешь ты с нами!
      Увы, и я люблю.
      Между 1814 и 1817
 

 
      (К Савичу)
      Прозаик милый,
      О Савич мой,
      Перед тобой,
      Собравшись с силой,
      Я нарисую,
      Махнув пером,
      Всегда младую,
      С златым венцом,
      С златою лирой
      И по плечам
      С златой порфирой,
      Богиню Там.
      Она витает
      (Поверь ты мне?)
      В той стороне,
      Отколь блистает,
      При тишине
      Лесов заглохших
      И вод умолкших
      В покойном сне
      Предтеча Феба,
      Камен царя,
      В цветах заря,
      Аврора неба,
      Откинув дверь,
       Тамвыпускает,
      Но бог Теперь_
      Ее встречает
      И зло кидает
      К благим дарам.
      Богиня ж Там,
      Как ты, незлобна!
      И не одной
      Она душой
      Тебе подобна,
      Но тож мила
      И весела,
      И так прелестно
      Как, Савнч, ты
      Поет мечты
      О неизвестной
      Дал_и_, дал_и_?
      Внимай пиита:
      Он чародей -
      Судьбой открыта
      Грядущих дней
      Ему завеса,
      Он от Зевеса
      Богиню Там_
      Принял в подругу
      Своим мечтам.
      Тебе ж, как другу,
      Принес от ней
      О! сверток дней.
      Ты прочитаешь
      И в нем узнаешь,
      Кто будешь впредь,
      Но не краснеть
      От слов пророка:
      "По воле рока
      Ты будешь петь,
      Как ночью мая
      Поет младая,
      В тени древес,
      Любви певица,
      Когда царица
      Ночных небес
      Из вод катится
      И мрачный лес
      Не шевелится;
      Когда ж в крови
      Зажгутся муки
      Святой любви,
      То смело руки
      Ты на клавир,
      И слаще лир
      Прольются звуки
      Твоей души.
      Тогда ж в тиши
      Ты, одинокой,
      В стихах пиши
      Письмо к жестокой
      И ты поэт.
      Прошепчет "нет"
      Она сердито.
      О, не беда!
      Полуоткрытой
      Верь, скажет "да!"
      И ты, счастливый,
      От городов
      Уйдешь под кров
      Домашней ивы,
      Блаженный час!
      О днях грядущих
      Не суетясь,
      В местах цветущих
      Ты будешь жить
      И воздух пить
      С душистой розой.
      Ты свежей прозой
      Семьи простой
      Опишешь радость,
      Души покой,
      И чувства сладость
      Рассыплешь ты
      На все листы".
      О Савич милый!
      То будет – верь,
      Когда Теперь,
      Сей бог унылый,
      Богиню Там_
      Не повстречает,
      Не примешает
      К ее дарам
      Полезной муки,
      Слезы и скуки.
      Между 1814 и 1817
 

 
      Други, пусть года несутся,
      О годах не нам тужить!
      Не всегда и грозди вьются!
      Так скорей и пить, и жить!
      Громкий смех над докторами!
      При плесканьи полных чаш
      Верьте мне, Игея с нами,
      Сам Лиэй целитель наш!
      Светлый мозель восхищенье
      Изливает в нашу кровь!
      Пейте ж с ним вы мук забвенье
      И болтливую любовь.
      Выпили? Еще! Веселье
      Пышет розой по щекам,
      И беспечное похмелье
      Уж манит Эрота к нам.
      Между 1814 и 1817
 

40. ЖАВОРОНОК

 
      Люблю я задумываться,
      Внимая свирели,
      Но слаще мне вслушиваться
      В воздушные трели
      Весеннего жаворонка!
      С какою он сладостию
      Зарю величает!
      Томлением, радостию
      Мне душу стесняет
      Больную, измученную!
      Всю зиму окованная
      Земля оживает,
      И, им очарованная,
      Сильнее пылает
      Любовью живительною.
      Как ловит растерзанная
      Душа его звуки!
      И, сладко утешенная,
      На миг забыв муки,
      На небо не жалуется!
      Между 1814 и 1817
 

41. ЭЛИЗИУМ ПОЭТОВ

 
      За мрачными Стигийскими брегами,
      Где в тишине Элизиум цветет,
      Минувшие певцы гремят струнами,
      Их шумный глас минувшее поет.
      Толпой века в молчании над ними,
      Облокотясь друг на друга рукой,
      Внимают песнь и челами седыми
      Кивают, бег воспоминая свой.
      И изредка веками сонм почтенный
      На мрачный брег за Эрмием грядет -
      И с торжеством в Элизиум священный
      Тень Гения отцветшего ведет.
      Их песнь гремит: "Проклят, проклят богами,
      Кто посрамил стихами муз собор!"
      О, горе! он чугунными цепями,
      Как Прометей, прикован к темю гор;
      Вран зависти льет хлад в него крылами
      И сердце рвет, и фурий грозный взор
      Разит его: "Проклят, проклят богами!"
      С шипеньем змей их раздается хор.
      – О юноша с невинною душою,
      Палладою и Фебом озарен,
      Почто ступил ты дерзкою ногою
      За Кипрою, мечтами ослеплен?
      Почто, певец, когда к тебе стучалась
      Прелестница вечернею порой,
      И тихо грудь под дымкой колебалась,
      И взор светлел притворною слезой,
      Ты позабыл твой жребий возвышенный
      И пренебрег душевной чистотой,
      И, потушив в груди огонь священный,
      Ты Бахуса манил к себе рукой.
      И Бассарей с кистями винограда
      К тебе пришел, шатаясь на ногах.
      С улыбкой рек: "Вот бедствиям отрада,
      Люби и пей на дружеских пирах".
      Ты в руки ковш – он выжал сок шипящий,
      И Грация закрылася рукой,
      И от тебя мечтаний рой блестящий
      Умчался вслед невинности златой.
      И твой удел у Пинда пресмыкаться,
      Не будешь к нам ты Фебом приобщен!
      Блажен, кто мог с невинностью пробраться
      Чрез этот мир, возвышенным пленен.
      Между 1814 и 1817
 

 
      Кто ты, светлый сын небес!
      Златокудрый, быстрокрылый?
      Кто тебя в сей дикий лес,
      Сей скалы в вертеп унылый,
      Под обросший мхами свод,
      К бездне, где с рожденья мира
      С эхом гор поток ревет,
      Приманил от стран эфира?
      Что твой пламенник погас?
      Что твой образ омрачился?
      Что жемчуг скорбящих глаз
      По щекам засеребрился?
      Почему твое чело
      Потемнело, развенчалось?
      Или быстрое крыло
      От паренья отказалось?
      Не найдешь и на земли
      Ты веселое жилище!