М е д е я
      Но что сравняется с сей горестью одной?
      Язон, кто б думать мог? Язон убийца мой!
      Неверный, в торжестве с надменною царицей
      Меня он, как рабу, влачит за колесницей,
      Меня, которая пожертвовала всем:
      Отчизной, счастьем, и троном, и отцом;
      Все с пламенной душой я в жертву приносила,
      И от него за все одной любви просила;
      Бесчеловечный! он и в ней мне отказал!
      Но мало этого: Язон меня изгнал -
      Под чуждым небом сим, в стране иноплеменной
      Оставил преданной, бесславною, презренной,
      Где за злодейства я жду мщенья одного,
      А я злодейства те свершила для него.
      Р о д о п а
      За недостойное любви твое забвенье
      Оставь неверного, питай к нему презренье,
      И духа торжество ты над судьбой яви.
      М е д е я
      Но как торжествовать над властию любви?
      Несчастная! я все смущаю заклинаньем;
      Мой всемогущий глас колеблет всем созданьем:
      Над всем я властвую, все в силах побеждать,
      Из сердца нет лишь сил неверного изгнать!
      Любовь сильней меня, не внемлет заклинаньям,
      Смеется чарам и всем моим терзаньям!
      Она в душе с изменником моим.
      Люблю, что говорю? я вся пылаю им;
      Вновь для него предать отечество готова,
      Вновь для него пошла б скитаться без покрова...
      Р о д о п а
      Но вспомни -- для кого? К кому питаешь страсть?
      О! гибельной любви мучительная власть!
      Медея, о тебе нельзя не сокрушиться...
      М е д е я
      Родопа, но меня нельзя не страшиться!
      Без кар никто не делал мне обид.
      Но где теперь Язон? и что он говорит?
      Р о д о п а
      Увы! Креузы он колени обнимает,
      Лишь с нею говорит и с нею лишь пылает.
      М е д е я
      Кровь вероломного Медея отомстит.
      Умрет мой враг! и что за страх меня томит?
      Давно ль и от чего Медея робкой стала?
      Иль брата лишь убить рука ее дерзала?
      Невинных поражать нетрудно было ей,
      Так пощажу ль того, кто смертный мой злодей.
      Пусть гибнет!.. но увы, какое ослепленье!
      Чтоб он погиб, герой, любовь, мое творенье,
      Предмет моих трудов, забот, злодейств самих.
      Нет, нет, он не умрет, он мука дней моих!
      Его Креон склонил на брак, мне не стерпимый,
      В Креона обратим мы гнев неумолимый:
      Тиран лишил меня супруга моего,
      И месть ужасная да поразит его!
      Р о д о п а
      Умерь, царица, ты жестокое мученье;
      Ах, удержись, иль скрой души твоей волненье!
      Я слышу шум. Идут, сей нервный гнев сокрой.
      Царица, вот Креон, враг ненавистный твой!
      Я В Л Е Н И Е I I I
      Медея, Родопа, Креон.
      К р е о н
      Язон и дочь моя уже судьбу свершили,
      И граду торжество их брака известили.
      Медея! как твоя судьбина не грустна,
      Язона и меня оставить ты должна.
      Здесь радости твое лишь сердце потревожат;
      Оставь сии места, пусть мук они не множат.
      Покорствуя судьбе, оставь ты мой народ,
      Пусть в пристань верную тебя судьба ведет.
      Того Акаст, Коринф и просят, и желают,
      И мир ценою сей друг другу обещают,
      Сей мир положишь ты обытием твоим.
      Вотще противился б я подданым моим;
      К тебе их ненависть с днем каждым возрастает,
      Их злобы и моя вся власть не обуздает.
      Какой ярем народ в пылу не сокрушит?
      Сей яростный поток чей остановит щит?
      Ты, необузданных страшася исступленья,
      В одном изгнании ищи себе спасенья.
      То рок тебе велит, покой наш, жизнь твоя.
      Вот что, для польз твоих, открыть счел нужным я.
      М е д е я
      За дивное твое благодарю старанье!
      Супруга отнял ты, и на конец изгнанье
      Ты ж назначаешь мне; скажи мне, за какой
      Проступок мой у вас так милосерд со мной?
      К р е о н
      Медея ли своих не знает преступлений?
      М е д е я
      Но кто тебе вручил права для угнетений?
      Тираны подданных насилием разят;
      Коль сам судить меня ты хочешь унижаться,
      То осуждай, или -- позволь мне оправдаться.
      Не знаю, что меня бесславит пред тобой,
      Но вот мои вины: будь судия ты мой.
      Я сих вождей спасла, бессмертью обреченных.
      Цвет лучший Греции, богами порожденных.
      Добыл ли без меня руно златое он,
      Сей образец вождей, сей славимый Язон?
      Иль славу он мою сокрыл перед тобою?
      Коль он на то дерзнул, так я сама открою:
      В дубраве мрачной, где луч дневный не светил,
      Ужаснейший дракон руно сие хранил.
      Оно -- священное Арея достоянье,
      И исполнял дракон небесных завещанье.
      Он сладким никогда не наслаждался сном,
      И нестерпимым взор его горел огнем.
      Равно и день и ночь он, гибелью грозящий,
      Бродил неистовый и ужас разносящий.
      Два яростных вола, созданье злых небес,
      Оберегали вход в таинственный сей лес.
      Дыханье их огнем окрестность заливало;
      И необузданных, смирить их надлежало;
      И должно было зреть -- вдруг из змеи зубов,
      Рождаемых землей, сонм яростных бойцов,
      И, кровью дышащих, их победить ужасных!
      Кто, смертный или бог, героев спас несчастных?
      Я, победив судьбу, героев сих спасла,
      Я сохранила их, я славой обрекла.
      И, забывая всё: отечество, державу,
      И собственный покой, и собственную славу,
      В награду -- я из них искала одного;
      Владейте всем, а мне оставьте вы его!
      К е р о н
      Итак, по сим словам невинна ты душою.
      Ужасных дел твоих -- одна любовь виною.
      Медея, чтоб спасти любви своей предмет,
      Злодейством рук своих наполнила весь свет.
      Но мы не чувствуем признательности правой.
      Мы ей обязаны и жизнею и славой,
      Эллада целая...
      М е д е я
      Обязана мне всем!
      И подвигов моих не наградит ничем.
      И что в притворной мне, бесчувственной к награде?
      Я жертвовала всем Язону, не Элладе,
      И слишком дорого купила я его.
      За что ж меня лишать супруга моего?
      Почто его, Креон, со мной не изгоняешь?
      Виновны оба мы, за что ж его караешь?
      К р е о н
      Медея, воздержись невинных обвинять
      И именем своим героя унижать.
      Язон не разделял преступных замышлений.
      М е д е я
      Нет! -- он пожал плоды с злодейств и преступлений,
      Которых всех виной единственно был он.
      Коль я преступница, преступник и Язон!
      Почто ж, тиран меня одну ты обвиняешь?
      К р е о н
      Медея! ты мой гнев невольно возбуждаешь.
      Страшись!
      М е д е я
      И ты, Креон, давно мой возбудил.
      Иди, не помышляй, чтобы меня склонил
      Вымаливать твое презренное жаленье.
      Мое ты отнял все, но мне осталось мщенье
      К р е о н
      Ах! долго гневу я противиться хотел.
      Оставь, скиталица, немедля свой предел,
      Избавь собой ты нас ужасного созданья;
      Здесь воздух заражен от твоего дыханья.
      Очисти ты Коринф, и в варварских странах
      С злодейством выдвори ты Божий гнев и страх.
      В Колхиде рассевай и ужасы и чары,
      Там ускоряй небес медлительные кары.
      Беги -- и навсегда оставь ты мой предел,
      Чтоб с утренней зарей я здесь тебя не зрел.
      Или -- останься здесь, презри мои веленья,
      И завтра здесь падешь ты жертвою мученья!
      Решись и избирай.
      (Уходит.)
      Я В Л Е Н И Е I V
      Медея, Родопа
      М е д е я
      Тиран, решилась я!
      Так, завтра не узрит меня земля твоя;
      Но не гордись еще, я удалюсь со славой.
      Воздвигну я себе здесь памятник кровавый,
      Который с трепетом народ узрит:
      В прах мстительный мой гром град сей обратит.
      Но как? ужель и он, и сам Язон коварный,
      С Креоном согласясь?..
      Р о д о п а
      Вот он, неблагодарный.
      М е д е я
      О ты, которая зришь скорбь души моей,
      Любовь, что чары все пред властию твой!
      Ах, умягчи его, наполни грудь Язону,
      Или -- дай власть твою моим слезам и стону!
      Я В Л Е Н И Е V
      Те же и Язон.
      М е д е я
      Итак, все кончено: супруг -- врагом мне стал,
      С Креоном согласясь, он сам меня изгнал.
      Изгнание, Язон, ты помнишь, мне не ново.
      И прежде на него твое решило слово.
      С тобой бежала я, сражалася с судьбой,
      Всё для тебя, Язон, -- и изгнана тобой!
      Нет нужды! Ты велишь -- мне должно покориться:
      Тебя оставлю я! -- Но где, скажи, мне скрыться?
      В Европе, в Азии ль пристанище найду?
      Не за тебя ль весь мир ведет со мной вражду?
      Везде закрыт мне путь, везде найду гоненье
      За страсть мою к тебе и за твое спасенье.
      Ты помнишь -- для тебя я жертвовала всем;
      Ты помнишь то, и вот благодаришь мне чем!
      Я з о н
      Не укоряй меня несчастьем непременным;
      Повергнуты в него мы небом раздраженным.
      Делю все горести, все бедствия с тобой,
      Но отвратить я их могу лишь сей ценой;
      С богами мощными бороться нам напрасно.
      Судьба твоя, детей тягчит меня ужасно;
      Коль не Креуза бы и благостный Креон,
      То я...
      М е д е я
      И смеет так мне говорить Язон?
      Неблагодарный! Чем себя ты извиняешь?
      Креона с дочерью ты мне предпочитаешь?
      Каким они добром, ценою дел каких
      Купили над тобой прав более моих?
      Я честь тебе и жизнь один ли раз спасала,
      Как на тебя судьба всей злобой восставала,
      Когда, летя в Колхос с дружиною своей,
      Ты был игралищем и рока и морей?
      Воспомни о бедах, главе твоей грозивших,
      О чудах яростных, о тучах, огнь дождивших.
      Кто все их укрощал, дракона усыпил?
      Кто наконец руно сие вручил?
      Все мало! Для тебя, Медея, без возврата
      Покинула отца, исторгла жизнь у брата;
      И все то делала, чтоб счастлив был Язон.
      Что ж боле для тебя соделал сей Креон?
      Креузе ль боле ждать твоих благодарений,
      Коль жизнь твоя есть цепь моих благодарений.
      Я з о н
      Их память глубоко в душе моей живет
      Язон ее с собой в могилу понесет.
      Когда бы в сей душе твои читали взоры,
      Ты б ужаснулася, оставила б укоры.
      Но слаб тебя, судьбу разящу, одолеть,
      Я что бы для тебя мог сделать?
      М е д е я
      Умереть!
      Иль славы сей тебе еще казалось мало?
      Пример тебе подать мне б мужество достало.
      Бестрепетной рукой пронзив сама себя,
      Еще б я славы путь открыла для тебя.
      Чего ты стоишь мне, о том не вспоминаю.
      Нет, к сердцу твоему я путь вернейший знаю.
      Забудь, бесчувственный о жертвах жизни всей,
      Но вспомни, вспомни ты хоть о любви моей.
      Паду к ногам твоим, у ног твоих рыдаю...
      Ах, именем любви, которою пылаю,
      Которая дала тебя душе моей
      И даровала нам хвалу семейств, детей,
      Их именем молю, твоими сыновьями;
      Тронися; нет, не мной, тронися ты детями;
      Не покидай ты мать, коль любишь чад своих;
      Все узнают тебя в чертах младенцев сих.
      Увы! Какой удел их, сирых, ожидает!..
      При виде их тоска мне сердце раздирает.
      В них вижу я свой дух, твою в них вижу кровь;
      И тем бесценнее твоя ко мне любовь!
      Спаси со мной детей, тронися их судьбою.
      Представь, когда пойдут в изгнание со мною;
      Что ждет их?
      Я з о н
      Не страшись об участи ты их.
      Я б умер с горести, изгнав детей своих.
      И взора и души они мне утешенье;
      И перенес ли б я столь горькое лишенье?
      Ничто не разлучит их с нежностью моей!
      М е д е я
      Как? хочешь ты лишить меня детей?
      Моих детей -- предать ты мачехе дерзаешь?
      Я з о н
      Напрасно ты себя сей мыслию смущаешь.
      Я счастья им хочу и знаю, что их род
      Честь, им приличную, в Коринфе обретет
      Под кровом царственным и под моей защитой,
      Всю славу сохранит их крови знаменитой.
      Своими милостьми Креон их наградит,
      И с ними собственных он внуков съединит.
      М е д е я
      Нет, лучше во сто крат им смерть, чем униженье!
      Как? кровь мою обречь на рабское служенье!
      И, посмеваяся над отраслью богов,
      С Сизифа пламенем -- зреть Солнцевых сынов?
      Я з о н
      Но не имею сил я с ними разлучиться,
      Отдать их -- все равно, что жизни мне лишиться.
      Нет, не решуся я... и без детей моих...
      М е д е я
      Довольно! кончено! оставим речь о них.
      Но вспомни, рассуди, что ты предпринимаешь,
      Меня лишая их, чего себя лишаешь?
      Один их вид мой гнев против тебя смирял.
      Отняв их, свой покров последний ты отнял.
      Я з о н
      Желал я облегчить души твоей печали,
      Не мысля, чтоб слова мои их умножали.
      Тебе я тягостен. Но время, может быть,
      Успеет истину очам твоим открыть;
      И за поступок мой признательностью вечной
      Сама ты мне воздашь.
      (Уходит.)
      Я В Л Е Н И Е VI
      Медея, Родопа.
      М е д е я
      Воздам, бесчеловечный,
      Воздам за все тебе ужасною ценой.
      Позором отягчив несчастный жребий мой,
      Меня ты счастия последнего лишаешь,
      У матери детей, безбожный, отнимаешь...
      Всё кончено: страшись! И завтра, о злодей,
      Ты позавидуешь мне в участи моей!
      Конец второго действия
      МАККАВЕИ
      Трагедия Гиро
      А К Т I I I
      Я В Л Е Н И Е I
      Саломия, пять братьев, Елиодор.
      С а л о м и я
      Как! Сын мой! Ефраим богов иноплеменных
      Дерзнет почтить в местах, их игом оскверненных!
      Е л и о д о р
      Ты в том уверишься! взгляни, уж твой народ,
      Мной созванный, сюда со всех сторон течет
      И сей чертог толпой несметной окружает.
      С а л о м и я
      Мой сын, ты говоришь, корону принимает?
      Е л и о д о р
      Так, здесь ее и честь он примет от царя.
      С а л о м и я
      Не верьте сим словам, о дети, о друзья!
      Тень Ааронова его не постыдится,
      И чистою на нем тиара сохранится,
      Иль, как Елеазар пример преподал нам,
      Уступит он ее одним лишь палачам.
      Е л и о д о р
      Верь, скоро ты в словах моих не усомнишься.
      Сама их истиной в сем месте убедишься,
      В его покорности уверен государь.
      С а л о м и я
      О, сына более мать знает, чем твой царь:
      Мой сын -- хранить отцов святыню не престанет,
      Он братьев, он меня, он Бога не обманет,
      Что Ефраим готов богам сим честь воздать,
      Меня б вотще пришел сам царь твой уверять.
      Как мыслишь ты, Нептал, ты, с ранних лет за братом
      Летавший на врагов с губительным булатом?
      (Забулону)
      И ты, его делам дивившийся в боях,
      Что он изменит нам, ты чувствуешь ли страх?
      Н е п т а л
      ......................................................................# ...
      ПРИЛОЖЕНИЕ
      РОЖДЕНИЕ ЛЕЛЯ
      ПЕСНИ МОЛОДОГО БАЯНА
      1
      Я ходил молиться богам, сперва небесным, там земным, а там подземным и просил их научить меня сладостно петь. Но сколько жрецам ни раздарил я овечек и коз, всё ж надо мной смеялись пастушки. Глупец, мне давно бы пойти к Лелю. Он услышал мои молитвы и кинул несколько искр в мою чашу, мед закипел, и я с тех пор воспеваю Леля и чаще пляшущим девушкам пою под лад его рождение, они улыбаются и хвалят Баяна.
      2
      Что б мы были без вас, прелестные, с вами и пустынная природа теряет свою дикость, и птички поют сладостнее, и мы дышим дыханьем бессмертных. Послушайте повесть мою. Проно выучил внучку свою Ладу волшебству, сим волшебством она отвлекала богов от богинь, перед всяким летала призраком и мучила пустыми желаниями, а в богинь поселяла ревнивость. Только поцелуй мог разрушить очарование, и гонимая Лада тайно ниспустилась на землю. Около горящего дуба лежали дикие обитатели земли, ужасные песни прославляли убийство, и победители пили кровь из черепа вражеского. Лада явилась пред ними, и они устыдились своей жестокости и познали благость бессмертных в нежных объятиях дев.
      3
      Поверьте мне, милые, ясное зеркало вод опаснее шумящего потока, одно устрашает нас, другое привлекает. Никто из богов, лежа на пуховом облаке, не знал, куда скрылась Лада, и летучий Догода, от которого она не скрылася и даже позволяла дитяте завивать падущие на груди ее кудри, о всем рассказал им, и боги и богини полетели на землю. Боги -- похитить поцелуй, а богини -- из ревности запрятать волшебницу Ладу.
      4
      Резвитесь, паст'ушки и пастушк'и, кружитесь, схватившись руками. Без резвости и красота не красота. Мерцана из небесных чертогов привела за полную ручку летуна Догоду: "Вот тебе, прелестная Зимцерла, -- сказала она, -- вот любовник твой, забавляйтесь, а под вечер я приду за ним". Но прелестная Зимцерла и не глядит на него. "Ты изменил сестре моей Ладе, изменишь и мне! Поди, ветреник, не тронь моих цветов. Я и без тебя буду забавляться пестренькими бабочками. Поди, ветреник, не тронь цветов моих". Он вздохнул и понесся, а ее цветы стали завядать от жару солнечного. Зимцерла вздохнула, и в кусточке что-то вздохнуло. Она уронила слезку, а Догода унес ее на розу и с улыбкой обнялся с Зимцерлой.
      5
      О властолюбие, что не делают для тебя и бессмертные и смертные! На просвещенный Ладою народ кидается Лед с мечом обоюдуострым. Неизвестный воин, весь покрытый железом, защищает его. Лед ударяет по забралу, забрало поднимается вверх и лицо Лады блеснуло под закрывающимся железом. Исступленный бог схватывает за узду Ладиного коня и обнимает латы, пустые латы на него падают, и молоденький кролик скрывается в кустарнике.
      Послушайте, молодые любовники, послушайте, что вам молодой Баян поет. Обманчиво время, а женщины обманчивее и времени. Наши деды, певал Святославов Баян, называли их колдуньями, которые устрашают вас в длинные вечера на посиделках, о девы и юноши. Ужасный Лед хотел похитить у Лады поцелуй, уж она находилась в его объятиях, как, превращенная в белого кролика, сокрылась она в кустарнике. Лед наклонился к кустарнику и выгнал уж не белого, а черного кролика. "Не укроешься!" -- кричал он и загнал его в темную пещеру, где вместо кролика кто-то обнял его. "Это ты", -прошептал он и ловил уста ее; но это была Яга, жена его. Тщетно вырывался он из объятий ее; она держала его и осыпала его укоризнами.
      Не беги меня, Людмила, я более не буду принуждать тебя сказать мне "люблю". Быть насильно милым нельзя, говорит старинная песня.
      Святовид хотел поцеловать Ладу, она убегала его. Лада превратилася в пастушку, он в пастушка; из его объятий она улетела бабочкою, а он пестреньким мотыльком хотел свиться с нею; но хитрая замочила ему крылья, превратяся росою, и он упал меж колючим шиповником. С тех пор Святовид перестал превращаться и улетел в свое солнце.
      ......................................................................# ...........................................................................# .........................
      НОЧЬ НА 24 ИЮНЯ
      Есть многое в природе, друг Горацио,
      Что и не снилось нашим мудрецам.
      Шекспир
      С ц е н а 1-я
      Деревенское кладбище с двумя или тремя каменными памятниками.
      Подле одного памятника разрыта могила, около нее летает бледное пламя.
      В ногах могилы пламя останавливается, разгорается и освещает темную человеческую фигуру.
      О н
      Встань, старый грех! Пора! Разоспалась ты и позабыла клятвы! Им исполненье наступило! вставай! Иль как уж раз заснешь сном человеческим, последним и невольным, то и не хочется проснуться? Так не давала бы заране слова! вставай и пойди за мною.
      М е р т в а я
      Ой, ой, ой! Кто будит жизнь в умерших членах? Его слова дыханья смерти холоднее! Пред ними сырость гроба сладка, как для живых младенцев теплота родимой груди. Встаю, могучий! Движуся всем телом, как живая, разделяю с усилием запекшиеся веки и гляжу. Кто ты?
      О н
      Я черный барин, как меня зовут о Масляной паясы. Иль, проще, будочник кладбищный. Да, впрочем, тебе какое дело до меня?
      М е р т в а я
      Я ж кто была? За какие клятвы ты меня тревожишь, страшный!
      О н
      Вот это иное дело! Я расскажу, послушай! Да не прими рассказа моего за сказку и не засни опять! Не для того тебя я разбудил, нет, вспоминай, чтоб знать что делать. На всякий случай выдь-ка из могилы, не ленися!
      М е р т в а я
      Ох, говори, не мучь меня, проклятый!
      О н
      Ты была не чудо! Просто нянчила в соседстве с сим кладбищем ты злую дочь помещицы княгини Пронской! Дочь вышла замуж, и ты с ней отправилася жить в поместье князя Серебренова, ее мужа, а там и умерла!
      М е р т в а я
      Помню, помню!
      О н
      А помнишь ли, воспитывалась с нею вместе подкидыш-девушка, которую они как барышню учили и как служанку презирали?
      М е р т в а я
      Марию? помню.
      О н
      Как приехал, окончив заграничное ученье, князь молодой и влюбился в прекрасную Марию?
      М е р т в а я
      Святые души! им бы жить и царствовать и нас своим примером умудрять.
      О н
      Да немцы помогли нам! в нем ум и душу настроили высоко, не по земному ладу! Он обольстил смиренницу и матушку княгиню поздравил с надеждою быть бабушкой!
      М е р т в а я
      Ох, грешница! Злой демон, что ты мне вспоминаешь?
      О н
      Дослушай, не тревожься! Матушка княгиня в тот же вечер тихонько посадила невестку будущую в бричку и отослала к вам на попеченье. Нрав дочери любезной вполне она ценила! Сына же в бреду горячки отвезла в столицу и записала в службу.
      М е р т в а я
      Ох!
      О н
      Не говори и не мешай мне досказывать! Княжна-дочка невестку приняла, как добрая родня! Не правда ль? Ей отвела богатые покои -- в людской, заставила работой княжеской заняться -- мыть полы и грязную посуду, а поутру и ввечеру ее в разлуке с другом утешала побоями с колкими словами.
      М е р т в а я
      И, бедная, как чистый дух, сносила, улыбаясь, и огорченья и труды, страдала только за душу его и за невинный плод любви их!
      О н
      Хорошо! Так помнишь ли, как чистый дух твой потерял терпенье? Как на смертном ложе, с младенцем мертвым на руках, она твою княгиню просила перестать ругаться над ее несчастьем и в исступленье наконец пришла.
      М е р т в а я
      За нее я, грешница, молила тоже!
      О н
      "Не женщина, а изверг! -- воскликнула Мария. -- На краю могилы я клянусь, и клятву умирающей услышит небо. Дотоле с телом мертвым не расстанусь и не уйду в жилище душ, пока тебя рождающую не увижу, пока руками мертвыми младенца твоего я не приму и в моей могиле не постелю тебе постели!" Сказав, упала на войлочное изголовье и, как говорите вы, преставилась.
      М е р т в а я
      Злодейка, погубила душу бедной Марьи! Я ж грешная!
      О н
      А, а! ты помнишь!
      М е р т в а я
      Я упала целовать у мертвой руки и поклялась ей про себя помочь ей до кладбища дотащить змею, взлелеянную мною, и мертвым голосом ее в могиле убаюкать! Ах, грешная! увы мне!
      О н
      И час настал! Доселе каждый вечер землей не принятое тело из могилы тисками ведьмы на гору лысую и только месяц бледным светом жизнь сонную в нем пробуждал, они огнь мщенья питали в нем, и разжигали, и берегли. Там и теперь мы их найдем! Твою княгиню взбесившись, лошади теперь несут, слуга упал и колесом раздавлен, кучер, в вожжах запутанный, тащился долго по ручью и захлебнулся, у кладбища в щепы карета раз летится! Пойдем, ты видишь -- надобно спешить нам!
      М е р т в а я
      Лукавый! Ах, грешница, увы мне!
      С ц е н а 2-я
      Лысая гора близ Киева, на вершине ее лежит мертвое тело Марии по горе толпятся старые и молодые ведьмы,
      в половине сцены показывается полный месяц.
      (Они поют)
      Разлилися воды
      На четыре броды:
      Как на первом броде
      Pоща зацветает,
      Соловей щелкает;
      На втором-то броде
      Лето весну гонит,
      А кукушка стонет.
      Как на третьем броде
      Кони-легконожки
      Полетят с дорожки.
      На четвертом броде
      Свет-девица плачет,
      За неровню идучи,
      Сердцем лихо чуючи.
      1. Здорово, кумушка! 2. Здорово, сватья! 3. Откудова, сестрица? 1. Ох, я устала, я устала!