Обе прекрасны, как девы-хариты, и наги, как нимфы;
      С ними два лебедя. Знаешь, любимые лебеди: бедных
      Прошлой весною ты спас; их матерь клевала жестоко, -
      Мать отогнал ты, поймал их и в дар принес Ликорисе:
      Дафну тогда уж любил ты, но ей подарить побоялся.
      Первые чувства любви, я помню, застенчивы, робки:
      Любишь и милой страшишься наскучить и лаской излишней.
      Белые шеи двух лебедей обхватив, Ликориса
      Вдруг поплыла, а Дафна нырнула в кристальные воды.
      Дафна явилась, и смех ее встретил: "Дафна, я Леда,
      Новая Леда". -- А я Аматузия! видишь, не так ли
      Я родилася теперь, как она, из пены блестящей? -
      "Правда; но прежняя Леда ничто перед новой! мне служат
      Два Зевеса. Чем же похвалишься ты пред Кипридой"?
      -- Мужем не будет моим Ифест хромоногий и старый! -
      "Правда и то, моя милая Дафна, еще скажу: правда!
      Твой прекрасен Микон; не сыскать пастуха, его лучше!
      Кудри его в три ряда; глаза небесного цвета;
      Взгляды их к сердцу доходят; как персик, в пору созревший,
      Юный, он свеж и румян и пухом блестящим украшен;
      Что ж за уста у него? Душистые, алые розы,
      Полные звуков и слов, сладчайших всех песен воздушных.
      Дафна, мой друг, поцелуй же меня! ты скоро не будешь
      Часто твою целовать Ликорису охотно; ты скажешь:
      "Слаще в лобзаньях уста пастуха, молодого Микона!""
      -- Все ты смеешься, подруга лукавая! все понапрасну
      В краску вводишь меня! и что мне Микон твой? хорош он -
      Лучше ему! я к нему равнодушна. -- "Зачем же краснеешь?"
      -- Я поневоле краснею: зачем все ко мне пристаешь ты?
      Все говоришь про Микона! Микон, да Микон; а он что мне? -
      "Что ж ты трепещешься и грудью ко мне прижимаешься? что так
      Пламенно, что так неровно дышит она? Послушай:
      Если б (пошлюсь на бессмертных богов, я того не желаю), -
      Если б, гонясь за заблудшей овцою, Микон очутился
      Здесь вот, на береге, -- что бы ты сделала?" -- Я б? утопилась! -
      "Точно, и я б утопилась! Но отчего? Что за странность?
      Разве хуже мы так? смотри, я плыву: не прекрасны ль
      В золоте струй эти волны власов, эти нежные перси?
      Вот и ты поплыла; вот ножка в воде забелелась,
      Словно наш снег, украшение гор! А вся так бела ты!
      Шея же, руки -- вглядися, скажи -- из кости слоновой
      Мастер большой их отделал, а Зевс наполнил с избытком
      Сладко-пленящею жизнью. Дафна, чего ж мы стыдимся!"
      -- Друг Лакориса, не знаю; но стыдно: стыдиться прекрасно! -
      "Правда; но все непонятного много тут скрыто! Подумай:
      Что же мужчины такое? не точно ль как мы, они люди?
      То же творенье прекрасное дивного Зевса-Кронида.
      Как же мужчин мы стыдимся, с другим же, нам чуждым созданьем,
      С лебедем шутим свободно: то длинную шею лаская,
      Клёв его клоним к устам и целуем; то с нежностью треплем
      Белые крылья и персями жмемся к груди пуховой.
      Нет ли во взоре их силы ужасной, Медузиной силы,
      В камень нас обращающей? что ты мне скажешь?" -- Не знаю!
      Только Ледой и я была бы охотно! и так же
      Друга ласкать и лобзать не устала б я в образе скромном,
      В сей белизне ослепительной! Дерзкого ж, боги,
      (Кого бы он ни был) молю, обратите рогатым оленем,
      Словно ловца Актеона, жертву Дианина гнева!
      Ах, Ликориса, рога -- "Что, рога?" -- Рога за кустами! -
      "Дафна, Миконов сатир!" -- Уплывем, уплывем! -- "Всё он слышал,
      Всё он расскажет Микону! бедные мы!" -- Мы погибли! -
      Так, осторожный, как юноша пылкий, я разговор их
      Кончил внезапно! и все был доволен: Дафна, ты видишь,
      Любит тебя, и невинная доли прекрасной достойна:
      Сердцем Микона владеть на земле и в обителях Орка!
      Что ж ты не плачешь по-прежнему, взрослый ребенок! сатира
      Старого, видно, слушать полезно? поди же в шалаш свой!
      Сладким веленьям Морфея покорствуй! поди же в шалаш свой!
      Дела прекрасного! верь мне, спокойся: он кончит, как начал".
      1824
      19 ОКТЯБРЯ 1824 ГОДА
      Семь лет пролетело, но, дружба,
      Ты та же у старых друзей:
      Все любишь лицейские песни,
      Все сердцу твердишь про Лицей.
      Останься ж век нашей хозяйкой
      И долго в сей день собирай
      Друзей, не стареющих сердцем,
      И им старину вспоминай.
      Наш милый начальник! ты с нами,
      Ты любишь и нас, и Лицей,
      Мы пьем за твое все здоровье,
      А ты пей за нас, за друзей.
      * * *
      Федорова Борьки
      Мадригалы горьки,
      Комедии тупы,
      Трагедии глупы,
      Эпиграммы сладки
      И, как он, всем гадки.
      1824
      В АЛЬБОМ С. Г. К-ОЙ
      Во имя Феба и харит
      Я твой альбом благословляю
      И, по внушенью аонид,
      Его судьбу предвозвещаю:
      В нем перескажет дружба вновь
      Все уверенья, все мечтанья,
      И без намеренья любовь
      Свои откроет ожиданья.
      1824 или 1825
      ДВЕ ЗВЕЗДОЧКИ
      Со мною мать прощалася
      (С полком я шел в далекий край);
      Весь день лила родимая
      Потоки слез горючие,
      А вечером свела меня
      К сестре своей кудеснице.
      В дверь стукнула, нет отклика,
      А за дверью шелохнулось;
      Еще стучит, огонь секут;
      В окно глядим, там светится.
      Вот в третий раз стучит, кричит:
      -- Ты скажешься ль, откликнешься ль,
      От'опрешься ль? -- Нет отзыва!
      Мы час стоим, другой стоим:
      А з'а дверью огонь горит,
      Ворчат, поют нерусское.
      Но полночь бьет, все смолкнуло,
      Все смолкнуло, погаснул
      Мы ждать-пождать, дверь скрыпнула,
      Идет, поет кудесница:
      "Туман, туман! В тумане свет!
      То, дитятко, звезда твоя!
      Туман тебе: немилый край;
      Туманный свет: туманно жить.
      Молись, молись! туман пройдет,
      Туман пройдет, звезда блеснет,
      Звезда блеснет приветнее,
      Приветнее, прилучнее!"
      Ах, с той поры в краю чужом
      Давным-давно я ведаю
      Тоску-печаль, злодейку-грусть;
      Злодейка-грусть в душе живет.
      Так, старая кудесница,
      Туман, туман -- немилый край!
      В нем тошно жить мне, молодцу!
      Но та звезда, та ль звездочка,
      Свети иль нет, мне дела нет!
      В краю чужом у молодца
      Другие есть две звездочки
      Приветные, прилучные -
      Глаза ль моей красавицы!
      1824 или 1825
      19 ОКТЯБРЯ 1825
      В третий раз, мои друзья,
      Вам спою куплеты я
      На пиру лицейском.
      О, моя, поверьте, тень
      Огласит сей братский день
      В царстве Елисейском.
      Хоть немного было нас,
      Но застал нас первый час
      Дружных и веселых.
      От вина мы не пьяны,
      Лишь бы не были хмельны
      От стихов тяжелых.
      И в четвертый раз, друзья,
      Воспою охотно я
      Вам лицейский праздник.
      Лейся, жженка, через край,
      Ты ж под голос наш играй,
      Яковлев-проказник.
      РУССКАЯ ПЕСНЯ
      Соловей мой, соловей,
      Голосистый соловей!
      Ты куда, куда летишь,
      Где всю ночку пропоешь?
      Кто-то бедная, как я,
      Ночь прослушает тебя,
      Не смыкаючи очей,
      Утопаючи в слезах?
      Ты лети мой, мой соловей,
      Хоть за тридевять земель,
      Хоть за синие моря,
      На чужие берега;
      Побывай во всех странах,
      В деревнях и в городах:
      Не найти тебе нигде
      Горемышнее меня.
      У меня ли у младой
      Жар-колечко на руке,
      У меня ли у младой
      В сердце миленький дружок.
      В день осенний на груди
      Крупный жемчуг потускнел,
      В зимню ночьку на руке
      Рапаялося кольцо,
      А как нынешней весной
      Разлюбил меня милой.
      1825
      ДРУЗЬЯ
      (Идиллия)
      Е.А. Баратынскому
      Вечер осенний сходил на Аркадию. -- Юноши, старцы,
      Резвые дети и девы прекрасные, с раннего утра
      Жавшие сок виноградный из гроздий златых, благовонных,
      Все собралися вокруг двух старцев, друзей знаменитых.
      Славны вы были, друзья Палемон и Дамет! счастливцы!
      Знали про вас и в Сицилии дальней, средь моря цветущей;
      Там, на пастушьих боях хорошо искусившийся в песнях,
      Часто противников дерзких сражал неответным вопросом:
      Кто Палемона с Даметом славнее по дружбе примерной?
      Кто их славнее по чудному дару испытывать вина?
      Так и теперь перед ними, под тенью ветвистых платанов,
      В чашах резных и глубоких вино молодое стояло,
      Брали они по порядку каждую чашу -- и молча
      К свету смотрели на цвет, обоняли и думали долго,
      Пили, и суд непреложный вместе вину изрекали:
      Это пить молодое, а это на долгие годы
      Впрок положить, чтобы внуки, когда соизволит Кронион
      Век их счастливо продлить, под старость, за трапезой шумной
      Пивши, хвалилися им, рассказам пришельца внимая.
      Только ж над винами суд два старца, два друга скончали,
      Вакх, языков разрешитель, сидел уж близ них и, незримый,
      К дружеской тихой беседе настроил седого Дамета:
      "Друг Палемон, -- с улыбкою старец промолвил, -- дай руку!
      Вспомни, старик, еще я говаривал, юношей бывши:
      Здесь проходчиво все, одна не проходчива дружба!
      Что же, слово мое не сбылось ли? как думаешь, милый?
      Что, кроме дружбы, в душе сохранил ты? -- но я не жалею,
      Вот Геркулес! не жалею о том, что прошло; твоей дружбой
      Сердце довольно вполне, и веду я не к этому слово.
      Нет, но хочу я -- кто знает? -- мы стары! хочу я, быть может
      Ныне впоследнее, все рассказать, что от самого детства
      В сердце ношу, о чем много говаривал, небо за что я
      Рано и поздно молил, Палемон, о чем буду с тобою
      Часто беседовать даже за Стиксом и Летой туманной.
      Как мне счастливым не быть, Палемона другом имея?
      Матери наши, как мы, друг друга с детства любили,
      Вместе познали любовь к двум юношам милым и дружным,
      Вместе плоды понесли Гименея; друг другу, младые,
      Новые тайны вверяя, священный обет положили:
      Если боги мольбы их услышат, пошлют одной дочерь,
      Сына другой, то сердца их, невинных, невинной любовью
      Крепко связать и молить Гименея и бога Эрота,
      Да уподобят их жизнь двум источникам, вместе текущим,
      Иль виноградной лозе и сошке прямой и высокой.
      Верной опорою служит одна, украшеньем другая;
      Если ж две дочери или два сына родятся, весь пламень
      Дружбы своей перелить в их младые, невинные души.
      Мы родилися: нами матери часто менялись,
      Каждая сына другой сладкомлечною грудью питала;
      Впили мы дружбу, и первое, что лишь запомнил я, -- ты был;
      С первым чувством во мне развилася любовь к Палемону.
      Выросли мы -- и в жизни много опытов тяжких
      Боги на нас посылали, мы дружбою всё усладили.
      Скор и пылок я смолоду был, меня все поражало,
      Все увлекало; ты кроток, тих и с терпеньем чудесным,
      Свойственным только богам, милосердым к Япетовым детям.
      Часто тебя оскорблял я, -- смиренно сносил ты, мне даже,
      Мне не давая заметить, что я поразил твое сердце.
      Помню, как ныне, прощенья просил я и плакал, ты ж, друг мой,
      Вдвое рыдал моего, и, крепко меня обнимая,
      Ты виноватым казался, не я. -- Вот каков ты душою!
      Ежели все меня любят, любят меня по тебе же:
      Ты сокрывал мои слабости; малое доброе дело
      Ты выставлял и хвалил; ты был все для меня, и с тобою
      Долгая жизнь пролетела, как вечер веселый в рассказах.
      Счастлив я был! не боюсь умереть! предчувствует сердце -
      Мы ненадолго расстанемся: скоро мы будем, обнявшись,
      Вместе гулять по садам Елисейским, и, с новою тенью
      Встретясь, мы спросим: "Что на земле? всё так ли, как прежде?
      Други так ли там любят, как в старые годы любили?"
      Что же услышим в ответ: по-старому родина наша
      С новой весною цветет и под осень плодами пестреет,
      Но друзей уже нет, подобных бывалым; нередко
      Слушал я, старцы, за полною чашей веселые речи:
      "Это вино дорогое! -- Его молодое хвалили
      Славные други, Дамет с Палемоном; прошли, пролетели
      Те времена! хоть ищи, не найдешь здесь людей, им подобных,
      Славных и дружбой, и даром чудесным испытывать вина".
      <1826>
      В АЛЬБОМ А. Н. В-Ф
      В судьбу я верю с юных лет.
      Ее внушениям покорный,
      Не выбрал я стези придворной,
      Не полюбил я эполет
      (Наряда юности задорной),
      Но увлечен был мыслью вздорной,
      Мне объявившей: ты поэт.
      Всегда в пути моем тяжелом
      Судьба мне спутницей была,
      Она мне душу отвела
      В приюте дружества веселом,
      Где вас узнал я, где ясней
      Моя душа заговорила
      И блеск Гименовых свечей
      Пророчественно полюбила.
      Так при уходе зимних дней,
      Как солнце взглянет взором вешним,
      Еще до зелени полей
      Весны певица в крае здешнем
      Пленяет песнию своей.
      20 января 1826
      * * *
      Снова, други, в братский круг
      С'обрал нас отец похмелья,
      Поднимите ж кубки вдруг
      В честь и дружбы, и веселья.
      Но на время омрачим
      Мы веселье наше, братья,
      Что мы двух друзей не зрим
      И не ждем в свои объятья.
      Нет их с нами, но в сей час
      В их сердцах пылает пламень.
      Верьте. Внятен им наш глас,
      Он проникнет твердый камень.
      Выпьем, други, в память их!
      Выпьем полные стаканы
      За далеких, за родных,
      Будем ныне вдвое пьяны.
      19 октября 1826
      УТЕШЕНИЕ
      Смертный, гонимый людьми и судьбой! расставайся с миром,
      Злобу людей и судьбы сердцем прости и забудь.
      К солнцу впоследнее взор обрати, как Руссо, и утешься:
      В тернах заснувшие здесь, в миртах пробудятся там.
      1826 или 1827
      СМЕРТЬ
      Мы не смерти боимся, но с телом расстаться нам жалко:
      Так не с охотой мы старый сменяем халат.
      1826 или 1827
      ЭПИГРАММА
      Свиток истлевший с трудом развернули. Напрасны усилья:
      В старом свитке прочли книгу, известную всем.
      Юноша! к Лиде ласкаясь, ты старого тоже добьешься:
      Лида подчас и тебе вымолвит слово: люблю.
      1826 или 1827
      А. Н. КАРЕЛИНОЙ
      ПРИ ПОСЫЛКЕ "СЕВЕРНЫХ ЦВЕТОВ" НА 1827 ГОД
      От вас бы нам, с краев Востока,
      Ждать должно песен и цветов:
      В соседстве вашем дух пророка
      Волшебной свежестью стихов
      Живит поклонников Корана;
      Близ вас поют певцы Ирана,
      Гафиз и Сади -- соловьи!
      Но вы, упорствуя, молчите,
      Так в наказание примите
      Цветы замерзшие мои.
      Начало 1827
      НА СМЕРТЬ В...ВА
      Д е в а
      Юноша милый! на миг ты в наши игры вмешался!
      Розе подобный красой, как Филомела ты пел.
      Сколько любовь потеряла в тебе поцелуев и песен,
      Сколько желаний и ласк новых, прекрасных, как ты.
      Р о з а
      Дева, не плачь! я на прахе его в красоте расцветаю.
      Сладость он жизни вкусив, горечь оставил другим;
      Ах! и любовь бы изменою душу певца отравила!
      Счастлив, кто прожил, как он, век соловьиный и мой!
      Март 1827
      СОНЕТ
      Что вдали блеснуло и дымится?
      Что за гром раздался по заливу?
      Подо мной конь вздрогнул, поднял гриву,
      Звонко ржет, грызет узду, бодрится.
      Снова блеск... гром, грянув, долго длится,
      Отданный прибрежному отзыву...
      Зевс ли то, гремя, летит на ниву
      И она, роскошная, роскошная, плодится?
      Нет, то флот. Вот выплыли ветрилы,
      Притекли громада за громадой;
      Наш орел над русскою армадой
      Распростал блистательные крилы
      И гласит: "С кем испытать мне силы?
      Кто дерзнет, и станет мне преградой?"
      Июль 1827, Ревель
      ИДИЛЛИЯ
      Некогда Титир и Зоя, под тенью двух юных платанов,
      Первые чувства познали любви и, полные счастья,
      Острым кремнем на коре сих дерев имена начертали:
      Титир -- Зои, а Титира -- Зоя, богу Эроту
      Шумных свидетелей страсти своей посвятивши. Под старость
      К двум заветным платанам они прибрели и видят
      Чудо: пни их, друг к другу склонясь, именами срослися.
      Нимфы дерев сих, тайною силой имен сочетавшись,
      Ныне в древе двойном вожделеньем на путника веют;
      Ныне в тени их могила, в могиле той Титир и Зоя.
      1827
      * * *
      Хвостова кипа тут лежала,
      А Беранже не уцелел!
      За то его собака съела,
      Что в песнях он собаку съел!
      1827
      * * *
      Друг Пушкин, хочешь ли отведать
      Дурного масла, яйц гнилых?
      Так приходи со мной обедать
      Сегодня у своих родных.
      Между 1827 и 183!
      * * *
      Я в Курске, милые друзья,
      И в Полтарацкого таверне
      Живее вспоминаю я
      О деве Лизе, даме Керне!
      1828
      ХОР
      ДЛЯ ВЫПУСКА ВОСПИТАНИЦ ХАРЬКОВСКОГО ИНСТИТУТА
      Т р и и л и ч е т ы р е г о л о с а
      Подруги, скорбное прощанье
      И нам досталось на удел!
      Как сновиденье, как мечтанье
      Златой наш возраст пролетел!
      Простите... Жизненное море
      Уже принять готово нас;
      На нем что встретим? Счастье ль, горе? -
      Еще судьбы безмолвен глас!
      О д и н г о л о с
      Но не безмолвен голос сердца!
      Он громко мне благовестит:
      Кто здесь призрел меня, младенца,
      Меня и там приосенит.
      И наша матерь, наше счастье,
      Отрада стороны родной,
      Нам будет в жизненно ненастье
      Путеводительной звездой.
      Х о р
      Свети, свети, звезда России,
      Свети бескровных благодать!
      Пусть долго с именем Марии
      Мы будем радость сочетать.
      А ты, святое провиденье,
      Внемли молению детей:
      Она всех бедных утешенье,
      За их воздателем будь ей!
      1828
      В АЛЬБОМ Е. П. ЩЕРБИНИНОЙ
      (В ДЕНЬ ЕЕ РОЖДЕНИЯ)
      Как в день рождения (хоть это вам забавно)
      Я вас спешу поздравить, подарить!
      Для сердца моего вы родились недавно,
      Но вечно будите в нем жить.
      1828
      КОНЕЦ ЗОЛОТОГО ВЕКА
      (Идилия)
      П у т е ш е с т в е н н и к
      Нет, не в Аркадии я! Пастуха заунывную песню
      Слышать бы должно в Египте иль в Азии Средней, где рабство
      Грустною песней привыкло существенность тяжкую тешить.
      Нет, я не в области Реи! о боги веселья и счастья!
      Может ли в сердце, исполненном вами, найтися начало
      Звуку единому скорби мятежной, крику напасти?
      Где же и как ты, аркадский пастух, воспевать научился
      Песню, противную вашим богам, посылающим радость?
      П а с т у х
      Песню, противную нашим богам! Путешественник, прав ты!
      Точно, мы счастливы были, и боги любили счастливых:
      Я еще помню одно светлое время! но счастье
      (После узнали мы) гость на земле, а не житель обычный.
      Песню же эту я выучил здесь, а с нею впервые
      Мы услыхали и голос несчастья и, бедные дети,
      Думали мы, от него земля развалится и солнце,
      Светлое солнце погаснет! Так первое горе ужасно!
      П у т е ш е с т в е н н и к
      Боги, так вот где последнее счастье у смертных гостило!
      Здесь его след не пропал еще. Старец, пастух сей печальный,
      Был на проводах гостя, которого тщетно искал я
      В дивной Колхиде, в странах атлантидов, гипербореев,
      Даже у края земли, где обильное розами лето
      Кратче зимы африканской, где солнце с весною проглянет,
      Сном непробудным, в звериных укрывшись мехах, засыпают.
      Чем же, скажи мне, пастух, вы прогневали бога Зевеса?
      Горе раздел услаждает; поведай мне горькую повесть
      Песни твоей заунывной! Несчастье меня научило
      Живо несчастью других сострадать! Жестокие люди
      С детства гонят меня далеко от родимого града.
      П а с т у х
      Вечная ночь поглотила города! Из вашего града
      Вышла беда и на нашу Аркадию! сядем,
      Здесь, на сем береге, против платана, которого ветви
      Долго тенью кроют реку и до нас досягают. -
      Слушай же, песня моя тебе показалась унылой?
      П у т е ш е с т в е н н и к
      Грустной, как ночь!
      П а с т у х
      А ее Амарилла прекрасная пела.
      Юноша, к нам приходивший из города, эту песню
      Выучил петь Амариллу, и мы, незнакомые с горем,
      Звукам незнаемым весело, сладко внимали. И кто бы
      Сладко и весело ей не внимал? Амарилла, пастушка
      Пышноволосая, стройная, счастье родителей старых,
      Радость подружек, любовь пастухов, была удивленье,
      Редкое Зевса творенье, чудная дева, которой
      Зависть не смела коснуться и злобно, зажмурясь, бежала.
      Сами пастушки с ней не ровнялись и ей уступали
      Первое место с прекраснейшим юношей в плясках вечерних.
      Но хариты-богини живут с красотой неразлучно,
      И Амарилла всегда отклонялась от чести излишней.
      Скромность взамен предподчтенья любовь ото всех получала.
      Старцы от радости плакали ею любуясь, покорно
      Юноши ждали, кого Амарилла сердцем заметит?
      Кто из прекрасных младых пастухов назовется счастливцем?
      Выбор упал не на них! Клянусь богом Эротом,
      Юноша, к нам приходивший из города, нежный Мелетий,
      Голосом Пана искусней! Его полюбила пастушка.
      Мы не роптали! мы не винили ее! мы в забвеньи
      Даже думали, глядя на них: "Вот Арей и Киприда
      Ходят по нашим полям и холмам; он в шлеме блестящем,
      В мантии пурпурной, длинной, небрежно спустившейся сзади,
      Сжатой камнем драгим на плече белоснежном. Она же
      В легкой одежде пастушки простой, но не кровь, а бессмертье,
      Видно, не менее в ней протекает по членам нетленным".
      Кто ж бы дерзнул и помыслить из нас, что душой он коварен,
      Что в городах и образ прекрасный, и клятвы преступны.
      Я был младенцем тогда. Бывало, обнявшись руками
      Белые, нежные ноги Мелетия, смирно сижу я,
      Слушая клятвы его Амарилле, ужасные клятвы
      Всеми богами: любить Амариллу одну и с нею
      Жить неразлучно у наших ручьев и на наших долинах.
      Клятвам свидетелем я был; Эротовым сладостным тайнам
      Гамадриады присутственны были. Но что ж? и весны он
      С нею не прожил, ушел невозвратно! Сердце простое
      Черной измены не умело. Его Амарилла
      День, другой, и третий ждет -- все напрасно! О всем ей
      Грустные мысли приходят, кроме измены: не вепрь ли,
      Как Адон'иса, его растерзал; не ранен ли в споре
      Он за игру, всех ловче тяжелые круги метая?
      "В городе, слышала я, обитают болезни! он болен!"
      Утром четвертым вскричала она, обливаясь слезами:
      "В город к нему побежим, мой младенец!" И сильно схватила
      Руку мою и рванула, и с ней мы как вихрь побежали.
      Я не успел, мне казалось, дохнуть, и уж город пред нами
      Каменный, многообразный, с садами, столпами открылся;
      Так облака перед завтрашней бурей на небе вечернем
      Разные виды с отливами красок чудесных приемлют.
      Дива такого я не видывал! Но удивленью
      Было не время. Мы в город вбежали, и громкое пенье
      Нас поразило -- мы стали. Видим: толпой перед нами
      Стройные жены проходят в белых как снег покрывалах.
      Зеркало, чаши златые, ларцы из кости слоновой
      Женщины чинно за ними несут. А младые рабыни
      Резвые, громкоголосые, с персей по пояс нагие,
      Около блещут очами лукавыми в пляске веселой,
      Скачут, кто с бубном, кто с тирсом, одна ж головою кудрявой
      Длинную вазу несет и под песню тарелками плещет.
      Ах, путешественник добрый, что нам рабыни сказали!
      Стройные жены вели из купальни младую супругу
      Злого Мелетия. -- Сгибли желанья, исчезли надежды!
      Долго в толпу Амарилла смотрела и вдруг, зашатавшись,
      Пала. Холод в руках и ногах, и грудь без дыханья!
      Слабый ребенок, не знал я, что делать. От мысли ужасной
      (Страшно и ныне воспомнить),что более нет Амариллы -
      Я не плакал, а чувствовал: слезы, сгустившися в камень,
      Жали внутри мне глаза и горячую голову гнули.
      Но еще жизнь в Амарилле, к несчастью ее, пламенела:
      Грудь у нее поднялась и забилась, лицо загорелось
      Темным румянцем, глаза, на меня проглянув, помутились.
      Вот вскочила, вот побежала из города, будто
      Гнали ее эвмениды, суровые девы Айдеса!
      Был ли, младенец, я в силах догнать злополучную деву!
      Нет... Я нашел уж ее в сей роще, за этой рекою,
      Где искони возвышается жертвенник богу Эроту,
      Где для священных венков и цветник разведен благовонный
      (Встарь, четою счастливой!), и где ты не раз, Амарилла,
      С верою сердца невинного, клятвам преступным внимала.
      Зевс милосердный! с визгом каким и с какою улыбкой
      В роще сей песню она выводила! сколько с корнями
      Разных цветов в цветнике нарвала и как быстро плела их!
      Скоро страшный наряд изготовила. Целые ветви,
      Розами пышно облитые, словно роги, торчали
      Дико из вязей венка многоцветного, чуднобольшого;
      Плющ же широкий цепями с венка по плечам и по персям
      Длинный спадал и, шумя, по земле волочился за нею.
      Так, разодетая, важно, с поступью Иры-богини,
      К хижинам нашим пошла Амарилла. Приходит, и что же?
      Мать и отец ее не узнали; запела, и в старых
      Трепетом новым забились сердца, предвещателем горя.
      Смолкла -- и в хижину с хохотом диким вбежала, и с видом
      Грустным стала просить удивленную матерь: "Родная,
      Пой, если любишь ты дочь, и пляши: я счастл'ива, счастл'ива!"
      Мать и отец, не поняв, но услышав ее, зарыдали.
      "Разве была ты когда несчастл'ива, дитя дорогое?" -
      Дряхлая мать, с напряжением слезы уняв, вопросила.
      "Друг мой здоров! я невеста! из города пышного выйдут
      Стройные жены, резвые девы навстречу невесте!
      Там, где он молвил впервые "люблю" Амарилле-пастушке,
      Там из-под тени заветного древа, счастливица, вскрикну:
      Здесь я, здесь я! Вы, стройные жены, вы, резвые девы!
      Пойте: Гимен, Гименей! И ведите невесту в купальню.
      Что ж не поете вы, что ж вы не пляшете! Пойте, пляшите!"
      Скорбные старцы, глядя на дочь, без движенья сидели,
      Словно мрамор, обильно обрызганный хладной росою.
      Если б не дочь, но иную пастушку привел Жизнедавец
      Видеть и слышать такой, пораженной небесною карой,
      То и тогда б превратились злосчастные в томностенящий,
      Слезный источник -- ныне ж, тихо склоняся друг к другу,
      Сном последним заснули они. Амарилла запела,
      Гордым взором наряд свой окинув, и к древу свиданья,
      К древу любви изменившей пошла. Пастухи и пастушки,
      Песней ее привлеченные, весело, шумно сбежались
      С нежною ласкою к ней, ненаглядной, любимой подруге.
      Но -- наряд ее, голос и взгляд... Пастухи и пастушки
      Робко назад отшатнулись и молча в кусты разбежались.
      Бедная наша Аркадия! Ты ли тогда изменилась,
      Наши ль глаза, в первый раз увидавшие близко несчастье,
      Мрачным туманом подернулись? Вечно зеленые сени,
      Воды кристальные, все красоты твои страшно поблекли.
      Дорого боги ценят дары свои! Нам уж не видеть
      Снова веселья! Если б и Рея с милостью прежней
      К нам возвратилась, все было б напрасно! Веселье и счастье
      Схожи с первой любовью. Смертный единожды в жизни
      Может упиться их полною, девственной сладостью! Знал ты
      Счастье, любовь и веселье? Так понял и смолкнем об оном.
      Страшно поющая дева стояла уже у платана,
      Плющ и цветы с наряда рвала и ими прилежно
      Древо свое украшала. Когда же нагнулася с брега,
      Смело за прут молодой ухватившись, чтоб цепью цветочной
      Эту ветвь обвязать, до нас достающую тенью,
      Прут, затрещав, обломился, и с брега она полетела
      В волны несчастные. Нимфы ли вод, красоту сожалея
      Юной пастушки, спасти ее думали, платье ль сухое,
      Кругом широким поверхность воды обхватив, не давало
      Ей утонуть? Не знаю, но долго, подобно Наяде,
      Зримая только по грудь, Амарилла стремленьем неслася,
      Песню свою распевая, не чувствуя гибели близкой,
      Словно во влаге рожденная древним отцом Океаном.
      Грустную песню свою не окончив -- она потонула.
      Ах, путешественник, горько! ты плачешь! беги же отсюда!
      В землях иных ищи ты веселья и счастья! Ужели
      В мире их нет и от нас от последних их позвали боги!
      Примечание:
      Читатели заметят, что в конце сей идиллии близкое подражание Шекспирову описанию смерти Офелии. Сочинитель, благоговея к поэтическому дару великого британского трагика, радуется, что мог повторить одно из прелестнейших его созданий.
      1828
      РУССКАЯ ПЕСНЯ
      И я выйду ль на крылечко,
      На крылечко погулять,
      И я стану ль у колечка
      О любезном горевать;
      Как у этого ль колечка
      Он в последнее стоял
      И печальное словечко
      Мне, прощаючись, сказал:
      "За турецкой за границей,
      В басурманской стороне
      По тебе лишь по девице
      Слезы лить досталось мне..."
      .......................................................
      .................................................