Вотще! Для неба цветет в сей жизни
      Небесное!
      Метатель грома здесь сеет высокое,
      Святое -- музы, ты ж, дивной улыбкою
      Миры создавший, -- красу, невинность
      И радости!
      Лишь ты небесный супруг непорочности!
      С тобой слиявшись, она упоенная
      В эфире скрылась! Тебя я славлю,
      Божественный.
      1819 или 1820
      НАДПИСЬ
      НА СТАТУЮ ФЛОРЕНТИЙСКОГО МЕРКУРИЯ
      Перст указует на даль, на главе разв'илися крылья,
      Дышит свободою грудь; с легкостью дивною он,
      В землю ударя крылатой ногой, кидается в воздух...
      Миг -- и умчится! Таков полный восторга певец.
      1819 или 1820
      КУПИДОНУ
      Сидя на льве, Купидон будил радость могущею лирой,
      И африканский лев тихо под ним выступал.
      Их ваятель узрел, ударил о камень -- и камень
      Гения сильной рукой в образе их задышал
      1819 или 1820
      ХОР
      ИЗ КОЛИНОВОЙ ТРАГЕДИИ "ПОЛИКСЕНА"
      Ге'лиос, Ге'лиос!
      Там в беспредельности моря
      Снова подъемлешь главу
      В блеске лучей.
      Горе мне, горе!
      Снова я плачу
      В сретенье бога!
      Через пучину -
      С тяжкими вздохами
      Слышишь мои ты стенания!
      Смолкните, смолкните
      Вы, растерзанной груди
      Муки жестокие!
      Пленнице мне
      Горе, горе!
      Скоро укажет мне
      Грозной рукою грек,
      Скоро сокроется
      Берег священный отечества!
      Троя! Троя!
      Ты не эллинами
      Ринута в прах,
      "Гибель, гибель!" -
      Было грозных бессмертных
      Вечное слово.
      Пала -- отгрянул Восток,
      Запад содр'огнулся.
      Троя! Троя!
      Феба любимица,
      Матерь воителей,
      Жизнью кипевшая!
      Ныне -- пустыня, уголь, прах,
      Ныне -- гроб!
      Плачьте, о пленницы!
      Ваших супругов гроб,
      Ваших детей!
      Выплачьте горькую,
      Выплачьте жизнь вы слезами!
      Рок ваш: плакать, плакать,
      К долу прилечь,
      Умереть!
      1819 или 1820
      ПОЭТ
      Что до богов? Пускай они
      Судьбами управляют мира!
      Но я, когда со мною лира,
      За светлы области эфира
      Я не отдам златые дни
      И с сладострастными ночами.
      Пред небом тщетными мольбами
      Я не унижуся, нет, нет!
      В самом себе блажен поэт.
      Всегда, везде его душа
      Найдет прямое сладострастье!
      Ему ль расслабнуть в неге, в счастье?
      Нет! взгляньте: в бурное ненастье,
      Стихий свободою дыша,
      Сквозь дождь он город пробегает,
      И сельский Аквилон играет
      На древних дикостью скалах
      В его измокших волосах!
      Познайте! Хоть под звук цепей
      Он усыплялся б в колыбели,
      А вкруг преступники гремели
      Развратной радостию в хм'ели, -
      И тут бы он мечте своей
      Дал возвышенное стремленье,
      И тут бы грозное презренье
      Пророку грянуло в ответ,
      И выше б рока был Поэт.
      <1820>
      УСПОКОЕНИЕ
      В моей крови
      Огонь любви!
      Вотще усилья,
      Мой Гиппократ!
      Уж слышу -- крылья
      Теней шумят!
      Их зрю в полете!
      Зовут, манят -
      К подземной Лете,
      В безмолвный ад.
      <1820>
      ПЕРЕВОДЧИКУ ВЕРГИЛИЯ
      Ты переводчик, я читатель,
      Ты усыпитель -- я зеватель.
      <1820>
      Ф. Н. ГЛИНКЕ
      (ПРИСЫЛАЯ ЕМУ ГРЕЧЕСКУЮ АНТОЛОГИЮ)
      Вот певцу Антология, легких харит украшенье,
      Греческих свежих цветов вечно пленяющий пух!
      Рви их, любимец богов, и сплетай из них русским Каменам
      Неувядаемые, в Хроновом царстве, венки.
      <1820>
      ЕВГЕНИЮ
      Помнишь, Евгений, ту шумную ночь (и она улетела),
      Когда мы с Амуром и Вакхом
      Тихо, но смело прокралися в терем Лилеты? И что же?
      Бессмертные нам изменили!
      К чаше! герои Киприды вином запивают победы!
      Мы молоды, -- юность, как роза,
      Мигом пленит и увянет! А радость? Она -- Филомела
      Прелестная! Только в дни розы,
      Только в дни юности нам попоет сладкозвучные песни
      И всп'орхнет! За крылья златую!
      Ты опутай летунью цветочною цепью, ты амброй
      Окуривай перья и кудри,
      Нежно рукою ласкай ее легко-упругие груди
      И с резвою пой и резвися!
      Будем стары и мы! Тогда, браня ветренность внука,
      Украдкой вздохнем и друг другу
      Сладко напомним, седые! о наших любовных проказах:
      Измену Лилеты, в досаде
      Нами разбитые вазы и Аргусов дикую стаю!
      Но кто на героев Киприды?
      Дерзкие пали, дверь отскочила, и мы отступили,
      Хвалясь и победой, и мщеньем.
      "Друг, все прошло, -- ты шепнешь, -- но при нас еще дружба и Бахус.
      Дай руку и вспеним фиалы!"
      <1820>
      ЛЕКАРСТВА ОТ НЕСЧАСТИЯ
      Если мне объявят боги:
      "Здесь ты горе будешь пить!"
      Я скажу: "Вы очень строги!
      Но я все ж останусь жить".
      Горько ль мне -- я разделяю
      С милой слезы в тишине!
      Что ж на небе, я не знаю,
      Да и знать не нужно мне!
      Мне великую науку
      Дед мой доктор завещал:
      "Дружбою, -- он пишет, -- скуку
      И печаль я исцелял;
      Он любви лечил несчастной
      Состаревшимся вином;
      Вообще же безопасно
      Все лечить несчастья -- сном".
      <1820>
      РОМАНС
      -- Проснися, рыцарь, путь далек
      До царского турнира,
      Луч солнца жарок, взнуздан конь,
      Нас ждет владыка мира!
      -- "Оставь меня! Пусть долог путь
      До царского турнира,
      Пусть солнце жжет, пусть ждет иных
      К себе владыка мира!"
      -- Проспися, рыцарь, пробудись!
      Сон по трудам услада;
      Спеши к столице! Царска дочь
      Храбрейшему награда!
      -- "Что мне до дочери царя?
      Мне почестей не надо!
      Пусть их лишусь, оставь мне сон,
      Мне только в нем отрада!
      Имел я друга -- друга нет,
      Имел супругу -- тоже!
      Их взял создатель! я ж молюсь:
      К ним и меня, мой боже!
      Ложусь в молитве, сон два
      Глаза покроет -- что же?
      Они со мной, всю ночь мое
      Не покидают ложе.
      Меня ласкают, говорят
      О царстве божьем, нежно
      Мне улыбаются, манят
      Меня рукою снежной!
      Куда? За ними! Но привстать
      Нет сил! Что сплю я, зная!
      Но с ними жить и не в сне я рад,
      И в сне их зреть желаю!"
      <1820>
      ЭПИГРАММА РЕЦЕНЗЕНТУ ПОЭМЫ
      "РУСЛАН И ЛЮДМИЛА"
      Хоть над поэмою и долго ты корпишь,
      Красот ей не придашь и не умалишь! -
      Браня -- всем кажется, ее ты хвалишь;
      Хваля -- ее бранишь.
      1820
      ПЕСНЯ
      "Дедушка! -- девицы
      Раз мне говорили, -
      Нет ли небылицы
      Иль старинной были?"
      -- "Как не быть! -- уныло
      Красным отвечал я, -
      Сердце вас любило,
      Так чего не знал я!
      Было время! где вы,
      Годы золотые?
      Как пленяли девы
      В ваши дни былые!
      Уж они -- старушки;
      Но от них, порою,
      Много на подушки
      Слез пролито мною.
      Душу волновали
      Их уста и очи,
      По огню бежали
      Дни мои и ночи".
      -- "Дедушка, -- толпою
      Девицы вскричали, -
      Жаль нам, а тобою
      Бабушки играли!
      Как не стыдно! злые,
      Вот над кем шутили!
      Нет, мы не такие,
      Мы б тебя любили!"
      -- "Вы б любили? сказки!
      Веры мне неймется!
      И на ваши ласки
      Дедушка смеется".
      1820
      ОТВЕТ
      Зачем на меня ты и глупость, и злобу,
      Плетнев, вызываешь нескромной хвалой?
      К чему величаешь любовью бессмертных
      Простого певца?
      Так, были мгновенья ниспосланы Фебом:
      Я плавал в восторгах, я небом дышал!
      Я пел -- и мне хором, веселые, вторить
      Любили друзья.
      Я пел, но в то время роскошная младость
      Мне жизнь озаряла волшебным лучом:
      Я веровал в счастье, я жаждал любви,
      Я славой горел!
      И опыт суровый смирил обольщенья,
      Мой взор прояснился; но скрылись мечты,
      За ними и счастье, и прелесть любови,
      И славы призрак.
      Как слушал Ла'ертид, привязанный к мачте,
      Волшебные песни Скилийских Сирен
      И тщетно к ним рвался -- упрямые верви
      Держали его, -
      Так я, твоей лирой печально пленяясь,
      Вотще порываюсь к святым высотам,
      Знакомым бывало, и в робкие струны
      Напрасно звучу.
      Напрасно у неба прошу вдохновений:
      Мне путь на родную страну возбранен,
      И глас мой подобен унылому гласу,
      Жестоким стрелком
      Подстреленной птицы, когда завывают
      Осенние ветры и к теплым странам
      Веселою стаей при кликах несутся
      Подруги ее.
      1820
      К ЛАСТОЧКЕ
      Что мне делать с тобой, докучная ласточка!
      Каждым утром меня -- едва зарумянится
      Небо алой зарей и бледная Цинтия
      Там в туманы покатится, -
      Каждым утром меня ты криком безумолкным
      Будишь, будто назло! А это любимое
      Время резвых детей Морфея, целительный
      Сон на смертных лиющего.
      Их крылатой толпе Зефиры предшествуют,
      С ним сам Купидон летает к любовникам
      Образ милых казать и счастьем мечтательным
      Тешит жертвы Кипридины.
      Вот уж третью зарю, болтливая ласточка,
      Я с Филидой моей тобой разлучаюся!
      Только в блеске красы пастушка появится
      Иль Психеей иль Гебою,
      Только склонит ко мне уста пурпуровые
      И уж мой поцелуй, кипя нетерпением,
      К ним навстречу летит, ты вскрикнешь -- и милая
      С грезой милой скрывается!
      Ныне был я во сне бессмертных счастливее!
      Вижу, будто бы я на береге Пафоса,
      Сзади храм, вкруг меня и лилии,
      Я дышу ароматами.
      Взор не может снести сиянья небесного,
      Волны моря горят, как розы весенние,
      Светлый мир в торжестве и в дивном молчании,
      Боги к морю склонилися. -
      Вдруг вскипели валы и пеной жемчужною
      С блеском вьются к берегам, и звуки чудесные
      Слух мой нежат, томят, как арфа Еолова,
      Я гляжу -- вдруг является...
      Ты ль рождаешься вновь из волн, Аматузия?
      Боги! пусть это сон! Филида явилася
      С той же лаской в очах и с той ж улыбкою -
      Я упал, и, отчаянный,
      "Ах, богиня! -- вскричал, -- зачем обольстить меня?
      Ты неверн'а, а я думал Филидою
      Век мой жить и дышать!" -- "Утешься, обманутый,
      Милый друг мой! (воскликнула)
      Снова в наших лугах Филида, по-прежнему
      В свежих к'удрях с венцом, в наряде пастушеском -
      Друг, утешься, я все..." Болтливая ласточка,
      Ты крикунья докучная,
      Что мне делать с тобой -- опять раскричалася!
      Я проснулся -- вдали едва зарумянилось
      Небо алой зарей, и бледная Цинтия
      Там в туманы скатилася.
      1820
      ЭПИТАФИЯ
      Завидуйте моей судьбе!
      Меня счастливцы не искали,
      Я век не думал о себе,
      А не видал в глаза печали.
      1820
      РУССКАЯ ПЕСНЯ
      Ах ты, ночь ли,
      Ноченька!
      Ах ты, ночь ли,
      Бурная!
      Отчего ты
      С вечера
      До глубокой.
      Полночи
      Не блистаешь
      Звездами,
      Не сияешь
      Meсяцем?
      Все темнеешь
      Тучами?
      И с тобой, знать,
      Ноченька,
      Как со мною,
      Молодцем,
      Грусть злодейка
      Сведалась!
      Как заляжет,
      Лютая,
      Там глубоко
      На сердце -
      Позабудешь
      Девицам
      Усмехаться,
      Кланяться;
      Позабудешь
      С вечера
      До глубокой
      Полночи,
      Припевая,
      Тешиться
      Хороводной
      Пляскою!
      Нет, взрыдаешь,
      Всплачешься,
      И, безродный
      Молодец,
      На постелю
      Жесткую
      Как в могилу
      Кинешься!
      1820 или 1821
      КРЫЛОВУ
      Уж не тот поэт беспечный,
      Товарищ резвых светлых дней,
      Когда Эрот и Бассарей
      Мне говорили: друг мы вечны!
      Пусть дни и годы скоротечны,
      Но мы с тобой -- люби и пей!
      Они ушли, лета златые,
      Когда от чаши круговой
      Эрот, хариты молодые
      И смехи шумною толпой
      Меня влекли к ногам Эльвиры.
      Крылов, в то время голос мой,
      Под звуки вдохновенной лиры,
      Непринужденно веселил
      Веселостью непринужденной.
      А ныне твой поэт, лишенный
      Неопытных, но смелых крил,
      Венком поблекшим украшенный,
      На землю бедную ступил,
      И опыт хладный заключил
      Его в жестокие объятья.
      В боязни Фебова проклятья
      Ленюся я стихи писать,
      Лишь иногда во дни ненастья
      Люблю о вёдре вспоминать
      И мной не ведомого счастья
      Поэтам-юношам желать.
      1820 или 1821
      ГЕНИЙ-ХРАНИТЕЛЬ
      Грустный душою и сердцем больной, я на одр мой недавно
      Кинулся, плакать хотел -- не мог и роптал на бессмертных.
      Все испытанья, все муки, меня повстречавшие в жизни,
      Снова, казалось, и вместе на душу тяжелые пали.
      Я утомился, и сон в меня усыпленье пролил:
      Вижу -- лежу я на камне, покрытый весь ранами, цепи
      Руки мои бременят, надо мною стоит и рыдает
      Юноша светлый, крылатый -- созданье творящего Зевса.
      "Бедный товарищ, терпенье!" -- он молвил мне. (Сладость внезапно
      В грудь мою полилась, и я жадно стал дивного слушать)
      "Я твой гений-хранитель! вижу улыбку укора,
      Вижу болезненный взгляд твой, страдалец невинный, и плачу.
      Боги позволили мне в сновиденьи предутреннем ныне
      Горе с тобой разделить и их оправдать пред тобою.
      Любят смертных они, и уж радость по воле их ждет вас
      С мрачной ладьи принять и вести в обитель награды.
      Но доколе вы здесь, вы игралище мощного рока;
      Властный, законы ужастные пишет он паркам суровым.
      Эрмий со мною (тебя еще не было) послан был Зевсом
      Миг возвестить, когда им впрясть нить своей жизни.
      Вняли веленью они и к делу руки простерли.
      Я подошел к ним, каждую собственным именем н'азвал,
      Низко главу наклонил и молил, всех вместе и розно,
      Ровно нить сию прясть иль в начале ее перерезать.
      Нет! И просьбы и слезы были напрасны! Дико
      Песню запели они и в перстах вретено закружилось".
      1820 или 1821
      В АЛЬБОМ П. А. СПА-КОЙ
      Я не привык альбомы наполнять
      Надеждами, желаньями и лестью.
      А к вам еще позвольте мне сказать
      Ужасною я пламенею местью.
      Недели три и, помнится, с тех пор,
      Когда альбом вы этот мне отдали,
      Чтоб я, с пелен парнасских крохобор,
      Вписал в его воздушные скрижали
      Для памяти вам с рифмами кой-что.
      Для памяти? Признаться, вряд ли кто
      Похвалится такой судьбой завидной!
      Итак, альбом вы помните, как видно,
      Поболее знакомых ваших! Что ж?
      Вам бог простит. Я на последний грош
      Готов свечу пред образом поставить
      И перед ним день целый пролежать,
      Лишь только б мог вас хоть альбом заставить
      Меня в часы безделья вспоминать.
      1820 или 1821
      РОМАНС
      "Сегодня я с вами пирую, друзья,
      Веселье нам песни заводит,
      А завтра, быть может, там буду и я,
      Откуда никто не приходит!" -
      Я так беззаботным друзьям говорил
      Давно, -- но от самого детства
      Печаль в беспокойном я сердце таил
      Предвестьем грядущего бедства.
      Друзья мне смеялись, и, свежий венец
      На кудри мои надевая,
      "Стыдись, -- восклицали, -- мечтатель-певец!
      Изменит ли жизнь молодая!"
      Война запылала, к родным знаменам
      Друзья как на пир пролетели;
      Я с ними -- но жребьи, враждебные нам,
      Мне с ними расстаться велели.
      В бездействии тяжком я думой следил
      Их битвы, предтечи победы;
      Их славою часто я первый живил
      Родители грустных беседы.
      Года пролетали, я часто в слезах
      Был черной повязкой украшен. . .
      Брань стихла, где ж други? лежат на полях,
      Близ ими разрушенных башен.
      С тех пор я печально сижу на пирах,
      Где все мне твердит про былое;
      Дрожит моя чаша в ослабших руках:
      Мне тяжко веселье чужое.
      1820 или 1821
      К Е.
      Ты в Петербурге, ты со мной,
      В объятьях друга и поэта!
      Опять прошедшего мы лета,
      О трубадур веселый мой,
      Забавы, игры воскресили;
      Опять нас ветвями покрыли
      Густые рощи островов
      И приняла на шумны волны
      Нева и братьев и певцов.
      Опять веселья, жизни полный,
      Я счастлив радостью друзей;
      Земли и неба житель вольный
      И тихой жизнию довольный,
      С беспечной музою моей
      Друзьям пою: любовь, похмелье
      И хлопотливое безделье
      Удалых рыцарей стола,
      За коим шалость и веселье,
      Под звон блестящего стекла,
      Поют, бокалы осушают
      И громким смехом заглушают
      Часов однообразный бой.
      Часы бегут своей чредой!
      Удел глупца иль Гераклита,
      Безумно воя, их считать.
      Смешно бы, кажется, кричать
      (Когда златым вином налита,
      Обходит чаша вкруг столов
      И свежим запахом плодов
      Нас манят полные корзины),
      Что все у бабушки судьбины
      В сей краткой жизни на счету,
      Что старая то наслажденье,
      То в списке вычеркнет мечту,
      Прогонит радость; огорченье
      Шлет с скукой и болезнью нам,
      Поссорит, разлучит нас с милой;
      Перенесем, глядишь -- а там
      Она грозит нам и могилой.
      Пусть плачут и томят себя,
      Часов считают бой унылый!
      Мы ж время измерять, друзья,
      По налитым бокалам станем -
      Когда вам петь престану я,
      Когда мы пить вино устанем,
      Да и его уж не найдем,
      Тогда на утро мельком взглянем
      И спать до вечера пойдем.
      О, твой певец не ищет славы!
      Он счастья ищет в жизни сей,
      Свою любовь, свои забавы
      Поет для избранных друзей
      И никому не подражает.
      Пускай Орестов уверяет,
      Наш антикварий, наш мудрец,
      Почерпнувший свои познанья
      В мадам Жанлис, что твой певец
      И спит и пьет из подражанья;
      Пусть житель острова, где вам,
      О музы вечно молодые,
      Желая счастия сынам,
      Вверяет юношей Россия,
      Пусть он, с священных сих брегов,
      Невежа злой и своевольный
      И глупостью своей довольный,
      Мою поносит к вам любовь:
      Для них я не потрачу слов -
      Клянусь надеждами моими,
      Я оценил сих мудрецов -
      И если б я был равен с ними,
      То горько б укорял богов.
      Август 1821
      ДИФИРАМБ
      (НА ПРИЕЗД ТРЕХ ДРУЗЕЙ)
      О, радость, радость, я жизнью бывалою
      Снова дышу!
      Трепещет лира:
      В струнах позабытых
      Я звуков согласных
      Я звуков живительных
      В восторге ищу.
      Гремит, как прежде, подруга бессмертная;
      Други ко мне!
      Опять недоступен
      Я смехам и песням,
      И чаше, венчанной
      Минутными розами,
      И сладкой любви.
      Пришли три гостя в обитель поэтову
      С дальних сторон:
      От финнов бледных,
      Ледяноволосых;
      От Реина-старца;
      От моря сыпучего
      Азийских песков.
      Три гостя, с детства товарищи, спутники,
      Братья мои!
      За мной ко храму!
      Я, пл'ющем венчанный,
      При гимнах священных
      Каст'ору и П'оллуксу
      Хвалу воспою.
      Август 1821
      ДОМИК
      За далью туманной,
      За дикой горой
      Стоит над рекой
      Мой домик простой;
      Для знати жеманной
      Он замкнут ключом,
      Но горенку в нем
      Отвел я веселью,
      Мечтам и безделью
      Они берегут
      Мой скромный приют
      Дана им свобода -
      В кустах огорода,
      На злаке лугов
      И древних дубов
      В тени молчаливой,
      Где струйкой игривой,
      Сверкая, бежит,
      Бежит и журчит
      Ручей пограничный, -
      С заботой привычной
      Порхать и летать
      И песнею сладкой
      В мой домик украдкой
      Друзей прикликать.
      1821
      ДАМОН
      (Идиллия)
      Вечернее солнце катилось по жаркому небу,
      И запад, слиянный с краями далекими моря,
      Готовый блестящего бога принять, загорался,
      В долинах, на холмах звучали пастушьи свирели;
      По холмам, долинам бежали стада и шумели;
      В прохладе и блеске катилися волны Алфея.
      Дамон, вдохновенный певец, добродетельный старец,
      Из хижины вышел и сел у дверей на пороге.
      Уж семьдесят раз он первыми розами лиру
      И длинные кудри свои украшал, воспевая
      На празднике пышном весны и веселье, и младость.
      А в юности зрелой камены его полюбили.
      Но старость, лишив его сил, убелив его кудри,
      Отнять не могла у него вдохновенного дара
      И светлой веселости: их добродетель хранила.
      И старец улыбкой и взором приветственным встретил
      Отвсюду бегущих к нему пастухов и пастушек.
      "Любезный Дамон, наш певец, добродетельный старец!
      Нам песню ты спой, веселую песню, -- кричали, -
      Мы любим, после трудов и полдневного жара,
      В тени близ тебя отдыхать под веселые песни.
      Не сам ли ты пел, что внушенные музами песни
      На сердце больное, усталое веют прохладой,
      Которая слаще прохлады, из урны Алфея
      С рассветом лиющейся, слаще прохлады, лилеям
      Свежесть дающей росы, и вина векового,
      В амфорах хранимого дедами, внукам на радость?
      Что добрый? не так ли ты пел нам? Дамон улыбнулся.
      Он с юности ранней до позднего вечера жизни
      Ни в чем не отказывал девам и юношам милым.
      И как отказать? Убедительны, сладки их просьбы:
      В прекрасных устах и улыбка и речи прекрасны.
      Взглянул он на Хлою, перстом погрозил ей и молвил:
      "Смотри, чтоб не плакать! и ты попадешь в мою песню".
      Взял лиру, задумался, к солнцу лицом обратился,
      Ударил по струнам и начал хвалою бессмертным:
      "Прекрасен твой дар, Аполлон, -- вдохновенные мысли!
      Кого ты полюбишь, к тому и рано и поздно
      В смиренную хижину любят слетаться камены.
      О, Эрмий возвышен твой дар -- убедительность речи!
      Ты двигаешь силою слова и разум и душу.
      Как ваших даров не хвалить, о Гимен, о Паллада!
      Что бедную жизнь услаждает? -- Подруга и мудрость.
      Но выше, бесценней всего, Эрот и Киприда,
      Даяние ваше -- красою цветущая младость!
      Красивы тюльпан и гвоздика и мак пурпур'овый,
      Ясмин и лилея красивы, но краше их роза;
      Приятны крылатых певцов сладкозвучные песни -
      Приятней полночное пенье твое, Филомела!
      Все ваши прекрасны дары, о бессмертные боги!
      Прекраснее всех красотою цветущая младость,
      Прекрасней, проходчивей всех. Пастухи и пастушки!
      Любовь с красотою не жители -- гости земные,
      Блестят как роса, как роса и взлетают на небо.
      И тщетны без них нам и мудрость и дар убежденья!
      Крылатых гостей не прикличешь и лирой Орфея!
      Все, други, вы скажите скоро, как дед говорит ваш:
      Бывало, любили меня, а нынче не любят!
      Да вот и вчера... Что краснеешь ты, Хлоя? Взгляните,
      Взгляните на щеки ее: как шиповник алеют!
      Глядите, по ним две росинки, блестя, покатились!
      Не вправду ль тебе говорил я: смотри, чтоб не плакать!
      И ты попадешь в мою песню: сказал и исполню".
      И все оглянулись на Хлою прекрасную. Хлоя
      Щеками горячими робко прижалась к подруге,
      И шепот веселый, шум в пастухах пробудила.
      Дамон, улыбаясь на шум их и шепот веселый,
      Громчей заиграл и запел веселей и быстрее:
      "Вчера, о друзья, у прохладной пещеры, где нимфы,
      Игривые дщери Алфея и ближних потоков,
      Расчесывать кудри зеленые любят сходиться
      И вторить со смехом и песням, и клятвам любовным,
      Там встретил я Хлою. "Старинушка добрый, спой песню", -
      Она мне сказала. -- С охотой, пастушка, с охотой!
      Но даром я песен не пел никогда для пастушек;
      Сперва подари что-нибудь, я спою". -- "Что могу я
      Тебе подарить? Вот венок я сплела!" -- "О, прекрасен,
      Красиво сплетен твой венок, но венка мне не надо".
      -- "Свирелку возьми!" -- "Мне свирелку, красавица? Сам я
      Искусно клею их воском душистым". -- "Так что же
      Тебе подарю я? Возьмешь ли корзинку? Мне нынче
      Ее подарил мой отец, а, ты знаешь, корзинки
      Плетет он прекрасно. Но, дедушка, что же молчишь ты?
      Зачем головой ты качаешь? Иль этого мало?
      Возьми же в придачу ты 'овцу любую!" -- "Шалунья,
      Шалунья, не знать чем платят в твои годы за песни!"
      -- Чего же тебе?" -- "Поцелуя". -- "Чего?" -- "Поцелуя!"
      -- Как, этой безделицы?" -- "Ах за нее я отдал
      Не только венок и свирелку, корзинку и 'овцу:
      Себя самого! Поцелуй же!" -- "Ах, дедушка добрый!
      Все овцы мои разбежались; чтоб волк их не встретил,
      Прощай, побегу я за ними". -- Сказала, и мигом,
      Как легкая серна, как нимфа дубравная скрылась.
      Взглянул я на кудри седые, вздохнул и промолвил:
      Цвет белый приятен пастушкам в нарциссах, в лилеях;
      А белые кудри пастушкам не милы. Вот, други,
      Вам песнь моя: весела ли судите вы сами".
      Умолк. Все хвалили веселую песню Дамона;
      А Хлоя дала поцелуй ( так хотели пастушки)
      Седому слагателю песен игривых и сладких,
      И радость блеснула во взорах певца. Возвращаясь
      К своим шалашам пастухи и пастушки "О, боги, -
      Молились, -- пошлите вы нам добродетель и мудрость!
      Пусть весело встретим мы старость, подобно Дамону!
      Пусть так же без грусти, с улыбкою скажем:
      "Бывало любили меня, а нынче не любят!""
      1821
      НА СМЕРТЬ СОБАЧКИ АМИКИ
      О, камены, камены всесильные!
      Вы внушите мне песню унылую;
      Вы взгляните: в слезах Аматузия,
      Горько плачут амуры и грации.
      Нет игривой собачки у Лидии,
      Нет Амики, прекрасной и ласковой.
      И Диана, завидуя Лидии,
      Любовалась невольно Амикою.
      Ах, она была краше, игривее
      Резвых псов звероловницы Делии.
      С ее шерстью пуховой и вьющейся
      Лучший шелк Индостана и Персии
      Не равнялся ни лоском, ни мягкостью.
      Не делила Амика любви своей:
      Нет! Любила одну она Лидию;
      И при ней приближьтесь вы к Лидии
      (Ах, и ревность была ей простительна!):
      Она вскочет, залает и кинется,
      Хоть на Марса и Зевса могучего.
      Вот как нежность владела Амикою,
      И такой мы собачки лишилися!
      Как на рок не роптать и не плакаться?
      Семь уж люстров стихами жестокими
      Бавий мучит граждан и властителей;
      А она и пол-люстра, невинная!
      Не была утешением Лидии.
      Ты рыдай, ты рыдай, Аматузия,
      Горько плачьте амуры и грации!
      Уж Амика ушла за Меркурием
      За Коцит и за лету печальную,
      Невозвратно, в обитель Аидову,
      В те сады, где воробушек Лесбии
      На руках у Катулла чиликает.
      1821
      В АЛЬБОМ
      О, сила чудной красоты!
      К любви, по опыту, холодный,
      Я забывал, душой свободный,
      Безумой юности мечты;
      И пел, товарищам угодный,
      Вино и дружество -- но ты
      Явилась, душу мне для муки пробудила,
      И лира про любовь опять заговорила.
      1821
      МУЗАМ
      С благовейною душой
      Поэт, упавши на колены,
      И фимиамом и мольбой
      Вас призывает, о камены,
      В свой домик низкий и простой!
      Придите, девы, воскресить
      В нем прежний пламень вдохновений
      И лиру к звукам пробудить:
      Друг ваш и друг его Евгений
      Да будет глас ее хвалить.
      Когда ж весна до вечных льдов
      Прогонит вьюги и морозы -
      На ваш алтарь, красу цветов,
      Положит первые он розы
      При пеньи радостных стихов.
      1821
      ПОДРАЖАНЬЕ БЕРАНЖЕ
      Однажды бог, восстав от сна,
      Курил сигару у окна
      И, чтоб заняться чем от скуки,
      Трубу взял в творческие руки;
      Глядит и видит вдалеке -
      Земля вертится в уголке.
      "Чтоб для нее я двинул ногу,
      Чорт побери меня, ей Богу!
      О человеки все цветов! -
      Сказал, зевая, Саваоф, -
      Мне самому смотреть забавно,
      Как вами управляю славно.
      Но бесит лишь меня одно:
      Я дал вам девок и вино,
      А вы, безмозглые пигмеи,
      Колотите друг друга в шеи
      И славите потом меня
      Под гром картечного огня.
      Я не люблю войны тревогу,
      Чорт побери меня, ей Богу!
      Меж вами карлики -- цари
      Себе воздвигли алтари
      И думают они, буффоны,
      Что я надел на них короны
      И право дал душить людей.
      Я в том не виноват, ей-ей!
      Но я уйму их понемногу,
      Чорт побери меня, ей Богу!
      Попы мне честь воздать хотят,
      Мне ладан под носом курят,
      Страшат вас светопредставленьем
      И ада грозного мученьем.