Прощай, Киприда, бог с тобою!
      С фиалом счастлив я:
      Двоих дружишь ты меж собою,
      А Вакхом все друзья.
 

 

54. РУССКАЯ ПЕСНЯ

 
      Сиротинушка, девушка!
      Полюби меня, молодца,
      Полюбя, приголубливай,
      Мои кудри расчесывай.
      Хорошо цветку на поле,
      Любо пташечке на небе, -
      Сиротинушке, девушке
      Веселей того с молодцем.
      У меня в дому волюшка,
      От беды оборонушка,
      Что от дождичка кровелька,
      От жары дневной ставеньки;
      От лихой же разлучницы,
      От лукавой указчицы
      На воротах замок висит,
      В подворотенку пес глядит.
 

 

55. РУССКАЯ ПЕСНЯ

 
      Скучно, девушки, весною жить одной:
      Не с кем сладко побеседовать младой.
      Сиротинушка, на всей земле одна,
      Подгорюнясь ли присядешь у окна -
      Под окошком все так весело глядит,
      И мне душу то веселие томит.
      То веселье – не веселье, а любовь,
      От любви той замирает в сердце кровь.
      И я выду во широкие поля -
      С них ли негой так и веет на тебя;
      Свежий запах каждой травки полевой
      Вреден девице весеннею порой,
      Хочешь с кем-то этим запахом дышать
      И другим устам его передавать;
      Белой груди чем-то сладким тяжело,
      Голубым очам при солнце не светло.
      Больно, больно безнадежной тосковать!
      И я кинусь на тесовую кровать,
      К изголовью правой щечкою прижмусь
      И горючими слезами обольюсь.
      Как при солнце летом дождик пошумит,
      Травку вспрыснет, но ее не освежит,
      Так и слезы не свежат меня, младой;
      Скучно, девушки, весною жить одной!
 

 

56. ПУШКИНУ

 
      Кто, как лебедь цветущей Авзонии,
      Осененный и миртом, и лаврами,
      Майской ночью при хоре порхающих,
      В сладких грезах отбился от матери, -
      Тот в советах не мудрствует; на стены
      Побежденных знамена не вешает;
      Столб кормами судов неприятельских
      Он не красит пред храмом Ареевым.
      Флот, с несчетным богатством Америки,
      С тяжким золотом, купленным кровию,
      Не взмущает двукраты экватора
      Для него кораблями бегущими.
      Но с младенчества он обучается
      Воспевать красоты поднебесные,
      И ланиты его от приветствия,
      Удивленной толпы горят пламенем.
      И Паллада туманное облако
      Рассевает от взоров – и в юности
      Он уж видит священную истину
      И порок, исподлобья взирающий!
      Пушкин! Он и в лесах не укроется:
      Лира выдаст его громким пением,
      И от смертных восхитит бессмертного
      Аполлон на Олимп торжествующий.
 

 
      Скрой меня, бурная ночь! заметай следы мои, вьюга,
      Ветер холодный, бушуй вкруг хаты Лилеты прекрасной,
      Месяц свети не свети, а дорогу наверно любовник
      К робкой подруге найдет.
      Тихо, дверь, отворись! о Лилета, твой милый с тобою,
      Нежной, лилейной рукой ты к сердцу его прижимаешь;
      Что же с перстом на устах, боязливая, смотришь на друга?
      Или твой Аргус не спит?
      Бог-утешитель, Морфей, будь хранителем тайн Амура!
      Сны, готовые нас разлучить до скучного утра,
      Роем тяжелым скорей опуститесь на хладное ложе
      Аргуса милой моей.
      Нам ли страшиться любви! счастливец, мои поцелуи
      Сладко ееусыпят под шумом порывистым ветра;
      Тихо пробудит еес предвестницей юного утра
      Пламенный мой поцелуй!
 

 

58. РОМАНС

 
      "Сегодня я с вами пирую, друзья,
      Веселье нам песни заводит,
      А завтра, быть может, там буду и я,
      Откуда никто не приходит!" -
      Я так беззаботным друзьям говорил
      Давно, – но от самого детства
      Печаль в беспокойном я сердце таил
      Предвестьем грядущего бедства.
      Друзья мне смеялись и, свежий венец
      На кудри мои надевая,
      "Стыдись, – восклицали, – мечтатель-певец!
      Изменит ли жизнь молодая!"
      Война запылала, к родным знаменам
      Друзья, как на пир, полетели;
      Я с ними – но жребьи, враждебные нам,
      Мне с ними расстаться велели.
      В бездействии тяжком я думой следил
      Их битвы, предтечи победы;
      Их славою часто я первый живил
      Родителей грустных беседы.
      Года пролетали, я часто в слезах
      Был черной повязкой украшен…
      Брань стихла, где ж други? лежат на полях,
      Близь ими разрушенных башен.
      С тех пор я печально сижу на пирах,
      Где все мне твердит про былое;
      Дрожит моя чаша в ослабших руках:
      Мне тяжко веселье чужое.
      1820 или 1821
 

 
      Мальчик, солнце встретить должно
      С торжеством в конце пиров!
      Принеси же осторожно
      И скорей из погребов
      В кубках длинных и тяжелых,
      Как любила старина,
      Наших прадедов веселых
      Пережившего вина.
      Не забудь края златые
      Плющем, розами увить!
      Весело в года седые
      Чашей молодости пить,
      Весело, хоть на мгновенье,
      Бахусом наполнив грудь,
      Обмануть воображенье
      И в былое заглянуть.
      Между 1814 и 1819
 

60. ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

 
      Мне минуло шестнадцать лет,
      Но сердце было в воле;
      Я думала: весь белый свет -
      Наш бор, поток и поле.
      К нам юноша пришел в село:
      Кто он? отколь? не знаю -
      Но все меня к нему влекло,
      Все мне твердило: знаю!
      Его кудрявые власы
      Вкруг шеи обвивались,
      Как мак сияет от росы,
      Сияли, рассыпались.
      И взоры пламенны его
      Мне что-то изъясняли;
      Мы не сказали ничего,
      Но уж друг друга знали.
      Куда пойду – и он за мной.
      На долгую ль разлуку? -
      Не знаю! только он с тоской
      Безмолвно жал мне руку.
      "Что хочешь ты? – спросила я. -
      Скажи, пастух унылый".
      И с жаром обнял он меня
      И тихо назвал милой.
      И мне б тогда его обнять!
      Но рук не поднимала,
      На перси потупила взгляд,
      Краснела, трепетала.
      Ни слова не сказала я;
      За что ж ему сердиться?
      Зачем покинул он меня?
      И скоро ль возвратится?
 

 

61. ПЕСНЯ

 
      "Дедушка! – девицы
      Раз мне говорили. -
      Нет ли небылицы
      Иль старинной были?"
      – "Как не быть! – уныло
      Красным отвечал я. -
      Сердце вас любило, -
      Так чего не знал я!
      Было время! где вы,
      Годы золотые?
      Как пленяли девы
      В ваши дни былые!
      Уж они – старушки;
      Но от них, порою,
      Много на подушки
      Слез пролито мною.
      Душу волновали
      Их уста и очи,
      По огню бежали
      Дни мои и ночи".
      "Дедушка, – толпою
      Девицы вскричали, -
      Жаль нам, а тобою
      Бабушки играли!
      Как не стыдно! злые,
      Вот над кем шутили!
      Нет, мы не такие,
      Мы б тебя любили!"
      – "Вы б любили? сказки!
      Веры мне неймется!
      И на ваши ласки
      Дедушка смеется".
 

 

62. К ДИОНУ

 
      Сядем, любезный Дион, под сенью развесистой рощи,
      Где, прохлажденный в тени, сверкая, стремится источник, -
      Там позабудем на время заботы мирские и Вакху
      Вечера час посвятим.
      Мальчик, наполни фиал фалернским вином искрометным!
      В честь вечно юному Вакху осушим мы дно золотое;
      В чаше, обвитой венком, принеси дары щедрой Помоны, -
      Вкусны, румяны плоды.
      Тщетно юность спешит удержать престарелого Хрона,
      Просит, молит его – не внимая, он далее мчится;
      Маленький только Эрот смеется, поет и, седого
      За руку взявши, бежит.
      Что нам в жизни сей краткой за тщетною славой гоняться
      Вечно в трудах только жить, не видеть веселий до гроба? -
      Боги для счастия нам и веселия дни даровали,
      Для наслаждений любви.
      Пой, в хороводе девиц белогрудых, песни веселью,
      Прыгай под звонкую флейту, сплетяся руками, кружися,
      И твоя жизнь протечет, как быстро в зеленой долине
      Скачет и вьется ручей.
      Друг, за лавровый венок не кланяйся гордым пританам.
      Пусть за слепою богиней Лициний гоняется вечно,
      Пусть и обнимет ее. Фортуна косы всеразящей
      Не отвратит от главы.
      Что нам богатства искать? им счастья себе не прикупим:
      Всех на одной ладие, и бедного Ира и Креза,
      В мрачное царство Плутона, чрез волны ужасного Стикса
      Старый Харон отвезет.
      Сядем, любезный Дион, под сенью развесистой рощи,
      Где, прохлажденный в тени, сверкая, стремится источник, -
      Там позабудем на время заботы мирские и Вакху
      Вечера час посвятим.
 

 

63. ЭЛЕГИЯ

 
      Когда, душа, просилась ты
      Погибнуть иль любить,
      Когда желанья и мечты
      К тебе теснились жить,
      Когда еще я не пил слез
      Из чаши бытия, -
      Зачем тогда, в венке из роз,
      К теням не отбыл я!
      Зачем вы начертались так
      На памяти моей,
      Единый молодости знак,
      Вы, песни прошлых дней!
      Я горько долы и леса
      И милый взгляд забыл, -
      Зачем же ваши голоса
      Мне слух мой сохранил!
      Не возвратите счастья мне,
      Хоть дышит в вас оно!
      С ним в промелькнувшей старине
      Простился я давно.
      Не нарушайте ж, я молю,
      Вы сна души моей
      И слова страшного "люблю"
      Не повторяйте ей!
      1821 или 1822
 

64. КОНЕЦ ЗОЛОТОГО ВЕКА

 
      (Идиллия)
      Путешественник
      Нет, не в Аркадии я! Пастуха заунывную песню
      Слышать бы должно в Египте иль Азии Средней, где рабство
      Грустною песней привыкло существенность тяжкую тешить.
      Нет, я не в области Реи! о боги веселья и счастья!
      Может ли в сердце, исполненном вами, найтися начало
      Звуку единому скорби мятежной, крику напасти?
      Где же и как ты, аркадский пастух, воспевать научился
      Песню, противную вашим богам, посылающим радость?
      Пастух
      Песню, противную нашим богам!
      Путешественник, прав ты!
      Точно, мы счастливы были, и боги любили счастливых:
      Я еще помню оное светлое время! но счастье
      (После узнали мы) гость на земле, а не житель обычный.
      Песню же эту я выучил здесь, а с нею впервые
      Мы услыхали и голос несчастья, и, бедные дети,
      Думали мы, от него земля развалится и солнце,
      Светлое солнце погаснет! Так первое горе ужасно!
      Путешественник
      Боги, так вот где впоследнее счастье у смертных гостило!
      Здесь его след не пропал еще. Старец, пастух сей печальный,
      Был на проводах гостя, которого тщетно искал я
      В дивной Колхиде, в странах атлантидов, гипербореев,
      Даже у края земли, где обильное розами лето
      Кратче зимы африканской, где солнце с весною проглянет,
      С осенью в море уходит, где люди на темную зиму
      Сном непробудным, в звериных укрывшись мехах, засыпают.
      Чем же, скажи мне, пастух, вы прогневали бога Зевеса?
      Горе раздел услаждает; поведай мне горькую повесть
      Песни твоей заунывной! Несчастье меня научило
      Живо несчастью других сострадать. Жестокие люди
      С детства гонят меня далеко от родимого града.
      Пастух
      Вечная ночь поглоти города! Из вашего града
      Вышла беда и на бедную нашу Аркадию! сядем
      Здесь, на сем береге, против платана, которого ветви
      Долгою тенью кроют реку и до нас досягают. -
      Слушай же, песня моя тебе показалась унылой?
      Путешественник
      Грустной, как ночь!
      Пастух
      А ее Амарилла прекрасная пела.
      Юноша, к нам приходивший из города, эту песню
      Выучил петь Амариллу, и мы, незнакомые с горем,
      Звукам незнаемым весело, сладко внимали. И кто бы
      Сладко и весело ей не внимал? Амарилла, пастушка
      Пышноволосая, стройная, счастье родителей старых,
      Радость подружек, любовь пастухов, была удивленье
      Редкое Зевса творение, чудная дева, которой
      Зависть не смела коснуться и злоба, зажмурясь, бежала.
      Сами пастушки с ней не равнялись и ей уступали
      Первое место с прекраснейшим юношей в плясках вечерних.
      Но хариты-богини живут с красотой неразлучно -
      И Амарилла всегда отклонялась от чести излишней.
      Скромность взамен предпочтенья любовь ото всех получала.
      Старцы от радости плакали, ею любуясь, покорно
      Юноши ждали, кого Амарилла сердцем заметит?
      Кто из прекрасных, младых пастухов назовется счастливцем?
      Выбор упал не на них! Клянуся богом Эротом,
      Юноша, к нам приходивший из города, нежный Мелетий,
      Сладкоречивый, как Эрмий, был Фебу красою подобен,
      Голосом Пана искусней! Его полюбила пастушка.
      Мы не роптали! мы не винили ее! мы в забвеньи
      Даже думали, глядя на них: "Вот Арей и Киприда
      Ходят по нашим полям и холмам; он в шлеме блестящем,
      В мантии пурпурной, длинной, небрежно спустившейся сзади,
      Сжатой камнем драгим на плече белоснежном. Она же
      В легкой одежде пастушки простой, но не кровь, а бессмертье,
      Видно, не менее в ней протекает по членам нетленным"
      Кто ж бы дерзнул и помыслить из нас, что душой он коварен,
      Что в городах и образ прекрасный и клятвы преступны.
      Я был младенцем тогда. Бывало, обнявши руками
      Белые, нежные ноги Мелетия, смирно сижу я,
      Слушая клятвы его Амарилле, ужасные клятвы
      Всеми богами: любить Амариллу одну и с нею
      Жить неразлучно у наших ручьев и на наших долинах.
      Клятвам свидетелем я был; Эротовым сладостным тайнам
      Гамадриады присутственны были. Но что ж? и весны он
      С нею не прожил, ушел невозвратно! Сердце простое
      Черной измены постичь не умело. Его Амарилла
      День, и другой, и третий ждет – все напрасно! О всем ей
      Грустные мысли приходят, кроме измены: не вепрь ли,
      Как Адониса его растерзал; не ранен ли в споре
      Он за игру, всех ловче тяжелые круги метая?
      "В городе, слышала я, обитают болезни! он болен!"
      Утром четвертым вскричала она, обливаясь слезами:
      "В город к нему побежим, мой младенец!"
      И сильно схватила
      Руку мою и рванула, и с ней мы как вихрь побежали.
      Я не успел, мне казалось, дохнуть, и уж город пред нами
      Каменный, многообразный, с садами, столпами открылся:
      Так облака перед завтрешней бурей на небе вечернем
      Разные виды с отливами красок чудесных приемлют.
      Дива такого я и не видывал! Но удивленью
      Было не время. Мы в город вбежали, и громкое пенье
      Нас поразило – мы стали. Видим: толпой перед нами
      Стройные жены проходят в белых как снег покрывалах.
      Зеркало, чаши златые, ларцы из кости слоновой
      Женщины чинно за ними несут. А младые рабыни
      Резвые, громкоголосые, с персей по пояс нагие,
      Около блещут очами лукавыми в пляске веселой,
      Скачут, кто с бубном, кто с тирсом, одна ж головою кудрявой
      Длинную вазу несет и под песню тарелками плещет.
      Ах, путешественник добрый, что нам рабыни сказали!
      Стройные жены вели из купальни младую супругу
      Злого Мелетия. – Сгибли желанья, исчезли надежды!
      Долго в толпу Амарилла смотрела и вдруг, зашатавшись,
      Пала. Холод в руках и ногах и грудь без дыханья!
      Слабый ребенок, не знал я, что делать. От мысли ужасной
      (Страшной и ныне воспомнить), что более нет Амариллы, -
      Я не плакал, а чувствовал: слезы, сгустившися в камень,
      Жали внутри мне глаза и горячую голову гнули.
      Но еще жизнь в Амарилле, к несчастью ее, пламенела:
      Грудь у нее поднялась и забилась, лицо загорелось
      Темным румянцем, глаза, на меня проглянув, помутились.
      Вот и вскочила, вот побежала из города, будто
      Гнали ее эвмениды, суровые девы Айдеса!
      Был ли, младенец, я в силах догнать злополучную деву!
      Нет… Я нашел уж ее в сей роще, за этой рекою,
      Где искони возвышается жертвенник богу Эроту,
      Где для священных венков и цветник разведен благовонный
      (Встарь, четою счастливой!) и где ты не раз, Амарилла,
      С верою сердца невинного, клятвам преступным внимала.
      Зевс милосердый! с визгом каким и с какою улыбкой
      В роще сей песню она выводила! сколько с корнями
      Разных цветов в цветнике нарвала и как быстро плела их!
      Скоро странный наряд изготовила. Целые ветви,
      Розами пышно облитые, словно роги торчали
      Дико из вязей венка многоцветного, чуднобольшого;
      Плющ же широкий цепями с венка по плечам и по персям
      Длинный спадал и, шумя, по земле волочился за нею.
      Так разодетая, важно, с поступью Иры-богини,
      К хижинам нашим пошла Амарилла. Приходит, и что же?
      Мать и отец ее не узнали; запела, и в старых
      Трепетом новым забились сердца, предвещателем горя.
      Смолкла – и в хижину с хохотом диким вбежала, и с видом
      Грустным стала просить удивленную матерь: "Родная,
      Пой, если любишь ты дочь, и пляши: я счастл_и_ва, счастл_и_ва!"
      Мать и отец, не поняв, но услышав ее, зарыдали.
      "Разве была ты когда несчастлива, дитя дорогое?" -
      Дряхлая мать, с напряжением слезы уняв, вопросила.
      "Друг мой здоров! Я невеста! Из города пышного выйдут
      Стройные жены, резвые девы навстречу невесте!
      Там, где он молвил впервые люблюАмарилле-пастушке,
      Там из-под тени заветного древа, счастливица, вскрикну:
      Здесь я, здесь я! Вы, стройные жены, вы резвые девы!
      Пойте: Гимен, Гименей! – и ведите невесту в купальню.
      Что ж не поете вы, что ж вы не пляшете! Пойте, пляшите!"
      Скорбные старцы, глядя на дочь, без движенья сидели,
      Словно мрамор, обильно обрызганный хладной росою.
      Если б не дочь, но иную пастушку привел Жизнедавец
      Видеть и слышать такой, пораженной небесною карой,
      То и тогда б превратились злосчастные в томностенящий,
      Слезный источник – ныне ж, тихо склоняся друг к другу,
      Сном последним заснули они. Амарилла запела,
      Гордым взором наряд свой окинув, и к древу свиданья,
      К древу любви изменившей пошла. Пастухи и пастушки,
      Песней ее привлеченные, весело, шумно сбежались
      С нежною ласкою к ней, ненаглядной, любимой подруге.
      Но – наряд ее, голос и взгляд… Пастухи и пастушки
      Робко назад отшатнулись и молча в кусты разбежались.
      Бедная наша Аркадия! Ты ли тогда изменилась,
      Наши ль глаза, в первый раз увидавшие близко несчастье,
      Мрачным туманом подернулись? Вечнозеленые сени,
      Воды кристальные, все красоты твои страшно поблекли.
      Дорого боги ценят дары свои! Нам уж не видеть
      Снова веселья! Если б и Рея с милостью прежней
      К нам возвратилась, все было б напрасно! Веселье и счастье
      Схожи с первой любовью. Смертный единожды в жизни
      Может упиться их полною, девственной сладостью! Знал ты
      Счастье, любовь и веселье? Так понял, и смолкнем об оном.
      Страшно поющая дева стояла уже у платана,
      Плющ и цветы с наряда рвала и ими прилежно
      Древо свое украшала. Когда же нагнулася с брега,
      Смело за прут молодой ухватившись, чтоб цепью цветочной
      Эту ветвь обвязать, до нас достающую тенью,
      Прут, затрещав, обломился, и с брега она полетела
      В волны несчастные. Нимфы ли вод, красоту сожалея
      Юной пастушки, спасти ее думали, платье ль сухое,
      Кругом широким поверхность воды обхватив, не давало
      Ей утонуть? не знаю, но долго, подобно наяде,
      Зримая только по грудь, Амарилла стремленьем неслася,
      Песню свою распевая, не чувствуя гибели близкой,
      Словно во влаге рожденная древним отцом Океаном.
      Грустную песню свою не окончив – она потонула.
      Ах, путешественник, горько! ты плачешь! беги же отсюда!
      В землях иных ищи ты веселья и счастья! Ужели
      В мире их нет и от нас от последних их позвали боги!
      Примечание
      Читатели заметят в конце сей идиллии близкое подражание Шекспирову описанию смерти Офелии. Сочинитель, благоговея к поэтическому дару великого британского трагика, радуется, что мог повторить одно из прелестнейших его созданий.
 

 

65. ЭПИЛОГ

 
      Так певал без принужденья,
      Как на ветке соловей,
      Я живые впечатленья
      Полной юности моей.
      Счастлив другом, милой девы
      Все искал душою я -
      И любви моей напевы
      Долго кликали тебя.
 

 

Примечания

 
      Настоящее издание сочинений А. А. Дельвига представляет читателю все стороны его творчества: стихи, незавершенные драматические и прозаические опыты, критические и полемические статьи и письма. До сего времени единственной попыткой собрать воедино наследие поэта были вышедшие девяносто лет назад "Сочинения барона А. А. Дельвига" под редакцией В. В. Майкова (СПб., 1893) (далее: Изд. 1893) – издание, не преследовавшее научных целей и к настоящему времени совершенно устаревшее. На современном научном уровне издано лишь поэтическое наследие Дельвига: в 1934 г. в большой серии "Библиотеки поэта" появилось полное собрание его стихотворений, подготовленное выдающимся советским текстологом и историком литературы Б. В. Томашевским; это издание (Изд. 1934), повторенное с некоторыми дополнениями в 1959 г. (Изд. 1959), дало критически установленный текст стихов Дельвига и является основой для всех последующих переизданий, в том числе и для настоящего.
      Вслед за стихотворениями Дельвига Б. В. Томашевский предполагал издать и его прозу и письма, но не успел завершить эту работу. Он дал библиографию критических статей и писем, не вошедших в Изд. 1893, и описал сохранившиеся автографы Дельвига. История собирания писем поэта и оставшиеся до последнего времени неизданными письма сообщены в публикации Е. М. Хмелевской "Письма А. А. Дельвига" (ПК, с. 20-33).
      Особую сложность представляет установление корпуса критических статей Дельвига. Почти все они были напечатаны анонимно (ЛГ, 1830-1831). Первую попытку выделить их из числа других анонимных статей сделал В. П. Гаевский, пользовавшийся рукописями Дельвига; в дальнейшем атрибутирование статей в ЛГ выросло в особую исследовательскую проблему, связанную прежде всего с определением анонимных статей Пушкина (работы А. А. Фомина, Н. О. Лернера и в особенности Б. В. Томашевского и В. В. Виноградова. – см.: Пушкин. Итоги и проблемы изучения. М.; Л., 1966, с. 218-220).
      Все эти достижения и сложности современного состояния изучения Дельвига предопределили отбор и распределение материала в настоящем издании. В первом его разделе – "Стихотворения" – представлено полностью поэтическое наследие Дельвига. В первой части раздела мы воспроизводим единственный прижизненный сборник стихов Дельвига, подготовленный самим поэтом, сохраняя авторское расположение стихотворений. Все тексты (за исключением одного, N 23, где в стихе 18-м введена авторская поправка по печатному экземпляру ИРЛИ) печатаются по этому сборнику.
      Вторая часть раздела – "Стихотворения, не вошедшие в сборник 1829 года" – включает ранние опыты, поздние стихи, написанные уже после выхода сборника, а также стихи, оставшиеся за его пределами по личным или цензурным причинам. Этот подраздел строится в хронологическом порядке. Источником текста в нем в ряде случаев оказывается не первая журнальная публикация, а более поздняя редакция автографа (это в первую очередь касается ранней лирики). Обоснование источника текста, а также перечисление существующих автографов читатель должен искать в Изд. 1934 и Изд. 1959. Уже после выхода этих изданий в ЦГАЛИ поступила тетрадь с автографами Дельвига, сообщенными Б. В. Томашевскому Н. Ф. Бельчиковым (ф. 2657, оп. 2, N 40), и обнаружился ряд автографов в ИРЛИ, с неизвестным ранее "Посланием к А. Д. Илличевскому" (1815) (см.: Теребенина Р. Е. Поступления в лицейское собрание пушкинского фонда. – Изв. ОЛЯ, серия лит. и языка, 1972, вып. 2, март – апрель, с. 176-184; шифр: ф. 244, оп. 25, N 379). Автограф "Стихов на рождение В. К. Кюхельбекера", находившийся в ЦГИА, ныне хранится в ЦГАОР – ф. 828 (А. М. Горчакова), оп. 1, N 98; в этом же фонде – копии нескольких ранних стихотворений. По Изд. 1934 печатаются лицейские стихи N 1-6, 8-9, 11, 16-17, 20-23, 25, 30-36, 37, 39-40, 42-43, 45-52; стихи 1817-1831 гг. N
 

 
      96-98, 121, 123, 125-132, 134; драматические и прозаические отрывки, коллективные стихи (N 4). Сверка текстов с автографами и печатными источниками позволила устранить некоторые неточности, вкравшиеся в особенности в Изд. 1959, работа над которым была прервана смертью Б. В. Томашевского. Ряд уточнений по рукописным источникам содержит также изд.: Дельвиг А. А. Стихотворения. Вступ. ст., подгот. текста и примеч. И. В. Исакович. Л., 1963 (Б-ка поэта, Малая серия.)
      В разделе "Статьи" – собраны рецензии и заметки, для которых авторство Дельвига устанавливается с полной достоверностью, на основании автографа или документальных свидетельств. Мелкие редакционные примечания и редакционные объявления, принадлежащие Дельвигу, в издание не вошли.
      Вслед за статьями мы помещаем небольшой раздел "Коллективное", куда входят четыре стихотворения, написанные Дельвигом вместе с Баратынским, Пушкиным и др., и две полемические статьи из "Литературной газеты", по свидетельству А. И. Дельвига, составленные вместе с Пушкиным.
      Основной корпус книги заканчивается разделом "Письма". Эпистолярное наследие Дельвига – памятник очень высокой ценности – и в историческом, и в психологическом, и в литературном отношении; он содержит первостепенной важности сведения о культурной жизни пушкинской эпохи, сохраняет для нас неповторимые черты личности поэта и является заметным образцом эпистолярной прозы 1820-х гг. – того времени, когда достигает своего расцвета жанр литературного письма. Письма Дельвига – органическая часть его творческого наследия, между тем они практически остаются читателю недоступными: они рассеяны в специальных изданиях и многие из них, известные только в дореволюционных публикациях, никогда не печатались полностью; текст их искажен купюрами редакторского и цензурного происхождения. В настоящем издании они собраны с возможной полнотой и публикуются или уточняются по автографам, хранящимся в ИРЛИ (письма Е. А. Баратынскому – N 21751 и ф. 93, оп. 3, N 425, письмо 1827 г.; К. М. Бороздину – ф. 244, оп. 25, N 247, 248; В. Д. Вольховскому – ф. 244, оп. 25, N 89; И. А. Гарижскому – ф. 58, N 36; в Главный цензурный комитет (2, 1826) – ф. 244, оп. 16, N 116; Н. И. Гнедичу – 91.1 с; В. И. Григоровичу – ф. 93, оп. 3, N 426, письмо 1826 г.; А. А. и Л. М. Дельвигам – N 26308; А. П. Елагиной-Киреевской – N 28559; Г. С. Карелину – ф. 93, оп. 3, N 428; В. Д. Карнильеву – N 26310; А. П. Керн – ф. 93, оп. 4, N 22; П. А. Осиповой – N 9017, ф. 244, оп. 17, N 73 (письмо 15 сентября 1826 г.); в Петербургский цензурный комитет (1829) – 93.1.6; П. А. Плетневу – N 26311; А. С. Пушкину – ф. 244, оп. 2, N 148; А. А. Рохмановой – N 26312; С. М. Салтыковой – N 26309; О. М. Сомову – ф. 244, оп. 25, N 248; С. С. Фролову – ф. 244, оп. I, N 424; П. И. Шаликову – N 4773); ЦГАЛИ (П. А. Вяземскому – ф. 195, оп. I, N 1829, 5084; письмо N 104 – ф. 171, оп. I, N 7; В. К. Кюхельбекеру, N 5 – ф. 256, оп. 2, N 11; N 8 – ф. 2567, оп. 2, N 268; М. А. Максимовичу, N 99 – ф. 314, оп. 1, N 23; И. В. Сленину – ф. 171, оп. 1, N 10); ГПБ (Н. М. Коншину, ф. 369, N 31); А. Н. Оленину (Архив Публичной библиотеки); ГБЛ (М. П. Погодину, Пог./II, 46.17); ЦГИА (В Петербургский цензурный комитет, ф. 777, оп. I, N 287; в Главный цензурный комитет (1827) – ф. 777, оп. 1, N 608); ЛОИИ (Н. А. Полевому, кол. 238, оп, 2, N 272/287). Ряд автографов писем остается неразысканным. В приложениях к книге печатаются ранние редакции стихов, подвергшихся значительной переработке, а также набросок неосуществленной статьи о "Димитрии Самозванце" и прозаические планы идиллий (ранее не публиковавшиеся)
      Научно-справочный аппарат сокращен с учетом специфики массового издания и содержит лишь сведения, необходимые для реального и историко-литературного понимания текста. В нем использованы (без специальной ссылки) данные изданий 1934, 1959 и 1963 гг., а также публикаторов и комментаторов данного текста; вместе с тем они учитывают и новейшие исследования о Дельвиге и его эпохе. В примечаниях непосредственно за порядковым номером произведения следует указание на первую публикацию; повторные публикации указываются лишь тогда, когда содержат иную редакцию текста. Отсутствие указаний на источник текста (кроме случаев, оговоренных выше) означает, что таковым является первая публикация (уточнения, возникшие в результате сверки с источниками, не оговариваются).
      Стихи Дельвига, как правило, не датированы автором (исключения оговорены в примечаниях); они датируются либо по месту автографа в тетради стихов (обоснование см.