"Стихотворения Барона Дельвига" _
      Л., "Художественная литература", 1986
      OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
 

____________________

 

 
      6. Н. И. Гнедичу
      7. Эпитафия ("Жизнью земною играла она, как младенец игрушкой…")
      8. В альбом А. Н. Вульф
      9. В альбом С. Г. К-ой
      10. Романс ("Друзья, друзья! я Нестор между вами…")
      11. Русская песня ("Соловей мой, соловей…")
      12. Русская песня ("Пела, пела пташечка…")
 

 
      19. Хор. Из Колиновой трагедии "Поликсена"
      20. Надпись на статую флорентийского Меркурия
 

 
      22. Идиллия ("Некогда Титир и Зоя, под тенью двух юных платанов…")
 

 
      26. Романс ("Одинок месяц плыл, зыбляся в тумане…")
 

 
      30. Вдохновение (Сонет)
      31. Сонет ("Златых кудрей приятная небрежность…")
      32. Н. М. Языкову (Сонет)
      33. С. Д. П‹ономарев›ой при посылке книги "Воспоминание об Испании", соч. Булгарина (Сонет)
      34. Русская песня ("Что, красотка молодая…")
 

 
      40. Утешение
 

 
      42. Русская песня ("Голова ль моя, головушка…")
 

 
      47. Эпиграмма ("Свиток истлевший с трудом развернули. Напрасны усилья…")
 

 
      49. В альбом ("О, сила чудной красоты!..")
      50. Романс ("Прекрасный день, счастливый день…")
      51. Романс ("Не говори: любовь пройдет…")
      52. Эпитафия ("Что жизнь его была? тяжелый сон…")
 

 
      54. Русская песня ("Сиротинушка, девушка!..")
      55. Русская песня ("Скучно, девушки, весною жить одной…")
      56. Пушкину ("Кто, как лебедь цветущей Авзонии…")
 

 
      58. Романс ("Сегодня я с вами пирую, друзья…")
 

59. К мальчику

 
      60. Первая встреча
 

61. Песня ("Дедушка! – девицы…")

 

62. К Диону

 
      63. Элегия ("Когда, душа, просилась ты…")
 

64. Конец золотого века (Идиллия)

 

65. Эпилог

 
      Ich singe, wie der Vogel singt,
      Der in den Zweigen wohnet:
      Das Lied, das aus der Kehle dringt
      Ist Lohn, der reichlich Iohnet.
      Goethe.
 

 
      (Идиллия)
      Вечернее солнце катилось по жаркому небу,
      И запад, слиянный с краями далекими моря,
      Готовый блестящего бога принять, загорался;
      В долинах, на холмах звучали пастушьи свирели;
      По холмам, долинам бежали стада и шумели;
      В прохладе и блеске катилися волны Алфея.
      Дамон, вдохновенный певец, добродетельный старец,
      Из хижины вышел и сел у дверей на пороге.
      Уж семьдесят раз он первыми розами лиру
      И длинные кудри свои украшал, воспевая
      На празднике пышном весны и веселье, и младость.
      А в юности зрелой камены его полюбили.
      Но старость, лишив его сил, убелив ему кудри,
      Отнять у него не могла вдохновенного дара
      И светлой веселости: их добродетель хранила.
      И старец улыбкой и взором приветливым встретил
      Отвсюду бегущих к нему пастухов и пастушек.
      "Любезный Дамон, наш певец, добродетельный старец!
      Нам песню ты спой, веселую песню, – кричали, -
      Мы любим, после трудов и полдневного жара,
      В тени близь тебя отдыхать под веселые песни.
      Не сам ли ты пел, что внушенные музами песни
      На сердце больное, усталое веют прохладой,
      Которая слаще прохлады, из урны Алфея
      С рассветом лиющейся, слаще прохлады, лилеям
      Свежесть дающей росы, и вина векового,
      В амфорах хранимого дедами, внукам на радость?
      Что, добрый? Не так ли ты пел нам?" Дамон улыбнулся.
      Он с юности ранней до позднего вечера жизни
      Ни в чем не отказывал девам и юношам милым.
      И как отказать? Убедительны, сладки их просьбы:
      В прекрасных устах и улыбка, и речи прекрасны.
      Взглянул он на Хлою, перстом погрозил ей и молвил:
      "Смотри, чтоб не плакать! и ты попадешь в мою песню".
      Взял лиру, задумался, к солнцу лицом обратился,
      Ударил по струнам и начал хвалою бессмертным:
      "Прекрасен твой дар, Аполлон, – вдохновенные мысли!
      Кого ты полюбишь, к тому и рано и поздно
      В смиренную хижину любят слетаться камены.
      О Эрмий, возвышен твой дар – убедительность речи!
      Ты двигаешь силою слова и разум и душу.
      Как ваших даров не хвалить, о Гимен, о Паллада!
      Что бедную жизнь услаждает? – Подруга и мудрость.
      Но выше, бесценней всего, Эрот и Киприда,
      Даяние ваше – красою цветущая младость!
      Красивы тюльпан, и гвоздика, и мак пурпуровый,
      Ясмин, и лился красивы – но краше их роза;
      Приятны крылатых певцов сладкозвучные песни -
      Приятней полночное пенье твое, Филомела!
      Все ваши прекрасны дары, о бессмертные боги!
      Прекраснее всех красотою цветущая младость,
      Прекрасней, проходчивей всех. Пастухи и пастушки!
      Любовь с красотою не жители – гости земные,
      Блестят, как роса, как роса, и взлетают на небо.
      А тщетны без них нам и мудрость, и дар убежденья!
      Крылатых гостей не прикличешь и лирой Орфея!
      Все, други, вы скажете скоро, как дед говорит ваш:
      Бывало, любили меня, а нынче не любят!
      Да вот и вчера… Что краснеешь ты, Хлоя? взгляните,
      Взгляните на щеки ее: как шиповник алеют!
      Глядите: по ним две росинки, блестя, покатились!
      Не вправду ль тебе говорил я: смотри, чтоб не плакать!
      И ты попадешь в мою песню: сказал – и исполню".
      И все оглянулись на Хлою прекрасную. Хлоя
      Щеками горячими робко прижалась к подруге,
      И шепот веселый и шум в пастухах пробудила.
      Дамон, улыбаясь на шум их и шепот веселый,
      Громчей заиграл и запел веселей и быстрее:
      "Вчера, о друзья, у прохладной пещеры, где нимфы,
      Игривые дщери Алфея и ближних потоков,
      Расчесывать кудри зеленые любят сходиться
      И вторить со смехом и песням, и клятвам любовным,
      Там встретил я Хлою. "Старинушка добрый, спой песню", -
      Она мне сказала. – "С охотой, пастушка, с охотой!
      Но даром я песень не пел никогда для пастушек;
      Сперва подари что-нибудь, я спою". – "Что могу я
      Тебе подарить? Вот венок я сплела!" – "О, прекрасен,
      Красиво сплетен твой венок, но венка мне не надо".
      – "Свирелку возьми!" – "Мне свирелку! красавица? Сам я
      Искусно клею их воском душистым". – "Так что же
      Тебе подарю я? Возьмешь ли корзинку? Мне нынче
      Ее подарил мой отец – а ты знаешь, корзинки
      Плетет он прекрасно. Но, дедушка, что же молчишь ты?
      Зачем головой ты качаешь? Иль этого мало?
      Возьми же в придачу ты овцу любую!" – "Шалунья,
      Шалунья, не знать в твои годы, чем платят за песни!"
      – "Чего же тебе?" – "Поцелуя". – "Чего?" – "Поцелуя".
      – "Как, этой безделицы?" – "Ах, за нее бы я отдал
      Не только венок и свирелку, корзинку и овцу:
      Себя самого! Поцелуй же!" – "Ах, дедушка добрый!
      Все овцы мои разбежались; чтоб волк их не встретил,
      Прощай, побегу я за ними". – Сказала, и мигом
      Как легкая серна, как нимфа дубравная, скрылась.
      Взглянул я на кудри седые, вздохнул и промолвил:
      Цвет белый пастушкам приятен в нарциссах, в лилеях;
      А белые кудри пастушкам не милы. Вот, други,
      Вам песня моя: весела ли, судите вы сами".
      Умолк. Все хвалили веселую песню Дамона;
      А Хлоя дала поцелуй (так хотели пастушки)
      Седому слагателю песней игривых и сладких -
      И радость блеснула во взорах певца. Возвращаясь
      К своим шалашам, пастухи и пастушки: "О боги, -
      Молились, – пошлите вы нам добродетель и мудрость!
      Пусть весело встретим мы старость, подобно Дамону!
      Пусть так же без грусти, но с тихой улыбкою скажем:
      "Бывало, любили меня, а нынче не любят!"
 

 
      Зачем на меня ты и глупость, и злобу,
      Плетнев, вызываешь нескромной хвалой?
      К чему величаешь любовью бессмертных
      Простого певца?
      Так, были мгновенья ниспосланы Фебом:
      Я плавал в восторгах, я небом дышал!
      Я пел – и мне хором, веселые, вторить
      Любили друзья.
      Я пел – но в то время роскошная младость
      Мне жизнь озаряла волшебным лучом:
      Я веровал в счастье, я жаждал любови,
      Я славой горел!
      И опыт суровый смирил обольщенья,
      Мой взор прояснился; но скрылись мечты,
      За ними и счастье, и прелесть любови,
      И славы призрак.
      Как слушал Лаертид, привязанный к мачте,
      Волшебные песни Скиллийских сирен
      И тщетно к ним рвался – упрямые верви
      Держали его, -
      Так я, твоей лирой печально пленяясь,
      Вотще порываюсь к святым высотам,
      Знакомым бывало, и в робкие струны
      Напрасно звучу.
      Напрасно у неба прошу вдохновений:
      Мне путь на родную страну возбранен,
      И глас мой подобен унылому гласу
      Жестоким стрелком
      Подстреленной птицы, когда завывают
      Осенние ветры и к теплым странам
      Веселою стаей при кликах несутся
      Подруги ее.
 

 

3. ДВЕ ЗВЕЗДОЧКИ

 
      Со мною мать прощалася
      (С полком я шел в далекий край);
      Весь день лила родимая
      Потоки слез горючие,
      А вечером свела меня
      К сестре своей кудеснице.
      В дверь стукнула, нет отклика,
      А за дверью шелохнулось;
      Еще стучит, огонь секут;
      В окно глядим, там светится.
      Вот в третий раз стучит, кричит:
      "Ты скажешься ль, откликнешься ль,
      Отопрешься ль?" – Нет отзыва!
      Мы час стоим, другой стоим:
      А за дверью огонь горит,
      Дрова трещат, котлы кипят,
      Ворчат, поют нерусское.
      Но полночь бьет, все смолкнуло,
      Все смолкнуло, погаснуло!
      Мы ждать-пождать, дверь скрыпнула,
      Идет, поет кудесница:
      "Туман, туман! В тумане свет!
      То, дитятко, звезда твоя!
      Туман тебе: немилый край;
      Туманный свет: туманно жить.
      Молись, молись! туман пройдет,
      Туман пройдет, звезда блеснет,
      Звезда блеснет приветнее,
      Приветнее, прилучнее!"
      Ах, с той поры в краю чужом
      Давным-давно я ведаю
      Тоску-печаль, злодейку-грусть';
      Злодейка-грусть в душе живет.
      Так, старая кудесница,
      Туман, туман – немилый край!
      В нем тошно жить мне, молодцу!
      Но та звезда, та ль звездочка,
      Свети иль нет, мне дела нет!
      В краю чужом у молодца
      Другие есть две звездочки
      Приветные, прилучные -
      Глаза ль моей красавицы!
      1824 или 1825
 

 
      (Сновидение)
      Грустный душою и сердцем больной, я на одр мой недавно
      Кинулся, плакать хотел – не мог и роптал на бессмертных.
      Все испытанья, все муки, меня повстречавшие в жизни,
      Снова, казалось, и вместе на душу, тяжелые, пали.
      Я утомился, и сон в меня усыпление пролил:
      Вижу – лежу я на камне, покрытый весь ранами, цепи
      Руки мои бременят, надо мною стоит и рыдает
      Юноша светлый, крылатый, созданье творящего Зевса.
      "Бедный товарищ, терпенье!" – он молвил мне.
      (Сладость внезапно
      В грудь мою полилась – и я жадно стал дивного слушать.)
      "Я твой гений-хранитель! Вижу улыбку укора,
      Вижу болезненный взгляд твой, страдалец невинный, и плачу.
      Боги позволили мне в сновиденьи предутреннем ныне
      Горе с тобой разделить и их оправдать пред тобою.
      Любят смертных они; и уж радость по воле их ждет вас
      С мрачной ладьи принять и вести в обитель награды.
      Но, доколе вы здесь, вы игралище мощного Рока;
      Властный, законы ужасные пишет он паркам суровым.
      Эрмий со мною (тебя еще не было) послан был Зевсом
      Миг возвестить, когда им выпрясть нить твоей жизни.
      Вняли веленью они и к делу руки простерли.
      Я подошел к ним, каждую собственным именем назвал,
      Низко главу наклонил и молил, всех вместе и розно,
      Ровно нить сию прясть иль в начале ее перерезать.
      Нет! и просьбы, и слезы были напрасны! Дико
      Песню запели они, и в перстах вретено закружилось".
      1820 или 1821
 

 
      Дева
      Юноша милый! на миг ты в наши игры вмешался!
      Розе подобный красой, как Филомела, ты пел,
      Сколько любовь потеряла в тебе поцелуев и песень,
      Сколько желаний и ласк новых, прекрасных, как ты.
      Роза
      Дева, не плачь! я на прахе его в красоте расцветаю.
      Сладость он жизни вкусив, горечь оставил другим;
      Ах! и любовь бы изменою душу певца отравила!
      Счастлив, кто прожил, как он, век соловьиный и мой!
      Март 1827
 

6. Н. И. ГНЕДИЧУ

 
      Муза вчера мне, певец, принесла закоцитную новость:
      В темный недавно Айдес тень славянина пришла;
      Там, окруженная сонмом теней любопытных, пропела
      (Слушал и древний Омер) песнь Илиады твоей.
      Старец наш, к персям вожатого-юноши сладко приникнув,
      Вскрикнул: "Вот слава моя, вот чего веки я ждал!"
 

 

7. ЭПИТАФИЯ

 
      Жизнью земною играла она, как младенец игрушкой.
      Скоро разбила ее: верно, утешилась там.
 

 

8. В АЛЬБОМ А. Н. ВУЛЬФ

 
      В судьбу я верю с юных лет.
      Ее внушениям покорный,
      Не выбрал я стези придворной,
      Не полюбил я эполет
      (Наряда юности задорной),
      Но увлечен был мыслью вздорной,
      Мне объявившей: ты поэт.
      Всегда в пути моем тяжелом
      Судьба мне спутницей была,
      Она мне душу отвела
      В приюте дружества веселом,
      Где вас узнал я, где ясней
      Моя душа заговорила
      И блеск Гименовых свечей
      Пророчественно полюбила.
      Так при уходе зимних дней,
      Как солнце взглянет взором вешним,
      Еще до зелени полей
      Весны певица в крае здешнем
      Пленяет песнию своей.
      20 января 1826
 

9. В АЛЬБОМ С. Г. К-ОЙ

 
      Во имя Феба и харит
      Я твой альбом благословляю
      И, по внушенью аонид,
      Его судьбу предвозвещаю:
      В нем перескажет дружба вновь
      Все уверенья, все мечтанья,
      И без намеренья любовь
      Свои откроет ожиданья.
      1824 или 1825
 

10. РОМАНС

 
      Друзья, друзья! я Нестор между вами,
      По опыту веселый человек;
      Я пью давно; пил с вашими отцами
      В златые дни, в Екатеринин век.
      И в нас душа кипела в ваши леты,
      Как вы, за честь мы проливали кровь,
      Вино, войну нам славили поэты,
      Нам сладко пел Мелецкий про любовь!
      Не кончен пир – а гости разошлися,
      Допировать один остался я -
      И что ж? ко мне вы, други, собралися,
      Весельчаков бывалых сыновья!
      Гляжу на вас: их лица с их улыбкой,
      И тот же спор про жизнь и про вино,
      И мнится мне, я полагал ошибкой,
      Что и любовь забыта мной давно.
 

 

11. РУССКАЯ ПЕСНЯ

 
      Соловей мой, соловей,
      Голосистый соловей!
      Ты куда, куда летишь,
      Где всю ночку пропоешь?
      Кто-то бедная, как я,
      Ночь прослушает тебя,
      Не смыкаючи очей,
      Утопаючи в слезах?
      Ты лети, мой соловей,
      Хоть за тридевять земель,
      Хоть за синие моря,
      На чужие берега;
      Побывай во всех странах,
      В деревнях и в городах:
      Не найти тебе нигде
      Горемышнее меня.
      У меня ли у младой
      Дорог жемчуг на груди,
      У меня ли у младой
      Жар-колечко на руке,
      У меня ли у младой
      В сердце миленький дружок.
      В день осенний на груди
      Крупный жемчуг потускнел,
      В зимню ночку на руке
      Распаялося кольцо,
      А как нынешней весной
      Разлюбил меня милой.
 

 

12. РУССКАЯ ПЕСНЯ

 
      Пела, пела пташечка
      И затихла;
      Знало сердце радости
      И забыло.
      Что, певунья пташечка,
      Замолчала?
      Как ты, сердце, сведалось
      С черным горем?
      Ах! убили пташечку
      Злые вьюги;
      Погубили молодца
      Злые толки!
      Полететь бы пташечке
      К синю морю;
      Убежать бы молодцу
      В лес дремучий! -
      На море валы шумят,
      А не вьюги;
      В лесе звери лютые,
      Да не люди!
 

 
      Я вечером с трубкой сидел у окна;
      Печально глядела в окошко луна;
      Я слышал: потоки шумели вдали;
      Я видел: на холмы туманы легли.
      В душе замутилось, я дико вздрогнул:
      Я прошлое живо душой вспомянул!
      В серебряном блеске вечерних лучей
      Явилась мне Лила, веселье очей.
      Как прежде, шепнула коварная мне:
      "Быть вечно твоею клянуся луне".
      Как прежде, за тучи луна уплыла,
      И нас разлучила неверная мгла.
      Из трубки я выдул сгоревший табак,
      Вздохнул и на брови надвинул колпак.
      1821 или 1822
 

14. ЗАСТОЛЬНАЯ ПЕСНЯ

 
      Други, други! радость
      Нам дана судьбой -
      Пейте жизни сладость
      Полною струей.
      Прочь от нас печали,
      Прочь толпа забот!
      Юных увенчали
      Бахус и Эрот.
      Пусть трещат морозы,
      Ветр свистит в окно -
      Нам напомнит розы
      С Мозеля вино.
      Нас любовь лелеет,
      Нас в младые дни,
      Как весна, согреет
      Поцелуй любви.
      Между 1814 и 1817
 

15. НА СМЕРТЬ СОБАЧКИ АМИКИ

 
      О камены, камены всесильные!
      Вы внушите мне песню унылую;
      Вы взгляните: в слезах Аматузия,
      Горько плачут амуры и грации.
      Нет игривой собачки у Лидии,
      Нет Амики, прекрасной и ласковой.
      И Диана, завидуя Лидии,
      Любовалась невольно Амикою.
      Ах! она была краше, игривее
      Резвых псов звероловицы Делии.
      С ее шерстью пуховой и вьющейся
      Лучший шелк Индостана и Персии
      Не равнялся ни лоском, ни мягкостью.
      Не делила Амика любви своей:
      Нет! любила одну она Лидию;
      И при ней не приближьтесь вы к Лидии
      (Ах, и ревность была ей простительна!):
      Она вскочит, залает и кинется,
      Хоть на Марса иль Зевса могучего.
      Вот как нежность владела Амикою,
      И такой мы собачки лишилися!
      Как на рок не роптать и не плакаться?
      Семь уж люстров стихами жестокими
      Бавий мучит граждан и властителей;
      А она и пол-люстра, невинная!
      Не была утешением Лидии.
      Ты рыдай, ты рыдай, Аматузия,
      Горько плачьте, амуры и грации!
      Уж Амика ушла за Меркурием
      За Коцит и за Лету печальную,
      Невозвратно в обитель Аидову,
      В те сады, где воробушек Лесбии
      На руках у Катулла чиликает.
 

 

16. КУПАЛЬНИЦЫ

 
      (Идиллия)
      "Как! ты расплакался! слушать не хочешь и старого друга!
      Страшное дело: Дафна тебе ни полслова не скажет,
      Песень с тобой не поет, не пляшет, почти лишь не плачет.
      Только что встретит насмешливый взор Ликорисы, и обе
      Мигом краснеют, краснее вечерней зари перед вихрем!
      Взрослый ребенок, стыдись! иль не знаешь седого сатира?
      Кто же младенца тебя баловал? день целый, бывало,
      Бедный, на холме сидишь ты один и смотришь за стадом:
      Сердцем и сжалюсь я; старый, приду посмеяться с тобою,
      В кости играя, поспорить, попеть на свирели. Что ж вышло?
      Кто же, как ты, свирелью владеет и в кости играет?
      Сам ты знаешь, никто. Из чьих ты корзинок плоды ел?
      Всё из моих: я, жимолость тонкую сам выбирая,
      Плел из нее их узорами с легкой, цветною соломой.
      Пил молоко из моих же ты чаш и кувшинов: тыквы
      Полные, словно широкие щеки младого сатира,
      Я и сушил, и долбил, и на коже резал искусно
      Грозды, цветы и образы сильных богов и героев.
      Тоже никто не имел (могу похвалиться) подобных
      Чаш и кувшинов и легких корзинок. Часто, бывало,
      После оргий вакхальных другие сатиры спешили
      Либо в пещеры свои, отдохнуть на душистых постелях,
      Либо к рощам пугать и преследовать юных пастушек -
      Я же к тебе приходил, и покой, и любовь забывая;
      Пьяный, под песню твою плясал я с ученым козленком;
      Резвый, на задних ногах выступал и прыгал неловко,
      Тряс головой и на ррги мои и на бороду злился.
      Ты задыхался от смеха веселого, слезы блестели
      В ямках щечек надутых – и все забывалося горе.
      Горе ж какое тогда у тебя, у младенца, бывало?
      Тыкву мою разобьешь, изломаешь свирель, да и только.
      Нынче ль тебя не утешу я? нынче ль оставлю? поверь мне,
      Слезы утри! успокойся и старого друга послушай". -
      Так престарелый сатир говорил молодому Микону,
      В грусти безмолвной лежащему в темной каштановой роще.
      К Дафне юный пастух разгорался в младенческом сердце
      Пламенем первым и чистым: любил, и любил не напрасно.
      Все до вчерашнего вечера счастье ему предвещало:
      Дафна охотно плясала и пела с ним; даже однажды
      Руку пожала ему и что-то такое шепнула
      Тихо, но сладко, когда он сказал ей: "Люби меня, Дафна!"
      Что же два вечера Дафна не та, не прежняя Дафна?
      Только он к ней – она от него. Понятные взгляды,
      Ласково-детские речи, улыбка сих уст пурпуровых,
      Негой пылающих, – все, как весенней водою, уплыло!
      Что случилось с прекрасной пастушкой? Не знает ли, полно,
      Старый сатир наш об этом? не просто твердит он: "Послушай!
      Ночь же прекрасная: тихо, на небе ни облака! Если
      С каждым лучом богиня Диана шлет по лобзанью
      Эндимиону счастливцу – то был ли на свете кто смертный
      Столько, так страстно лобзаем и в полную пору любови!
      Нет и не будет! Лучи так и блещут, земля утопает
      В их обаятельном свете; Иллис из урны прохладной
      Льет серебро; соловьи рассыпаются в сладостных песнях;
      Берег дышит томительным запахом трав ароматных;
      Сердце полнее живет, и душа упивается негой".
      Бедный Микон сатира послушался, медленно поднял
      Голову, сел, прислонился к каштану высокому, руки
      Молча сложил и взор устремил на сатира; а старый
      Локтем налегся на длинную ветвь и, качаясь, так начал:
      "Ранней зарею вчера просыпаюсь я: холодно что-то!
      Разве с вечера я не прикрылся? где теплая кожа?
      Как под себя не постлал я трав ароматных и свежих?
      Глядь, и зажмурился! свет ослепительный утра, не слитый
      С мраком ленивым пещеры! Что это? дернул ногами:
      Ноги привязаны к дереву! Руку за кружкой: о боги!
      Кружка разбита, разбита моя драгоценная кружка!
      Ах, я хотел закричать: ты усерден по-прежнему, старый,
      Лишь не по-прежнему силен, мой друг, на вакхических битвах!
      Ты не дошел до пещеры своей, на дороге ты, верно,
      Пал, побежденный вином, и насмешникам в руки попался! -
      Но плесканье воды, но веселые женские клики
      Мысли в уме, а слова в растворенных устах удержали.
      Вот, не смея дышать, чуть-чуть я привстал; предо мною
      Частый кустарник; легко листы раздвигаю; подвинул
      Голову в листья, гляжу: там синеют, там искрятся волны;
      Далее двинулся, вижу: в волнах Ликориса и Дафна -
      Обе прекрасны, как девы-хариты, и наги, как нимфы;
      С ними два лебедя. Знаешь, любимые лебеди: бедных
      Прошлой весною ты спас; их матерь клевала жестоко, -
      Мать отогнал ты, поймал их и в дар принес Ликорисе:
      Дафну тогда уж любил ты, но ей подарить их боялся.
      Первые чувства любви, я помню, застенчивы, робки:
      Любишь и милой страшишься наскучить и лаской излишней.
      Белые шеи двух лебедей обхватив, Ликориса
      Вдруг поплыла, а Дафна нырнула в кристальные воды.
      Дафна явилась, и смех ее встретил: "Дафна, я Леда,
      Новая Леда". – "А я Аматузия! видишь, не так ли
      Я родилася теперь, как она, из пены блестящей?"
      – "Правда; но прежняя Леда ничто перед новой! мне служат
      Два Зевеса. Чем же похвалишься ты пред Кипридой?"
      – "Мужем не будет моим Ифест хромоногий, и старый!"
      – "Правда и то, моя милая Дафна; еще скажу правда!
      Твой прекрасен Микон; не сыскать пастуха его лучше!
      Кудри его в три ряда; глаза небесного цвета;
      Взгляды их к сердцу доходят; как персик, в пору созревший.
      Юный, он свеж и румян и пухом блестящим украшен;
      Что ж за уста у него? Душистые, алые розы,
      Полные звуков и слов, сладчайших всех песень воздушных.
      Дафна, мой друг, поцелуй же меня! Ты скоро не будешь
      Часто твою целовать Ликорису охотно; ты скажешь:
      "Слаще в лобзаньях уста пастуха, молодого Микона!"
      – "Все ты смеешься, подруга лукавая! все понапрасну
      В краску вводишь меня! и что мне Микон твой? хорош он -
      Лучше ему! я к нему равнодушна". – "Зачем же краснеешь?"
      – "Я поневоле краснею: зачем все ко мне пристаешь ты?
      Все говоришь про Микона! Микон да Микон; а он что мне?"
      – "Что ж ты трепещешь и грудью ко мне прижимаешься? что так
      Пламенно, что так неровно дышит она? Послушай:
      Если б (пошлюсь на бессмертных богов, я того не желаю), -
      Если б, гонясь за заблудшей овцою, Микон очутился
      Здесь вот, на береге, – что бы ты сделала?" – "Я б? утопилась!"
      – "Точно, и я б утопилась! Но отчего? что за странность?
      Разве хуже мы так? смотри, я плыву: не прекрасны ль
      В золоте струй эти волны власов, эти нежные перси?
      Вот и ты поплыла; вот ножка в воде забелелась,
      Словно наш снег, украшение гор! А вся так бела ты!
      Шея же, руки – вглядися, скажешь – из кости слоновой
      Мастер большой их отделал, а Зевс наполнил с избытком
      Сладко-пленяющей жизнью. Дафна, чего ж мы стыдимся!"
      "Друг Ликориса, не знаю; но знаю: стыдиться прекрасно!"
      – "Правда; но все непонятного много тут скрыто! Подумай:
      Что же мужчины такое? не точно ль как мы, они люди?
      То же творенье прекрасное дивного Зевса-Кронида,
      Как же мужчин мы стыдимся, с другим же, нам чуждым созданьем,
      С лебедем шутим свободно: то длинную шею лаская,
      Клёв его клоним к устам и целуем; то с нежностью треплем
      Белые крылья и персями жмемся ко груди пуховой.
      Нет ли во взоре их силы ужасной, Медузиной силы,
      В камень нас обращающей? что ты мне скажешь?" – "Не знаю!
      Только Ледой и я была бы охотно! и так же
      Друга ласкать и лобзать не устала б в сем образе скромном,
      В сей красоте белизны ослепительной! Дерзкого ж, боги
      (Кто бы он ни был), молю, обратите рогатым оленем,
      Словно ловца Актеона, жертву Дианина гнева!
      Ах, Ликориса, рога!" – "Что рога?" – "Рога за кустами!"
      – "Дафна, Миконов сатир!" – "Уплывем, уплывем!" – "Все он слышал,
      Все он расскажет Микону! бедные мы!" – "Мы погибли!"
      Так, осторожный, как юноша пылкий, я разговор их
      Кончил внезапно! и все был доволен: Дафна, ты видишь,
      Любит тебя, и невинная доли прекрасной достойна:
      Сердцем Микона владеть на земли и в обителях Орка!
      Что ж ты не плачешь по-прежнему, взрослый ребенок! Сатира
      Старого, видно, слушать полезно? Поди же в шалаш свой!
      Сладким веленьям Морфея покорствуй! Эрот не оставит
      Дела прекрасного! Верь мне, спокойся: он кончит, как начал".
 

 

17. К ЛИЛЕТЕ

 
      Лилета, пусть ветер свистит и кверху метелица вьется,
      Внимая боренью стихий, и в бурю мы счастливы будем,