Всей своей тяжестью Бу Лей Сан закрыл окно. Он опустил занавес и сел.
      Он размышлял. Ла любила Поля Жора. Никаких сомнений. Она проводила с полем Жором все свои дни, все свои ночи... Бу Лей Сан улыбнулся.
      Он встал. Он открыл ящик, запертый на пять ключей, и вынул трубку Великих обстоятельств. Она была смуглая, как женщина, с украшениями в форме грудей. Затем выбрал хорошее зелье. И приготовил Трубку судьбы.
      По временам он взглядывал на компас Достопамятного Фа Су Лака. Все идет хорошо. Поль Жор сделал Бу Лей Сана лоцманом джонки. Он управляет рулем. И сегодня же он поставил киль на скалы. Он знал китайские моря, как свои пять пальцев. Он потирал руки. Ла любит Поля Жора. Ла и Поль Жор по воле его, Бу Лей Сана, умрут. Джонка неслась на скалы. Джонка плыла к Смерти. Бу Лей Сан производил последние расчеты. Еще несколько часов и...
      Бу Лей Сан стал презирать белых людей. Они не ведают мудрости и бесстыдно плавают, не заботясь о воле воды. Он же обладает знанием и уверенностью. Ему ведомы время и место. Он улыбнулся: час близок.
      Какое прекрасное любовное мщение, мщение мандарина! Он сладострастно воображал предстоящую сцену: джонка, разбившись при первом же ударе, раскрывается как переспелый гранат и рассыпает по свету зерна жизни: людей и мачты.
      Все правильно. Морская карта улыбалась своими скалами. Компас клонил к северо-востоку, как и требовалось.
      Бу Лей Сан вышел на палубу.
      Небо было неизмеримо. И в неизмеримости океана плясал тонкий белый предмет - фарфоровая джонка. В неизмеримости джонки добродушно расхаживал мандарин Бу Лей Сан, существо измеримое. Среди раздумья он заметил, что один из ногтей, самый любимый, испачкан тушью. Он вернулся в каюту, оттер недостойный ноготь зеленым эликсиром болот Лу-Сей и отполировал его бронзовой пудрой. Потом он снова вышел с чистой совестью и чистым ногтем.
      Ему оставалось жить несколько часов. Он гулял по палубе. Вялый ветер и паруса обманывали друг друга. Капитан, утомленный любовью, спал.
      Бу Лей Сан подошел к рулю. Рулевой дремал, закрыв глаза. Бу Лей Сан кинул взгляд на руль. Прекрасно. Прямо на скалы.
      Он прислонился к заслонам и созерцал горизонт. Подводные скалы были тут, на правильном расстоянии, тайные и верные.
      На палубе ни одного китайца. Несколько дьеппцев, вытянувшись вокруг бизань-мачты, спали или гладили бороды.
      Бу Лей Сан прошел мимо них. Он прошел на бак, в тень парусов, ибо она эфирна, ибо стояла жара, ибо он любил тень. Он увидел среди тонких свечей тело маленького юнги, вздутое смертью. Одна из свечей потухла. Он отвернулся. С марса дозорный прокричал час. Кто-то сплюнул.
      Бу Лей Сан представил себе ласки любовников. Любовь... Смерть... Он один на всем свете знал, что джонка пойдет ко дну, что эти люди погибнут. Из-за него. И он испытал высшее сладострастие, сладострастие разъединения, познания смерти.
      Время шло. Скоро настанет час. Бу Лей Сан подозвал своего ученика Су Ли. Су Ли прибежал, сердце его трепетало, как маленькая барка. Он знал своего повелителя.
      Она вошли в каюту мандарина. Су Ли пил, поэтично и спокойно. Бу Лей Сан лежал на подушках. Он взял трубку, зажег ее и, вытянувшись во весь рост, закурил.
      Бу Лей Сан улыбался и курил, как курят и улыбаются все мандарины.
      Он все яснее и яснее представлял себе все: удар, явный и немного торжественный.., горизонтальность.., вечность... Трубка была глубока...
      И пришел конец. Громкий звон посуды. Джонка разбилась сразу. Океан хлынул внутрь. Бу Лей Сан касался воды.., вдыхал воду... Трубка была полна воды. Бу Лей Сан, мандарин Сан-Кина, курил трубку Воды.
      ЭПИЛОГ
      ТУАНЕЛЛА Л'ЭКЮРЕЙ
      Пасха пела над Дьеппом. На Святой Евлалии пробило девять и петух на городских часах пропел девять раз. Туанелла Л'Экюрей сложила котлеты в корзину из болотного тростника и быстро вышла из мясной лавки хозяина Блэва под вывеской "Плачущий теленок". Она ускорила шаг, так как прихрамывала с самого возвращения "Святой Эстеллы". На улицах была толпа в этот святой день тысячу четыреста шестьдесят четвертого года от Рождества Христова. Туанелла потеряла много времени. Когда она дошла до улицы Ир, солнце перешло за порог дома номер 16 бус и покусывало двери.
      Она вошла и поставила горшки с мукой, котлетами и маслом. Она слышала ворчание Маон. Она развязала завязки рукавов и медленно сняла свой прекрасный ипрский чепец. Маон волновалась все сильнее, испуская стоны. Наконец, Туанелла подошла к ней. Маон быстро качала головой, показывая зубы и десны. А Туанелла в шутку показывала ей пустые руки.
      Она посмеивалась и ногтем почесывала шерстку над глазами.
      На мгновение Маон умолкла. Тогда Туанелла шепотом заговорила с ней о своем сыне Жоане. Она жадно спрашивала обезьяну о джонке. Она пристально смотрела в желтоватые зрачки, которые видели маленького юнгу. Но Маон не было дела до маленького юнги, она предпочитала миндаль. Тогда Туанелла достала мешочек и кинула на стол несколько миндалин. И в то время, как Маон шелушила их, она обмыла ей щеки душистой водой.
      Потом Туанелла села и задумалась. У нее было маленькое сухое личико, сморщенное, с пятнышками у губ, с твердым подбородком и глазами цвета водорослей, стоячей воды и драгоценных камней.
      Комната была темная. Поблескивали украшения, глаза обезьяны, жестяные кружки. В очаге два старых полена тлели без огня. Стеклянная бутылка была полна. В углу рейнские часы в оправе черного дерева с раскрашенным маятником измеряли время, в ритме сердца.
      Туанелла встала со вздохом. Она распахнула окно. Вошло пасхальное солнце. Снаружи колокола, женщины, деревья пели. Туанелла стояла, опершись на железные прутья. На улице под окном на каменной скамейке шептались две девушки, розовая и голубая. Туанелла прислушалась: они говорили о женихах, о двух юнгах, уплывших на "Мари-Галант". Голубая девушка говорила:
      - Ему семнадцать лет и у него белые руки. Он давит лунные ракушки, сердце его порой бьется быстрее, чем часы.
      Розовая девушка говорила:
      - У него светлые усы. Он видел острова и Китай. Он прекрасен.
      Туанелла закрыла окно, чтобы не слышать. Маон, сожрав весь миндаль, стонала от радости. Туанелла подошла к ней и шлепнула ее. На шее у Маон был ошейник "Святой Эстеллы"...
      Туанелла села. О чем бы она стала думать, кроме как о Жоане? Вот уже двадцать лет как Туанелла оплакивала сына. Каждый месяц она подправляла его портрет палитрой своей памяти. Сначала это просто был набросок: ребенок с глазами и сердцем. Потом из года в год на доску воспоминаний заносились новые подробности: блеск губ, звук голоса, бородавка на руке. Понемногу, картина уточнялась, дополнялась, оживлялась. Теперь Туанелла представляла себе Жоана целиком во всех возрастах, со всеми мыслями. И как мать она думала о женщине Китая.
      В этот миг дверь приоткрылась, и на пороге показался Бастард. Сначала он заглянул в комнату, потом неуверенно вошел, ибо глаза его были слабы. Шаги звучали нервно. У него была одна нога, он опирался на ореховую трость.
      - Э, добрый день, Маон, добрый день, Экюрей.
      Бастард разрушался: щеки свисали, как паруса без ветра. Согнутый стан, тонкая шея, костлявое лицо говорили об упадке. У него уже не было бороды, только несколько льняных прядей возле ушей.
      Он подошел к обезьяне. Обычно он сначала здоровался с ней. И тотчас же Маон, как всегда, обернулась и поставила Бастарду тощий голый зад. Бастард щелкал ее жалкие голые ляжки, осыпая ее упреками, ругательствами и насмешками. Он патетически напоминал ей все ее преступления, красноречиво требую назад свою ногу.
      Виновата была Маон. "Святая Эстелла", брошенная без снастей, без экипажа возвращалась во французские моря. Припасы кончились. Дядя Капиль умер первым. Обезьяна блуждала с палубы на реи и от руля к бугшприту. Иногда, проходя, она бросала сладострастный взгляд на Бастарда из Э. Однажды, оголодав, обезьяна кинулась на человека и укусила его в ляжку. Рана засорилась, нога распухла, как дункерский бочонок. Когда Бастард прибыл в Дьепп, хирургу пришлось ампутировать ее.
      Маон смиренно выслушал выговор. Потом он смягчился. Обезьяна вертелась вокруг него, показывая язык и прыгая. Тогда из длинного кармана длинного сюртука Бастард вынул кусок сахара и предложил Маон.
      Потом он пожелал счастливой пасхи Туанелле и уселся у огня, приставив костыль к каменной скамье. И в то время как Туанелла по привычке, вязала из заморской шерсти матросскую фуфайку, фуфайку для юнги - какого юнги? - Бастард в тысячу первый раз поведал поленьям приключения "Святой Эстелды".