Жозеф ДЕЛЬТЕЙ
      ФАРФОРОВАЯ ДЖОНКА
      Глава 1
      КАРАВЕЛЛА
      Жоан, маленький юнга, мчался по каравелле. Он был бледен, как планета, и кричал детским голосом:
      - Огонь в море! Огонь в море!
      Капитан Поль Жор закрыл книгу и торопливо вышел на палубу. Там было уже несколько человек команды. Они глядели вдаль, на свет, который, казалось, был на земле. Он все время двигался, как больной глаз, и все время - слева направо. По временам он потухал.
      Они позвали дьяка Аналюта, который изучал необычные явления в духовном училище Дьеппа, усвоил богословие и алхимию, знал языки Халдеи и Китая. Но он замешкался. И свет исчез. Палуба "Святой Эстеллы" была полна темными матросами, и сигнальный фонарь на марсе отбрасывал на них коварные зеленые отсветы.
      Капитан Поль Жор вернулся в свою каюту. Он открыл ту же книгу и снова погрузился в чтение. Это был "Трактат и Сферах" Орезма. Он читал главу IV "О мореплавании монсиньора Жана Прейно в земли черных народов и на острова нам неведомые, и о странных обычаях упомянутых черных, с беседами на их языке".
      Это была большая, чудесная книга, отпечатанная, с рукописными унциальными буквами и картинками по углам. И она была переплетена в свежую кожу.
      Теории Николая Орезма пленяли воображение Поля Жора. Правда ли, что на востоке существуют неведомые материки? "Святая Эстелла" плыла, прежде всего, к неведомому. Каравелла жаждала приключений, больше чем пряностей. Ветер мечтаний дул в парусах. Капитан, касаясь одной рукой чернильных значков, другой - бороды, припоминал все земли, в которых он уже побывал: Газуль, Гвинею, Донгаль, Нубию, Царство священника Жана, Египет, Готону, Лунные Горы и другие страны и даже реку Евфрат. Он припомнил еще Индию Пряностей и Китай Субстанций. Китай! Поль Жор думал о книге Марко Поло, хранящейся в его доме, в Дьеппе, в сундуке из дуба, выросшего на дюнах. И мысленно он представлял себе Яшмовый Дворец, и леса лимонов, айвы и лесных орехов, и десять тысяч белых без отметины кобылиц, вскормленных отборным ячменем. Трюм "Святой Эстеллы" наполнят корицей, шелковыми тканями и куртизанками. И в летний вечер, они, вместе с приливом, войдут в гавань Дьеппа и выбросят на пристань вперемешку рулоны гладкого атласа, слоновьи бивни, желтых женщин.
      В Дьеппе, около пристани, стоит неуклюжий дом и смотрится в море двумя высокими окнами под круглыми арками.
      Поль Жор вспоминал теперь широкий романский фасад. Он снова видел сцену отплытия и ту памятную зарю 15 мая 1442 года. Он видел Даму Треф, очень серьезную, под кружевной шалью. Она глядела на судно прекрасными глазами любви; красная лента подчеркивала бледность ее обнаженной руки. И судно в девяносто тонн, "Святая Эстелла", выходило в неведомое из канала Девушки в Слезах с новыми парусами под управлением капитана Поля Жора. В тот день было странно и нежно. Необыкновенное солнце поднималось спокойно над Цитаделью. Весь экипаж - сорок восемь человек - столпился на палубе и слушал в молчании, как стучит якорь о борт судна. Королевский солдат стоял, вытянувшись, с алебардой в руках. А он, Поль Жор, стоял на корме и смотрел туда, на ту женщину, на широкую шаль, на узкую красную ленточку.
      ...А с тех пор...
      Капитан закрыл книгу путешествий. Он встал и взглянул на компас. Иголка, в неустойчивой коробке светлого клена, двигалась проворно, как пчела.
      Он вышел. Странное недомогание сдавило виски.
      В это мгновение маленький юга Жоан пробежал мимо. Поль Жор позвал его. Он вернулся смущенный.
      - Скажи-ка, Жоан, какого цвета Дама Треф?
      - Голубая, - ответил ребенок голубым голосом. И ушел в ночь. Ванты с бакборта стонали в лунном свете. Со всех сторон слышались вздохи погибших каравелл. Дядя Капиль, у руля, упорно кашлял. Иногда вздрагивал какой-нибудь парус.
      А наверху, на баке, высокий белый матрос с высоты защитных заслонов мочился в Океан...
      Глава 2
      ФАРФОРОВАЯ БУТЫЛКА
      Во вторник 19 августа прошел сильный дождь. Ветер дул с востока. Волны тащили за собой груды желтых и мертвенно-белых трав. Набрали ведро воды: она была теплее, чем у Гвинейских островов, и не так солона. Стая тунцов следовала за каравеллой; одного убили острогой, остальные исчезли. И моряки, все вместе, радовались этим знамениям.
      Было около девяти часов, когда дозорный крикнул, что с бакборта видна белая вещь. Люди, один за другим, прислонялись к заслонам и глядели на волны большими солеными глазами. Что это могло быть? Предмет то плясал по волнам, то принимал вид дерева. Капитан изучал карту. До островов Метоп далеко. Матросы подталкивали друг друга локтями. Одни видели лишь водоросли, другие шутили: должно быть, дохлая рыба, брюхом кверху. Снова закричал дозорный. Но его не поняли. Однако они уже приготовились убрать брам-стеньги. И человек у руля, улыбаясь, держал на штирборт.
      По временам белый предмет исчезал. Спустили маленькую лодку. Она имела форму ткацкого челна и прыгала по волнам, как клубок шерсти в лапах котенка. Но Люк Сартис, дежурный, отказался спуститься в нее. Назначили Николая Хютта, матроса с кормы. Он тайком прихватил с собой четки. Ксалюс спустился за ним, хотя и неохотно. Хютт сел на весла, Ксалюс - у руля.
      Капитан Поль Жор, стоял у штирборта, смотрел, как они удаляются. Он был как в лихорадке и все время шевелил бровями и губами. Он вспоминал, как однажды за мысом Боядора каравелла "Вечерней Богородицы" нашла труп птицы, более чем птицы земли: на борту заметили, что она состояла только из перьев, без всякой телесной плоти. И все же немного крови стекало по крыльям. Немного крови...
      Оба моряка гребли, приближаясь к предмету. Теперь они лучше различали его. Это было нечто вроде фарфоровой бутылки. Они дважды обошли вокруг нее. Она была не менее пяти локтей в длину и полутора в ширину. От ее странной белизны бледнело море. Они подняли ее в лодку. И быстро поплыли к "Святой Эстелле". Матросы гребли изо всех сил. Ксалюс молчал: он надвинул колпак на глаза, на свой косой взгляд. Хютт напевал. Оба глядели вдаль, на "Святую Эстеллу".
      Она кокетливо вздымала к небу четыре мачты и паруса, полные ветра. Над ней, на большой высоте, летала птица. Видно было, как согнувшись, ходят люди экипажа. А наверху длинное жерло бронзовой кулеврины направлял в бесконечность свою крохотную пасть.
      На борту весь экипаж столпился вокруг капитана Поля Жора. Бутылку подняли и положили на подстилку из мягких водорослей. Люди были полны предчувствий.
      Они заметили, что бутылка одного роста с маленьким юнгой. Теперь ее рассматривали вволю, разглядывали подробности орнамента в виде двойных драконов и безлистного бамбука. Горлышко было закупорено пробкой в форме сердца. Жоан украдкой потрогал бутылку. Она была холодная и гладкая. И она издала приятный звук. Она была из цельного фарфора. Люди, по очереди, украдкой трогали ее, ласкали ее своими грубыми руками. Но что в ней? Их мучило любопытство.
      Поль Жор попробовал вытащить фарфоровую пробку, но тщетно. Бастард из Э попытался сделать то же, не смог. Они глядели друг на друга, ничего не понимая. Бастард громко крикнул:
      - Да разбейте же ее!
      Тогда Морюкуа, у которого были самые крепкие мускулы, схватил мушкель кабестана и одним сильным ударом расколол бутыль надвое.
      Показался тоненький свиток рисовой бумаги, мягкой как материя. Он был покрыт китайскими письменами. Дьяк Аналют прочел его...
      Глава 3
      ПИСЬМО ВОДЕ
      Борт Фарфоровой Джонки, пятьсот тридцать восьмой день эры Воды:
      "Тебе, Вода, вверяю я эту бумагу, которую искусный мастер сделал в седьмой день полной луны, на берегу реки, из самой длинной рисовой соломы. Он смачивал стебли собственной слюной, сплетал их умелыми пальцами и подносил к давильной машине, на которой восседал Будда Труда. Из этих искусно смешанных соломинок получился лист бумаги, ровный и длинный, который закатали вокруг бамбуковой палочки.
      У мандарина Бу Лей Сана, моего повелителя, пятьдесят раз по десять свитков бумаги. Он употребляет ее для игр воображения, а также для того, чтобы украшать рисунками часовню Морского Будды. Он изящно украшает ею фонарь главной мачты. И порою он дарит мне кусочки.
      Мой повелитель Бу Лей Сан владеет еще прекрасной тушью черной как ночь. Когда час благоприятен, он окунает в нее бамбуковые волокна и чертит на бумаге прекрасные задуманные знаки. Это он обучил меня искусству письма.
      Когда Фарфоровая Джонка выходила из гавани Кин-Чеу, Бу Лей Сан приказал принести на нее семь чернильниц. Сперва он запретил мне пользоваться ими, ибо день отплытия был днем великого гнева. Но теперь сердце его умягчилось, и он дает мне тайные разрешения.
      Знай же. Вода, что сердце мое печально вот уже семь раз по трое лун, с того самого дня, как мы покинули реку Киао-Су и даже еще раньше, с того часа, как мандарин, мой повелитель, открыл в моем сердце любовь к Лу Пей Хо, моему другу. Бу Лей Сан впал тогда в небывалый гнев: он поранил мне левое плечо своими отточенными ногтями; он собственными руками задушил Лу Пей Хо, моего друга, и приказал кинуть его труп в воду пруда. Он даже разорвал книгу Фу Кона, Философа из философов.
      С тех пор я жила взаперти и до самого дня отплытия не видала мужских уст. Я съеживалась в тишине. До меня долетали лишь крики горшечников, придававших особо чистой глине форму снастей и бакбортов. И так я узнала, что строят большую Фарфоровую Джонку.
      Когда настало время, явилась женщина и сообщила мне о предстоящем последнем путешествии. Потом она завязала мне глаза тройной повязкой из шелка и, поцеловав меня дважды в лоб и один раз в губы, повела меня за руку к Реке. Я не видела пестрого мира, но свет проникал сквозь прозрачную материю и я чувствовала большое темное солнце.
      Вскоре мои ноги стали погружаться в песок, и я поняла, что я на берегу, у воды. Более жесткая рука взяла мою руку и повлекла по звонкой доске. Я слышала, как матросы поднимают канаты и громкими голосами повторяют команды. Я взошла на корабль. Меня заставили сесть.
      Тогда осторожно женщина сняла повязку, снова трижды поцеловала меня и исчезла. Я выпрямилась во весь рост. Я стояла на палубе Фарфоровой Джонки. Она уже отплывала, и вода стонала под килем.
      Бу Лей Сан, мой повелитель, подошел ко мне. У него было важное лицо и широкий шаг. Я сразу поняла, что час рассудка настал. И я слушала его, не перебивая.
      Он вынул из лакированной шкатулки немного рисовой пудры и в знак милости посыпал ею мои виски. Я опустила голову в белой покорности. Он сказал так:
      - Вот последний день Земли и вот первый день Воды. Эта Фарфоровая Джонка будет нашей последние обителью. Я нанял в Кин-Чеу экипаж из кротких людей, посвятивших себя морю. Мы никогда больше не увидим Китая. Смотри, как между берегов навсегда ускользает земная жизнь. Птицы в лазури клюют мечты. Сей Лу, юноша, срезает лотосы для любовных утех. И Тсу Ла в своем доме на набережной кричит, как цапля, ибо она стара и дни ее подобны слоновой коже. Смотри: прекрасные женщины приходят и уходят. Сын горшечницы ищет грудь дочери лодочника. Но мы, мы выходим в открытое море, навсегда. Жалеешь ли ты об этом?
      - Нет, - ответила я, - я не жалею ни о лотосах, ни о мертвых этой земли. Лу Пей Хо умер...
      И вдруг мандарин закричал:
      - Никогда не произноси этого черного имени на корабле белизны! Никогда! Я ответила:
      - Если я не произношу вслух имени моего друга, то уста мои шепчут его в тишине и на воде и на суше.
      Тогда Бу Лей Сан развеял рисовую пудру по ветру. Он сорвал с меня одежды. Он обнажил меня перед Рекой. И долго бил меня дорогим бамбуком.
      Я упала на холодный фарфор.
      ...Понемногу сознание вернулось ко мне... Фарфоровая Джонка быстро спускалась по реке. Горы, люди, рисовые поля чередовались по берегам. Паруса надувались, вспухали на вершинах мачт...
      Неподвижный матрос на бакборте долго глядел на меня...
      Вода, вот уже семь раз по три луны, как ты царишь с утра до вечера. Я отдаю тебе мою мысль, в этой фарфоровой бутылке. Компас показывает 52 градуса севера. Джонка мчится прямо к заходящему солнцу... И сердце мое пусто..."
      Глава 4
      РУКА
      Капитан Поль Жор был пяти футов и восьми дюймов роста. Он стоял, прислонившись к высокому ларю. Он подавлял своим ростом Судовой Совет. Моряки, сидя на табуретках и на корточках, слушали, жуя тириану. Жестяные кружки валялись на низком столе. Поль Жор говорил серьезным голосом:
      - В море женщина и она страдает... Женщина... Отложим гвоздику и имбирь, несказанные камни и кораллы. Сейчас дело идет о женщине. Мы спасем эту женщину. Вы слышали ее призыв. Я предлагаю повернуть борт, поставить киль на заходящее солнце, на Фарфоровую Джонку.
      Игры и смех прекратились. Люди в раздумье молчали. Поль Жор подошел к окошку и открыл его. Немного света влилось, освещая лица и кружки. Склянки, висевшие под потолком, засверкали. И карта на столе обнаружила розовые страны и лунно-голубые моря. В углу возвышались пищали.
      Тогда поднялся Морюкуа. Он долго глядел на капитана. Оба приблизились к окну. Морюкуа, приземистый, зрелый, на крепких ногах, с красным полным лицом и светлыми глазами под длинными бровями... У него были волосы цвета золы, окружавшие высокий лоб, и на них котиковая шапка, жесткая, прошитая отвратительной дратвой. Он стоял неподвижно, опустив руки вдоль тела.
      ...Маленькая белая мышка бегала между членами Совета, прося мелких крошек и людских взглядов...
      Морюкуа заговорил:
      - Нет, клянусь Вельзевулом, "Святая Эстелла" не повернет борта! Мы подписали наши имена под более важными словами. Индия и Китай - вот наши самки. Мы желаем вина, пряностей, торговли. Какое нам дело до сердца женщины?..
      Пробежал смутный шепот. Несколько матросов с блестящими глазами кричали браво. Они думали о золотых россыпях новых материков. Но другие, более чувствительные, были полны смущения. Некоторые подозревали какое-то колдовство. Иные молились бору.
      Снаружи доносился голос маленького юнги, он пел песню Франции...
      Поль Жор снова заговорил. Его борода качалась в такт словам. Теперь он описывал эту незнакомую женщину, округлым движением длинного пальца он рисовал извилистые линии ее тела и черты лица. Он сообщил о размерах ее талии, об ее глазах, ее душе, желтее золота. Говоря, он очаровывал самого себя. И весь экипаж, понемногу, увлекался его грезами. Неожиданно Морюкуа грубо перебил его и закричал громовым голосом:
      - Не слушайте пустых слов, подобающих женщинам! Друзья, откажемся следовать за ним. Мы требуем приключений на море, которые выберем сами.
      Каравеллу сильно качало, один из табуретов покачнулся и Бастард из Э упал на доски, изрыгая проклятия. Вся команда захохотала, строя рожи; посыпались шутки, попугай капитана кричал без всякого толка. Но вдруг люди стали серьезны. Они увидели посреди Совета капитана и Морюкуа, лицом к лицу, трагических, равнодушных к случайностям и смеху, меряющих друг друга взглядами.
      Тогда Томас Хог, боцман, решил вмешаться. Молча, но твердо противники отстранили его.
      Капитан был бледен. Глубоким голосом он сказал:
      - Именем бога, единственного повелителя судна, именем владельцев этой каравеллы, я приказываю команде следовать за мной по всем морям. Непокорных закуют в трюме на сорок дней. Мятежники будут повешены на реях главной мачты.
      Решительным жестом он распустил Совет и поднялся на палубу.
      Матросы вышли один за другим. Поднялся туман, и окошко впускало лишь слабый, зловещий свет.
      Тайна меняла обычный ход мыслей. Бряцание пищалей звучало фальшиво.
      Море было напряженно-ясное, немного магнетическое: тяжелый свет лежал на нем не отражаясь. У ветра был вкус переспелого плода, вкус засахаренной сладости.
      Поль Жор направился к корме. Он отстранил дядю Капиля, стоявшего у руля. Он сам взялся за руль и направил киль на запад.
      Тотчас же вскочил Морюкуа. Он схватил руль и, не говоря ни слова, повернул его прямо на юг.
      Во второй раз оба мужчины долго молча глядели друг на друга. Потом Поль Жор снова повернул руль на запад и сел на скамью рулевого, держа руку на колесе.
      Тогда Морюкуа издал клич мятежа. Несколько матросов подбежали, сверкая глазами и кинжалами. Невидимый человек спускал флаг на гафеле. С высоты главного марса Антонио Генуэзец созерцал сцену. Морюкуа схватил Поля Жора за горло и рванул кулак, вцепившийся в руль. От боли капитан вскочил; левой рукой он нащупывал кинжал в ножнах. Один из матросов тщетно пытался придушить Поля дверью. Но, увидев обнаженный нож, он ослабил руки. Это движение освободило Поля Жора, и он погрузил оружие прямо перед собой, в чью-то грудь. Морюкуа упал... Тогда произошло немыслимое: огромный капитан ринулся на упавшего, прокатил труп по палубе, вспорол ему грудь тесаком, отрубил правую руку у самой кисти и перед лицом онемевших матросов пригвоздил ее к главной мачте острием своего ножа...
      Глава 5
      ДОЗОРНЫЙ
      Вот уже два дня "Святая Эстелла" неслась к западу, к Фарфоровой Джонке. Теперь капитан поставил двух дозорных - одного на марсе главной мачты, другого в вороньем гнезде на бизань-мачте. На второй день к вечеру, в пятницу, дозорный на марсе крикнул:
      - Белая бутылка!
      И почти тотчас же ветер стих. Вялые паруса заполоскались все сразу. Со стороны камбуза послышалось блеянье козочек.
      Спустили лодку. Выудили бутылку. Ее подняли со штирборта, как и в первый раз. Бастард из Э схватил молоток. При первом же ударе бутылка раскололась.
      Аналют принял свиток и прочел людям слово за словом:
      ВТОРОЕ ПИСЬМО ВОДЕ
      "Мандарин Бу Лей Сан, мой повелитель, пришел ко мне сегодня раньше чем всегда (я сообщаю это тебе, Вода, по секрету) - ибо он был прекрасен. Он принес мне много подарков и поцелуев. Он поставил лакированные шкатулки на овальный стол; он оказал все ласки; он произнес установленные слова и слова намеренные. Потом в молчании уселся предо мной.
      Я посмотрела на него; он сидел, скрестив ноги, правую на левую, как все мандарины. Они были длинны, покрыты золотом и несколько выгнуты. Он надел церемониальные одежды, и это изменило пропорции его облика. Однако при нем не было трубок. Он то молчал, то говорил чувствительным тоном, не без умолчаний.
      У него была коса. Я видела ее кончик, окрашенный черной краской, под его левой рукой. Лицо было овально. Усы изящно спадали. На нем была шапочка из какого-то жесткого материала: быть может, просоленной птичьей кожи или рыси. Но что-то странное мелькало в его чертах. Он снова поцеловал меня, и я почувствовала, что он нежен.
      Тогда он дважды ударил ногтем по прозрачному гонгу, и тотчас же вошел карлик, одетый в суровый шелк, неся обеими руками яшмовый поднос. На подносе.., о ужас.., теперь я могу говорить обо всем, но в действительности сначала я не видела ничего, кроме двух глаз, огромных и совсем белых. На подносе.., была отрубленная голова дозорного Пе Ли У. Кровь вытекла и свернулась на подносе, и два длинных уса, казалось, пили эту кровь. Я закрыла глаза. Я думала о Пе Ли У. Утром, когда он стоял на бугшприте у моей каюты, я улыбнулась ему. У него красивые губы.
      Вдруг мандарин схватил меня за руку. Я почувствовала, что шея моя холодеет, а груди твердеют. Бу Лей Сан смотрел на меня с незабываемой улыбкой. Тихим голосом он попросил меня улыбнуться дозорному. И я поняла. Я стояла неподвижно, без души, не видя даже огромных глаз, полных смерти. Я поняла, что из-за моей улыбки мандарин приказал убить Пе Ли У. Из-за моей улыбки... Бу Лей Сан все смотрел на меня. Он постепенно сильнее сжимал мою руку. Должно быть, я слегка вскрикнула от боли. И я улыбнулась бескровной голове...
      И тотчас же, как всегда, когда обряд исполнен, ребенок-карлик важно вышел, унося поднос. По знаку я последовала за ним, и Бу Лей Сан пошел позади нас.
      Палубу только что вымыли. Наши шаги не рождали звона. Маленький карлик прислонился к заслонам, поднял руки и ждал. Мандарин сделал знак. Ребенок кинул в море все вместе, - и яшмовый поднос и голову дозорного.
      Я вернулась в каюту. Я не плакала; я растянулась на большой циновке, и грезы пришли ко мне...
      Я без всякого повода вспомнила мою маленькую сестру Ли Са, которая однажды в Лан-Су вонзила свои длинные ногти в мою правую грудь, потому что она была круглее, чем у нее. Тогда ей было восемь лет, а мне десять. Наша мать слегка побранила нас и отстегала ее перламутровым кнутиком. Я любила сестру, потому что она была моложе меня и завидовала всему женскому во мне по мере того, как оно у меня появлялось... Потом она умерла от болезни, оттого что выпила воды из озера Нефраи-Сан. Но я про себя думаю, что это из-за сердца...
      Когда она умерла, ее жених Ху Кио покинул наше село. И я его больше не видала, только один раз в Кин-Чеу. Правда, я не любила его. Он был красивый... Но ведь она была моя сестра. Один раз он прошел мимо дворца Бу Лей Сана в Кин-Чеу. Я была в саду и занималась тем, что направляла в сторону востока стебли моих цветов. Вставая на цыпочки, я срезала цветок с высокого куста, чтобы чувствовать, как напрягается грудь. Обернувшись, я увидела его. Он немного постарел и хромал на левую ногу. Он шел в сторону реки. Он исчез за дворцом. Я задумалась.., правда, я не любила его.
      У того, кого я любила, была более изысканная фигура. И еще не было усов. Слегка розовый лоб, длинные руки и светлые ногти. Я звала его Ну Нам. Однажды, я помню, он коснулся моего тела.., когда мандарин купил меня и вез в Кин-Чеу, я чувствовала, что всю дорогу Ну Нам следовал на расстоянии, прячась на краю рисовых полей, за стволами деревьев, слева и справа, страстный и бесполезный... Да, он был похож на дозорного. Не этому ли сходству улыбнулась я в то утро? Не смерть ли дозорного напомнила мне о смерти Ну Нама? Ибо он наверное умер. Я его больше никогда не видала. А теперь голова дозорного носится по океану".
      Глава 6
      ПТИЦА
      Птица опустилась на воронье гнездо фок-мачты, не складывая крыльев. Должно быть, это был буревестник, хотя у него были слишком длинные лапки и белые пятна на спине. Иногда он испускал пронзительные крики и бил хвостом. Потом раскрывал клюв и наблюдал горизонт.
      Маленький юнга позвал всех со штирбота. Потом побежал в часовню за дьяком Аналютом, который знал приметы. Когда он вернулся, буревестник прыгнул на выблинки и со ступеньки на ступеньку начал спускаться по веревкам. Дойдя до бугшприта, он остановился: и снова он тряс хвостом по ветру и хрипло кричал.
      Тогда только все заметили на правой лапке какой-то изогнутый предмет. Матросы почуяли тайну. Но это был просто кусочек коры. Грелюш тер глаза. Потом коснулся снастей. И тотчас же птица замерла. Повернула голову вправо, влево и улетела навсегда.
      Дьяк не думал, что это дурная примета. Однако буря усилилась. Люди вернулись к работе немного печальнее. Некоторые думали о трагических судьбах, о каравеллах, пожранных морскими чудовищами или расколотых на мелкие кусочки в безлунные вечера Людьми-Кото-рые-Живут-в-Воде. Жоан думал о голове дозорного, которую внезапная китайская ревность низвергла в Океан...
      Дьяк Аналют вернулся в часовню. Она была в середине судна, у главной мачты. Она была из кедрового дерева с железной дверью. За алтарем стоял прямой латинский крест.
      Свечи, кроме двух, горели чинно по левую сторону алтаря, воск стекал по ступеням. Аналют снял нагар и поправил розетки.
      Понемногу люди собирались для обета. Наконец, явился и Поль Жор. Он был мокр от морской воды и дождя, чуть бледен. Он снял свою шапочку, отряхнул руки и вышел вперед. Невольно он взглянул на статую Святой Екатерины: она улыбалась, как улыбалась Дама Треф.
      Началась церемония... Обет... Экипаж отправится босиком к Богородице Утесов и в бурный день на коленях взберется по двадцати одной ступени, высеченной в камне... Посреди обряда один из людей подошел и коснулся рукава капитана. Поль Жор с досадой поднялся, и пошел за матросом. Снаружи, у входа в часовню, валялась груда снастей, упавших с реи. Посреди них барахтался дозорный - это был Ксалюс. Тонкая струйка крови сбегала по виску, рисуя на лице - какая ирония - сладострастную линию бедра. Ветер на мгновение стих, падение снастей казалось странным. И вдруг они заметили, что рея подпилена пилой. Люди переглянулись, полные подозрений. Птица сидела на вороньем гнезде. Они были так взволнованы, что дыхание казалось звучным, как голоса. Поль Жор нагнулся и взял руку раненого: пульс бился, губы слабо шевелились.
      Он отошел смущенный. Какой-то человек скользнул за ларь. Недобрая мысль мелькнула у Поля Жора. Он обернулся, человек прятался. Капитан пошел прямо к нему.
      - Что ты здесь делаешь, Антонио? Это был Генуэзец. Он смирно сидел на канатах и дрожал. Од старался связать узел.
      - Эти канаты.., разорвались... - простонал он.
      - Хорошо! Плотник сделает! Возвращайся на место!
      Генуэзец ушел. И глядя на него сзади, капитан рассматривал его горбатую спину, спину, похожую на пилу. Поль Жор прошел на бак. Четверо матросов выкидывали за борт множество тяжелых предметов. Они были добросовестны и спокойны. Широкими ритмичными жестами она вверяли морю все вместе и предметы торговли, и сундуки с зерном, и бочки мальвазии. Вокруг "Святой Эстеллы" океан покрылся обломками. Они собирались кинуть за борт осколки обеих фарфоровых бутылок. Но капитан крикнул:
      - Нет, не это!
      Наступал Вечер. Но буря усиливалась. На "Святой Эстелле" уже не оставалось ни клочка парусов, и все же она неслась по водным просторам. Несколько водорослей повисли на киле и бесконечно ныли, как раны.
      "Святая Эстелла" не становилась легче. Привели двух баранов и всех козочек. Но первая же, которую кинули в воду, уцепилась за разветвления якоря. Она держалась за них - блея о милосердии. Блеяние козочки Казалось непомерным, как Океан. Никто не посмел коснуться ее багром. Люди отступили, уводя за собой животных.
      И тогда они увидели... Луна вынырнула у горизонта... Как молния, мелькнула фарфоровая бутылка...
      Но "Святая Эстелла" неслась по ветру. И вдруг там, вдали, какая-то черная линия стала увеличиваться, расти. Кто-то крикнул:
      - Земля! Земля!
      "Святая Эстелла" прыгала по волнам. На одно мгновение Хютт увидел деревья, розовеющие в лучах. Ему казалось, что вдали он слышит пение птиц. И вдруг короткий толчок. Они сели на мель!
      Команда выла. От толчка фонарь на носу отцепился и с шумом упал в море. Казалось, это луна рухнула в Океан.
      Глава 7
      МЯТЕЖНИКИ
      На следующее утро они проснулись, полные солнца. Некоторые хватали пригоршни песку и долго глядели, как он течет между пальцами. Там, вдали, лежала "Святая Эстелла", неподвижная, с голыми мачтами.
      Они радовались, что все живы. Они глядели друг на друга. Многие сняли кафтаны, испорченные водой и водорослями. Другие остались в грубых штанах, раскрашенных белизной соли. Только один был в шапке. Понемногу, потому что они устойчиво стояли на твердой земле, критический дух овладел ими. Они дивились естественным вещам: солнце вставало на горизонте. Капиль заметил, что у Салюра соски больше, чем у других. Злокачественные струпья Ксалюса подсохли, сузились, наподобие монет из нечистого золота; маленький Грелюш пристально смотрел на них. Жоан смеялся исподтишка, потому что нос Поля Жора побелел от соли. Многие сплевывали морскую воду и желчь. И посреди всех этих бородатых лиц большое бритое лицо боцмана Томаса Хога поглощало все солнце.
      "Святая Эстелла" села на узкую песчаную отмель между двумя скалистыми гребнями. Матросы шли гуськом. Один за другим они взобрались на палубу. Там каждый осмотрел свои планки, канаты и реи. Якорный мастер выжидательно глядел на якорное отверстие. Маленький юнга взобрался на главную мачту и разглядывал горизонт. Но он был разочарован; вдали, с одной стороны, виднелось море деревьев, а с другой - неподвижный океан.
      Почти тотчас же его позвал рулевой. Он соскользнул по бакштагу к корме, спустился в воду, чтобы осмотреть руль. Он был смертельно бледен от страха. В глубине, в красноватой воде, темные существа ползали между коралловых ветвей.
      Руль был невредим. Вскоре поднялся легкий ветер, благоприятный и ровный. Капитан Поль Жор, ходивший взад и вперед по корме, решил отплывать немедля.
      На берегу застонало дерево.., или быть может птица на дереве. Капитан обернулся и увидел, что Томас Хог исчезает в пальмовом лесу. На штирборте Салюр скользил вдоль борта. Капиль бегом промчался мимо.
      Поль Жор окликнул его. Матрос на ходу ответил:
      - Мы хотим жить здесь. Долой море!
      В это время Люк Сартис спрыгнул с бакборта и уверенными шагами ушел в лес.
      Капитан медленно ходил по корме. Остались лишь маленький юнга, еще более бледный, чем всегда, и трое матросов. Он прислонился к заслонам и стал смотреть на море. Странные рыбы проплывали взад и вперед, параллельно грузовой линии. Они были голубые, в ярких пятнах. Вдруг появилась стая тощих белесых рыб. И обе стаи, прорезая одну другую, образовывали большой крест. А маленький юнга, смеясь, бросил им кусочки сухарей.
      Поль Жор сделал знак четверым, они спрыгнули на землю и улеглись под тощей согнутой пальмой.
      А он швырнул шапку в воду и бросился большими шагами вдоль берега к северу. Карликовые кусты росли в песке. Слышно было, как солнце поджаривало орехи. Он вошел в лес, обходя стволы гигантских деревьев. Шуршанье доносилось из высокой травы. Попугай кричал на пальме, как человек. Какое-то животное с заячьими лапами и крыльями кондора выскочило и улетело.
      Капитан Поль Жор думал о Джонке, о Дьеппе. Он снова видел Морюкуа, Пе Ли У. Перед глазами стояли большие лакированные реи на азиатской мачте, образованной телом высокой женщины. Он вспоминал вечерний рев слона в Эфиопской Гвинее. Он вспоминал унылую морду нечистой обезьяны на красном дереве Красного Берега (и вдруг он увидел всю сцену; негритянка освободилась от объятия и, привставая и стеная от любви и страха, указывала пальцем на большую, тощую и печальную обезьяну).
      Он устал. Он сел под смоковницу, единственную в лесу. Он глядел на ее мрачную листву, на ее властный вид. Он устал...
      По временам ему казалось, что он слышит знакомые звуки: шаги или слова. Потом снова молчание. Он прислушался... Живые шепоты.., стоны деревьев и воды. Он встал. Он пошел дальше. Понемногу он начинал различать оттенки звуков. Человеческий голос.., люди.., ой хотел бежать к "Святой Эстелле", собрать моряков... Но он устал. Он подошел ближе и вдруг узнал пикардийское наречие и сочную речь Томаса Хога.