Фигурка дона Эсколастико, стоявшего на празднично убранном прицепе – рядом секретарь, позади недвижно застыли члены аюнтамьенто, – казалась совсем маленькой и неуклюжей. Взвилась третья ракета, секретарь объявил заседание Совета открытым, алькальд церемонно подошел к борту платформы и оказался лицом к лицу с безразлично взиравшими на него слушателями. Собственно говоря, все, чем располагал Совет, чтобы придать необычный, праздничный оттенок происходящему (присутствие приезжих, «мерседес» на площади, ночная встреча с делегатом, присутствие жандармов в селении, пение рожка, ракеты), было исчерпано. Оставалось только само действо: скучная речь алькальда, возвеличивание им «малой родины», фиглярские жесты, излияния, которыми он безуспешно пытался из года в год пробудить энтузиазм. Дон Эсколастико, твердо веря, что его слушают люди простодушные, начал свою речь с пронзительного крика: «Жители Гамонеса!», вытянув шею как бойцовый петух, зажмурился, раскинул руки в братском объятии, но, несмотря на все это, не достиг цели – народа он не взволновал. Старики, сидевшие на каменных скамьях под колоннадой, по-прежнему дремали, дети шалили, девушки смеялись, и никто из них, казалось, не вникал в пылкую речь, в риторические фигуры первого человека в селении. Однако алькальд, не обращая на это внимания, продолжал свои приевшиеся всем излияния, усердно подчеркивая демократический характер Советов и правильность их созыва, «принимая во внимание, что через них может дойти до самых верхов голос суверенного народа». Шум вокруг все усиливался – люди разговаривали между собой, бегали ребятишки, смеялись девушки и Херонимо, стоявший возле бара, нерешительно поглядывал по сторонам, не отваживаясь призвать к тишине. И все же, как только дон Эсколастико страстно заговорил о кладе, упомянув «миллионы, которые посыпятся на селенье, как манна небесная» и позволят им закончить ремонт аюнтамьенто, вымостить площадь, обеспечить подачу в селение воды, все как один алчно зашумели, а кто-то, укрывшись за невысокой церковной стеной, выкрикнул:

– А дону Лино что?

И прежде чем затих его голос, эхом откликнулся из-под арки колоннады хрипатый, навязший в ушах голос козопаса:

– А этого я завтра повешу на орехе, и плевал я…

Дон Эсколастико, привыкший к тому, что речи его перебивают, не переменился в лице. Он продолжал говорить, подчеркивая, что между местными жителями и археологами достигнуто соглашение и сельчане «не только уважают их работу, – сказал он, – но примут в ней участие: Мартиниано, наш земляк, вот он, стоит тут, – алькальд повернулся к взволнованному члену Совета, – поднимется с ними на крепостной холм и поможет им работать». Вслед за тем он увлекся рассуждениями о новых археологических находках, которые «обогатили бы музей нашей провинции и прославили бы наше селение», но к этому времени головокружение, вызванное словами алькальда о свалившихся на них миллионах, прошло, и народ вернулся к апатии и холодному равнодушию, а кое-кто, соскучившись, даже стали пожимать плечами и чудовищно зевать; так что чем больше старался дон Эсколастико показать любовь жителей Гамонеса к культуре, тем меньше его слушали, а смотрели по сторонам; жители, открыто или крадучись покидали площадь, теряясь в расходящихся от нее лучами переулках, где они искали солнечного местечка, курили и лениво переговаривались. По этой причине, когда выдохшийся и охрипший от напряжения алькальд пятью минутами позднее приподнялся на цыпочки и попросил согласия своих земляков на то, «чтобы ученые из Мадрида, наши именитые гости, могли бы продолжать свои раскопки в Арадасе», на площади осталось человек двадцать, в том числе археологи и Репей. И не кто иной, как Репей, подняв свой костыль к небесам, выразил согласие от имени деревни и крикнул так, будто ему оскомина свела рот:

– По мне, так пусть начинают, сеньор алькальд!

Дон Эсколастико все же еще раз посмотрел перед собой и по сторонам, напрасно ища всеобщего одобрения, но, заметив безразличие редких зрителей, их невозмутимые скучные лица, закончил собрание ритуальной фразой:

– Так как возражений нет, Совет разрешает производить раскопки на Арадасском холме.

Кристино, сощурившись, нагнулся к Херонимо:

– С каждой минутой мне все меньше это нравится.

Херонимо нервно передернул плечами:

– Чего ты ждал? Что они встанут на колени и станут просить у нас прощения? Нужно только, чтобы они не мешали нам, оставили бы в покое, и черт с ними! Только и всего! Через три дня мы будем в ста лигах [7] отсюда, и поминай как звали.

Алькальд с трудом спустился с прицепа и, уже стоя на земле, поднес большие пальцы к вискам и забавно пошевелил остальными, словно бы собирался улететь.

Довольный, он спросил:

– Ну как, все хорошо прошло?

Выражение лица Херонимо было неопределенным.

– Вам не понравилось?

Херонимо пожал плечами:

– Ну, скажем, не совсем плохо.

– Теперь дорога вам открыта, чего же еще?

– В самом деле, – Херонимо улыбнулся. – Мое внимание привлекло, что народ был готов отказаться от компенсации, если дон Лино будет повешен.

Дон Эсколастико, явно изумленный, замигал.

– Конечно, а что? – сказал он, словно бы речь шла о чем-то совершенно очевидном.

Чтобы избежать споров, Херонимо обратился к Мартиниано:

– Ну что, готов?

– К-к-когда прикажете.

Херонимо положил руку на плечо Анхеля:

– Беги по дороге к дому сеньоры Олимпии и скажи ей, что в два мы спустимся обедать, – И, когда Анхель уже добежал до поворота у церкви, он крикнул ему вдогонку: – И что нас сегодня будет пятеро!

Пока они его ждали, Фибула, сидя на заднем сиденье, рядом с Мартиниано, напевал вполголоса:

Мартиниано внимательно его слушал и, не дождавшись продолжения, спросил:

– И к-к-как дальше?

– А дальше никак, сеньор Мартиниано, всегда только это. В этом весь смак.

Анхель, возвращаясь, пробежал через площадь. Он сел в машину по другую сторону от Мартиниано.

– Она согласна, – выпалил он и захлопнул дверцу, Машина мягко тронулась с места, и, когда выехали на шоссе, Херонимо оперся обеими руками о руль и, медленно выпрямившись, прижался к спинке сиденья. Возбужденно сказал:

– Друзья, Провидение предназначило нам определить время кельтиберизации Верхнего и Среднего Дуэро, Вознесем хвалу Провидению! – И он так лихо повернул, что задние колеса занесло.

– О-о-осторожно! – заметил Мартиниано. Херонимо выровнял машину, подскакивавшую на выбоинах, и добавил:

– И вы, сеньор Мартиниано, станете участником этого замечательного свершения.

Мотор сбавлял обороты на крутом подъеме, едва не глох, машину кидало на неровностях дороги.

– Перегрузили машину. Давайте выйдем, – предложил Кристино.

В конце концов машина одолела подъем и, хотя и с трудом, прошла поворот у ореха. Кристино, который с тех пор, как они выехали с площади, пытался скрыть свое белое пятно от вездесущего острого взгляда Мартиниано, указал на дерево, мимо которого они проезжали:

– Чучела все еще висят.

Фибула ехидно посмотрел на члена Совета:

– Вы поняли, сеньор Мартиниано? Это дон Лино и Пелайя. Их повесили. После них наступала наша очередь. Что скажете?

Мартиниано растерянно затряс головой.

– Д-д-дело рук козопаса, – сказал он.

Херонимо поставил машину у скалы и, едва ступил на землю, прежде даже, чем успел открыть багажник и вынуть инструменты, почуял первые признаки беды: запах перегноя, развороченная, раскиданная до самого утеса земля, разбитые валуны, широкие отпечатки колес трактора на откосе при подъезде к вершине холма.

– Что это? Что здесь случилось? – тревожно спросил он и пустился бежать.

Трое юношей и Мартиниано озадаченно смотрели на него. Они увидели, как он достиг вершины крепостного холма и внезапно остановился в начале огнезащитной полосы, словно земля у него под ногами разверзлась.

– Боже мой! – закричал он, воздев руки. – Что натворили эти сволочи!

Трое юношей побежали за ним и остановились рядом, ноги их увязли в куче рыхлой земли. Огнезащитная полоса была перекопана от края до края. По ней прошел экскаватор и оставил траншею глубиной в два метра и шириной в три. Выброшенная земля, смешанная с камнями, корнями и крупными валунами, закрывала наполовину молодые дубки, росшие ближе других. Херонимо, словно он внезапно потерял рассудок, скатился вниз, в самую глубину рва, жестикулируя, бормоча что-то несвязное. За ним – его ученики, а Мартиниано, недвижно стоя наверху, у межевого знака, смотрел на них, не осмеливаясь тоже побежать. От древней постройки из камня, отрытой накануне, не осталось и следа. Все было разворочено, разломано, разрушено. Голубые глаза Херонимо, полные слез, не отрываясь смотрели на это опустошение. Он словно бы присутствовал на похоронах дорогого его сердцу существа.

– О, боже! – повторил он. – Как же возможно такое варварство!

Трое юношей, стоявших подле, молча глядели на него. Кристино наклонился и взял пригоршню черной земли. Внимательно рассмотрел.

– Это они тут вчера поработали, – сказал он едва слышно.

Но Фибула уже не слушал. Весь кипя, он смотрел на Мартиниано, который стоял на куче земли в противоположном конце огнезащитной полосы и курил, на голове у него был надет берет. Внезапно Фибула кинулся бежать, в два прыжка одолел крутой подъем и, вцепившись в лацканы Мартиниано, стал яростно трясти его.

– Кто это сделал, говори, тварь вонючая! Это и есть ваша помощь? Да я всех вас и ваших родителей…

Мартиниано, растерянный, попятился и присел на корточки.

– А почему… почему… вы это все говорите мне?

Херонимо, бежавший за Фибулой по дну траншеи, схватил его за руку.

– Отпусти! – крикнул он. – Что делаешь? Этот идиот ни в чем не виноват.

Мартиниано, почувствовав, что свободен, отряхнул испачканные землею брюки, не отрывая от обоих недоверчивого взгляда. И вдруг, совершенно неожиданно, помчался как безумный к густому леску, не обращая внимания на то, что Херонимо кричал, чтобы он вернулся; увидев как он исчез в густом кустарнике. Херонимо с бесконечной грустью повернулся к своим товарищам.

– Ну и пусть катится ко всем чертям! – безнадежно сказал он. – Мы едем в деревню. Нужно как можно скорее переговорить с алькальдом. Это еще не конец.

Херонимо вел машину неровно, она подскакивала на выбоинах и камнях, но никто не жаловался. В селении не было видно ни души. Люди, бродившие по улицам меньше часа назад, исчезли. Херонимо поставил машину в переулочке и пошел к школе. У входа только что остановилась машина гражданской гвардии, и из нее вышел сержант. Откуда-то издалека доносились голоса учеников начальной школы: они читали по складам. В маленьком кабинете в глубине здания, сыром, с облупившимися стенами, за письменным столом, заваленным бумагами, под портретом короля сидел алькальд, с ним было еще двое мужчин. Увидев их в дверях, он подскочил, как на пружинах, и, схватившись за голову, бросился к Херонимо.

– Не рассказывайте и вы мне про трактор дона Лино. Если они его сожгли, чего вы хотите от меня?

Херонимо презрительно смотрел на него с тем странным любопытством, какое пробуждало в нем редкостное насекомое. Его жилистые плечи ходуном ходили, он не мог совладать с тиком.

– Мне нет никакого дела до этого самого дона Лино! – взорвался он вдруг. – Пошел ко всем чертям и дон Лино, и его трактор!

Дон Эсколастико нервно потер руки. Спросил уже другим тоном:

– Тогда что случилось?

– Только то, что вы нас обманули, больше ничего. То, что вы ломали комедию, которая может вам дорого обойтись…

– Комедию? – на загорелом лице алькальда отразилось полное недоумение.

– Не начинайте все сначала. Здешние люди перекопали огнезащитную полосу экскаватором, камня на камне не оставили. Это и есть обещанная помощь? Что скажете вы теперь сеньору представителю?

– Экскаватор… огнезащитная полоса… Вот как перед господом, клянусь, ничего не знал об этом.

Херонимо продолжал, словно и не слыша:

– Очень сожалею, сеньор алькальд. Мои люди и я, мы уезжаем в Мадрид. Сегодня же вечером о случившемся будет доложено министру.

Дон Эсколастико побледнел, и, когда он умоляюще положил свою слабую, вялую руку на плечо Херонимо, тот заметил, что она дрожит. Плечи его дергались сейчас куда заметней, чем два часа назад, в Совете. Трое юношей с серьезными лицами окружили Херонимо, не зная, как им поступить, а позади них стали четверо жандармов, которые молча вошли в кабинет и перекрыли вход и выход. Поняв, что Херонимо вот-вот уедет, дон Эсколастико вцепился в отвороты его куртки театральным жестом, полным отчаяния:

– Но… но вы ведь так со мной не поступите. Вы не можете оставить меня в таком положении. Сперва поджог трактора дона Лино, а теперь еще и это. Не могу я один бороться против всех. Вы должны это понять.

– Очень сожалею, сеньор алькальд. Случившегося не поправишь.

Дон Эсколастико по-прежнему судорожно цеплялся за куртку Херонимо и тряс головой с энергией, совсем не вязавшейся с плаксивым, писклявым голосом.

– Я не в состоянии уследить за всем, сеньор Херонимо, поймите же, но я призову виновных к ответу. Клянусь вам, призову. Но, пожалуйста, дайте мне время. Не уезжайте так. Если нужно, то вся деревня поднимется с вами на холм и снова все разложит по местам.

Херонимо саркастически усмехнулся. Мольбы алькальда были своеобразной компенсацией за перенесенные притеснения.

– Все разложат по местам, – повторил он. – Неужели вы полагаете, что Репей и его дружки в состоянии реконструировать жилище, построенное двадцать веков назад? – Резким движением он скинул с себя его руки: – Шутки в сторону, сеньор алькальд! Я не знаю, замешаны вы или нет в этом деле, но скоро мы все это выясним. А пока я должен сообщить обо всем, и я сделаю это сегодня же вечером.

Он повернулся, но алькальд шел за ним, не отпуская, и в конце концов встал между ним и жандармами.

– Сообщить об этом? – осведомился он, дрожа. – Знаете ли вы, что это значит? Что будет тогда с нами? Что будет с вознаграждением?

Теперь Херонимо схватил его за отвороты:

– Вознаграждение? Вы что же, серьезно думаете, что это селение заслуживает вознаграждения?

– Отцом-богом молю вас!

Херонимо, не выпуская алькальда, нагнулся так, чтобы рот его оказался на уровне заросшего волосами уха алькальда, и закричал, словно глухому:

– Слушайте меня! Это дело пойдет в суд, там разберутся. А пока сообщите Репью и его дружкам, что за куда меньшие дела людей сажают в тюрьму…

Дон Эсколастико онемел и остолбенел. Херонимо отпустил его и повернулся к своим помощникам:

– Пошли.

Четверо жандармов пропустили их, и последний, самый пожилой, почтительно приблизился к Херонимо и доверительно сказал ему:

– Поймите, сеньор: это все золото виновато.

Херонимо дернул плечом и ничего не ответил. Пока дошел до ворот, несколько раз непроизвольно передернул плечами. Он был вне себя. Уже в машине Кристино робко попытался ослабить напряжение.

– Школ не хватает, все из-за этого, – сказал он неуверенно.

Никто ему не ответил. Автомобиль трясся на булыжниках, и, когда выбрались на шоссе, Херонимо включил третью скорость. Глаза его не отрывались от ветрового стекла, но можно было сказать, что он ничего не видит перед собой. Он пососал леденец, машинально достав его из кармана. В узком месте дороги у мостика он заметил встречную черную машину, только когда она была совсем близко.

– Эй, осторожнее, ты же должен уступить дорогу, – закричал Анхель, подпрыгнув на заднем сиденье.

Херонимо мгновенно притормозил. Черная машина прошла, едва не задев их, и Фибула, проводив ее глазами, закричал:

– Но это же помощник генерального директора! Херонимо посмотрел в зеркало заднего вида:

– Пако? Не трепись.

Проехав метров двести, черная машина остановилась. Херонимо распахнул дверцу, одним прыжком выскочил из машины и помчался к черной. Помощник генерального директора, облаченный в плащ, улыбаясь, тяжело шагал навстречу по самой середине дороги, пока они не встретились на полпути. Еще не добежав до него, Херонимо безудержно завопил обо всем, что произошло:

– Пако, они нам плюнули прямо в лицо! Эти сукины дети разломали жилище, сровняли его с землей. В жизни не видел такого скотства. Притащили экскаватор на полосу и камня на камне не оставили. А у нас, Пако, уже вся постройка была в руках! Жилище с кельтиберской керамикой! Но надо было подтвердить это, тьфу!… Несколько часов, Пако, всего каких-нибудь два-три часа, и мы бы завершили… Но эти свиньи все сровняли… Притащили экскаватор, ты представляешь… Все коту под хвост… Закатили нам оплеуху, Пако, понимаешь…

Маленькие глазки помощника генерального директора блаженно смеялись, несмотря ни на что, за толстыми стеклами очков, и его пухлая рука по-отечески легла на плечо Херонимо.

– Спокойно, не принимай все так близко к сердцу. Все обойдется. В нашем деле нужно уметь терять. Кроме того, потеряешь в одном месте, найдешь в другом. Вот, например, сокровища рассказали куда больше, чем мы ожидали. Поговорим потом спокойно. А сейчас переходи в мою машину, я приготовил тебе сюрприз. Смотри!

Он поднял руку, повернул голову к черной машине, и в ту же минуту задняя дверца распахнулась и появилась совсем молоденькая девушка, высокая, смуглая, невероятно тоненькая, длинные ноги обтянуты желтыми брючками, она бежала к Херонимо и радостно махала ему рукой. Остолбеневший Херонимо только и мог сказать:

– Что ты здесь делаешь?

Девушка тяжело дышала и ничего не ответила. Она кинулась ему на шею, и Херонимо почувствовал, как сладостно щекочут щеку ее волосы. Он нежно прижал ее к себе, а голубые глаза его снова заблестели, словно он вот-вот заплачет.

– Гага, Гагита, – прошептал он ласково ей на ухо, – неужели это ты? Мне так плохо без тебя!

ПРИМЕЧАНИЯ