Сёме повезло. Он репатриировался в Израиль, когда дипломы медицинских институтов Советского Союза автоматически обменивались на Разрешение врачебной деятельности в стране. Единственное условие – в течение трёх-шести месяцев подтвердить, работая в больнице, что диплом врача получен на законных основаниях. Сёме повезло. Подтвердить свои законные основания предстояло в ортопедическом отделении больницы, хоть и не в центре страны, служившей базой медицинского факультета университета. Сёме очень повезло. Отделением заведовал профессор с мировым именем, одиннадцать лет назад репатриировавшийся из Европы. Сочувствие этого доброго, интеллигентного и порядочного человека новым репатриантам дополнялось тем, что он испытал на себе в первый год своей жизни в Израиле. А перенёс он процесс, называемый здесь абсорбцией. Благополучие и устройство новых репатриантов нередко находилось в руках невежественных чиновников, по протекции усаженных в свои кресла мелкими функционерами-социалистами. Но и сейчас, когда социалисты впервые за двадцать девять лет на выборах потерпели крах, непотопляемые чиновники оставались на своих местах, защищаемые статусом постоянства.
      Сёме, безусловно, повезло. Собственно говоря, везло ему всю дорогу. В школе из класса в класс он перебирался благодаря своим спортивным достижениям. В десятом классе он уже был кандидатом в мастера спорта по гимнастике. А ведь он далеко не исчерпал всех незаурядных физиологических и физических способностей. Кто знает, будь он не жителем провинциального областного центра, в котором не было ни одного приличного тренера, не стал ли бы он знаменитым чемпионом? Возможно, для этого, кроме серьёзных усиленных тренировок, пришлось бы свою фамилию Хаймович сменить на более благозвучную, скажем, Ефимов или даже Вивьенко. Ну и что? С того самого дня, когда в четвёртом классе он расквасил морду своего одноклассника Сергея, назвавшего его «жидовская морда», фамилия Хаймович не казалась ему драгоценностью, которой следует восхищаться.
      Сёме повезло. В его городе было три высших учебных заведения – университет, медицинский и педагогический институт. И, хотя его аттестат зрелости не содержал даже десяти процентов знаний, необходимых для получения этого аттестата, Сёму не волновали вступительные экзамены для поступления в высшее учебное заведение. Его волновал только выбор. Куда поступить? Кому оказать честь? И университет, и два института мечтали увидеть в своих стенах кандидата в мастера спорта по гимнастике. По какой-то весьма неопределённой причине Сёма снизошёл до медицинского института.
      О сдаче вступительных экзаменов по физике и химии не могло быть и речи. Сёма весьма смутно представлял себе разницу между двумя этими мистическими предметами. Но ведь Сёме везло. В ведомости появились две четвёрки, которые, при благополучном написании сочинения, обеспечивали поступление в институт. Беда только в том, что о написании сочинения не могло быть и речи. Заключительное сочинение в десятом классе написать было куда сложнее, чем сделать «крест» на гимнастических кольцах. На парте перед ним лежал готовый текст, который просто следовало переписать. Легко сказать просто! В слове из трёх букв он умудрялся сделать четыре ошибки. Но в школе сочинение состоялось. А что будет тут, на вступительном экзамене? Забавнее всего, что Сёма сейчас не помнил, как именно прошёл экзамен, на котором следовало написать сочинение. Он помнил только, что в вывешенном списке абитуриентов, поступивших в институт, фигурировала его весьма неблагозвучная фамилия.
      Ещё до начала занятий студентов первого курса послали в колхозы для уборки овощей. Сёма уехал в Крым на двухнедельные сборы, а затем – в столицу на чемпионат. В институт он вернулся вместе с «колхозниками». На лацкане пиджака гордо сиял значок «Мастер спорта СССР».
      В отличие от школы, занятия в институте оказались настоящим мучением. Нет, нет! Зачёты и экзамены он сдавал, в общем, по старой системе. Но ведь это медицинский институт, в котором была необходима отработка практических занятий. А Сёма нередко отлучался на всякие сборы и соревнования. Практические занятия действительно приходилось отрабатывать. Попробуй не потратить время на пусть даже халтурную отработку практикумов по какой-нибудь гистологии или биохимии! Мука! Но, в общем, в течение трёх с половиной лет, до зимней экзаменационной сессии на четвёртом курсе всё сходило более или менее благополучно. А тут вдруг катастрофа!
      Оперативную хирургию с топографической анатомией преподавал профессор Стариков. Он не считал, что его предмет главнее других. Но, если скажем, будущий психиатр не усвоит на отлично акушерство, или будущий кожник-венеролог не будет знать политэкономии и прочего марксизма-ленинизма, то оперативную хирургию обязан знать каждый врач. Война показала, что хирургами полковых медицинских пунктов и даже медико-санитарных батальонов работали врачи любой специальности. Война – это травматологическая эпидемия. Травму лечат только хирурги и ортопеды-травматологи, которые, собственно говоря, тоже хирурги. И вот к такому профессору Сёма явился сдавать экзамен.
      Профессор погнал его с барабанным боем. Спустя шесть дней Сёма пришел на переэкзаменовку, тщательно отполировав значок «Мастер спорта СССР». Но профессор, по-видимому, не заметил значка и велел студенту Хаймовичу всё-таки подготовиться к экзамену.
      Легко сказать подготовиться к экзамену! В течение трёх с половиной лет Сёма ни разу не открывал учебника, не говоря уже о специальной врачебной литературе, которую читали серьёзные студенты. На экзамены он приходил, прочитав конспект лекций, записанный кем-нибудь из его товарищей по группе. Но ведь даже учебник «Оперативная хирургия» не решал проблемы потому, что эта подлая оперативная хирургия была с топографической анатомией. То есть, студент должен был знать нормальную анатомию, курс трёх семестров, чтобы представить себе, как все эти отдельно изучавшиеся на тех семестрах мышцы, нервы, сосуды, внутренние органы и прочие кости, суставы и связки взаимно располагаются по отношению друг к другу.
      После того как Сёмен загремел на переэкзаменовке, к профессору Старикову с просьбой о снисходительном отношении к студенту Хаймовичу обратился декан факультета. Но профессор был неумолим. В жизни своей он не занимался фальсификацией и впредь заниматься фальсификацией не намерен. Декан совершил обходный маневр. Он попросил профессора, заведующего кафедрой патологической анатомией, ближайшего друга профессора Старикова, объяснить тому, что отчисление из института студента четвёртого курса, да к тому ещё мастера спорта, бросает пятно на весь учебный процесс института и всё такое прочее. Профессор Стариков, презирая себя, согласился отнестись к студенту Хаймовичу снисходительно.
      Сёма прочитал три вопроса в билете – разрезы на лице, доступ к жёлчному пузырю и остеомиелит бедра. Это был максимум его возможностей. Ответить на вопросы было равноценно объяснению сущности конфуцианства. Профессор Стариков махнул рукой:
      – Ладно. Ответьте на примитивнейший вопрос: где начинается пищевод? – Услышав ответ, профессор подскочил на стуле и буквально завопил: – Вон! Вон отсюда!
      Сёма выскочил из кабинета в приёмную, где, услышав крик профессора, на него вопросительно посмотрели товарищи по группе.
      – Что случилось?
      – Антисемит проклятый! – ответил Сёма. Он спросил и я ответил.
      – Что он спросил?
      – Спросил, где начинается пищевод.
      – И как ты ответил?
      – Как ответил? Нормально ответил. Сказал, что начинается от большого затылочного отверстия.
      Тут уже студенты покатились от хохота. Спутать пищевод со спинным мозгом не смогла бы даже уборщица административного корпуса.
      Смех смехом, но в зачётной книжке Семёна всё-таки появилась тройка по оперативной хирургии с топографической анатомией. Тайно от заведующего кафедрой, пунцовая от стыда, это сделала доцент под давлением деканата.
      Сложности, правда, не такие увесистые, возникали ещё пять раз. На государственных экзаменах. Дело в том, что председателем экзаменационной комиссии был профессор-гинеколог, присланный из столицы. На первом экзамене, пока Сёма что-то бубнил заведующему кафедрой марксизма-ленинизма, профессора-гинеколога разговором отвлёк ректор. На экзаменах по терапии и хирургии во время Сёминого ответа председателя срочно вызывали к телефону. На экзамене по акушерству и гинекологии пришлось разыграть спектакль. Студентка, ожидавшая в приёмной, мастерски симулировала потерю сознания. В кабинет ворвался студент и сказал, что, по-видимому, у студентки произошёл разрыв фаллопиевой трубы при внематочной беременности. Оба профессора-гинеколога, заведующий кафедрой и председатель экзаменационной комиссии, выскочили в приёмную, поручив ассистентке принять экзамен. А на экзамене по гигиене ответ был умело переведен в беседу на спортивные темы. Это весьма заинтересовало председателя экзаменационной комиссии. В матрикуле Семёна впервые за все годы учения в институте появилась отметка «отлично». «Испортил Сёме матрикул», – сострил его однокурсник.
      На выпускном вечере сияющий доктор Хаймович на вполне законных основаниях получил свой врачебный диплом, легитимность которого в Израиле ни у кого не вызывала сомнения. Но до репатриации в Израиль оставалось ещё чуть больше десяти лет.
      Сёма начал работать врачом на родном стадионе. С обязанностями спортивного врача он справлялся отлично. Считал пульс. Измерял артериальное давление. Замораживал хлорэтилом болезненные ушибы у футболистов. Два раза даже оказал хирургическую помощь: наложил швы на небольшие кожные раны. Он добродушно улыбался, когда во время застолий друзья называли его банщиком.
      В течение шестнадцати лет после получения звания мастера спорта мастерство это не приобрело блеска. Примерно до окончания института оно ещё оставалось на приличном уровне. Затем, по мере увеличения веса и подкожной жировой клетчатки, параллельно некоторому ослаблению мышц, стало постепенно блекнуть, хотя физическая сила, вроде, не убывала. В двадцатисемилетнем возрасте прекратилось его холостяцкое состояние. Он женился на симпатичной девушке, начавшей преподавать в школе английский язык сразу после окончания университета. Спустя два года у них родился сын. А ещё через пять лет без особых трудностей, в отличие от многих других, которые эти трудности испытали, они выехали в Израиль. Какие могут быть трудности, если Сёме всю дорогу везло?
      Из аэропорта семью Хаймовичей отвезли в уютный центр абсорбции. Временная двухкомнатная квартира была не хуже той, постоянной, в которой они прожили семь лет. Здесь это было нечто вроде общежития для новых репатриантов с высшим образованием, которым в течение пяти месяцев предстояло овладеть ивритом, прежде чем приступить к работе.
      Трудно сказать, что повлияло на Сёму, переместив спортивное честолюбие в девственную сферу его интеллекта. То ли какие-то флюиды витали в атмосфере Израиля. То ли нечто вообще трансцендентальное задействовало дремавшую душу. Жена, правда, нашла этому вполне материальное объяснение. Все эти столичные интеллигенты в их группе жадно накинулись на книги, даже мысль о которых в Советском Союзе была крамолой. Ивритом они занимались только официально. В течение пяти утренних часов. Под руководством милой учительницы. Сёма всё свободное время посвящал ивриту. Единственный в группе. Он добросовестно выполнял домашние задания. Он достал русско-ивритский медицинский словарь и упорно зазубривал термины. Учительница хвалила его и ставила в пример всем этим кандидатам и докторам наук. Сёму подстёгивало поощрение учительницы. Наконец-то он был первым не только на гимнастических снарядах. К концу пятого месяца Сёма уже общался с израильтянами на иврите. А в начале шестого месяца начал работать в ортопедическом отделении больницы.
      Профессор, заведовавший отделением, уже в первые часы общения с Сёмой безошибочно определил уровень его знания медицины. Точнее – незнания. О Советском Союзе у профессора было представление реальное, а не воображаемые фантазии прекраснодушных западных интеллектуалов. Он безошибочно представил себе, как нужный высшему учебному заведению гимнаст прошёл курс обучения и получил диплом. Но так же безошибочно профессор увидел и оценил невероятное стремление и усилия этого владельца врачебного диплома стать врачом. И профессор не без удовольствия начал помогать Семёну в этом.
      Сёме снова повезло. Заместитель заведующего отделением, отличный ортопед доктор Голан стал неустанным помощником профессора в этом процессе. Коренному израильтянину, родившемуся и выросшему в кибуце, очень импонировала максимальная, спортивная отдача Хаймовича. Днём и ночью он работал в отделении. Конечно, в течение трёх месяцев нельзя приобрести знания, которые студенты-медики накапливают в течение шести лет упорного труда. Но профессор с чистой совестью подписал официальную характеристику, позволившую доктору Хаймовичу получить Разрешение на врачевание.
      И тут в Сёме щёлкнул ещё один тумблер. Он решил стать специалистом. Это шесть с половиной лет тяжёлого труда и учения в клиниках. Это два труднейших письменных экзамена на иврите, которые удаётся сдать примерно шестидесяти процентам очень неплохих врачей с отличной теоретической подготовкой, полученной в израильских университетах или университетах западных стран. Коллеги посоветовали доктору Хаймовичу даже не рыпаться. И только два человека – профессор и его заместитель поверили в бульдожью хватку этого гимнаста. Профессор подарил Сёме свою объёмистую книгу «Оперативная ортопедия» в переводе на русский язык. Сёма локти кусал, увидев эту книгу. Она ведь была в библиотеке медицинского института. За десять лет безделья он мог выучить её наизусть. Все остальные руководства по ортопедии и смежным дисциплинам были на английском языке, о котором у Сёмы не было представления. А ведь жена преподавала английский язык и сразу после их женитьбы предложила Сёме заняться им. Но он отмахнулся от этого предложения. Немецкого языка, который преподавали в школе и в институте, он тоже не знал. Вообще, как там преподавали иностранные языки? По этому поводу Сёмин приятель сострил, что из всего курса немецкого языка они усвоили номинатив, аккузатив и презерватив.
      Сёма продолжал упорно работать, пока неповоротливые жернова министерства здравоохранения медленно перемалывали вопрос о месте подготовки для получения диплома специалиста, месте, крайне отдалённо напоминавшем советскую трёхгодичную ординатуру. Шесть с половиной лет – не три года. Да и уровень не тот.
      Прошло более полугода. Сёме повезло. Наконец, министерство выделило ставку врача в отделении для подготовки доктора Хаймовича.
      И вдруг не стало профессора. Он закончил операцию. Пришёл в свой кабинет. Лег на кушетку. И умер. Для Семы это была ужасная потеря. Он полюбил выдающегося профессора, замечательного человека. Но в те дни Сёма не мог охватить масштаба этой потери.
      В отделении ни у кого не было сомнения в том, что заведующим будет доктор Голан. Отличный врач. Автор нескольких серьёзных научных работ. Мог ли кто-нибудь конкурировать с ним, столько лет проработавшим заместителем заведующего этим отделением? А зачем конкурировать? Конечно, на должность заведующего проходят по конкурсу. Это официально. Но кому нужны всякие формальности, если всё равно их утверждение зависит от руководства? Больница принадлежит Общей больничной кассе. Общая больничная касса принадлежит Израильским профсоюзам. Израильские профсоюзы фактически принадлежат Рабочей партии. И, хотя социалисты уже не были у власти, правящая партия даже не пыталась разрушить крепко сцементированную нелепую с логической точки зрения систему. Израиль единственная в мире страна, в которой профсоюзы были владельцами самых больших предприятий, концернов, трестов, банков, Больничной кассы, то есть – эксплуататорами тех самых трудящихся, которых они должны защищать. В руках профсоюзов оказалась большая часть экономики Израиля. Это была суверенная держава в стране. Нужны ли там всякие официальные конкурсы, если надо назначить своего человека? И назначили.
      Свой человек только что демобилизовался из армии, где был врачом. В Израиле нет военных госпиталей. Раненые лечатся в обычных больницах. Врач в звании подполковника может быть только администратором. Следовательно, доктор Гликман не занимался врачебной практикой, не оперировал. Научных работ у него не было. Это не помешало доктору Гликману стать заведующим отделением. Раз в неделю он шествовал во главе большого обхода, делая вид, что руководит работой врачей. В действительности всей врачебной работой отделения руководил доктор Голан. Помогал ему старший врач Лифшиц, три года назад репатриировавшийся из Нью-Йорка. Религиозный еврей решил променять большие заработки американского ортопеда на жизнь в еврейской стране. Именно он был одним из самых громких голосов, советовавших Сёме не рыпаться.
      Доктору Лифшицу нравился Саймон. Так он называл Сёму. Но ведь врачебная подготовка у него нулевая. Правда, он прогрессирует. И всё же… Доктор Лифшиц был поборником справедливости. То, что не доктора Голана избрали заведующим отделением, возмутило его ещё до того, как он оценил врачебные возможности Гликмана. А сейчас он просто бушевал. Сначала его только удивило, что доктор Гликман оперировал исключительно на позвоночнике. Ламинэктомия была единственной операцией, которую делал заведующий отделением. Не блестяще, но нормально. Сёма ещё не понимал, что, чуть ли не половину этих операций делать не следовало. Не было показаний. Но, в отличие от доктора Голана, который согласно врачебной этике соблюдал молчание, доктор Лифшиц бушевал. Однажды во время разбора больных он высказался против операции, которую собрался сделать заведующий отделением. Доктор Лифшиц, безусловно, был более грамотным врачом, чем доктор Гликман. Дискуссия приобрела острую форму. Доктор Гликман повысил голос и напомнил, что именно он заведует отделением и именно он оперирует на позвоночнике. На это доктор Лифшиц ответил, что в течение недели он может научить любого сапожника делать ламинэктомию. Вот только в течение нескольких лет невозможно научить любого сапожника знать, когда показана эта операция. И вообще, специалист по ногтевой фаланге четвёртого пальца левой стопы ещё не ортопед, тем более, не заведующий отделением.
      В ординаторской повисла пугающая тишина. Возможно, доктор Гликман в этот момент взвешивал, хватит ли у него сил выгнать из отделения мерзкого американца. У него ведь статус постоянства. А главное – он известен, как блестящий специалист, добрый сострадающий врач, выхаживающий прооперированных больных. Доктор Гликман не был ослеплён своим положением. Он отлично понимал, что на законных основаниях заведующим стал бы доктор Голан, а его заместителем – Лифшиц. И если Голана он вынужден был терпеть, понимая, что без него не справится с отделением, то Лифшица, этого ортодоксального хасида, возненавидел всеми фибрами души. И Сёму. В этом случае ненависть объяснялась несколькими причинами. Он, социалист, ненавидел всех репатриантов из Советского Союза. Как могли они, предатели, променять социалистическую страну на Израиль? Кроме того, Хаймович был настолько слабо подготовлен, что дискредитировал и социалистическое здравоохранение, и социалистическую подготовку кадров. К тому же, непонятно, почему Хаймович фаворит доктора Голана. Тот всё время возится со своим подопечным, натаскивая его. Но что просто взрывало заведующего отделением, этот неуч собирается стать специалистом. Не быть этому! Заведующий загружал Сёму чем угодно, не только дополнительными больными. Сёма ни разу не возразил, не высказал неудовольствия. На чистом листе бумаги, пользуясь русско-ивритским словарём, записывал состояние больного. Просил кого-нибудь из коллег проверить запись. И только после исправления ошибок переносил запись в историю болезни. После работы он оставался в отделении, чтобы принять участие в срочной операции. А в ожидании её с помощью англо-русского словаря переводил на русский язык толстенные руководства по ортопедии и травматологии. Так постепенно он овладевал английским языком.
      Заведующего отделением злил явный прогресс этого отвратного беженца из социализма. Но то, что его успехом восхищаются врачи отделения, а больше всех – Голан и Лифшиц, просто бесило его. Общение заведующего с подчинённым всегда заканчивалось фразой: «Хаймович, о дипломе специалиста даже не мечтай. Ты его не получишь». Сёма заставлял себя воспринимать эту фразу, как тогда, ещё в четвёртом классе воспринимал карканье Сергея, подленького пацана, завидовавшего ему, что «солнце» на перекладине у него не получится. А ведь получилось. Получилось ещё тогда, в четвёртом классе, вскоре после того, как он врезал по физиономии Сергея за «жидовская морда». Сейчас Сёма был уверен, что сдаст экзамены на диплом специалиста.
      Действительно, через четыре года доктор Хаймович сдал экзамен на первую ступень. Оставалось ещё два с половиной года до сдачи следующего экзамена на вторую ступень. В отделении уже никто не сомневался в том, что Сёма получит диплом специалиста. Экзамен ведь содержит вопросы только по ортопедии и травматологии. Действительно, он становился неплохим врачом-практиком. А кому в Израиле придёт в голову, что врач, претендующий на диплом специалиста, не знает примитивных вещей, без знания которых невозможно получить Разрешение на врачевание, то есть диплом врача? Возможно, перестал сомневаться и заведующий отделением. Но он не перестал издеваться над Сёмой, не перестал завершать каждый разговор с ним дежурной фразой «Хаймович, о дипломе специалиста даже не мечтай».
      В то утро Сёма приехал на работу, расстроенный глупой размолвкой с женой. Мол, он совсем исчез из дома, не принимает ни малейшего участия в воспитании сына, лишил и себя и её радостей жизни. Она хотя бы путешествует по стране со своими учениками. А он, кроме крох, увиденных во время экскурсий ещё в центре абсорбции, не имеет ни малейшего представления об Израиле, об этой красивейшей стране. Что уж говорить о поездках за границу. Другие, приехав пять лет назад, уже повидали весь мир, а они, как затворники, без друзей, без праздников, без отдыха. Конечно, она права. Но ведь всё, что он делает, это не столько для себя, сколько для семьи, для жены и сына.
      Не успел Сёма переодеться и закатать рукава халата, как его вызвал заведующий отделением. Доктора Хаймовича сначала просто удивила взбучка по поводу больного, к которому он не имел никакого отношения. Он даже не стал оправдываться, не объяснил, что заведующий просто ошибся. Уже через минуту стало ясно, что этот спектакль устроен, чтобы в очередной раз повторить фразу «Хаймович, о дипломе специалиста даже не мечтай».
      Сейчас, услышав эту фразу, Семён впервые сел напротив заведующего и положил на стол мощные предплечья и сжатые кулаки. Это озадачило заведующего. Он умолк и настороженно смотрел на Семёна. Тот выдержал паузу и спокойно заговорил: – Слушай внимательно, Гликман, и запоминай. До этого момента я позволял тебе издеваться надо мной. Но с этого момента, если я ещё раз услышу твою подлую фразу, если ещё раз ты позволишь себе такой же абсурдный разнос, то это действительно может быть последний раз в твоей поганой жизни. Запомни, Гликман, что ты просто дерьмо, просто специалист по ногтевой фаланге четвёртого пальца левой стопы. Так справедливо называют тебя все врачи. А я – еврей из Советского Союза, знающий силу своих кулаков.
      Заведующий отделением даже не пытался скрыть испуга. Он с ужасом смотрел на внушительные мышцы предплечья, на угрожающе сжатые кулаки.
      – И ещё запомни, Гликман, что я отдаю себе отчёт в том, что произойдёт со мной, когда тебя не станет. Но всему есть предел. А диплом специалиста я получу. Разумеется, если ты будешь живой. Запомни, Гликман. – С этими словами он встал и вышел из кабинета.
      В тот день всех врачей удивило необычно деликатное поведение заведующего отделением. Да и потом он как-то умерил свою громогласность. Случалось это чаще, когда среди врачей находился доктор Хаймович. Врачей поразила загадочная перемена. Они догадывались, что она имеет какое-то отношение к доктору Хаймовичу. Но какое? На все вопросы врачей Сёма только пожимал плечами. Он очень жалел, что не догадался навести порядок раньше.
      Доктор Хаймович успешно сдал экзамен на вторую ступень, но не рассказал об этом даже доктору Голану. Он ждал, когда в журнале профсоюза врачей Израиля появится официальное сообщение, ждал, когда будет названа его фамилия среди получивших диплом специалиста.
      В ординаторскую журнал принёс доктор Лифшиц. Он не мог отказать себе в удовольствии развернуть перед заведующим отделением страницу с фамилией доктора Хаймовича и заметить, что из трёх претендентов экзамен сдали только двое. В тот же день, сразу после работы все врачи отделения были приглашены в ресторан, расположенный недалеко от больницы. Они с удивлением посмотрели на дежурного врача, который, естественно, не должен был оставить отделение. Но Семён удивил их ещё больше. Он успокоил доктора Голана:
      – Не волнуйтесь. Гликман любезно согласился остаться в отделении вместо дежурного врача.
      Это сообщение привело врачей в шоковое состояние. Естественно, никто даже представить себе не мог, как такое может случиться.
      Еще утром Семён вошёл в кабинет заведующего отделением.
      – Слушай, Гликман, у тебя есть шанс частично искупить свою вину передо мной. Сегодня после работы все врачи отделения пойдут в ресторан. Все. Понимаешь? А ты несколько часов побудешь в отделении вместо дежурного.
      – Как ты смеешь?!
      – Смею, Гликман, смею. Потому что даже самый опытный судебно-медицинский эксперт не сможет подтвердить твою жалобу. А все врачи отделения будут в суде моими свидетелями. Они расскажут, как я терпел от тебя. И твоя жалоба будет ещё одним доказательством попытки поиздеваться надо мной. Итак, я могу поблагодарить тебя за согласие?
      – Мерзавец!
      – Я понимаю, что ты решил оказать мне услугу.
      К Семёну пристали, стараясь выяснить, как ему удалось осуществить эту операцию. Но он ответил, что не понимает, о чём идёт речь.
      В ресторане отлично отметили диплом специалиста, полученный доктором Хаймовичем.
      Прочувствованную речь произнёс доктор Голан. Очень эмоционально выступил доктор Лифшиц:
      – Я перебираю в памяти всех знакомых мне людей, – сказал он. – Нет, ни один из них не смог бы повторить подвиг Саймона. – Так он называл Семёна. – Подумать только! Начать с нуля и за семь лет стать специалистом! Неслыханно! Будь здоров, Саймон! – Он поднял бокал. Врачи дружно поддержали его. Много добрых слов было сказано о тои, какой он товарищ, как по намёку на просьбу немедленно отзывается и готов услужить. И ещё, и ещё. Часа через три дежурный врач решил вернуться в отделение. А они продолжали праздновать до вечера. Вечером праздник продолжился в семье. Вот тут Семён растрогался, когда его двенадцатилетний сын сказал, обняв его: