Большая скульптура обнаженной женщины должна была выразить идею ее создателя. Увы, мощная дама высотой более двух метров не оказалась творением Праксителя, Микельанджело или Родена. Автор пристал ко мне с просьбой привести в студию Некрасова.
Я представил себе, как Виктор может отреагировать на эту скульптуру. Но столько неудач преследовало моего знакомого и так ему хотелось, чтобы скульптуру увидел Некрасов, что я махнул рукой и уговорил Виктора посетить студию.
Пришли он, Зинаида Николаевна, моя жена и я. Некрасов обошел вокруг гипсовой дамы, красноречиво переглянулся с моей женой, так же видевшей скульптуру впервые, и затеял светскую беседу. Минут через пятнадцать он поднялся, извинился перед хозяином, мол, Зинаида Николаевна устала и ей пора домой.
На улице на вопрос Зинаиды Николаевны, какое впечатление произвела на него скульптура, Виктор ответил одним словом: "Анатомия".
По Малой Житомирской мы спустились на площадь, пересекли Крещатик и вошли в Пассаж. За аркой слева сверкали окна детской аптеки.
– Зайдем на минутку, – предложил Некрасов. Я понимал, что мне предстоит выдержать атаку, я ждал ее настороженно, но мог ли я связать ее с детской аптекой? Поэтому я вошел вслед за Виктором без всяких опасений.
– Добрый вечер, доктор, – тепло обратились ко мне знакомые сотрудницы аптеки.
– Пожалуйста, – любезно попросил Некрасов, – дайте мне пачку презервативов.
Женщины смущенно объяснили, что презервативы не входят в перечень средств, отпускаемых детской аптекой.
– Понятно, – сказал Некрасов, – а валидол есть в детской аптеке? Валидол был. – Это против инфаркта миокарда у грудных младенцев?
Не знаю, как я выглядел. Но если хоть в какой-то мере подобно сотрудницам аптеки, то понятно, почему Виктор ехидно улыбнулся и, удовлетворенный, вышел в Пассаж, где нас ждали Зинаида Николаевна и моя жена.
Как правило, все новые произведения Некрасова я читал у него в машинописи. Но два рассказа он прочитал мне сам.
Еще до войны вместе со своим приятелем Александром Гинзбургом (Галичем) он пытался сделать артистическую карьеру. Не знаю, каким бы артистом он стал. Но свои рассказы Виктор читал великолепно. Оба этих рассказа я слышал в его исполнении три раза. Во второй и в третий раз я пытался понять, каким артистическим приемом ему удавалось создать такую трехмерную картину. Дело в том, что читал он как-то лениво, даже монотонно. И, тем не менее, я слышал богатейшую полифонию. Каждый образ звучал по-своему, хотя Виктор не менял голоса, не подражал.
Если я не ошибаюсь, оба рассказа, "Ограбление века" и "Король в
Нью-Йорке", не опубликованы. Разумеется, речь идет не о Советском Союзе. Такие рассказы там могут читать только избранные чины КГБ при исполнении служебных обязанностей. Но даже в Париже Некрасов, повидимому, не решается, и не без оснований, опубликовать эти рассказа, особенно "Король в Нью-Йорке".
Впервые он прочитал рассказы моей жене, сыну и мне. После этого жена призналась, что, видя на экране телевизора председателя Совета министров товарища Косыгина, она испытывала к нему чувство жалости. Она действительно видела в нем Косыгина из рассказа Некрасова, Косыгина, которому президент США, испугавшись осложнений, отказал в политическом убежище.
Вторично я слышал эти рассказы, когда Виктор читал их представителям, так называемой, советской науки. Я договорился с Некрасовым, что приведу к нему моего племянника Мишу Дейгена и профессора-математика Борю Коренблюма. Их восторженная реакция была для автора своеобразным гонораром. Увы, в ту пору ему не помешал бы обычный, пусть даже небольшой гонорар.
В третий раз Некрасов читал рассказы у меня дома. Я собрал друзей, среди которых абсолютно исключалось присутствие стукача. Пришел приехавший в Киев мой однокурсник Рэм Тымкин. Во время войны, как и Некрасов, он командовал саперной ротой. Рэм сказал мне, когда разошлись гости:
– Ты сделал мне самый дорогой подарок. Бол+ьшего я не получал в своей жизни.
Может ли писатель мечтать о лучшей реакции на свое творчество?
Однажды, зимой 1974 года, Виктор позвонил в одиннадцатом часу ночи и попросил меня к телефону. Жена сказала, что я лежу в госпитале. Напомнило о себе ранение. Виктор спросил, когда можно меня навестить и попросил продиктовать адрес госпиталя. В этот момент внезапно прервалась связь. Бывает. Жена подождала. В течение пятнадцати минут не было повторного звонка, и жена позвонила Некрасову. Телефон все время был занят.
На следующий день зарубежные радиостанции сообщили, что накануне ночью КГБ начал обыск в квартире Некрасова.
После выписки из госпиталя я пришел к Виктору. Он рассказал, как во время телефонного разговора с моей женой вдруг прервалась связь, и в тот же момент настойчиво позвонили и застучали в дверь, как четыре офицера КГБ всю ночь допрашивали и шарили в его квартире.
Я разозлился, узнав, что Виктор даже не потребовал предъявить ордер на обыск квартиры, а его удивило, что я вообще говорю о соблюдении каких-то законов.
Он не видел смысла сопротивляться подобным образом. Он устал.
Устал воевать с советской властью, с ее органами принуждения, с ее аппаратом лжи, со спилкою радянськых пысьменныкив, из которой его уже исключили.
Он страшился оторваться от родной земли и завидовал евреям, уезжавшим в Израиль.
Офицеры КГБ не нашли рукописи рассказов "Король в Нью-Йорке" и "Ограбление века". Но у меня есть веские основания полагать, что в их фонотеке хранятся эти рассказы в блестящем исполнении автора.
Слушать "Голос Израиля" в Киеве было занятием бессмысленным. Ни одна зарубежная радиостанция не глушилась так основательно и добросовестно, как "Голос Израиля". Еще бы! Есть ли во всей вселенной большая опасность для Советского Союза, чем грозное государство Израиль? Что там Соединенные Штаты совместно с Китаем! Израиль – вот она самая могучая сверхдержава!
Поэтому мы почти никогда не включали приемник на волне Израиля.
Но 29 сентября 1976 года сквозь вой глушителей и треск помех к нам прорвался такой знакомый, такой родной голос Виктора Некрасова. Из Израиля!
В поселении в Галилее бывшие киевляне отмечали тридцатипятилетие трагедии Бабьего яра. Из Парижа к ним в гости приехал Виктор Некрасов.
А в Киеве, где соцреалистическая глыба памяти "жертв Шевченковского района" стояла на месте несуществующего памятника десяткам тысяч евреев, уничтоженных в Бабьем яре, мы, мечтавшие об Израиле, слушали прорывавшуюся сквозь помехи взволнованную речь друга.
Спустя четырнадцать месяцев мы приехали в свою страну.
Есть в медицине такое понятие – патогенез. Это цепь причинно-следственных звеньев, приводящих к состоянию, которое мы называем болезнью.
В этой главе, заключающей книгу о моих учителях, я постарался не быть врачем, и не анализировать состояния, вызвавшего недоумение моих друзей.
Когда в 1979 году Виктор Некрасов приехал в Израиль, мне не хотелось встретиться с ним, как, вероятно, ему не хотелось увидеть меня. Достаточно того, что я знаю причину этой болезни. Стоит ли говорить о ней?
Сорок два года назад я впервые прочитал "В окопахСталинграда".
Я полюбил писателя, создавшего эту книгу. Я не знал, что когда-нибудь встречу его, что мы станем друзьями, что потом пути наши разойдутся.
Действительно, это не имеет значения. Сорок два года назад я полюбил писателя Виктора Некрасова навсегда. 1987 г.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Портреты учителей. Эта скромная книга не содержит всех достойных портретов. Вероятно, ее следовало начать с портрета воспитательницы детского сада. Я четко помню ее возмущенное лицо, когда меня, пятилетнего ребенка, укусила гадюка.
– В детском саду двести детей. Все дети как дети. Почему никого не укусила гадюка? А именно тебя должна была укусить гадюка! – негодовала она, отсосав кровь из ранки на моей ноге. Так я впервые узнал о моей отрицательной исключительности.
А может быть надо было начать с моей первой учительницы, Розы Эммануиловны? Она невзлюбила меня с того самого момента, когда из нолевого класса меня перевели к ней в первый. Я был непрочь остаться в нулевке вместе с моими друзьями из детского садика, но педагоги почему-то решили, что в нулевом классе мне делать нечего.
Роза Эммануиловна, чтобы избавиться от меня, кричала, что в первом классе мне тоже нечего делать. Вообще по отношению ко мне она была настроена мистически, считая, что во мне живет какой-то бес, который все схватывает на лету, но вместе с тем разрушает не только ее стройную педагогическую концепцию, а вообще дезорганизует всякий порядок. Она даже придумала мне имя – Дезорганизатор.
Я думаю, что никакого беса во мне не было. Просто некоторый избыток энергии требовал выхода. Но Роза Эммануиловна, вместо того, чтобы включить этот избытокв общую энергетическую систему страны социализма, решила запереть его плотной педагогической плотиной. Со всеми вытекающими из этого последствиями. Кульминацией наших непростых отношений стало весьма неприятное событие. Это произошло, когда я овладевал высотами науки во втором классе. Мне удалось спровоцировать двух сидящих за мной девочек на вполне достойную баталию. Девочки были примерными ученицами и отпрысками важных семейств. Я с удовольствием наблюдал за тем, с каким озлоблением учебно-показательные девочки выдирают друг у друга волосы. Подкравшись ко мне, Роза Эммануиловна левой рукой оперлась на парту, а правой, оскалившись сладострастно, ущипнула мое плечо. Я чуть не взвыл от боли. Но в тот же момент взвыла учительница первая моя. Дело в том, что в руке у меня была ручка и я что есть силы вонзил перо в кисть, опиравшуюся на парту.
В свое оправдание я могу сказать, что никогда у меня не было агрессивности. Была всего лишь мгновенная защитная реакция. Все немалочисленные драки, в которых я участвовал, больше того, все бои от начала и почти до конца войны являлись только следствием этой защитной реакции.
Силовые приемы были и у моей учительницы немецкого языка Елизаветы Семеновны Долгомостевой. Она обычно оставляла меня без обеда, то есть заставляла томиться в школе после окончания уроков, а затем уводила меня к себе домой. У нее был чудесный сад, и янаучился компенсировать свое заключение плодами из этого сада, зная как и где своровать их.
Но я благодарен Елизавете Семеновне. Именно она сделала меня самым выдающимся знатоком немецкого языка в нашей роте, а может быть – даже в батальоне.
Я благодарен блестящему педагогу Михаилу Васильевичу Шорохову за вдохновенное преподавание истории.
Я благодарен преподавателю русской литературы Александру Васильевичу Иванову, который тратил на меня свободное время, протоиерейским басом читая в оригинале "Иллиаду", "Джинны" Виктора Гюго, "Сердце мое на Востоке" Киплинга (я не знал тогда, что это переведенное с иврита стихотворение Иегуды а-Леви) и многие другие шедевры мировой поэзии. Я не понимал ни древне-греческого, ни французского, ни английского. Но слышал изумительную музыку стихов – цезуры "Иллиады", построенное ромбом уникальное стихотворение Гюго и завораживающую молитву моего народа, о котором еще очень очень долго у меня не было ни малейшего представления. И потом, читая эти стихи в переводе на русский язык, подражал Александру Васильевичу, слегка распевая заворожившие меня строфы.
Я благодарен Теофилу Евменовичу Шевчуку, который открыл для меня мир украинской поэзии. Мне очень повезло. Он был не только учителем украинского языка и литературы, но и директором школы. В этом качестве он неоднократно спасал меня от некоторых разгневанных педагогов, и когда в конце учебного года решался вопрос о похвальной грамоте, предлагал педагогическому совету обратить внимание на мои успехи в учении и закрыть глаза на некоторые, скажем, шероховатости в моем поведении.
Я благодарен учителю рисования Анатолию Платоновичу Коптяеву за то, что он любил не только мои рисунки, но и меня. Правда, он постоянно напоминал мне, что мой брат Фалик, который учился у Анатолия Платоновича в реальном училище, был более послушным и воспитанным мальчиком. Анатолий Платонович считал, что я должен стать художником. Увы, не он один ошибался.
Я благодарен Борису Эльевичу Шеркеру за то, что с детства я полюбил физику, за то, что недостаточно было мне знать правило правой руки и законы Ньютона.
Я должен поблагодарить моих учителей в танковом училище – преподавателя тактики, полковника Кузмичева и преподавателя техники, лейтенанта Коваля. Может быть, и их уроки помогли мне остаться в живых.
Портретами институтских учителей, помещенными в этой книжке, не ограничен круг людей, заслуживших мою благодарность. С каким удовольствием мы вспоминаем яркие лекции патологоанатома профессора Наума Моисеевича Шинкермана. Теплый след в нашей памяти оставил профессор-терапевт Владимир Адольфович Тригер, вдумчивый врач и очень добрый человек. И если речь зашла о доброте, то как не вспомнить судебного медика доцента Александру Алексеевну Дикштейн, всеобщую любимицу нашего курса. (Надо же было донской казачке жить под такой неудобной фамилией). Я благодарен заведующему кафедрой инфекционных болезней профессору Матвею Давидовичу Пекарскому, ныне израильтянину, жителю Арада. Я благодарен ассистенту-терапевту Иосифу Ефимовичу Лифшицу, популярному иерусалимскому врачу, за дружбу, о которой постоянно напоминают мне две подаренные им картины, маслом написанные этим талантливым человеком. Я благодарен доценту-терапевту Бенциону Борисовичу Роднянскому, чей шолом-алейхемовский юмор скрашивал нашу нелегкую жизнь, и доценту-невропатологу Леониду Михайловичу Фельману, и профессору-психиатру Нине Петровне Татаренко, научившей меня гипнозу.
Я благодарен заведующему кафедрой физики доценту Морозову и ассистенту этой кафедры Нудельману, в хлопчатобумажной солдатской форме пришедшим с войны и самозабвенно преподававшим нам свой предмет. Я благодарен заведующему кафедрой акушерства и гинекологии профессору Людвигу
Борисовичу Тесдору и доценту-гигиенисту Дмитрию Ивановичу Головину, ассистенту-терапевту Якову Давидовичу Кричину (Митя и Яша были добрыми и верными друзьями нашей небольшой студенческой компании, так называемого "мальчишника"). Я благодарен профессору-фармакологу Степану Петровичу Закрывыдороге, человеку, который умел быть порядочным, несмотря на все соблазны черного времени. Я благодарен заведующему кафедрой топографической анатомии доценту Николаю Петровичу Новикову, блестящие уроки которого помогли мне стать специалистом. Я даже ощущаю определенную неловкость за то, что его портрет не помещен в этой книге.
На моем врачебном пути я был одарен дружбой выдающихся ортопедов-травматологов. Один из них московский профессор Аркадий Владимирович Каплан. Представляю себе его состояние, когда в монографии "Повреждения костей и суставов", изданной в 1979 году, он должен был вместо меня, автора нового метода лечения, назвать другого ученого, слава Богу, хоть хорошего человека. А что он мог предпринять? Не издавать монографии? Не описать уже применяемый в медицине метод? Ведь он не имел права упомянуть фамилию врача, уехавшего в Израиль, фамилию человека, которая стала непроизносимой в Советском Союзе.
Я был одарен дружбой профессора Федора Родионовича Богданова, член-корресподента Академии медицинских наук, которого многократно с благодарностью упомянул в книге "Из дома рабства".
Я благодарен бывшему главному ортопеду-травматологу СССР, председателю Ученого совета министерства здравоохранения СССР и директору Центрального Института Травматологии и Ортопедии академику Мстиславу Васильевичу Волкову за то, что он нашел в себе желание и мужество стать на мою сторону в конфликте с грязной киевской бандой, состоящей из профессоров, фактически не имевших среднего образования. Пусть хоть некоторой отрадой для него, покинутого сейчас "друзьями" и лебезившими перед ним подчиненными, будет сознание того, что на свете не перевелись люди, умеющие сохранять благодарность.
В книге уже упомянуто, что врач подобен фотону: его масса покоя равна нулю. Чтобы не стать нулем, я продолжаю учиться.
В заключение мне остается выразить сердечную благодарность моему самому молодому учителю, блестящему программисту, доктору Александру Свистову. Это благодаря его продолжающимся урокам я получал удовольствие, набирая на компьютере книгу, представляемую на суд читателей.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Стр.
1. Родословная. 7
1. Родословная. 7
2. Д.С.Ловля и М.М.Зотин. 29 3. Г.П. Калина. 39 4. И.И.Федоров. 47 5. Е.Р. Цитрицкий. 57 6. А.Е. Мангейм. 67 7. О.А. Рабинович. 77 8. Ю.Н. Мительман. 91 9. А.Е. Фрумина. 101 1 0. Б.М. Городинский. 115 11. В.Д. Чаклин. 129 12. Б.С. Куценок и другие. 137 1 3. В.И.Шастин. 153 14. Он тоже был моим учителем. 169 15. Мой главный учитель. 182 16. В.П. Некрасов. 193 17. Заключение. 213
2. Д.С.Ловля и М.М.Зотин. 29 3. Г.П. Калина. 39 4. И.И.Федоров. 47 5. Е.Р. Цитрицкий. 57 6. А.Е. Мангейм. 67 7. О.А. Рабинович. 77 8. Ю.Н. Мительман. 91 9. А.Е. Фрумина. 101 1 0. Б.М. Городинский. 115 11. В.Д. Чаклин. 129 12. Б.С. Куценок и другие. 137 1 3. В.И.Шастин. 153 14. Он тоже был моим учителем. 169 15. Мой главный учитель. 182 16. В.П. Некрасов. 193 17. Заключение. 213
This file was created
with BookDesigner program
bookdesigner@the-ebook.org
03.01.2009
