Два профессора – хирург и ортопед – окончили институт сорок четыре года назад. Сейчас они выпивали по этому поводу и обсуждали важную проблему: кто был стукачом в их студенческой группе. Трех человек они назвали, не сговариваясь. И не сговариваясь, высказали сомнение, ограничивался ли этими тремя штат стукачей в их группе, состоявшей из двадцати четырех студентов.
 

ОБЪЯСНЕНИЕ ИДИОМЫ

 
      Группа российских туристов на Монмартре. Гид – юный студент с вполне приличным словарным запасом.
      – Господа, встречаемся у этой скамейки через полтора часа.
      Группа растворилась в потоке прохожих. Остались гид и два туриста. Оба, весьма состоятельные москвичи из так называемых новых русских, уже осмотрели на Монмартре, как они считали, все что достойно осмотра, и удобно расположились на скамейке. Гид вынул из сумки томик Тургенева.
      – Знаете, – сказал он, – у меня часто бывают проблемы с идиомами. Например, что значит "ударить лицом в грязь"?
      Оба, заикаясь, помогая себе руками, добросовестно старались растолковать бестолковому французу такую само собой разумеющуюся фразу. Их усилия не увенчались успехом.
      – А х.. его знает, как еще объяснить, – сказал один из них.
      – Вот-вот, – подхватил гид. – И это выражение. Почему русские считают мужской половой член таким интеллигентным, что он все знает?
 

 
      На именины, когда мне исполнилось три года, кто-то из гостей принес подарок – игрушечный рояль, точную копию настоящего, только маленький. На нем даже можно было играть.
      Но мне не нужен был рояль. Я мечтал о велосипеде. Увы, никто не догадался подарить мне велосипед. Тогда я решил осуществить свою мечту – самостоятельно сделать велосипед из рояля.
      Не помню, как именно трехлетнему ребенку удалось разобрать рояль на составные части, а составные части – на их составные части. Но удалось. А вот собрать из них велосипед почему-то я никак не мог.
      Сейчас мне доподлинно известно, что даже умелец, способный подковать блоху и сварить борщ из топора, не смог бы соорудить велосипед из деревянных щепок, поломанных клавишей и пузатых ножек, из всего того, что первоначально было красивой игрушкой.
      Но достает ли ума у несмышленышей задуматься над конечным результатом, когда они начинают превращать настоящее в свою мечту?
 

П Р О П А Г А Н Д А

 
      Мы были неразлучны до отъезда в Израиль. Я благодарил судьбу за то, что она подарила нам такого друга. Он не прерывал связи с нами, хотя это могло пагубно сказаться на его карьере.
      Спустя двенадцать лет он приехал к нам в гости. Радость встречи опьянила нас. Мы делали все, чтобы месяц пребывания в Израиле стал для него счастливейшей порой жизни.
      У него было более чем смутное представление о нашей стране и никакого представления об истории своего народа. Интеллигентного человека удивило даже то, что Иерусалим – столица Израиля. Ведь там неустанно твердили "агрессия Тель-Авива", "происки Тель-Авива"…
      Мы старались показать ему страну от ливанской и сирийской границы до Красного моря, показать все, что стало для нас таким родным.
      Он признался, что его поразил уровень жизни и невероятная концентрация интересных людей. Но даже предположить он не мог, что Израиль так красив. Наибольший интерес он проявлял к местам, связанным с христианством. Мы возили его по этим местам, чтобы доставить ему удовольствие.
      После первых дней эйфории он все больше и больше мрачнел. Невидимая стена медленно вырастала между нами. Мы мучительно старались понять, что произошло. Возможно, обидели его чем-нибудь невзначай? Мы анализировали каждый шаг и каждое слово и не находили ответа.
      Все разъяснилось во время проводов в аэропорту.
      Он не мог представить себе, что люди, в стране исхода ненавидевшие пропаганду, сами станут пропагандистами сионизма? Но еще хуже, что объектом этой пропаганды мы сделали его, нашего самого большого друга.
      Могли ли мы до этого додуматься?
 

 
      В два года и десять месяцев, когда сын произнес эту фразу, у него был уже изрядный список изречений. Можно было догадаться, почему он так высказался. У всех детей папы как папы. А у него – папа с палочкой.
      В этом возрасте сын уже осознал непродолжительность некоторых отклонении от нормы. Поэтому фраза "Когда папа отхромается…" прозвучала логично, хотя и забавно.
      Прошло много лет. Сын стал специалистом в области, оперирующей процессами в пространстве и во времени. Сейчас он просит Бога, чтобы папа как можно дольше не отхромался.
 

НОВЫЕ ГОЛОГРАММЫ

 
      Книга "Голограммы" – сборник более ста маленьких рассказов- вышла в свет в 1996 году. Первый из рассказов – "Придурок" – был написан в 1946 году.
      Я считал, что с изданием книги появление маленьких рассказов закончится. Но – удивительное дело! Они продолжают рождаться!
      На второе, дополненное, издание "Голограмм" я не надеюсь. Поэтому посчитал уместным поместить рассказы, появившиеся после 1996 года, в электронную версию книги.
      Рассказы – как рассказы. Хоть и маленькие.
 

 
      Завершились десять лет пребывания в аду. Десять лет существования в кухне родительской однокомнатной квартиры. Кухню превратили в комнату. В ней она ютилась с мужем и маленьким сыном.
      Несопоставимо страшнее была моральная обстановка. Беспрерывная война между зятем и тещей.
      И вот, наконец, счастье! Она получила двухкомнатную квартирку. Девятый этаж нового дома на самой окраине. Но была и своеобразная компенсация: дом примыкал к опушке леса. Перевезли свой нехитрый скарб: тахту, стол, два стула, раскладушку, на которой спал сын и разваливающийся фанерный шифоньер.
      Вместе со счастьем два инженера немедленно ощутили, что без кухонной мебели им не обойтись. Муж уехал в Сибирь подработать на стройке. А она, выстояв несколько ночей в очереди, сумела приобрести кухню. Оплатила даже доставку.
      К сожалению, в день, когда должны были привезти кухню, испортился лифт. Увы, в новом доме постоянно случались перебои – то с лифтом, то с электричеством, то с водой.
      Два грузчика взмыленные втащили кухню на девятый этаж и сейчас вопросительно взирали на хозяйку. Доставку она действительно оплатила. И все же вопросительные взоры не нуждались в оглашении. Беда только – у нее не было ни копейки. Она надеялась завтра на работе занять десятку до получки.
      – Ну хоть выпить чего найдется? – Спросил грузчик.
      – Нет ничего, – с трудом выдавила она из себя, безнадежно разведя руки.
      – Хозяюшка, так хоть воды дай напиться.
      И тут она заплакала. С утра прекратилась подача воды. Она не знала этого и не запасла воду.
 

 
      Он всегда пересекал осевую линию, выезжая на работу из двора и поворачивая налево. Чтобы соблюсти правила дорожного движения, надо было повернуть направо, доехать до площади и там развернуться. Но какого черта!
      Однажды его застукал автоинспектор.
      – Так, гражданин. Нарушаете?
      – Нарушаю. И буду нарушать. Вот тебе, младший лейтенант, трояк. Ты всегда можешь получить его в восемь часов утра, когда я еду на работу.
      Автоинспектора это устраивало. Свой трояк он получал дважды или трижды в неделю.
      Но всему приходит конец. Однажды нарушитель увидел, как рядом с его домом рабочие наносят краску на поблекшую осевую линию.
      – Ребята, хотите пол-литра?
      – А кто не хочет?
      – Тогда вот здесь, против выезда, сделайте прерывистую линию.
      На следующее утро он выехал из двора и, как обычно, повернул налево.
      Автоинспектор уже приготовился получить свой навар. Но автомобиль не остановился. Вернее, не остановился рядом с младшим лейтенантом, а метрах в двадцати дальше.
      Бывший нарушитель вышел из автомобиля и неторопливо направился к обалдевшему автоинспектору.
      – Чего вы здесь, товарищ младший лейтенант?
      – Как чего? Нарушаете?
      – Что нарушаю, товарищ младший лейтенант?
      – Как что? Осевую линию.
      – Какую осевую линию, товарищ младший лейтенант? Посмотрите внимательно. Тут прерывистая. Но так и быть. Вот вам трояк на прощание.
      – Вот жиды! – в сердцах подумал автоинспектор.
      Возмущение его было объяснимо.
      Но почему он употребил множественное число? Мзду-то он перестал получать только от одного жида.
 

 
      Очень богатый дядя из Лос-Анджелеса приехал в Одессу в гости к племяннику Несмотря на постоянные временные затруднения, племянник оказывал капиталисту неописуемое гостеприимство. Затруднения возникали не на гастрономической почве. Даже не на идеологической.
      Племянник не жаловал социалистическую систему. Просто иногда дяде невозможно было объяснить вещи, которые четырехлетним сыном племянника воспринимались как очевидные.
      – Не могу понять, – сказал как-то дядя, – в магазинах либо пусто, либо ужасное убожество, а люди на улице неплохо одеты.
      – Покупают на барахолке, – объяснил племянник.
      – Что значит "на барахолке"?
      – Понимаешь, Одесса – портовой город. Моряки привозят из-за границы всякое барахло и продают его на барахолке.
      – Покажи мне эту барахолку.
      Барахолка произвела на дядю ошеломляющее впечатление. Плотные ряды продающих. Плечо к плечу. Между покупателями не протолкнуться. Дядя обратил внимание на пожилого мужчину, покорно держащего на уровне груди пару туфель.
      – Это у него образец?
      Племянник с сожалением посмотрел на дядю.
      Как это такой бестолковый человек сумел заработать свои миллионы?
 

 
      Фима задумался и проехал на красный свет. Мощная трель милицейского свистка захлестнула его, как аркан на шее мустанга. С повинной и тремя рублями в руке Фима направился к автоинспектору.
      Лейтенант уставился в Фимин шнобель, будто бы не замечая приготовленной взятки.
      – Так. Так что вы сделали?
      – Виноват, товарищ лейтенант, нарушил.
      – Я спрашиваю, что вы сделали?
      – Ну, я же говорю: нарушил.
      – Что нарушили?
      – Ну, поехал на красный свет.
      – На какой?
      – Ну, я же говорю: на красный.
      – На красный? Чего же вы суете мне зеленую?
      Фима спрятал в карман трояк, извлек десятку и вручил ее автоинспектору.
      – Это правильно, – сказал лейтенант. – Если садишься за руль, надо различать цвета.
 

Н О К А У Т

 
      Фима был неважным водителем. Может быть потому, что он владел "Запорожцем". А запорожцы, как известно, не жаловали лиц Фиминой национальности. К тому же, его шнобель почти касался ветрового стекла автомобиля.
      И все-таки трудно уверить, что именно Фима был виновен, когда в щель между его драндулетом и шикарным ЗИЛом, выплывшим из-за угла, с трудом можно было протиснуть лезвие безопасной бритвы.
      Фима и амбал за рулем ЗИЛа, полтора центнера с квадратной ряжкой и вздернутым носом, примерно, четвертой частью Фиминого шнобеля, одновременно обрушили друг на друга водопады отборнейшего мата. Следует заметить, что Фимин словарный запас, если это можно называть словами, даже несколько превосходил таковой у представителя коренной национальности.
      Дуэль приняла затяжной характер. И тут Фима вдруг выпалил:
      – Ты, жидовская морда!
      Полтора центнера осели. Из открытого рта амбала не вырвался даже выдох.
      Фима сдал назад, со скрежетом переключил передачу и с победным видом рванул вперед мимо замершего в ступоре лимузина.
 

 
      Борис проезжал нерегулируемый перекресток по всем правилам. Даже не зная, притаился ли где-нибудь автоинспектор, даже если на расстоянии километра с одной и другой стороны не было намека на автомобиль, он покорно останавливался на знак стоп. Остановился и сейчас на пустынном шоссе. Отсчитал пять секунд и поехал.
      За перекрестком внезапно возник автоинспектор и жезлом приказал остановиться. Остановился. Открыл окно и терпеливо ждал, пока автоинспектор вперевалочку шествовал к автомобилю.
      Подошел. Взял под козырек.
      – Смотрю я на вас, и должен сказать, что еще не видел более дисциплинированного водителя. Ну хоть бы раз нарушили! Так ни разу. Но хоть бы плюнули в мою сторону.
      Борис улыбнулся, вытащил из бумажника трояк и молча вручил его автоинспектору.
      Автоинспектор тоже улыбнулся и взял под козырек.
      Что ни говорите, а трояк лучше плевка.
 

Ю В Е Л И Р Ы

 
      Два королевских ювелира получили заказ: ко дню рождения архиепископа изготовить крест. В центре – большой бриллиант. Во все стороны от него – бриллианты поменьше.
      Возможно, вы уже догадались, что королевскими ювелирами в Румынии были евреи. Получив заказ, ювелиры переглянулись. Их труд оплачивался вполне прилично. Но все-таки… Ко всякой оплате они обычно кое-что добавляли, выкраивая из материала. А тут ко всему явное несоответствие – евреи и крест. По мнению ювелиров, это требовало справедливой компенсации.
      То, что компенсацией будет один из бриллиантов, они успели договориться, переглянувшись. Но какой? Взглядов тут уже было недостаточно. После совещаний и экспериментов они изъяли центральный бриллиант, заменив его хрусталем таких же размеров и формы. Недаром они были королевскими ювелирами, лучшими в Румынии!
      Окружающие центр бриллианты они расположили так, что их сверкание отражалось в гранях хрусталя. Ни король, ни архиепископ, ни тогда, ни после не заметили подмены.
      С двумя ювелирами я познакомился вскоре после войны. Более веселых людей, но и больших жуликов мне встречать не приходилось.
      Лично меня они не обжулили лишь потому, что не было чего сжулить.
 

 
      Для Вени, истощенного мальчика, недавно эвакуированного из блокадного Ленинграда, слово "дурак" было запредельным сквернословием. Употребить его, краснея при этом, он мог, когда гнев уже перехлестывал в ярость.
      Осенью их восьмой класс мобилизовали на уборку картофеля в колхозе. Бригадир с горечью и одновременно с презрением посмотрела на его укрепленные веревочкой очки, на лицо с несмываемой печатью голода, на свисающие плетью руки, забрала у него лопату и назначила ездовым.
      У межи неподвижно стояла кляча, запряженная в телегу. Веня взобрался на мешки с картофелем, взял вожжи и скомандовал: "Ну!".
      Лошадь не шевельнулась. Бригадир, колхозницы и ребята из его класса с интересом наблюдали, как Веня все громче повторял свое "Ну!". Никакого эффекта. Колхозницы рассмеялись.
      – Пацан, – сказала бригадир, – она к твоему "Ну" не привычная. Она к матюгам привыкша. Матюгни ее и она пойдет
      Веня молча слез с телеги и взял лопату.
 

Д О К А З А Т Е Л Ь С Т В О

 
      Собрание партийного актива Сталинского района города Киева в 1937 году. Клеймят врагов народа.
      В третье ряду поднялась крупногабаритная дама:
      – Среди нас находится помощник бывшего наркома здравоохранения, презренного врага народа Канторовича, некий Лев Медвидь. Я по глазам вижу, что он тоже враг народа. Я предлагаю исключить его из партии.
      – Ставлю на голосование, – объявил председатель.
      – Почекайтэ, – поднялся доктор Медвидь, украинский парубок, в свое время замеченный наркомом Кантовичем и выбранный им в помощники. – Дайтэ мени сказаты.
      – Нечего! Все и так ясно! Исключить! – Завопила аудитория.
      – Та я не про себэ, – спокойно заявил доктор Медвидь. – Я по цю жинку.
      Про эту женщину? Другое дело. Дать ему слово.
      Доктор Медвидь не торопясь поднялся на сцену, посмотрел в зал, нацелил указательный палец в ту самую крупногабаритную даму и очень убедительно сказал:
      – Ця жинка блядь. Я по очам бачу.
      Хохот грохнул в аудитории.
      Так Лев Иванович Медвидь спас себя от исключения из партии и всего, что могло за этим последовать.
 

 
      На прием к министру здравоохранения Украины Льву Ивановичу Мевидю пришел профессор из так называемых национальных кадров. Министр пригласил его сесть и придвинул пачку папирос.
      – Спасибо, Лев Иванович. Я не курю.
      – Жаль. Мне очень хотелось увидеть, где у тебя лицо
 

С Л У Ч А Е Т С Я…

 
      Люди, знавшие заведующую кафедрой начертательной геометрии, не могли поверить в случившееся. Не только грубое слово, даже случайная ошибка в грамотной речи вызывала брезгливую гримасу на ее интеллигентном лице. А тут…
      Тяжко быть студентом в пятидесятилетнем возрасте. Даже заочником. Но Ивану Степановичу, скатившемуся с руководящей должности, понадобился диплом инженера, чтобы не скатиться еще ниже.
      Пацаны в комнате общежития, в котором, приезжая на экзаменационную сессию, пребывал
      Иван Степанович, помогали ему всеми правдами, а чаще неправдами, преодолеть очередной барьер. Но начертательная геометрия! Эта старая ведьма (Иван Степанович так называл профессора, свою ровесницу) трижды заваливала его чертежи.
      О ее красном карандаше поколения студентов слагали легенды. Говорили, что он процарапиывает алмаз. Не было ни малейшей возможности избавиться от ее красных исправлений, оставлявших глубокие канавки в ватмане. Приходилось чертить новый лист.
      Полночи пошло на четвертый чертеж. Утром ребята проверили его. Не нашли ни единой ошибки. Иван Степанович вошел в битком набитую аудиторию. Профессор позволила. Уважила возраст студента. Он развернул перед ней лист ватмана. Взором неторопливо планирующего орла, выискивающего добычу, профессор оглядела чертеж. И вдруг красный карандаш стремительно спикировал на кружок в верхнем правом углу и пересек его. Словно ножом полоснуло Ивана Степановича.
      – А это почему?
      – Осевая линия.
      – На х… мне ваша осевая линия?!
      – То есть, как это – на х…?
      Аудитория затряслась от хохота.
      Случается иногда невероятное.
 

 
      – Вы знаетэ, дохтур, чому я самая прынцыпияльная санитарка в нашей больнице? Бо я змолоду была такая. Мэни вже тридцать два года, пидстаркуватая я, а даже вы, я помичаю, зыркаетэ на мои грудя. А тогда, в девятнадцать лет! Нэ було в нашому сели дивкы такой красывой и складной, как я. Парубкы з уму сходылы. А ще если какому удавалось поцеловаты меня и дотронутысь до грудей, то хоч отправляй в сумасшедшую больницу. Що правда, я тоже иногда, когда менэ стыскував и целовал крепкий парубок, чувствовала у голови будто выпыла стакан самогону, а у спыни, вот тут – у крыжах, и внизу живота что-то такое сладкое обрывалось. Но я сказала, что до свадьбы никому нэ дам. И нэ давала. Это константация хвакту. Но однажды пришел ко мне по обчественным делам секретарь партийной организации колхоза. Я была секретарем комсомольской организации. Посидел, значится. Поговорили. Выпили немного. Потом вже говорил о делах не обчественных. Но не тискал. Не целовал. Он же не парубок. Ему же уже было где-то под сорок. Но так сладко говорил, так сладко гладил, что в крыжах и внизу живота загорелся тот сладкий вогонь. Даже не понимаю, как мы пошли у кровать. А потом аж тремтила, когда он приходил ко мне. Но село это же вам не Киев. Пошли разговоры. И однажды пришла его жинка. Ушла от меня с двумя "фонарями" под глазами. Правда, я тоже была вся поцарапана. А на другой день я получила от него письмо. Значится, он меня любит, но у него жена, дети и жена хочет пойти в райком по поводу морального облику коммуниста. Поэтому, значится, он больше ко мне не прийдет. А я была прынцыпияльная. Взяла красный карандаш и вверху навскосяк наклала резолюцию: "Не возражаю".
 

 
      Когда я слышу об астрономических заработках современных футболистов, вспоминаю, как Жора Граматикопуло, полусредний нападающий киевского "Динамо" (сейчас его назвали бы полузащитником) в нашей ординаторской рассказывал хирургам, только что закончившим операции, о недавней поездке в Австрию.
      Австрия! Тогда, в конце пятидесятых годов, да и потом, до самого отъезда из Совдепии, Австрия была от меня так же далека, как Полярная звезда.
      Рядом с больницей находился Республиканский врачебно-физкультурный диспансер. Наше отделение оказывало хирургическую помощь не только украинским спортсменам, но и корифеям из разных столиц, в том числе – из Москвы. Но Жора был у нас на особом положении. Мы любили его мрачный юмор и неистребимый смачный грузинский акцент уроженца Сухуми.
      Вот и сейчас он рассказывал о футбольном матче в Вене:
      – Панимаете, мы вииграли у австрийцев со счетом два-один. Но австрийцы палучили вот такую кучу шиллингов.
      Жора поднял ладонь над декой стола.
      – А мы палучили вот такую кучу, – Жора еще выше поднял ладонь, – паздравительных телеграмм.
 

 
      Доцент Василий Павлович (кличка у студентов-архитекторов Васька) щедро пересыпал свои лекции двусмысленностями. Порой весьма рискованными.
      Парни, большинство которых пришло в институт сразу после фронта, реагировали на них жирным смехом. Девушки, недавние школьницы, покрывались густым румянцем. Такая реакция – блаженство для Васьки.
      В тот день группа сдавала проект – секция жилого дома. Девушка, чья нежная красота восхищала Василия Павловича, поставила перед ним доску с чертежом. Казалось, красота, изящность, общение с бывшими фронтовиками к двадцати одному году должны были избавить ее от избыточной застенчивости. А она все еще оставалась робкой ученицей. К тому же в тот день она предстала перед грубияном Васькой простуженная, напрочь потерявшей голос.
      – Что это? – Спросил он, ткнув карандашом в чертеж.
      – Спальня.
      Шепот ее был едва слышен.
      – А это что?
      – Спальня оказалась непропорционально длиной и я в торце отгородила альков.
      – Ну, а дверь-то зачем из алькова в коридор?
      Девушка растерялась.
      – На всякий случай, – чуть слышно прошептала она.
      Доцент не должен был сомневаться в том, что эта девушка не способна на двусмысленность. Но этот секретный шепот…
      Васька тоже растерялся.
 

 
      Инцидент можно было спустить на тормозах. Можно было обвинить студентку третьего курса в том, что она пришла на экзамен по фармакологии, не зная даже, как выписать аспирин. Правда, она вполне успевающая студентка, не то можно было инкриминировать ей, так сказать, бартерную сделку, которую она предложила профессору-фармакологу, чтобы сдать экзамен. Но ведь она, подлая, выбросила на улицу профессорские брюки из окна его кабинета на четвертом этаже. Ну, а дальше обычная административно-партийная мудистика.
      На заседании парткома, заключая патетическую речь, профессор-хирург упрекнул своего друга:
      – Мы все не шестикрылые серафимы.Но что же ты, старый козел, снял штаны с обеих ног?
 

СЕКСУАЛЬНЫЙ БАНДИТИЗМ

 
      Площадь Святого Марка нашпигована голубями и туристами. Ушлые венецианки по евро за штуку продают крохотные бумажные пакетики с зерном для птиц. Туристы покупают и кормят. Многие не забывают увековечить этот акт человеческой доброты фотоаппаратом или видеокамерой.
      Мужчина лет сорока присел на корточки и с руки кормит примостившуюся на его ладони голубицу. Подлетел еще один предполагаемый претендент на зерно. Но нет. Он взгромоздился на голубицу и трахнул ее.
      Для голубицы, мужчины и наблюдающих этот акт сексуального бандитизма оказался полной неожиданностью.
      Наблюдающие отреагировали смехом. Голубица улетела. А мужчина выпрямился и смущенно развел руки. В том числе и руку, которая в полном смысле слова поддержала непорядочное, не полюбовное совокупление.
 

 
      Личная безопасность, раскованность, свобода, супермаркеты, поражающие воображение, зарплата, гигантская в сравнении с нищенской подачкой, которой оплачивался его труд инженера-исследователя в Советском Союзе, – все это было, конечно, идеально.
      Но, Боже мой! Даже устроившись истопником накануне эмиграции в Америку, он не был лишен такого необходимого человеческого тепла, взаимопонимания, выпивок на кухне, во время которых можно было даже показать фигу в кармане власть предержащим.
      А тут? Вежливые улыбки. Безразличное "how do you do" Более чем примитивное представление о Совдепии. Ощущение безысходного скитания по безграничной интеллектуальной пустыне. И вдруг однажды во время ланча подарок небес.
      Инженер из соседнего отдела, крепкий янки лет сорока, проявил к нему интерес именно как к выходцу из страны советов. Так началась их дружба.
      Дик знал о Советском Союзе все. Он прочитал "КГБ" Джона Баррона, и Солженицына, и кучу мемуарной литературы, и почти весь диссидентский "тамиздат". С ним можно было разговаривать на равных. Выпивая с Диком, Саша чувствовал себя так же, как во время выпивок там, на кухне.
      В течение десяти лет у Саши в Америке появился круг друзей и знакомых. Но Дик оставался единственным в своем роде. С ним на равных можно было говорить не только о настоящем, но и о прошлом.
      Вот и сейчас, во время ланча, Саша рассказал Дику, как там изгнали с работы его доброго знакомого.
      – Понимаешь, семья была обречена на голод.
      – Но почему обречена? Он ведь получал пособие по безработице.
      Саша выпал. На несколько секунд он замер с вилкой в руках, не в состоянии произнести ни слова. Он смотрел на Дика, как на инопланетянина, которого увидел впервые.
      А это ведь американец, который знал все о социализме.
 

 
      Сиэтлский музей изобразительных искусств. Выставка работ художника Джона Сарджента. Залы едва вмещают посетителей. Школьники с экскурсоводами. Инвалиды в колясках. Старики. Молодежь. Относительно тихо. Большинство посетителей слушают объяснения электронных гидов. Перед отличной картиной – обнаженный юноша – остановилась пожилая супружеская пара.
      И вдруг, – вдруг. потому что в этом зале ни сном ни духом я не ожидал услышать русскую речь, – дама задала мужу вопрос в полной уверенности, что ее никто не понимает:
      – Как ты думаешь, он обрезанный?
      – Не знаю. Подойди и посмотри.
      Маневрируя между любопытством и смущением, дама приблизилась к картине. Возвратилась к мужу:
      – Нет, он не обрезанный. Он негр.
      Примерно в полуметре от дамы, не отрывая взгляда от картины и наплевав на правила приличия, на том же русском языке я изрек:
      – Негры тоже бывают обрезанными.
      Лучше бы я промолчал. Нехорошо доводить людей до шока.
 

ОТКРЫТИЕ АМЕРИКИ

 
      Иркутская авиакомпания решила не то арендовать, не то купить "Боинг" для обслуживания пассажиров. С этой целью в Сиэтл прибыли двенадцать пилотов и два переводчика. Возможно русскоязычные знатоки английского языка были в состоянии перевести на русский даже Джойса. Но в общении между американскими и русскими пилотами они оказались на уровне новорожденных. Поэтому администрация Боинга вместо них пригласила Александра. Талантливый инженер -электронщик в Советском Союзе с золотой медалью окончил школу и с отличием – два института. К тому же, Саша – летчик – любитель. В Сиэтле он около двадцати лет.
      Между Сашей и русскими пилотами чуть ли ни с первых дней и в воздухе и на земле установились приятельские отношения. Как-то он предложил покатать их на своем самолете, с высоты показать Сиэтл и живописные окрестности.
      "Цесна" четырехместный самолет. Саша повез первую тройку в аэропорт Рентон на окраине Сиэтла, на берегу красивейшего озера. Автомобиль подкатил к воротам аэропорта. Саша открыл окно и, не выходя из автомобиля, на цифровом табло набрал код. Открылись ворота. Это слегка озадачило гостей. Мимо многих десятков самолетов Саша подъехал к своему. Нигде ни одного человека. Саша вынул колодки из-под шасси, отцепил крепление плоскостей, открыл кабину и начал планомерный осмотр самолета. Озадаченность гостей нарастала. Профессионалы, они понимали каждое движение Александра. Но ведь этому не предшествовало обращение к начальству, да и просто общение с кем-либо. Саша закончил осмотр и пригласил пилотов занять места в самолете. И тут их прорвало:
      – Как, просто так? И тебя никто не проверит?
      – В каком смысле – проверит?
      – Ну, там кровяное давление, и главное – подуть в трубку, проверка на алкоголь.
      – В этом нет необходимости. Существуют правила. Их не нарушают.
      Ошеломленные пилоты заняли места в "Цесне".
      Так русские открывали Америку.
 

 
      Маленький сухонький еврей. Но ручищи! Такие вызвали бы удивление, будь они даже у богатыря. Еврей перехватил мой взгляд и улыбнулся:
      – С детства вкалываю. Я этими руками третий дом себе строю. Два оставил в Советском Союзе. А сейчас в Израиле третий заканчиваю.
      – И не жалеете, что оставили там два дома?
      – А чего жалеть? Там за свою зарплату я мог купить тридцать пол-литров водки. А тут – триста. И не пол литр, а по семьсот пятьдесят грамм бутылка.
 

ГДЕ СПРАВЕДЛИВОСТЬ?

 
      Конец рабочего дня на военном заводе. Работники торопливо отбивают карточки. Автобусы ожидают. Инженер репатриировался в Израиль из Советского Союза около двух лет назад. Он не торопится. У него свой автомобиль. Рабочий лет тридцати пяти всунул в автомат свою красную карточку и с явным неудовольствием посмотрел на зеленую в руке инженера.
      – Никогда в Израиле не будет справедливости. Я на этом заводе уже двенадцать лет и все еще простой рабочий. А ты не успел приехать – и уже инженер.