Небольшое кафе на Крещатике. За столиком одиноко скучает девица.
      За другим столиком чернокожий студент неторопливо пьет кофе и пожирает взглядом соседку. Она неподвижна, как мавзолей Ленина. Но периферическое зрение не упускает эволюций студента.
      Он положил трехрублевую бумажку на мрамор столика.
      Девица демонстративно отвернулась. Когда она заняла первоначальную позицию, на столике уже лежала пятирублевая бумажка.
      Порочная тактика студента разоблачила существование, по меньшей мере, двух купюр. И студент, в конце концов, выложил на столик обе.
      Девица встала и, покачивая бедрами, направилась к выходу. Студент поспешно последовал за ней.
 

ДВОИЧНАЯ СИСТЕМА

 
      К трем часам утра, когда карета скорой помощи привезла девочку с острым аппендицитом, дежурный хирург уже валился с ног.
      В отделении был закон: перед аппендектомией каждая женщина должна быть обследована гинекологом; в его отсутствии – хирургом.
      Со студенческих лет дежурный врач не любил гинекологии. А в этом случае диагноз не вызывал ни малейшего сомнения. К тому же, пациентке четырнадцать лет. Фактически еще ребенок. На всякий случай он спросил:
      – Ты, конечно, девственница?
      Скромно потупив очи долу, она ответила:
      – Немножечко нет.
 

 
      Сослуживцы облизывали губы, рассказывая о знаменитом тбилисском ресторане. Семен решил пообедать там, впервые приехав в Тбилиси. Увы, шашлык по виду и по вкусу напоминал ошметки подошвы, нанизанные на шампур.
      Не без юмора, но вполне деликатно, Семен изложил это официанту.
      – Нэ нравыца? Можете заказать у сэбя в Эреване, – сурово отрубил официант.
      – Почему в Эреване? Какое отношение я к нему имею?
      – Вы же армянин?
      – Нет. Я еврей.
      – Дарагой, что же вы мне не сказали?
      Через несколько минут у Семена уже была возможность убедиться в том, что кухня и обслуживание в этом ресторане действительно выше всяких похвал.
 

ПОДРАБОТКА

 
      Израильская научная делегация вернулась в Новосибирск из Академгородка. Старые приятели попросили Мишу остаться, пообещали вечером отвезти его в гостиницу. Ученым любопытно было поговорить с Мишей неофициально. Восемнадцать лет назад профессор физики был таким же как они советским ученым.
      Вечер прошел интересно. В Новосибирск Мишу вызвался отвезти заведующий отделом научно-исследовательского института, по совместительству заведующий кафедрой.
      Приятельские отношения двух будущих профессоров начались лет тридцать пять назад и не прерывались до Мишиного отъезда в Израиль. В автомобиле они продолжили разговор. О волновавшей их физической проблеме.
      Вдруг в беседу диссонансом ворвалась жалоба заведующего на то, что быт стал очень трудным, что на зарплату не проживешь, поэтому приходится подрабатывать перевозкой пассажиров в своем автомобиле. Недавно вез из Академгородка одного голландца. Тот дал три доллара.
      Снова заговорили о физике. Но еще дважды профессор внезапно возвращался к голландцу. Побочная тема в симфоническом произведении. И кто знает, какая из них главнее?
      Они подъехали к гостинице. Миша дал пять долларов.
      Профессор спрятал их в карман, сказав, что они очень кстати.
 

 
      Январское утро 1970 года. Час пик иссяк. В троллейбусе, спускавшемся к площади Ленинского комсомола, бывшей Сталина, бывшей Третьего Интернационала, бывшей Царской, количество пассажиров приблизилось к норме.
      В голову троллейбуса неторопливо шел высокий плотный мужчина лет тридцати пяти. Возможно, он задел сидевшую у прохода седовласую старушку, или просто так, для своего удовольствия сказал:
      – Простите, Голда Мэир.
      Старушка подняла голову и мгновенно ответила:
      – Ничего, Адольф Виссарионович.
      Мужчина быстро подошел к водителю, чтобы пассажиры не увидели его покрасневшей смущенной физиономии.
      В разных концах троллейбуса появились осторожные улыбки.
 

БАБУШКА И ПОПУГАЙ

 
      В семидесятых годах заструился из Киева ручеек евреев в Израиль и в прочие заграницы. Уезжавшие или собиравшиеся охотились за информацией.
      К получавшим "из-за бугра" письма приходили знакомые, знакомые знакомых и знакомые собиравшихся познакомиться.
      Добрая супружеская пара безропотно принимала толпы гостей. Только бабушка с поджатыми губами появлялась в комнате и, окинув гостей недовольным взглядом, молча исчезала в кухне.
      Зато маленький зелено-голубой попугай беспрерывно трещал, выдавая информацию помимо той, за которой пришли визитеры:
      – Каши давай! Каши давай! – Выкашливал он.
      И тут же, меняя интонацию, вопрошал:
      – Водки принес? Водки принес?
      А вслед за этим дребезжащим старушечньм голосом ворчал:
      – Ходят здесь всякие. Письма читают. Письма читают.
      В отсутствии гостей бабушке не надо было размыкать губ.
 

 
      – Слушайте, перестаньте мне рассказывать ваши ужасы про таможню. И козлу ясно, что эти выкидыши делятся с КГБ. Одна банда. И делается это все, как на ладони.
      Мы спокойно прошли таможню и уже пошли на посадку. Пошли! Вы же тоже выезжали через Чоп. Вы же знаете, как это происходит. Вас держат до последней минуты, а потом вы как зайцы мчитесь к поезду, который вот-вот отойдет, потому что вагон уезжающих в Израиль у черта на куличках.
      Вся моя семья уже была на перроне. И тут меня остановили и сказали, что меня вызывают на второй этаж. Мои в слезы. Хотели остаться и подождать меня. Но я на них прикрикнул приказал ехать и ждать меня в Вене.
      Солдат привел меня в кабинет и оставил наедине с полковником КГБ.
      Мне не надо было посмотреть дважды, чтобы увидеть, что это жулик моего масштаба. Он осмотрел меня и спрашивает:
      – Так что, Заболоцкий, будем обыскивать, или сами отдадите?
      – Что вы имеете в виду, полковник?
      – Камешек.
      – Камешек? Вы имеете в виду это стеклышко?
      И я достал из складки кармана изумительный бриллиант в восемь карат.
      – Стеклышко? – Спрашивает полковник, и хищный блеск в его глазах был ярче сверкания бриллианта.
      – Конечно, стеклышко. Если у вас есть ребенок, девочка, можете дать ей поиграть с ним.
      Полковник спрятал бриллиант в карман.
      – Хорошо, Заболоцкий, но у вас же есть язык.
      – Полковник, как вы понимаете, язык не в моих интересах. Кроме того, вы можете прицепить мне хвост.
      Я же знал, что поезд уже ушел и сутки мне придется болтаться в Чопе.
      – Да, кстати, полковник, где я буду ночевать?
      Полковник улыбнулся.
      – Я думал, что в камере предварительного заключения. Но переночуете в гостинице.
      – Но у меня нет денег.
      – Внизу провожающий вас дружок. У него достаточно ваших денег.
      Все знал. День я провел в Ужгороде и в Чопе. И хвост, который прицепил мне полковник, гнусный тип, нагло следовал за мной по пятам.
      Вечером без всяких приключений я уехал в Вену.
      А вы что-то пытаетесь рассказать мне про таможню.
 

 
      Трудно даются ей первые уроки в школе выживания. Лето 1995 года в Киеве не самое подходящее время для этого. Может быть и другое время было бы не лучше.
      Непросто шестидесятилетнему доценту-историку начинать с азов новую науку. Постыдную. Унижающую человеческое дocтоинство.
      После смерти мужа она не позволяла себе ничего, кроме самого необходимого для поддержания животного сушествования. Вот и сейчас она рассматривает свою норковую шапочку, с которой придется расстаться. Но сколько за нее дадут на толкучке? На толкучке!.. Ведь там доцента могут увидеть знакомые! Но как ей прожить без этих ничего не стоящих миллионов?
      ()на пришла сюда к концу дня.
      Вот она – школа. Женщина, изможденная, уставшая после целого дня тщетного стояния продает похожую шапочку.
      – Сколько она стоит? – Спросила доцент.
      – Миллион семьсот тысяч, – с надеждой ответила женщина.
      Так. Значит шапочку можно продать за десять долларов. Негусто.
      Приятельница, прилетевшая из Америки, рассказывала, что подобную шапочку она видела в недорогом магазине. Триста пятьдесят долларов. Боже мой, есть же на свете богачи, которые могут потратить такие сумасшедшие деньги!
      Женщина схватила ее за руку:
      – Купите, умоляю вас. Я уступлю.
      Доцент попыталась объяснить, но спазм сдавил ей горло. Худая старуха рядом с продающей шапочку, размахивая поношенными сапожками, почти прокричала:
      – Дура, неужели ты не видишь? Она такая же, как мы. Приценивается.
      Доцент виновато улыбнулась и быстро отошла, чтобы они не заметили слез.
 

 

ЛЮБИТЕЛЬ ЖИВОТНЫХ

 
      Через несколько дней после эмиграции в CШA бывший советский гражданин встретился со своим старым сослуживцем, уже несколько лет жившим в этом городе. Беседуя, они пришли в парк и сели на скамейку на берегу небольшого озера.
      Бабье лето ласкало красные клены и темно-зеленые пихты. Деревья отражались в идеальном зеркале озера. Упитанные утки лениво рябили поверхность воды.
      – Это чьи? – Спросил новичок.
      – Ничьи.
      – Так может того…
      Он крутанул правой ладонью, словно завинчивал отверткой шypуп.
      Старожил терпимо улыбнулся:
      – Пищу у нас, в основном, покупают в магазинах.
 

ТОЧКА ЗРЕНИЯ

 
      Просторная женская уборная огромного шопинг-центра оглашалась радостной песней двухлетнего карапуза, которому мама меняла подгузник. Мелодия, по-видимому, принадлежала исполнителю.
      Из кабины вышла дородная дама, окинула певца задумчивым взглядом и тихо сообщила пространству:
      – Хоть кто-то счастлив.
 

НАЧИНАЮЩИЙ БИЗНЕСМЕН

 
      Доктор вернулся домой из офиса. По привычке он вынул из кармана бумажник, положил его на письменный стол и пошел в ванную. Через две минуты, войдя в кабинет, он увидел сцену, болью сжавшую его сердце. Восьмилетний внук, существо, самое любимое во всей вселенной, рылся в бумажнике.
      – Ты что делаешь?
      Внyк на мгновенье смутился. Но только на мгновенье.
      – Считаю деньги.
      – Ну, и сколько ты насчитал?
      – Было тридцать четыре доллара.
      – Что значит "было"?
      – Сейчас там тридцать три доллара.
      – Кто тебе разрешил взять доллар?
      – Ты считаешь, что я должен бесплатно пересчитывать твои деньги?
 

 
      Он не мог поручиться, что до конца своей жизни ни разу не побывает в автомобильной аварий. Но у него не было сомнения в том, что не он будет виноватым.
      С женой он возвращался в Лос-Анджелес пo пятой дороге, перегруженной, как и обычно, в час пик. При разрешенной скорости шестьдесят пять миль в час автомобили едва плелись по всем пяти полосам.
      Жена достала из сумочки губную помаду, повернула к себе зеркало заднего вида и стала наводить красоту.
      Внезапно он обнаружил, что шоссе потеряло привычные измерения. Не важно, удивление или возмущение перехватило его дыхание. Важно, что он непроизвольно резко затормозил автомобиль.
      В ту же секунду шедший за ним тяжелый трейлер смял в гармошку багажник новенького темно-вишневого "Кадиллака".
 

БЛАГОРАЗУМИЕ

 
      Шумное русскоязычное застолье. Изобилие закусок. Хватив рюмку водки, он припал к скумбрии горячего копчения.
      Жена испепелила его взглядом:
      – Дурак, кушай икру.
 

В РАССЕЯНИИ

 
      Юная миловидная продавщица приросла взглядом к золотой шестиконечной звездочке на шее своей клиентки, рассматривавшей свитер.
      Покупательница недовольно оглянулась, почувствовав этот взгляд. Шестнадцать лет она в Сиэтле, но не в состоянии подавить в себе рефлекс ощетиненности, с которым родилась и выросла в Советском Союзе, рефлекс на упоминание ее национальности. Продавщица смущенно сказала:
      – Простите. Мнe очень нравится ваш мугендувид.
      – Ага, мугендувид, – подумала про себя покупательница и спросила:
      – Вы еврейка?
      – Конечно! Хотя моя мама вторично вышла замуж за христианина и перешла в его веру. Но ко мне это не имеет никакого отношения.
      Диалог уже не был связан со свитером. У девушки первая степень и она собирается продолжить учение в университете. Еврейство она ощущает, как собственное тело. По субботам посещает синагогу. К сожалению, там только старики и дети. А ей так не хватает общения с евреями-сверстниками.
      – В Сиэтле есть Центр еврейской общины – чудесный клуб. Почему бы вам не стать его членом? – Спросила покупательница.
      – Пожалуй. Но еще лучше уехать в Израиль. Об этом я мечтаю, хотя мама безусловно не одобрит моего решения.
      Покупательница ничего не сказала. Она вспомнила, что пришла сюда за свитером.
 

 
      Объявление на двери нашего номера в гостинице должно было послужить предупреждением, что Сент-Луис не населен сплошными шестикрылыми серафимами. Дверь закрывать на ключ, на защелку и на цепочку. Не открывать, не посмотрев и глазок. В случае сомнения немедленно позвонить дежурному.
      По пути к грандиозной арке на берегу Миссисипи мы заскочили перекусить в "Макдональд". В заполненном зале, кроме нас, не было белых. Жена, как потом мы сообразили, допустила две ошибки: расплатилась наличными и бросила в автомат, выдавший пластмассовую безделушку, квотер – двадцать пять центов.
      На безлюдной улице нас уже ждал высокий тощий негр, накуренный или наколотый так, что юноша выглядел сорокалетним.
      – Деньги давай! – Потребовал он.
      Я сказал ему, что у нас нет денег. Он продолжал требовать во все более угрожающей манере. Я взял свою увесистую палку на изготовку в правую руку.
      За этой сценой из соседнего скверика наблюдали коллеги нашего оппонента. Человек десять. Я их не заметил. Уже потом, когда виноватая в этом инциденте жена давала мне взбучку за горячность, она обратила мое внимание на банду в скверике.
      А в тот момент, когда я приготовился к отражению атаки, жена выступила вперед и на хорошем русском языке объяснила негру, что у нас нет денег.
      – Понимаешь? Нет и копец!
      Когда-то Маяковский написал:
      Да будь я и негром преклонных годов,
      И то без унынья и лени
      Я русский бы выучил только за то,
      Что им разговаривал Ленин.
      Не знаю, догадался ли молодой негр, что с ним поговорили на языке Ленина, но он посмотрел на нас с удивлением и отошел.
 

 
      В русскоязычный магазин деликатесов в Бруклине, пыхтя тоненькой коричневой сигаретой, вошла элегантная дама. По-русски с московским аканием она обратилась к продавцу:
      – Пожалуйста, нарежьте мне вот этой ветчинки четверть фунта. О кэй?
      Она стряхнула пепел на чистый пол.
      – А вот этой колбаски – сто пятьдесят грамм. О кэй? А вот этой макрели… что? Нельзя разрезать? В таком случае, дайте мне вот ту, поменьше. О кэй? Ничего, что я говорю по-английски?
 

К Е М П И Н Г

 
      Последний уик-энд мая – день Поминовения. Вся Америка рванула на природу. Выехать в такой день в кемпинг было форменным безумием. Джип, нагруженный лодкой, палаткой и прочим необходимым снаряжением, наматывал милю за милей.
      Глухо. Все лагеря забиты до предела. В некоторые лесопарки даже не надо было заезжать. Уже на шоссе стояли щиты с надписью "Мест нет".
      Наконец, на территории индейской резервации у чахлого озерца нашлось одно свободное место. Автомобиль, кострище и палатка впритык друг к другу и к соседям.
      Подозрительная уборная – деревянная кабинка без воды.
      Соседи оказались доброжелательными.
      – Это питьевая вода? – Спросил я, показав на трубу с вытекавшей водой.
      – Не знаю.
      – А пьете вы что?
      – Пиво.
      – А дети?
      – Кока-колу.
 

 
      В гостинице у дежурного мы получили талон на посадку в микроавтобус, который должен был отвезти нас в аэропорт имени Кеннеди. На остановке, в нескольких метрах от подъезда, рядом с чемоданами стояли два араба. За нами выстроилась очередь.
      Подошел микроавтобус.
      Суровый чернокожий шофер потребовал у арабов талон. Они, оказывается, не обратили внимания на объявление в вестибюле. Талона у них не было. Пришлось возвратиться в гостиницу.
      Мы сели на переднее сидение. Микроавтобус был заполнен до предела, когда вернулся араб с талоном. Они умоляли шофера взять их. Они опаздывали на рейс. Шофер был неумолим. Нет мест.
      Я сказал шоферу, что мы можем потесниться, один сядет рядом с нами, а второй – на чемодан.
      Пассажиры удивились. Как выяснилось, кроме нас, в микроавтобусе не было евреев.
      В пути мы разговорились. Арабы оказались палестинцами из Самарии, работавшими в Кувейте. Я изложил им мою бескомпромисссную позицию о решении палестинской проблемы. У палестинцев не нашлось возражений.
      Жена была недовольна мной. Незачем афишировать, что мы – израильтяне.
      В аэропорту мы дружески распрощались. Они долго благодарили нас за помощь.
      Дома мои прекраснодушные друзья называют меня фашистом.
 

 
      Старый мощный "Додж", длинный, со стальными бамперами, медленно вкатил на забитую автомобилями стоянку огромного торгового центра. За рулем маленькая старушка, засушенная, как роза в гербарии. Дама приближалась к своему девяностолетию. Она остановила "Додж", увидев два новенькие спортивные автомобиля, занявших три места. Между автомобилями веселилась стайка девушек и юношей с баночками пива в руках.
      – Молодые люди, я была бы вам очень признательна, если бы вы поставили свои автомобили так, чтобы и я смогла припарковаться.
      – Бабуся, – ответила ей эффектная девица, сидя на капоте своего красного "Ягуара", – тебя уже давно ждет паркинг на том свете.
      Остроумие девицы было награждено дружным хохотом всей компании.
      "Додж" задним ходом отъехал на предельно возможное расстояние, остановился и, взревев, навалился на красный "Ягуар". Молодые люди едва успели отскочить. Старушка с интересом посмотрела на смятый в лепешку "Ягуар", включила задний ход и повторила атаку на лилово-оранжевый "Порш". Красавец – автомобиль превратился в груду металла.
      Старушка с явным удовлетворением обратилась к остолбеневшей компании:
      – Надеюсь, в следующий раз вы будете более воспитаны.
      "Додж" величественно покинул поле сражения.
 

 
      Об очень богатых людях говорят, что они не в состоянии сосчитать своих денег.
      Владелица роскошной виллы в горах возле Лос-Анджелеса до последнего цента знала количество десятков миллионов долларов на своем счете в банке.
      Она смотрела, как солнце медленно утопало в океане, когда зазвонил телефон.
      – Из Нью-Йорка. Коллект. Вы согласны оплатить разговор? – Спросила оператор
      – Кто звонит? – Спросила владелица телефона.
      Пayзa.
      – Ваша дочь, – ответила оператор.
      – Если это не срочно, пусть напишет.
      Может быть, именно так становятся мультимиллионерами?
 

Р О Д И Н А

 

С В О Й

 
      Мы сидели с женой на переднем сидении. На остановке в автобус поднялся солдат в винтовкой М-16 через плечо. Автобус тронулся. Солдат схватил рукой поручень, чтобы сохранить равновесие. Винтовка мешала ему достать из кармана деньги. Он снял М-16, и со словами "Подержи, пожалуйста" вручил мне оружие.
      Слово "пожалуйста" я уже знал. Об остальном догадался. Солдат получил билет, забрал у меня винтовку и кивнул в знак благодарности. Язык жестов я понимал лучше иврита, который начал изучать пять дней назад. Но дело не в языке.
      Вручить оружие совершенно незнакомому человеку?
      Бывший офицер Красной армии всю дорогу переваривал событие и никак не мог переварить.
      Жена, видя мои душевные мучения, со свойственной ей логикой восстановила золотое равновесие во мне и в окружающем мире.
      – Это ведь так просто. Он увидел, что ты свой.
 

 
      И центре абсорбции все знают всех. Мать двоих девочек. Без мужа. Инженер-электрик из Ленинграда. Почти полгода в Израиле. Повезло – устроилась на работу по специальности. В первый же день вернулась домой в слезах.
      Что случилось?
      Босс дал вычертить схему средней сложности. Проверил и сказал "Бесэдер гамуp".
      – Ну, и что?
      – Уволит он меня.
      – Почему уволит?
      – Как ты не понимаешь? Бесэдер гамур. Сэдер – это порядок. Гамур – окончен. Значит, схема никуда не годится.
      – Дура! Бесэдер гамур – это идиома: полный порядок, очень хорошо, можно сказать – отлично. Он похвалил тебя, дуреху.
 

ДОВЕРИЕ

 
      Благоухающее утро, еще не прожженное сентябрьским солнцем. Белые, красные, розовые олеандры, знакомые по прошлой жизни. Когда еще пополнится мой словарь названиями цветущего богатства, мимо которого я неторопливо иду на работу? Не до ботаники. Выучить бы на иврите слова, необходимые для повседневной жизни.
      Это единственная туча на безоблачном небе мировосприятия нового израильтянина.
      Навстречу мне идет очаровательное шестилетнее существо. Девонька согнулась под тяжестью яркого ранца, чуть ли не таких же размеров, как его владелица. Поравнявшись со мной, она вскинула свои шелковые ресницы, подала мне руку и тоном, каким обращаются к родному или близкому знакомому, сказала:
      – Переведи меня через дорогу.
      Гордый ее доверием, я бережно приютил в своей руке ее теплую ладошку и, словно первый рыцарь в свите королевы, прошествовал через улицу перед потоком остановившихся автомобилей.
      Мы помахали друг другу на прощанье, и единственная туча бесследно растаяла на небе моего восприятия новой родины.
 

 
      На третьей неделе нашего пребывания в Израиле нас пригласили на свадьбу. Все поразило нас в тот вечер. Несколько сотен гостей. Количество спиртного такое, что пол Киева можно было бы довести до положения риз. При этом – ни одного нетрезвого. Но больше всего…
      Жених имел какое-то отношение к пришедшей на свадьбу роте парашютистов. Мы уже слышали, что непросто попасть в "красные береты", что туда отбирают самых лучших из добровольцев.
      Ребята сложили в углу автоматы "Галиль". Один парашютист остался караулить оружие. К спиртному они не прикоснулись. Пили кока-колу и мандариновый сок. Усадили на стулья жениха и невесту и, подняв их высоко над головой, станцевали хору. Да так, что даже мне захотелось влиться в радостную солдатскую карусель.
      Я смотрел на этих мальчиков, на бесконечные ряды бутылок с виски, водкой, джином, коньяком, винами, пивом и на гору автоматов "Галиль".
      Я вспомнил свою роту. И представил себе, как бы надрались мои ребята. А какая пошла бы стрельба! Тут невинным мордобоем не обошлось бы.
      Среди общего веселья мальчики в красных беретах тихо разобрали автоматы и незаметно покинули свадьбу.
      На рассвете у них были прыжки в Синае.
 

 
      В течение двадцати шести лет мне приходилось оперировать и в столичных институтах и в сельских больничках. Ритуал подготовки к операции был неизменным, как вращение Земли. Двумя щетками я десять минут мыл руки мылом, входил в операционную, получал марлевый шарик со спиртом, протирал им кисти рук, смазывал их йодом, надевал стерильный халат, резиновые перчатки и приступал к операции. Стереотип был выработан прочно. Об этом уже не надо было думать.
      И вот моя первая операция в Израиле. Щетками я помыл руки и вошел в операционную. Операционный брат, солидный, как профессор (в своем деле он действительно профессор), с недоумением посмотрел на мои лодочкой сложенные ладони.
      – Чего ты хочешь?
      – Спирт. Алкоголь.
      Он подбородком указал на дверь, в которую я только что вошел:
      – Педаль.
      Боже мой! Педаль – это педаль, или на иврите у этого слова другое значение?
      Я пошел в предоперационную и стал шарить взглядом по кафелю стен, по зеркалам, по раковинам. Хирург, мывший руки, заметив мою растерянность, спросил:
      – Что ты ищешь?
      – Спирт. Алкоголь.
      – Педаль, – сказал он, махнув ногой.
      Я посмотрел в направлении этого взмаха. Действительно, под раковиной была педаль. Я нажал на нее. Из крана потекла жидкость. Я понюхал ее. Спирт! Я лизнул. Спирт! Неудержимый хохот мешал мне членораздельно ответить собравшимся врачам, сестрам и братьям на вопрос, что случилось.
      Но даже не будь хохота, но даже будь мой иврит не таким убогим, каким он был, я бы все равно не сумел объяснить израильским коллегам, как выглядели бы операционные, в которых я проработал двадцать шесть лет, если бы там из крана тек спирт при нажатии на педаль.
 

 
      С детства люблю гусиные шкварки. Я уже начал работать и решил, что могу позволить себе такой деликатес. С женой мы поехали на рынок Кармель в Тель-Авиве. Нужен Золя, чтобы описать это чудо. Мы нашли ряды, где продают птицу. Плотный высокий парень срезал с гусей кожу вместе с жиром и бросал ее в картонную коробку. Ворочая во рту булыжник усвояемого иврита, я сказал, что нам нужен гусиный жир. Брови его, как крылья ворона, взлетели от удивления.
      – Зачем?
      Я попытался объяснить, что такое шкварки.
      – А-а… Моя бабушка из Бухары рассказывала, что она так заправляла плов. Сколько тебе?
      Опасаясь пробить брешь в бюджете, я осторожно сказал:
      – Кило.
      Двумя руками он зачерпнул в коробке жир и швырнул его на двухкилограммовые весы. Стрелку зашкалило.
      – Сколько я должен заплатить?
      – За что?
      – Здесь больше двух кило.
      – Дорогой, это мы выбрасываем. Никто не ест холестерол. Возьми на здоровье.
      – Но я не могу взять, не уплатив.
      – Хорошо. Дай мне десять агорот.
      В ту пору это было около полуцента.
 

 
      Бригадный генерал внимательно осматривал шеренгу парашютистов перед прыжками. На нем такое же обмундирование, как на его солдатах. У него за спиной такой же ранец парашюта. Генерал остановился перед высоким ладным парнем. Он потянул на себя лямку недостаточно затянутого ремня.
      – Моше, сейчас ты прыгнешь и убьешься. Позвонит твоя мама. Что я ей скажу?
      Парень смущенно затянул ремни. Я смотрел. Я слушал. Я уже понимал каждое слово, произнесенное генералом на иврите. Но я ничего не понимал.
      Я представил себе, как бы я перекрутил ремень у своего солдата и вкатил бы ему столько нарядов вне очереди, сколько раз мне удалось бы перекрутить ремень.
      А тут "позвонит твоя мама'. ' И это в самом отборном подразделении!
      Я ничего не мог понять.
 

У В Е Р Е Н Н О С Т Ь

 
      Первая группа израильских туристов прилетела в столицу социалистической Венгрии. Израильтян извлекли из очереди на паспортный контроль и обособили в стороне. В группе начался недовольный ропот, перешедший в возмущение. Из самолета они вышли чуть ли не первыми, а тут какого-то черта должны ждать. Официальный представитель Венгрии, встречавший израильтян, не знал иврита. Возмущение своих подопечных он принял за беспокойство по поводу селекции.
      – Понимаете, вы пройдете по списку с общей визой. У Венгрии ведь нет дипломатических отношений с Израилем. Так что вам не надо беспокоиться.
      – Дорогой, – ответил ему израильтянин в распахнутой тенниске, – мы не беспокоимся. Помнишь, когда террористы в аэропорту Энтебе удерживали евреев как заложников, туда прилетели наши командос, уничтожили террористов и освободили евреев. Из Израиля до Будапешта ближе, чем до Энтебе.
 

 
      Вечная проблема стоянки! Мы приехали на выставку. Мне пришлось въехать на тротуар и поставить автомобиль вплотную к живой изгороди. Вечером он оказался зажатым со всех сторон. Я внимательно осмотрел местность и сказал жене, что теоретически есть возможность выехать. Но для этого нужен опытнейший водитель, который извне руководил бы мною. Жаль, что у жены нет водительских прав. Я, пожалуй, был бы тем самым руководителем.
      Мы сели в автомобиль и терпеливо ждали прихода владельцев заблокировавших нас машин.
      С нами поравнялась семья восточных евреев. Впереди вышагивал отец семейства. Под солидным животом шорты еще как-то держались, но обе ягодицы были оголены наполовину. На руках он нес годовалого ребенка – рекламу натуральных соков. За патриархом шла жена с грудным младенцем и выводок детей – один другого красивее.
      Еврей заглянул в мое окно и весело спросил:
      – Сидишь?
      – Сижу.
      – Вот тaк и просидишь до полуночи. Ничего не поделаешь. А знаешь, теоретически здесь есть возможность выехать.
      – Я сказал это жене.
      – Ну- ка, давай попробуем.
      И мы стали пробовать. Миллиметр вперед. Миллиметр вправо Миллиметр назад. Миллиметр влево. Жена моего штурмана нетерпеливо окликнула мужа:
      – Хаим, дети хотят спать.
      – Заткнись.
      Мне стало неловко.
      – Хаим, спасибо. Я лучше подожду.
      – И ты заткнись
      И снова миллиметр вперед, миллиметр назад. Минут через двадцать он с ювелирной точностью протиснул мою машину между двумя автомобилями. Я горячо благодарил его.
      – Глупости, – ответил он, – главное – будь здоров.
      – Будь здоров! – крикнул я из набирающего скорость автомобиля.
 

 
      День, когда я был гостем израильской |танковой дивизии, полностью вооруженной советской техникой, отмечен красным в календаре счастливых дней моей жизни. Сотни советских танков, бронетранспортеров, танковые тральщики, мосты, тягачи, сотни советских автомобилей – трофеи, взятые у арабов. Командиру дивизии, бригадному генералу Узи самой судьбой было начертано иметь дело с coветским вооружением. В свое время, бучи командиром командос, он похитил в Египте сверхсекретный советский локатор. Но рассказ не о том.