Грех жаловаться и тосковать по сталинским временам. Сейчас не хуже. Вот только там на заводе… Как расхлебать все это? Поглядим. Авось не закатилась еще его счастливая звезда.
 
      Суета в ЦК и в министерстве, напряженность и готовность в одном из комитетов, внезапный срочный вылет министра – все началось с незначительного события. Даже не события, а так…
      В прошлом году на октябрьские праздники Алексея, ударника коммунистического труда, электросварщика трубопрокатного завода, премировали годичной подпиской на приложение "Футбол-Хоккей". Алексей хотел уже было обидеться. Дело в том, что после четвертого класса он не прочел ни единого слова. Даже бутылку, даже пачку папирос он отличал только по внешнему виду, а не по буквам на этикетке. Он уже было взвился, но кореш дернул его за телогрейку и промычал: "Сиди, дуря, это же дефицит!" Дефицит – оно понятно. Надо брать.
      В январе Алексей получил первый номер и сперва даже не обратил на него внимания. Но вспомнил, что дефицит, и стал читать.
      Вы знаете, каково варить шов в конце июля, когда за три дня надо нагнать месячный план? Но и тогда Алексей не потел так, как над первой в жизни заметкой. А заметка была – я те скажу! Почему наши продули чехам. Паршивая бумага в тот вечер оказалась интереснее цветного телевизора. Да что там телевизора! Даже забыл выскочить на угол тайком от Вари, распить на троих.
      Всю неделю Алексей был главной фигурой в цехе. Обычно молчаливый, он сейчас изрекал такие подробности о матчах, что ребята только успевали комментировать: "Иди ты!"
      Короче, Алексей лежал на диване и уже добирался до пятой страницы приложения "Футбол-Хоккей", когда Варя вернулась с работы. Она бессильно опустила у порога обе авоськи, разогнулась и сказала:
      – Леша, помоги, рук уже не чую. Капусту у нас давали, так я…
      Алексей посчитал ее поведение глупой демонстрацией, отвлекающей его от важного занятия. Он только взглянул на подмерзшие кочаны и продолжал читать.
      – Ты что, оглох, бугай? Занеси капусту в чулан. Тебе же принесла, пьянчуге, нашинковать!
      – Чего раззявила плевало? Человек отдыхает. Пришел с работы.
      – А я что, с блядок пришла, паразит?
      – Это кто же паразит? Рабочий класс, что ли? Вкалыватель?
      – В кровати ты вкалыватель. Помотался бы ты между станками, как мы мотаемся.
      – Знамо дело. За сто десять рубликов в месяц. У нас при социализме каждому по труду. Тебе за твое мотание сто десять, а мне за мой труд четыреста.
      – Ах, так? Ну, погоди-ко, я те покажу социализм!
      Холодный ужин и пустая кровать (Варвара постелила себе на диване) еще больше укрепили Алексея в его правоте. Стерва этакая! Ей-то чего кобениться? Работает не больше других. Детишки у мамы в деревне. Вот когда в школу пойдут, может, и станет потяжелее. Денег хватает. Мебля полированные. Какого же ей… надо?
      Как и при всякой ссоре, через несколько дней все улеглось, все забылось, все успокоилось. Алексею, во всяком случае, казалось, что не может у нее быть никакого продолжения.
      Но через четыре месяца, еще более неожиданно, чем если бы вместо газировки в цехе поставили краны со "Столичной", именно на их участке в соседней бригаде появилась Варвара. Появилась в брезентовой робе, со щитком, взяла электрод и пошла варить шов.
      Бригада поначалу только ахнула. Потом все ринулись смотреть, как там у нее получается. А получалось неважно. Шов шел неровно. Электрод клевал. Варвара часто отрывала от лица щиток. Было ясно, что еще до конца смены глаза у нее будут, как песком засыпанные. Мужики охальничали. Но все их соленое остроумие, казалось, отскакивало от брезентовой робы. Тогда бригада повернулась к Алексею, застывшему, как чугунная болванка.
      – Что же ты скрывал от нас? Мы бы встречу сварганили.
      – Леха, ты ее на своем электроде так обучил?
      – Не, робяты, у Лехи электрод варит ровно. Али клюет? А, Леха?
      – Подите вы все…
      А что ему было ответить? Объяснить, что он и понятия не имел обо всем этом, что он и не ведал, когда Варвара училась электросварке? Доказать, что у него нет никакой такой власти в собственной семье? Так ведь засмеют еще больше. И поделом. Ну, Варвара, погоди!
      В тот день Алексей со злости выработал полторы нормы. Мог бы и более, да мрачные мысли отвлекали его. Тогда он надолго замирал, уставившись в осточертевшее тело трубы.
      Ну, а дома!.. Конечно, оно и раньше случалось надраться и воевать с Варварой. Но без рук. А тут наутро Варвара пришла в цех, закрытая платком, и целый день щиток от лица не отрывала, чтобы никто не разглядел фонаря, взбухшего под глазом.
      Фонарь под глазом постепенно рассосался. Заработала она за первые две недели поменьше мужиков, но значительно больше, чем у себя на ткацкой фабрике. Мужики курили, болтали о бабах, о политике, а она молча вкалывала по привычке, как раньше у себя между станками, где даже сбегать в уборную не всегда успеешь. По вечерам приходилось закапывать в глаза, чтобы хоть на время унять боль и зуд. Но ничего. Постепенно дело пошло. И шов стал не хуже, чем даже у Алексея. Ровная красивая спираль без подтеков и перерывов. И заработок через три месяца сравнялся с Алексеевым. И помирились потихоньку. Алексей даже взаправду забыл, с чего оно все пошло.
      Еще по весне в цехе начались тревожные разговоры: мол, в Киеве, в таком-растаком институте роют им могилу, автомат для сварки выдумывают. А давеча в экспериментальном цехе автомат уже испытывали. Чего-то у них там не ладилось. Говорили, что будут доделывать. А уж как доделывают, оно известно. Годик займет, а то и другой, если будут работать, как у них в цехе. А с чего бы им в институте работать лучше? Потом пока еще освоят изготовители, пока внедрят в производство. Автоматом можно варить трубы. Ну а все другое прочее? В конце концов, на трубопрокатном свет клином не сошелся. Можно пойти на стройку. Что и говорить, на морозе работать похужее, да и расценки вроде пониже. Но, говорят, прорабы здорово приписывают, чтобы рабочий класс не сбежал, где платят пошибче. Авось обойдется.
      Но все-таки новая тревожная тема поселилась в перекурах между "Футболом-Хоккеем", бабами и международным положением.
      И надо же, чтобы именно в это время на цеховой доске объявлений появился плакат, яркий такой плакат о том, что Варвара отколола кругом бегом полторы нормы и заработала шестьсот рублей в месяц.
      Уже тогда ребята предупредили Алексея: "Уйми свою бабу". А он не послушался, не унял, не почуял даже опасности. Сдуру сам стал потихонечку вкалывать, чтобы получка была не меньше, чем у Вари. Да где там! Она ведь привыкла без перекуров и, как только здесь наловчилась, пошла варить, будто шныряла между ткацкими станками.
      В тот месяц, когда она выработала две нормы, собрались не только свои, но даже из соседней бригады, а у них там был член бюро райкома партии. Сварщик вообще не дюже, да и человечек дерьмовый, но, когда дело касалось денежных интересов, не отрывался от своих.
      Разговор пошел серьезный.
      – Мы, Леха, предупреждали тебя.
      – Что ж она, сука, делает? Она ведь глотку нам режет.
      – Чего лаешься? Будя…
      – Будя, будя. Сукой, може, обзывать и не стоит, да ведь он прав. Глотку не глотку, а расценки срежут.
      – А ты тоже, говнюк, тянуться стал. Мы что, не можем? Так ведь не станут нам платить такие деньги. Понимаешь ты, сиволапый? Ведь ты получаешь больше профессора в университете.
      – А може, не станут резать. Може…
      – В общем так. Не уймешь бабу, кости тебе обломаем.
      – Правильно. Это тебе по блату, потому что ты наш кореш. А она -чужая.
      – Мы не хотим зла твоим пацанам, но ведь всяко случается. С током работаем. Только пойми, что и у нас есть пацаны.
      – А при новых расценках уродоваться придется за те же рублики – не работать, а вкалывать.
      Утром Варвара пришла на работу с огромным фонарем под глазом. Обе бригады отметили, что Алексей честно выполнил принятую накануне резолюцию.
      То ли по причине фонаря, то ли по причине понимания, кто глава семьи независимо от величины зарплаты, Варвара не выполнила дневной нормы. Но было поздно. В тот день срезали расценки на сорок процентов.
      Еще один день ушел на просьбы, увещевания и даже намеки: мол, может пострадать зарплата начальника участка, начальника цеха и даже выше, а того гляди – не только зарплата.
      Начальник цеха, взволнованный, помчался в планово-экономическоий отдел, но наткнулся на толстую броню непонимания. Только рядовой бухгалтер, старый еврей в поношенном костюме, с черными сатиновыми нарукавниками, почему-то напоминавшими ритуальное одеяние, мрачно глядя поверх толстых стекол в железной оправе, проворчал: "Зачем им нужна эта каша?"
      Сказывали, что начальник планово-экономическоого отдела умен, когда прислушивается к случайно оброненным фразам рядового бухгалтера, данного рядового бухгалтера, с мрачным взглядом поверх толстых стекол в железной оправе. Но на сей раз начальник отдела сидел в своем кабинете и ничего не услышал. А коллеги старого еврея не поняли, кому именно нужна каша.
      На следующий день рабочие обеих бригад были на своих местах, но почему-то не вспыхивали праздничные фейерверки электросварки. Цех замер. Вероятно, примкнул бы к своим товарищам и член бюро райкома партии. Но обострение язвенной болезни желудка вынудило его срочно лечь в больницу.
      И закрутилось!
      Машины райкомовские и обкомовские. Начальство, что тебе спортсмены, из конторы и в контору, аж пар на морозе. Уговоры и угрозы. Просьбы и матюги. А рабочий класс, как железобетон. Восстановите расценки – начнем работать. Уволим всех к такой матери! Увольняйте. Есть где работать в советской стране. Обком распорядился всюду срезать расценки. Срезайте. Интересно, как вы обойдетесь без электросварщиков. Може автоматы наймете заместо живых людей за такие гроши?
      Два дня тянется резина. Слухи поползли по городу: на трубопрокатном забастовка. Забастовка? У нас? Да вы что, опупели! Кто же позволит!
      Директор не дурнее электросварщика, члена бюро райкома. Срочно госпитализирован в больницу лечебной комиссии, в больницу для "слуг народа". Инфаркт миокарда. Умница директор. В свое время без копейки денег оборудовал им хирургическое отделение. Главный инженер действительно нуждается в госпитализации. В психушку. Нет, в самом деле. К директору врачи не допускают – состояние, угрожающее жизни. Угрожающее. Жизни. Директора. Да этого бугая под пресс положите – пресс сломается. А тут – угрожающее жизни.
      Секретари обкома – первый и по промышленности – как с цепи сорвались. Но и этого мало. Секретарь горкома. Секретарь райкома. Куча инструкторов. Председатель горсовета.
      Начальник областного управления КГБ, даже не поздоровавшись с главным инженером, закрылся в отделе кадров. При нем двое молодых в штатском.
      Морозящий кожу шепот растекается по заводу: обнаружен агент иностранной разведки. Не то щупальца ЦРУ, не то израильский шпион. С ума можно сойти. А тут еще из Москвы позвонили, что ночью прилетит министр.
      Вместе с секретарем парткома главный инженер поехал в аэропорт. Поземка. Гололед. Ползущий автомобиль то и дело заносит. А министр любит быструю езду. Хоть бы он поехал с первым секретарем обкома. И то передышка. Утешало только, что секретарю парткома и того хуже. Сегодня первый его разве что не бил. Полетит парень.
      На обкомовскую дачу министра привезли под утро. А уже к началу смены, бодрый, подтянутый и вместе с тем такой демократичный он беседовал с электросварщиками в цехе. Он обволакивал работяг обаянием. Но дело не двигалось с места.
      – Поймите, государство не может платить такие деньги. Дело даже не в том, что фонды зарплаты ограничены. Поймите, ребята, это политика цен. Нельзя нарушать пропорции. Это может привести к инфляционной ситуации. А ведь у нас при социализме не может быть инфляции.
      – Товарищ министр, сами не хотим вовсе, чтобы нам платили больше, чем платили. Но зачем резать расценки?
      – Так ведь рост производительности труда необходим. К тому же как-то неудобно даже, что слабосильная женщина вдвое обогнала вас.
      – Так, може, она талант.
      – Ну, так уж талант!
      – Талант, факт.
      – Допустим, товарищ министр, есть хоккеисты ЦСКА. Не могут же все в Советском Союзе играть в хоккей, как они играют.
      Министр пообещал разобраться. Каждому пожал руку и ушел.
      В кабинете директора он наконец выпустил на свободу рвавшихся из него тигров. Прежде всего он позвонил в Москву и приказал немедленно прислать неподкупного профессора-терапевта, который даст заключение о состоянии здоровья директора. Министр не сомневался в том, что и сам способен дать такое заключение. Но… Уж он поможет директору подлечить сердце! На покое. Не только от завода, но и от партии.
      Начальники цехов и служб сидели как на электрических креслах за минуту до исполнения смертного приговора.
      Начальник планово-экономическоого отдела стоял посреди кабинета. Огромный ковер под его ногами дыбился раскаленным шлаком. Длинные пулеметные очереди министра расстреливали его в упор. Не обладавший хорошей памятью даже в нормальном состоянии, сейчас он что-то бессвязно мямлил в ответ.
      Министр грохнул по столу так, что зыбь заколыхала зеркальную поверхность десятиметрового стола.
      – Как этакий идиот может руководить планово-экономическоим отделом?
      – А у него есть Рабби, – услужливо, не без удовольствия подкинул начальник транспортного цеха.
      – Рабби? Кто это такой – Рабби?
      Выяснилось, что не то московский студент, практикант, не то какой-то другой еврей так прозвал рядового бухгалтера, старика, работающего в планово-экономическоом отделе с первых дней эвакуации завода. Семью его уничтожили немцы. На родину он не стал возвращаться. Живет бобылем. Ему бы в цирке выступать. В уме умножает шестизначные цифры. Никогда не пользовался счетами. А сейчас не пользуется арифмометром. Все начальники планово-экономическоого отдела оставались на своих местах, пока прислушивались к редким его советам.
      – Так это он посоветовал на сорок процентов срезать расценки? -Спросил министр.
      Начальник планово-экономического отдела во время рассказа своих доброжелательных коллег вообще потерял дар речи. Сейчас он даже не ответил на вопрос.
      Министра распирал гнев. Но в какую-то щель сознания просочилось любопытство. Приказал вызвать рядового бухгалтера.
      Через минуту впервые в жизни он вошел в шикарный кабинет директора. Вошел в поношенном костюме, с черными сатиновыми нарукавниками. Грустным взглядом поверх толстых стекол в железной оправе оглядел министра и остановился рядом со своим начальником. Никто, естественно, не предложил ему сесть.
      – Так, так, – мрачно уставился в него министр, – так это вы посоветовали этому кретину срезать расценки?
      – Кто я такой, чтобы советовать?
      – Чего вы здесь виляете?
      – Извините, товарищ министр, но я не люблю, когда на меня кричат. Во-первых, это мешает нормальной счетной работе, а я как раз подсчитываю убытки в связи с этой заварухой. Во-вторых, я старый человек, и крик может сбить меня с ног, а я, как видите, стою. В-третьих…
      – Садитесь, пожалуйста.
      Министр и сам не мог понять, почему это впервые в жизни он не отреагировал на явное возражение нижестоящего, а уж сидящие в кабинете были просто поражены.
      – Так, значит, это не ваша идея?
      – Что я, извиняюсь, идиот?
      Министр рассмеялся. Посмели улыбнуться присутствующие.
      – Вы что, считаете повышение производительности труда идиотизмом?
      – Если я уже сижу в такой компании и разговариваю с самим министром, разрешите мне хоть раз в жизни сказать правду. Повышение производительности труда – не идиотизм. Но человек должен уметь считать. А ваши министерские плановики не умеют считать. Они дают заводу задание повысить производительность труда на девять процентов в год. Как? Даже если в конверторном цехе появятся десять таких дам, как на участке сварки труб большого диаметра, вы не повысите производительности труда даже на полпроцента, потому что там надо менять оборудование. Теперь участок сварки. Эта дама привыкла к другим темпам работы, к другой дисциплине труда. Только кому это сейчас надо? Если, кроме сварки труб, вы не хотите на участке начать производство, скажем, оградок для могил. Где вы возьмете столько труб? Так зачем было срезать расценки на сорок процентов? Может быть, вы хотите уменьшить количество сварщиков? Так и этого не надо. Сегодня у одного в деревне храмовый праздник. У другого – поминки. П отом крестины. Потом другие революционные праздники. Где вы возьмете людей, когда надо срочно нагонять план? Может быть, вы не знаете, сколько завод зарабатывает на каждом сварщике? Но вы хотите сэкономить еще немного денег. И здесь вы правы. Но зачем же срезать сразу на сорок процентов? Что вы на этом сэкономили? За эти дни на участке потеряно, – он посмотрел на вычурную розетку, из центра которой свисала роскошная хрустальная люстра, -потеряно… так, умножаем, потеряно двенадцать тысяч семьсот пятьдесят рублей. Это только на участке. А всякие соцстрахи и другое? А разве ваш приезд, извиняюсь, не стоит денег? Но кто считает. А если бы уменьшили расценки, скажем, только на три процента в месяц, это пара десятков погонных метров сварки, которые никто бы даже не заметил, то в год вы бы получили, -снова быстрый взгляд на розетку, – сто сорок две целых и пятьдесят семь сотых процента. А?! Такое вашим плановикам даже не снится. Но кому нужен такой большой процент? Поэтому, ска жем, достаточно три процента за два месяца, что составляет сто двадцать две целых и девяносто восемь сотых процента. Тоже неплохо.
      – Все это очень здорово, – в наступившей тишине задумчиво произнес министр, но это, если бы уже не наломали дров. Что вы предлагаете предпринять в данной конкретной ситуации?
      – Я же сказал. Уменьшить прежние расценки не на сорок, а только на три процента. Все будут довольны.
      – Хорошо, допустим. Но ведь мы не можем платить даме, как вы выразились, восемьсот рублей в месяц.
      – А кто вам сказал, что вы должны ей платить?
      – А вдруг она выработает столько или еще больше?
      – Не надо, чтобы она выработала.
      – Не понимаю.
      – Повысьте ее в должности. Назначьте, например, мастером производственного обучения.
      Министр расхохотался. За ним – все присутствовавшие в кабинете. Улыбнулся даже застывший на ковре начальник планово-экономическоого отдела.
      – Какая ставка у мастера?
      – Сто пятьдесят рублей в месяц.
      – Дадим ей двести, – великодушно произнес министр. – Кстати, а вы сколько получаете?
      – Сто десять рублей.
      – Назначаю вам сто пятьдесят. – Министр подумал и добавил: – и премия – месячная зарплата.
 
      Дорогу к аэропорту очистили от снега, посыпали песком и солью. Обкомовский лимузин беззвучно летел, одаряя министра сказочным пейзажем.
      Ах, какой завтрак закатил первый секретарь! Что ни говори, а в провинции еще умеют удивить яствами, каких и в Москве не увидишь. а "Реми-Мартен", честно говоря, нравится ему меньше марочных армянских коньяков.
      Министр был в ударе. Когда, слегка преувеличивая и утрируя еврейский акцент рядового бухгалтера, он сыграл сцену в директорском кабинете, за столом все в лежку лежали.
      Нет, не закатилась его счастливая звезда. Вот только подмосковная дача… А, может быть, лучше заняться стюардессой?
      Забавный дядька этот рядовой бухгалтер. Варят у этих евреев головы. А все-таки неприятный они народ. Даже за годы советской власти не удалось сколотить их в стадо. Никогда не чувствуешь себя с ними уверенным. Думаешь, что они, как все. Ан нет. Того и гляди кто-нибудь из них обязательно вылезет из строя. А за всеми вылезшими из строя не уследишь.
      1980 г.
 

РАБОЧИЙ ДЕНЬ ЗАВЕДУЮЩЕГО ОТДЕЛОМ