– Ладно. Это вопросы семантики, – проворчал Гиора.
– Семантики? Это вопросы нашего существования как народа, потому что у нас нет другого места на земном шаре. А у территорий или Западного берега, как вы называете, есть древние и не забытые географические названия: Иудея и Самария. И даже географические названия говорят о том, кому принадлежит эта земля.
– Мы вполне можем обойтись без нее. Посмотри, сколько земли пустует в Галилее и в Негеве.
– Очень логично. Посмотрите, сколько земли пустует у наших соседей. На пустых землях в Египте, Иордании, Саудовской Аравии, Сирии, Судана можно поместить сотню таких государств как Израиль.
– Это демагогия. Мне нет дела до наших соседей. Мы обязаны освободить оккупированные нами арабские территории.
– Включая Яффо, и Рамле, и Лод, и Акко, и даже Беэр-Шеву, в которой мы живем?
– Ты отлично знаешь, что я имею в виду. Речь идет о границах до июня 1967 года.
– А разве эти границы соответствуют установленным нам благородными и справедливыми народами в Организации Объединенных Наций?
– Сегодня эти границы уже не являются предметом спора, и мы должны к ним вернуться.
– Нет, Йорам, ты ошибаешься. Эти границы и сегодня не признаются вашими друзьями – арабами. И не только в Иудее и Самарии, но даже арабами, гражданами Израиля. Большинство из них не признают нашего права на существование. Странно, что события последних дней не убедили вас в этом, не открыли ваши глаза. Но я напомню вам, что даже Иудею и Самарию мы бы не освободили, не вернули себе, если бы Иордания не ввязалась в войну, опасаясь, что Египет и Сирия уничтожат нас без ее участия в июне 1967 года. А ваш великий и могучий покровитель, Советский Союз, упорно продолжает называть Израиль Тель-Авивом, от щедрот своих соглашаясь оставить нам крохотное гетто, если еще останутся в живых евреи, готовые в нем существовать.
– Если следовать твоей логике, Израиль постоянно должен воевать. А люди хотят жить в мире.
– Я понимаю вас. Вы продолжаете службу резервистов. Вы устали. Мне хорошо. Я инвалид.
– Ты действительно инвалид! На голову! – Не выдержал Гиора. – Если ты смеешь разделять нас по этому признаку, то грош цена всем твоим рассуждениям. Не хочу сказать грош цена тебе.
– Простите, я действительно спорол глупость.
Как-то во время дискуссии Авраам спросил:
– Что значит "Мир сейчас"? Вы не обратили внимания на абсурдность или даже аморальность этого термина?
– Почему абсурдность? Разве ты не хочешь, чтобы сейчас был мир? -Спросил Гиора.
– Еще как хочу! Но он не возможен сейчас. Ты историк. Кто лучше тебя знает, что еще до создания государства Израиль евреи на этой земле только и мечтали о мире. У вас были прекраснодушные предшественники – "Брит шалом", по вине которых евреи оказались беззащитными во время погромов в 1929 году. Это уже другой вопрос. Я говорю об истинном мире. Все мы мечтаем о нем. Но ведь ваши друзья отказываются жить с нами в мире.
– Ничего подобного. Среди арабов немало разумных людей, стремящихся к миру.
– Согласен. К сожалению, не они решают. Но речь сейчас не о них, а о вас. Тебе, Гиора, известно, что и в древнем Риме, и во время чумных эпидемий в средние века, и во времена Ренессанса были деятели, лозунгом которых было "Сейчас!". Завтра их не интересовало. Людовик ХIV провозгласил: "После меня хоть потоп". Мне трудно понять и горько видеть, как вы, евреи, такими жертвами и муками обретшие свой дом, свое единственное место на земле, где мы можем защитить себя, выжить, кричите "Сейчас!", что равносильно "После меня хоть потоп". Неужели вы, по-настоящему отличные люди, не замечаете, что уподобляетесь аморальным юнцам, требующим сейчас, немедленно незаслуженные ими материальные блага, юнцам, низведшим любовь до уровня совокупления, девочкам-подросткам, разрушающим свой организм гормональными противозачаточными средствами, потому что они торопятся сейчас. Вы уподобляетесь стяжателям, старающимся побольше урвать сейчас, не думая о будущем. Вы уподобляетесь тем, кто уничтожа ет окружающую нас среду, кто нарушает экологическое равновесие, кто, не думая о завтрашнем дне, хочет всего именно сейчас.
Это был очередной бессмысленный спор. Каждый упорно стоял на своем, не слыша аргументов противной стороны.
Вчера вечером Авраам попросил их не ехать на митинг. Во имя их дружбы. Он не против поездки через арабские села и города. Наоборот. Но при нынешней обстановке – только с оружием. Камень, брошенный в едущий автомобиль, а тем более бутылка с зажигательной смесью, это смертоносное оружие. У еврея должно быть право на самооборону. Арабу, гуляющему в Беэр-Шеве, никто не угрожает не только действием, но даже словом. Если бы Йорам и Гиора поехали с оружием, у него не было бы возражений. Разве только идеологических. Но ведь они не возьмут с собой оружия.
Естественно, Йорам и Гиора не взяли с собой оружия. Только белый прямоугольник картона с четкими черными буквами "Реасе Now". Транспарант причинял Йораму неудобство. Он торчал перед ним на ветровом стекле, закрывая почти все поле зрения.
Гиоре он тоже мешал, но в меньшей степени. Во-первых, транспарант был справа от него. Во-вторых, когда он ведет танк, у него обзор гораздо хуже, чем в новой "ауди", даже с транспарантом за ветровым стеклом. Дело не в обзоре. Впервые они не были до конца откровенны с Авраамом. Это неприятнее суженного поля зрения. А ведь Авраама можно было ткнуть носом в этот транспарант.
Как-то в пылу спора он спросил их, где движение "Мир сейчас" достает деньги для своей обширной пропагандистской работы, для изданий, листовок, стикеров, для многих сотен плакатов на митингах, для экскурсий с одураченными новыми репатриантами. Не считают ли они, что некоторые заинтересованные в их успешной деятельности иностранные организации, такие, скажем, как КГБ и даже ЦРУ, находят возможность подбросить им немного деньжат? Что уж говорить о не очень бедных арабских правителях. В тот вечер они разругались не на шутку.
Показать бы Аврааму этот транспарант, который они сделали собственными руками, и спросить его, не подбросили ли им деньжат за материал и работу КГБ и ЦРУ. А может быть даже нефтяные шейхи.
Они проехали уже километров тридцать к северу от Беэр-Шевы. Дорога пустынна. Ни впереди, ни сзади ни одного автомобиля. Далеко впереди на холме над самой дорогой они заметили группу не то подростков, не то молодых людей. На таком расстоянии еще трудно было определить и рост и возраст. Через мгновение они разглядели кипы на головах мужчин.
Ни Йораму, ни Гиоре не хотелось вступать в дискуссию с этими религиозными фанатиками – еврейскими поселенцами, признающими только Танах и грубую силу. Со многими из них Йорам и Гиора служили и продолжают служить в одном батальоне. В быту это неплохие ребята. В бою – лучших танкистов не сыщешь. Большинство из них – из ешивот эсдер {(ивр.)религиозные учебные заведения, учащиеся которых сочетают занятия со службой в армии – пять лет вместо трех обычных}. . Но в идеологическом отношении! Спорить с ними – напрасная трата времени. У них глаза зашорены ортодоксальным иудаизмом. В сравнении с этими фанатиками Авраам просто прогрессивный либерал.
Газеты, радио и телевидение вчера широко разрекламировали предстоящий митинг движения "Мир сейчас". Средства массовой информации не лишают их своего благосклонного внимания. Разве это не симптом их правоты, что большинство журналистов – члены их движения, или сочувствующие ему?
Не исключено, что эти бешеные поселенцы установили пикеты на дорогах, ведущих в Иерусалим. Но Йорам не убрал транспарант. Гиора тоже ничего не сказал по этому поводу.
Когда до холма оставалось менее тридцати метров, они убедились в том, что пикет выставили не поселенцы. Могли ли они представить себе, что арабы способны на такое? Надеть кипы, чтобы сойти за евреев! Не порядочно!
Сказалась мгновенная реакция Гиоры. Он резко затормозил, и камень скользнул по капоту, не задев ветрового стекла. Но звук был таким, как тогда, у Суэца, когда снаряд ударил по броне их танка.
Обида, возмущение захлестнуло Йорама. Удар врага не так болезнен, как вероломство друга. Только защитный рефлекс заставил его быстро опустить стекло и крикнуть по-арабски, что они друзья, что они едут на митинг движения "Мир сейчас". В ответ раздался смех, а один из молодых арабов резко согнул левую руку в локте, зажав ею предплечье правой руки. Этот оскорбительный жест не нуждался в переводе.
Но им уже некогда было реагировать на оскорбления. Град камней обрушился на "ауди". Один из них влетел в раскрытое окно. К счастью, он только по касательной задел правое ухо и затылок Йорама. Большой камень разбил заднее стекло. Гиора нажал на акселератор. Автомобиль тут же занесло вправо. Араб лет двадцати пяти выстрелил из рогатки заостренной металлической стрелой. Она попала в правое переднее колесо. Автомобиль остановился. Гиора пожалел, что ломик у него в багажнике. Безоружный он не сможет дороже продать свою жизнь.
Град камней несколько ослабел, вероятно, потому, что с севера на бешеной скорости к ним приближался серый тендер "Фольксваген". Йорам решил, что это иностранные журналисты торопятся снять сопротивление мирных жителей оккупированных арабских территорий израильским агрессорам.
Еще до того как тендер остановился у разбитой "ауди", из окна за спиной водителя коротко простучала автоматная очередь. Арабы бросились наутек.
Молодой бородатый еврей в вязаной кипе с автоматом "Узи" в правой руке медленно подошел к их автомобилю. Он деликатно не заметил транспаранта.
– Как вы там, не пострадали? – Он увидел кровь на ухе Йорама и крикнул: – Давид, есть раненый.
Давид, тоже в кипе, но без бороды, с пистолетом за ремнем на потертых джинсах, с небольшой аптечкой в руке, уже обошел нос "ауди" и открыл переднюю правую дверцу. Он осмотрел ухо и раздвинул волосы на затылке. Йорам не ошибся, решив, что Давид делает это профессионально.
– Слава Богу, что не хуже. – Неизгладимый русский акцент можно было услышать даже в такой короткой фразе. Давид осторожно смазал раны бетадином и сказал:
– Стоит ввести противостолбнячную сыворотку.
– Ты санитар? – спросил Йорам.
– Эх, еврей, не привык ты к порядку. Всякого дурака следует называть рангом выше. Если ты решил, что я санитар, следовало спросить, не доктор ли я.
– Он действительно доктор, да еще какой, – рассмеялся бородач.
Йорам смутился. Он увидел за ремнем у доктора незнакомый тяжелый пистолет.
Шофер тендера тем временем завершил осмотр и крикнул:
– Яков, тащи домкрат!
Окрик поселенца вывел Гиору из неподвижности.
Во что превратилась еще недавно такая красивая новенькая "ауди"! Он бросился открывать багажник. Пока Гиора извлек запасное колесо, Яков установил домкрат. Молодой бородач попытался утешить владельца автомобиля, с горечью глядевшего на вмятины, осыпавшуюся краску и разбитые стекла.
– Капара {(ивр.) жертвоприношение}. Металл рихтуется. Слава Богу, что вы целы.
– Что это за пистолет у тебя? – Спросил Йорам у доктора.
– "Парабеллум". Мой отец всю войну провоевал с таким пистолетом.
– Какую войну?
– С немцами. Но немецкий пистолет он предпочитал советскому. А у меня "парабеллум" из уважения к памяти отца и потому, что мне очень хочется мира.
Йорам вопросительно посмотрел на Давида. Гиора тоже оторвался от закручивания гайки.
– Две тысячи четыреста лет тому назад один очень неглупый римлянин сказал: "Si vis pacem, para bellum", что лучше всего переводится так: "Если хочешь мира, будь готов к войне". Поэтому у этих бородатых добряков "Узи", а меня – "парабеллум".
– Вы его слушайте, – сказал молодой поселенец, – добрее Давида вы не сыщете человека во всей Иудее. Арабы, которых он лечит, души в нем не чают.
– Похоже на правду, – сказал Давид, – но даже в Москве никто не мог обидеть меня безнаказанно. А уж у себя дома! Для этого я и приехал в Израиль, чтобы чувствовать себя защищенным.
Гиора осмотрел поврежденное колесо и закрепил его в багажнике.
– Не забудь в Иерусалиме заехать к панчермахеру, – сказал Яков, -нельзя возвращаться без запасного колеса.
Поселенцы развернули тендер и поехали впереди "ауди". С холма, метрах в двухстах от дороги, вслед им смотрели убежавшие туда арабы. Поселенцы проводили их до Хеврона.
Через город и до северной окраины Бейтлехема Йорам и Гиора ехали вслед за армейским патрулем на джипе. Они не могли рассмотреть водителя и солдата рядом с ним. Но третий, сидевший сзади, был явно резервистом. Во всем его облике угадывалась усталость и неудовольствие. Друзья забыли о транспаранте и не связывали неудовольствие солдата с взглядами, которые время от времени он бросал на этот плакат.
Они миновали Гило и приблизились к центру Иерусалима. До начала митинга оставалось чуть больше двадцати минут.
– Послушай, Гиора, говорят, Хаим Тополь очень хорош в идущем сейчас фильме.
– Да, я слышал.
– Как ты смотришь на то, чтобы пойти в кино? Дома все некогда, а мы уже все равно приехали.
– Сейчас?
– Ага.
– С удовольствием.
– Останови автомобиль на минуту. – Йорам снял транспарант, согнул картон вдвое, не без усилий согнул еще вдвое и вышел из автомобиля. Взглядом он поискал мусорный ящик. Не найдя, он швырнул картон к каменной ограде палисадника.
Девочка лет двенадцати, даже внешне похожая на его Орит, неодобрительно посмотрела на картон, на него и спросила:
– Ты еще не включился в движение за чистую землю Израиля?
Йорам подобрал картон, погладил девочку по голове и сел на сидение.
Гиора хохотал, смахивая с носа слезы. Йорам посмотрел на него и тоже рассмеялся. Автомобиль трясся, как на кочках.
– Расскажем Аврааму? – Спросил Гиора.
– Может быть постепенно.
1988
ВИЛЛА
Шай Гутгарц не просто любил свою виллу. Она была для него существом одушевленным.
В начале пятидесятых годов он за бесценок купил пустынный участок земли севернее Тель-Авива. Бедный чиновник даже мечтать не мог о настоящем доме. Собственными руками он соорудил на участке лачугу. Это о них, о нем и о его юной жене было сказано, что для влюбленных рай в шалаше. Осколки двух уничтоженных еврейских общин пустили корни на новой земле.
Вытатуированный пятизначный номер на левом предплечье – память о лагере уничтожения. Там погибли ее родители, состоятельные евреи из Голландии. Советские солдаты нашли ее в груде умерших детей. Только слабый стон, вырвавшийся из костей, обтянутых сморщенной кожей, спас девочку от захоронения в братской могиле. Могла ли не казаться ей раем лачуга, в которой она, тихая двадцатилетняя девушка, поселилась с любящим ее человеком?
Шай не был в лагере. Три года, начиная с того дня, когда он, семнадцатилетний мальчик, спрятавшись в мокрой лещине, смотрел, как немцы и местные украинцы сожгли в синагоге евреев его местечка, до незабываемой встречи их партизанского отряда с советскими разведчиками, были для него сплошным непрекращающимся кошмаром.
Он и сейчас еще вскакивал по ночам от криков его родных, его родственников, его знакомых, доносившихся сквозь треск гигантского костра полыхающей синагоги, сквозь одобрительный гомон толпы. Тогда в этих криках он явно услышал голос отца. И этот предсмертный призыв "Шма, Исраэль!" тупым ломом вонзился в его сердце.
Пробраться в подмандатную Палестину было не проще, чем воевать в партизанском отряде. В первых же сражениях с арабами боец ПАЛМАХа Шай Гутгарц зарекомендовал себя отважным воином, верным сыном партии, открывшей ему свои объятия. Инвалидность после тяжелого ранения руки. Но уже было создано государство, и его партия была у власти. Партия достойно отблагодарила своего сына. В министерстве ему придумали должность чиновника. На что еще мог рассчитывать молодой человек без профессии, почти без образования, с искалеченной рукой?
Участок и лачуга на нем стали осью вращения Шая Гутгарца.
После томительных часов безделья в министерстве, прерываемых традиционным кофепитием, всю свою энергию, всю вложенную в человека страсть к созиданию, Шай Гутгарц тратил на своем участке. Непросто было самому строить фактически одной рукой.
К моменту рождения первой дочери уже можно было говорить о доме. С южной стороны лачуги Шай пристроил сооружение из блоков, сцементированных, любовно пригнанных друг к другу. Это сооружение вполне могло стать частью виллы, смутные очертания которой иногда по ночам вытесняли четкие мучительные образы войны.
Ухоженный газон. Красивая клумба. Вместе с дочками росли высаженные на участке деревья – лимоны, апельсины, манго, пальмы. Кусты бугенвиллии живой изгородью обрамляли самый большой участок на их улице.
Скромный чиновник, живший в лачуге, чувствовал себя вполне удовлетворенным, даже получая нищенскую зарплату. Он понимал, что за его труд и этого не причитается. Активной деятельностью в партии Шай старался компенсировать дарованные ему блага. Но рос дом. Росло и положение Шая Гутгарца в министерстве. Росла зарплата, хотя для этого не приходилось прилагать усилий больше, чем прежде. Постепенно появилась и стала расти уверенность Шая Гутгарца в справедливости такого распределения благ.
Северный Тель-Авив стал самым дорогим и самым респектабельным районом города. За несколько месяцев до выборов, в которых, увы, его партия впервые проиграла, Шай Гутгарц был назначен заведующим отделом.
Чиновники начали бастовать, требуя повышения зарплаты. Заведующий отделом тоже участвовал в забастовках, получая сравнительно огромную зарплату. Но дело не в зарплате, хотя от лишних денег Шай Гутгарц не отказался бы. Дело в том, что министром стал представитель партии, которая двадцать девять лет была в оппозиции его родной власти. Министра он ненавидел всеми фибрами души. От своих подчиненных министр требовал работать. Но ни Шай Гутгарц, ни его коллеги к этому не привыкли. Тем рьянее они бастовали. А уволить их нельзя было, так как у всех у них был статус постоянства, защищаемый законом.
За четверть века от бывшей лачуги следа не осталось. Только старая южная пристройка напоминала о былой нищете. По мере роста дома возрастал аппетит хозяина, а по мере возрастания аппетита рос дом. Только хозяин, -так ему казалось, – оставался таким же, как прежде. Нет, не внешне. Увы, время совершало свою разрушительную работу. Но убеждения Шая Гутгарца, его идеалы оставались неизменными, такими же, как тогда, когда, рискуя жизнью, он пробирался в подмандатную Палестину. Парень, истерзанный войной, мечтал о мире, о социальном равенстве, о куске хлеба и крыше над головой. Разве не это было лозунгом партии, в которую он не просто вступил, а прильнул кровоточащим сердцем?
Партия была для него всем. Он – только клетка сложного живого организма, называемого партией. Партия питала клетку, одну из многих, из которых она состояла. Лишь на первых порах Шай ощущал себя неуютно. Он не привык получать, ничего не отдавая взамен. Но к такому состоянию, как выяснилось, легко и быстро привыкают. Он даже не задумывался над тем, где партия берет деньги, чтобы содержать его, и десятки таких как он, и сотни таких как он, и еще, и еще, и еще. Партия росла. Члены партии нуждались в местах, обеспечивающих их существование. Надо было снабжать клетки тела, называемого партией. Это и есть социальная справедливость. Шай Гутгарц даже перестал задумываться над тем, что кто-то все-таки должен работать. Кто-то должен платить налоги. Кто-то должен отдавать значительную часть своего труда, чтобы обеспечить его социальную справедливость.
В мае 1977 года рухнуло небо. Такой совершенный, такой благоустроенный, такой уютный поезд, в течение двадцати девяти лет плавно и беспрепятственно катившийся по гладким рельсам, остановился над пропастью, заскрежетав тормозами. Поражение на выборах. Правительство сформировал человек, имя которого звучало для Шая Гутгарца чуть ли не так, как треск горящей синагоги. Уже только этого было достаточно для того, чтобы почувствовать, что земной шар сошел с орбиты и разрывается на мелкие куски. А тут еще дом.
Весной Шай Гутгарц начал капитальную перестройку, намереваясь завершить создание виллы. Но ведь новый министр погонит его с работы с барабанным боем. До виллы ли, если он останется без куска хлеба? Нет, конечно, без куска хлеба он не останется. Есть у него военная пенсия. Но на нее виллу не построишь. В первые дни после выборов не было ни малейшего сомнения в том, что его выгонят с работы. Ведь он и его товарищи по партии чужаков не подпускали к своей кормушке на пушечный выстрел. Почему же чужаки должны поступить иначе?
Боже мой, что же делать? Конечно, слово Боже он произнес фигурально. Партия прививает своим членам атеизм, а Шай Гутгарц, верный сын партии, не сомневается в правильности марксистского учения. Правда, где-то очень глубоко в его сознании в дремоте теплились образы детства, синагога, мама, зажигающая субботние свечи, субботняя трапеза. А в сердце, как незаживающая рана, – отцовский крик "Шма, Исраэль!", прорвавшийся сквозь крики погибавших, треск горящей синагоги и гнусный восторг наблюдавшей толпы. Ну ладно, пусть не Боже. Только что же все-таки делать?
Но произошло нечто необъяснимое. Волос с головы не упал ни у одного из товарищей по партии. Все остались на своих местах. Оказывается, есть закон, защищающий их права. Они почему-то не знали об этом законе, когда были у власти. Испуганные, притихшие, растерянные на первых порах, они постепенно вышли из состояния шока. Они уже диктовали свои условия. Они не позволили сократить ни одного из своих товарищей, когда урезали бюджет министерства. Нет, они не против уменьшения бюджета. Они даже не против сокращений. Но все должно быть по закону. Поэтому сократили нескольких отличных специалистов, новых репатриантов. А как же иначе? Кто последним пришел, тот первым уходит. Все справедливо. Все по закону. Не за социальную ли справедливость он боролся в рядах своей партии?
Выросла вилла. Шай Гутгарц любовался ею. Шоколадом на солнце таяло сердце, когда он видел, как прохожие смотрят на это произведение архитектуры. Жаль только, что они не видят, насколько интерьер превосходит внешний вид. Один камин чего стоит! Лучше не рассказывать, сколько он уплатил за привезенный из Италии мрамор для облицовки этого камина.
Завершенная вилла и новый министр совпали по времени с началом активной деятельности Шая Гутгарца в движении "Мир сейчас". Старый член партии стал центром кристаллизации нового движения. Могло ли Шая Гутгарца не радовать, что их шумная деятельность стала зубной болью нового правительства?
Иногда до его сознания доходило, что движение "Мир сейчас" никакого мира ускорить не может. Он ведь воевал и отлично знает арабов. Не только сейчас, но и завтра, и послезавтра мира не будет. Даже если уступить арабам все до последнего предела, они не согласятся на присутствие евреев рядом с собой. Но не это важно. Главное – сделать подлость правящей партии.
А в чем действительно не было сомнения, это в необходимости чуть ли не физического уничтожения этого бешеного раввина Кахане и его движения. Раввин был мракобесом, фашистом, Хомейни, Гитлером, Сталиным. Нет, Сталин все-таки был марксистом. Сталина трогать не надо. Раввин требовал выселить арабов из Израиля, правда, материально компенсировав их переселение. Но ведь это же настоящий расизм! Этот американец в свое время бил окна в помещение советской авиационной компании в Нью-Йорке, требуя выпустить из СССР евреев в Израиль. Конечно, Израилю нужны репатрианты. Никто с этим не спорит. Но хулиганские методы? К тому же, зачем им нужны евреи из СССР? Во-первых, это те самые специалисты, которые поставили под угрозу его существование, когда сменилась власть. Хорошо им, жившим в нормальных условиях в социалистической стране, получившим высшее образование. А где он мог получить высшее образование? Даже среднее? В партизанском отряде? В ПАЛМАХ"е? Во-вторых, все они ненавидят социа лизм и голосуют за его противников. Какого же черта здесь нужны советские евреи? Но этот фашист, этот хулиган, разбивавший окна, безусловно, не нужен. Его бы он уничтожил собственными руками.
Когда Шай Гутгарц ушел на пенсию, у него появилось еще больше времени для деятельности в движении "Мир сейчас". Он организовывал демонстрации и митинги. Он участвовал во всех пикетах. Даже проливной дождь не служил помехой, если нужно было протестовать против фашиста-раввина или против правительства.
Вилла и политическая деятельность были смыслом существования Шая Гутгарца. Вилла уже давно доведена до совершенства. Как политический деятель он видная фигура. Не было причин жаловаться на жизнь.
Правда, в последнее время появился повод не то, чтобы для беспокойства, а так, для некоторой неуютности.
Его сосед тоже купил участок в давние времена. Они были товарищами по партии. У обоих на калитках постоянно красовался красный плакат с символом их партии. Сосед тоже постепенно соорудил вполне приличный дом. Конечно, не такую виллу, как у него, но – вполне. Оба сына после шестидневной войны уехали в Америку. Когда-то отец внушал им, что пролетарская солидарность куда важнее каких-то глупых узко национальных интересов. Из этих уроков сыновья усвоили только вторую половину. Пролетарская солидарность их не интересовала. В Америке они надеялись быть не пролетариями. Стать капиталистами в Израиле значительно сложнее, чем в Америке. Законы и система, созданная такими же социалистами, как их отец, препятствовала свободному предпринимательству.
Сосед недавно умер. Сыновья прилетели на похороны. Мать они поместили в дом для престарелых. Шай Гутгарц с некоторым опасением посматривал на людей, приходивших в соседний дом, стараясь определить, кто именно окажется его новым соседом. Само собой разумеется, что не бедняк. Дом стоил примерно миллион долларов.
Как-то утром почтальон, с которым Шай любил перекинуться словом по поводу политических событий, сказал, что он слышал о сделке между сыновьями усопшего соседа и арабом, не то уже купившим дом, не то лишь приценивающимся.
Шай Гутгарц не дослушал окончания фразы и тут же прибежал на соседний участок.
Араб? Зачем ему нужен араб? При чем тут араб? Он не желает никаких арабов! Не для того он создавал еврейское государство!
Сыновья подтвердили, что они уже получили задаток у араба, очень симпатичного интеллигентного человека, и еще на этой неделе надеются завершить всю волокиту, связанную с продажей дома, чтобы как можно быстрее вернуться в Америку, где бизнес требует их присутствия. Со смертью отца, как понимает уважаемый сосед, жизнь не прекращается.
Уважаемый сосед понимал это. Он только не мог понять, как можно было продать дом арабу.
Сыновья объяснили, что только араб согласился уплатить требуемую ими сумму, а их лично не волнует араб это, или эскимос, или даже инопланетянин. Очень непросто продать дом за такую сумму. Нет, национальность покупателя их не волнует. Отец, как и господин Гутгарц, учил их интернационализму.
Забыв иврит, Шай Гутгарц перешел на русский мат и тут же помчался в муниципалитет. Добро, на каждом этаже у него там были друзья по партии.
Заведующий отделом принял Шая с распростертыми объятиями, велел секретарше принести две чашечки кофе, расспросил о внуках, о партийных делах и, естественно, о причине беспокойства, отраженного на лице старого товарища.
Срывающимся голосом Шай Гутгарц рассказал о том, что сыновья покойного соседа продали дом и участок арабу. Заведующий отделом посмотрел на часы и велел Шаю прийти на следующий день. Секретарша лишилась бы сна, услышав это. Ее босс никогда никому не обещал начать даже самое срочное дело раньше, чем через неделю.
На следующее утро Шай Гутгарц снова пил кофе в кабинете заведующего отделом тель-авивского муниципалитета. Хозяин кабинета подыскивал слова для начала разговора.
– Понимаешь, Шай, мы столкнулись с колоссальными трудностями. Во-первых, этот араб – гражданин Израиля. Поэтому он имеет право купить дом и жить по соседству с тобой, как любой израильтянин. Но что еще хуже, этот араб – наш человек. Помнишь, это тот самый экономист, который так толково выступил на съезде партии. Ты знаешь, сколько арабских голосов он обеспечивает нам на выборах? Так что… Я тебя очень хорошо понимаю, но что мы можем сделать?
Шай не заметил, как он вышел из кабинета заведующего отделом, как покинул здание муниципалитета, как оказался на площади Царей Израиля. Знойный воздух был неподвижен. Только спустя какое-то время, когда внезапно пришедший с моря легкий ветерок швырнул на разгоряченное лицо несколько капель, сворованных у фонтана, Шай пришел в себя и заметил, что сидит в лужице на каменном ограждении.
Боже мой, что делать? На сей раз Шай Гутгарц не подумал, что выражается фигурально. Он снова обратился к Богу, лично, с вопросом, с просьбой помочь, с просьбой спасти его от несчастья.
И тут цепь логических построений привела его к непростому решению. Может быть, то, что он сейчас решил, действительно подсказано Богом?
Шай Гутгарц сорвался с места и помчался разыскивать людей, которые могут помочь его горю.
Дальше история уже совсем невероятная, не имеющая ничего общего не только с социальной справедливостью, но даже, как может показаться, с элементарной порядочностью.
Интеллигентный и симпатичный араб, гражданин Израиля, товарищ Шая Гутгарца по партии не стал его соседом.
Два сына усопшего на следующий день поспешно улетели в Америку, оставив адвокату доверенность на продажу квартиры.
Изменил ли Шай Гутгарц свою политическую ориентацию на сто восемьдесят градусов для осуществления этой операции, выяснить не удалось. Правда, он прекратил свою бурную политическую деятельность, объясняя это резким ухудшением здоровья. Так же не ясно, ограничивается ли дело только непорядочностью, или попахивает уголовным кодексом.
