Государство распадется; и враги Франции, используя этот миг распада, вторгнутся в нее и расчленят ее. И отнюдь не ради этого мига мы должны действовать, но во имя продолжения времен: особенно же мы должны помышлять о том, чтоб сохранить целостность Франции, а сделать это мы можем только сражаясь за правительство, каким бы оно ни было; ибо таким образом Франция, несмотря на ее внутренние распри, сохранит свою военную мощь и свое внешнее влияние. И если хорошо разобраться, то сражаемся мы отнюдь не за правительство, а за Францию и за будущего Короля, которому мы будем обязаны Империей, быть может, более великой, чем та, которая не получится у Революции. Значит, долг наш — побороть отвращение, заставляющее нас колебаться. Наши современники, возможно, осудят наше поведение; но следующие поколения воздадут ему должное».
      Этот человек говорил бы как великий философ. Ну так что же! — Армия осуществила сие химерическое предположение, не осознавая, что она делает; и Террор, с одной стороны, безнравственность и сумасбродство — с другой, сотворили в точности то, что диктовала бы армии исчерпывающая и почти пророческая мудрость.
      По здравому размышлению увидится, что коль скоро революционное движение образовалось, Франция и Монархия могли быть спасены лишь благодаря якобинству.
      Король никогда не имел союзника; довольно очевидно то, что коалиция питала неприязнь к целостности Франции, и не было бы никакой опрометчивости в (стр.31 >)обнародовании этого факта. Но каким образом противостоять коалиции? Каким сверхъестественным способом сломить натиск сговорившейся Европы? Один лишь адский гений Робеспьера мог сотворить это диво. Революционное правительство закаливало душу Французов в крови; оно ожесточало дух солдат и удваивало их силы диким отчаянием и презрением к жизни, похожими на бешенство. Страх перед эшафотами, толкая гражданина к границам, питал силы вовне их, по мере того как внутри страны подавлял все, даже малейшие, попытки сопротивления. Все жизни, все богатства, все полномочия были в руках революционной власти; и это чудовище мощи, опьяненное кровью и успехом, страшное явление, никогда доселе не виданное и, без сомнения, не способное повториться, было одновременно и ужасной карой для Французов, и единственным способом спасения Франции.
      Чего испросили бы роялисты, когда они потребовали бы контр-революции такой, какой им она представлялась, то есть совершаемой внезапно и при помощи силы? Они потребовали бы отвоевания Франции; значит, они потребовали бы ее расчленения, уничтожения ее влияния и унижения ее Короля, то есть резни, которая, может быть, растянется на три века как неминуемое следствие такого нарушения равновесия. Но наши потомки, которых весьма мало будут занимать наши страдания и которые будут плясать на наших могилах, посмеются над нашим сегодняшним неведением. Они легко забудут бесчинства, которые узнали мы и которые бы сохранили целостность самого прекрасного царствия после Царствия Небесного. (стр.32 >) Все чудовища, порожденные Революцией, трудились, по-видимому, только ради королевской власти. Благодаря им блеск побед заставил весь мир прийти в восхищение и окружил имя Франции славой, которую не могли целиком затмить преступления революции; благодаря им Король вновь взойдет на трон во всем блеске своей власти и, быть может, даже более могущественным, чем прежде. И кто знает, быть может, он, вместо того чтобы униженно предлагать какие-то из своих провинций во имя права господствовать над другими, будет их возвращать, с гордостью власти, дарующей то, что она способна удержать? Конечно, случались и не менее невероятные вещи.
      Эта же мысль, что все совершается на благо французской Монархии, убеждает меня в невозможности любой роялистской революции до наступления мира; ибо восстановление Королевской власти мгновенно ослабило бы все пружины Государства. Черная магия, которая действует ныне, исчезла бы как туман пред солнцем. Доброта, милосердие, правосудие, все кроткие и мирные добродетели сразу же явились бы снова и принесли бы с собой некую общую мягкость во нравах, некую легкость, полностью противоположную угрюмой жестокости революционной власти. Не будет более ни реквизиций, ни грабежей исподтишка, ни насилий. И станут ли генералы, идущие за белым знаменем, называть бунтовщикамижителей захваченных стран, если те законно себя защищают? и будут ли эти генералы им приказывать стоять смирно под страхом расстрела как мятежников? Эти ужасы на руку будущему королю, однако он не был бы способен ими воспользоваться; он располагал бы, таким образом, лишь средствами человечными. Иначе он сравнялся бы с неприятелями; и что тогда произошло бы в миг неопределенности, которая необходимо сопровождает переход от одного правления к другому? Я ничего этого не знаю. Я прекрасно осознаю, что великие завоевания (стр.33 >) Французов как бы охраняют целостность королевства (я даже надеюсь уловить здесь смысл этих завоеваний). Однако мне по-прежнему представляется, что для Франции и для Монархии полезнее, если бы мира, и славного для Французов мира, добилась Республика; и чтобы в тот миг, когда Король вновь взойдет на трон, прочный мир заслонил бы его от любых напастей.
      С другой стороны, очевидно, что внезапная революция отнюдь не излечила бы народ, но усилила бы его заблуждения; что он никогда бы не простил власть, лишившую его мечтаний. А поскольку именно в народев собственном смысле слова, или в толпах, нуждались мятежники ради потрясения Франции, то ясно, что им вообще следовало бы щадить народ и что великие притеснения должны были бы сначала обрушиться на зажиточный класс. Следовательно, противозаконно захваченная власть должна была бы очень долго обременять народ, дабы ему опротиветь. Он только-только увидел Революцию: необходимо было бы, чтобы он ее прочувствовал, вкусил, так (стр.34 >)сказать, ее горькие плоды. Может быть, в момент, когда пишутся эти строки, такое чувство еще не созрело.
      Поскольку, в принципе, противодействие должно быть равным действию, то не спешите вы, нетерпеливые люди, и думайте, что сама продолжительность злосчастий возвещает вам контр-революцию, о которой вы не имеете представления. Уймите свою ярость, особенно не сетуйте на Королей, и испрашивайте лишь зримых чудес. Как! вы утверждаете, что иностранные державы сражаются за идею, ради восстановления французского трона и безо всякой надежды на возмещение ущерба? Но вы желаете, стало быть, чтобы человек перестал быть человеком: вы требуете невозможного. Вы скажете, что согласились бы на расчленение Франции ради возвращения порядка, но знаете ли вы, что такое — порядок? Это то, что получится через десятилетие, может быть — раньше, может быть — позже. И кто, вообще, предоставил вам право ставить условия Королю, французской Монархии и вашему потомству? Когда ослепленные мятежники декретируют неделимость Республики, понимайте, что именно Провидение провозглашает неделимость королевства.
      Остановим теперь взгляд на неслыханном преследовании национальной церкви и ее служителей; это один из самых занимательных ликовреволюции.
      Нельзя было бы  отрицать, что духовенство во Франции нуждается в возрождении; и хотя я далек от (стр.35 >) соглашательства с пошлыми разглагольствованиями о клириках, мне все-таки представляется бесспорным, что богатство, роскошь и общая склонность умов к распущенности ввергли в упадок это великое сословие; что часто под мантией с капюшоном можно было обнаружить рыцаря вместо апостола; и что, наконец, во времена, непосредственно предварявшие Революцию, духовенство, почти так же как армия, потеряло то место, которое оно занимало в общественном мнении.
      Первым ударом, нанесенным Церкви, явился захват ее собственности, вторым была конституционная присяга: и с этих двух тиранических действий началось возрождение.
      Присяга просеяла священнослужителей, если можно так выразиться. Все, кто присягнул, за несколькими исключениями, на которых позволительно не останавливаться, обнаруживали, что постепенно погружаются в бездну преступлений и позора: общественное мнение оказалось единодушным по отношению к этим отступникам.
      Верные священнослужители, отличившиеся перед этим самым мнением первым проявлением твердости, затем еще более прославили себя бесстрашием, с которым они смогли встретить страдания и даже смерть во имя защиты своей веры. Избиение кармелитов  (стр.36 >)сравнимо с наиболее потрясающими в этом роде событиями в церковной истории.
      Тирания, тысячами их изгнавшая с родины, без всякого правосудия и без всякого стыда, есть самое возмутительное, что можно только представить; но и в этом деле, как и во всех других, преступления тиранов Франции становились орудиями Провидения. Вероятно, необходимо было, чтобы французские священнослужители показали себя иностранным нациям; они стали жить среди протестантских наций, и это сближение намного умерило ненависть и предубеждения. Время значительной эмиграции духовенства, в частности, французских епископов в Англию, особенно кажется мне замечательным. Конечно, произносились слова мира! Конечно, возникали замыслы о сближении в ходе этой необычайной встречи! Когда выражались бы только совместные устремления, то и этого было бы немало. Если когда-либо христиане придут к сближению, к которому все предрасполагает, то призыв должен исходить от церкви Англии. Пресвитерианство было произведением французским, следовательно, произведением чрезмерным. Мы слишком далеки от приверженцев веры, столь мало содержательной: нет способа прийти с ними к согласию. Но англиканская церковь, касающаяся нас одной рукой, другой дотрагивается до тех, к которым мы не можем дотянуться; и хотя в некотором роде она является мишенью для ударов с обеих сторон, представляя собой немного странную картину восставшего, проповедующего послушание, она очень ценна, однако, в других отношениях и может рассматриваться как одно из тех средств в химии, которые способны связать несовместимые по своей природе элементы.
      Поскольку имущество духовенства растащено, презренные мотивы долго еще не будут поставлять в его ряды новых служителей; таким образом, все обстоятельства благоприятствуют подъему этого сословия. (стр.37 >)Вообще, есть основания полагать, что размышление над делом, которое, как кажется, на него возложено, придаст духовенству меру воодушевления, приподнимающую человека над самим собой и приводящую его в состояние великих свершений.
      Добавьте к этим обстоятельствам брожение умов в некоторых частях Европы, пылкие идеи нескольких замечательных людей и некое беспокойство, особенно в протестантских странах, охватывающее религиозные характеры и подвигающее их на необыкновенные пути.
      Взгляните в то же время на бурю, которая грохочет над Италией; Риму, равно как и Женеве, угрожает держава, полностью отвергающая церковь, в Голландии верховенство национальной религии отменяется декретом Национального конвента. Если Провидение что-либо стирает, то, несомненно, для того, чтобы написать что-то заново.
      Замечу еще, что когда в мире утвердились великие верования, им благоприятствовали великие завоевания и образование великих суверенитетов: причина этого очевидна.
      Наконец, что должно случиться в переживаемые нами времена в итоге этих необыкновенных сочетаний, которые смутили всяческое человеческое благоразумие? По правде говоря, заманчиво предположить, что политическая революция есть лишь второстепенная часть великого замысла, который развертывается перед нами с ужасающим величием.
      Первым делом я говорил о господствеФранции над остальной Европой. Провидение, всегда соизмеряющее средства с целью и наделяющее нации, как и (стр.38 >) человеческие существа, необходимыми для осуществления их предназначения органами, именно французской нации предоставило два орудия и, если можно так выразиться, две руки, которыми она движет мир, — язык и дух прозелитизма, образующие основу ее характера: так что она всегда имела потребность и власть влиять на людей.
      Мощь, я чуть было не сказал монархическая власть, французского языка очевидна: в крайнем случае можно лишь притвориться сомневающимся. Что же касается духа прозелитизма, то он знаком как солнце: от торговки модными нарядами до философа — у всех это выдающаяся черта национального характера.
      Обыкновенно этот прозелитизм принимают за нелепость, и действительно, он часто заслуживает такого определения, особенно из-за форм своего проявления: но в сущности это обязанность.
      Однако вечный закон морального мира состоит в том, что всякая обязанность порождает долг. Галликанская церковь была краеугольным камнем католического или, лучше сказать, христианского здания; ибо, по сути дела, есть одно только здание. Церкви, враждебные вселенской церкви, однако, только благодаря ей продолжают существовать, хотя, может быть, они слабо об этом догадываются, будучи похожими на эти растения-паразиты, на эти бесплодные омелы, живущие лишь веществом дерева, которое их поддерживает и которое они истощают.
      И поскольку противодействие между противостоящими державами всегда равно действию, то отсюда следует, что самые большие усилия божества Разумапротив христианства производятся во Франции: противник обрушивается на цитадель.
      Таким образом, духовенство Франции отнюдь не должно себя успокаивать; имеется тысяча доводов полагать, что оно призвано исполнить великую миссию; (стр.39 >) и те самые предположения, которые помогли ему увидеть, почему оно приняло страдания, позволяют ему также уяснить свою предназначенность для главного свершения.
      Одним словом, если не произойдет духовная революция в Европе, если религиозный дух не укрепится в этой части света, то социальная связь окажется расторгнутой. Ничего нельзя предугадать, и нужно быть готовым ко всему. Но если происходит счастливое изменение в этом роде, то либо не существует больше ни подобия, ни наущения, ни искусства предположения, либо именно Франции надлежит произвести это изменение.
      В особенности это заставляет меня думать, что французская Революция является великой эпохой и что ее последствия, во всем их многообразии, будут ощущаться долго после времени ее взрыва и за пределами ее очага.
      Если же рассматривать революцию во всех ее политических отношениях, то подтверждается то же самое мнение. Сколь много держав в Европе обманулись по поводу Франции! сколько из них замышляли тщетные дела! О вы, считающие себя независимыми, ибо совсем нет на вас земного суда, никогда не говорите: это мне подходит; DISCITE JUSTITIAM MONITU!  Какая рука, одновременно строгая и отеческая, избавила бы Францию от всех вообразимых бедствий и поддержала бы империю сверхъестественными способами, обращая все тщания ее врагов против них самих? И пусть не говорят нам ни об ассигнатах, ни о силе множества и т. д.; ибо возможности ассигнатов и силы множества как раз находятся за пределами естественного. Вообще, отнюдь не благодаря бумажным (стр.40 >)деньгам, не благодаря преимуществу в численности ветры ведут корабли Французов и рассеивают корабли их врагов, зима наводит для Французов ледяные мосты тогда, когда в этом возникает необходимость, а мешающие им суверены умирают в назначенный час, Французы без пушек захватывают Италию, и фаланги, слывущие самыми храбрыми на свете, бросают оружие при численном равенстве, сдаваясь на милость победителя.
      Прочтите замечательные размышления М. Дюма  о нынешней войне; вы найдете там прекрасный ответ на вопрос о том, почемуона приобрела тот характер, который мы наблюдаем, но отнюдь не на вопрос о том, какэто случилось. Надобно всегда обращаться к Комитету общественного спасения, который являл собой чудо, и дух которого продолжает выигрывать сражения.
      Наконец, наказание Французоввыходит из всех обычных правил, как выходит из них и покровительство, оказанное Франции, но эти два чуда, (стр.41 >) соединившись, друг друга усиливают, представляя одно из самых удивительных зрелищ, которые когда-либо созерцал глаз человеческий.
      По мере того как будут развертываться события, станут видны другие причины и зависимости, еще более удивительные. Мне видится, вообще, лишь часть из них, открывающихся для более проницательных взоров уже с этого часа.
      Ужасающее пролитие человеческой крови, вызванное этим великим потрясением, есть средство чрезвычайное; однако это одновременно и средство, и кара; и оно может предоставить повод для занимательных размышлений.

Глава третья.
О НАСИЛЬСТВЕННОМ УНИЧТОЖЕНИИ РОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО.