Глава 21

Клаус Хейнкель съежился на соломенном тюфяке в камере, услышав, как ключ повернулся в скважине. Каждый раз, когда охранники приносили ему еду, они били его. Некоторые же, если не были заняты делами наверху, в помещении напротив кабинета майора Гомеса, специально спускались, чтобы отлупить его дубинкой или хлыстом из бычьих жил. Поскольку наручников с Хейнкеля не снимали, защищаться он не мог.

Даже ночью он просыпался с бьющимся от страха сердцем, в холодном поту, – ему постоянно чудилось, что ключ в скважине повернулся...

Все это наводило на него воспоминания о других застенках и о других пленных, чей смятенный взгляд бывал устремлен на него, тридцать лет тому назад. Тогда он тоже был большим приверженцем хлыста.

Дверь вдруг широко распахнулась, и два полицейских вошли к Хейнкелю, держа пистолеты в руках. За ними возник майор Уго Гомес, величественно прошествовавший в маленькую камеру.

Клаус постарался скрыть страх. Что сулила ему сомнительная честь этого визита? За три дня его нахождения в подвалах тайной полиции майор ни разу еще не спустился для беседы.

Однако Гомес, казалось, не был настроен враждебно. Напротив, он отдал какой-то приказ полицейским, и один из них снял наручники. Немец, все еще обеспокоенный, принялся растирать себе затекшие кисти. Стертые до живого мяса места причиняли ему мучительную боль.

– Ну как, лучше? – спросил участливо майор Гомес. Его круглое грубое лицо излучало теперь доброту. Клаус Хейнкель спрашивал себя, что же означала на самом деле эта внезапная метаморфоза. Кивком головы майор отпустил полицейских, которые вышли в коридор с разочарованным видом.

Клаус начал надеяться на какую-то положительную перемену. Но тут же решил, что еще слишком рано переходить, как раньше, на «ты».

– Что вам от меня нужно? – спросил он. – Ваши люди избивают меня каждый день.

Майор благодушно улыбнулся.

– Тебя не будут больше бить, Клаус.

Он сам вернулся к обращению на «ты», как в добрые старые времена, и это придало немцу бодрости.

– Спасибо, – буркнул он.

– Клаус, – начал Гомес, – я по-прежнему твой друг, несмотря на то, что ты сделал, и я тебе это сейчас докажу. Вообще-то ты должен бы предстать перед боливийским судом. И даже если бы тебя отпустили, дон Федерико убил бы тебя. Согласен?

– Да, – вымолвил Хейнкель чуть слышно.

– Так вот, я решил дать тебе последний шанс, – продолжал майор Гомес. – Но это будет действительно твой последний шанс. Тебя незаметно перебросят в Парагвай. Доберешься до Асунсьона, а там выпутывайся, как знаешь, но никогда ноги твоей не должно быть больше в Боливии.

Немец едва удерживался, чтобы не завопить от радости. Раньше он с презрением отзывался о Парагвае как о стране, совершенно непригодной для житья. Теперь же он казался ему недоступной вершиной, блаженным раем... Он распрямил плечи. Его звезда все же не покинула его! Дону Федерико не добраться до Асунсьона, не достать его там. А потом он, возможно, переберется в Аргентину или даже, при случае, еще дальше, в Европу. Испания и Португалия распахнут ему двери.

Он понимал, почему Уго Гомес делал этот щедрый подарок: тяжело судить человека, на похоронах которого вы присутствовали.

– Благодарю тебя, Уго, – сказал он, пряча радость. – Когда мы поедем?

– Сейчас же. Я пришел за тобой и лично буду тебя сопровождать.

Клаусу Хейнкелю очень трудно было сохранять хоть какое-то внешнее достоинство и не припуститься из камеры бегом. Его распирало от радости, и он даже улыбнулся полицейским, ежедневно избивавшим его. Но те, явно разочарованные, недовольные, не ответили. Маленькая группка вышла на свежий воздух. Дворик, обычно усыпанный пестрой толпой, был пуст, и Клаус Хейнкель, лишенный часов, решил, что, наверное, еще очень рано. Небо было восхитительно чистым.

Уго Гомес, немец и два полицейских сели в черно-белую машину. Улицу были пустынны, и они очень быстро добрались до шоссе, которое вело к Эль-Альто. Никто не проронил ни слова.

Становилось жарко, и Клаус Хейнкель вытер лоб. Подъезжая к верхней части долины, он ощутил некоторое беспокойство: машина не повернула налево к Эль-Альто, а продолжала ехать прямо. Как будто угадав его мысли, Гомес повернулся к немцу:

– Ты улетишь с военного аэродрома. Так поспокойнее.

Клаус Хейнкель приободрился.

– А мой паспорт? – спросил он. – Он мне понадобится в Асунсьоне.

На толстой физиономии боливийца застыло добродушное выражение:

– Не бойся. Все получишь по прибытии. Впрочем, я лечу с тобой, чтобы уладить кое-что. Надо забрать несколько поганцев-партизан, которые там попались.

Это не удивило Клауса Хейнкеля: обе страны часто обменивались политическими заключенными.

Машина въехала на территорию военных, слегка притормозив при въезде, и помчалась к старенькому двухфюзеляжному «Фэарчайлд Пэкет», стоявшему в стороне. Рядом с самолетом находилось еще два автомобиля. Клаус Хейнкель вышел из машины, едва лишь она остановилась. Так хорошо было ступать по асфальту, вдыхать свежий воздух. Он посмотрел на Анды. В конце концов, он не будет жалеть о времени, проведенном в Боливии.

– Давай садись, – крикнул майор Гомес. Военный в оливкового цвета форме протянул Хейнкелю руку – он высунулся из широкого квадратного люка в борту самолета, часто служившего для тренировок парашютистов. Створки люка были сняты для упрощения действий. Немец вскарабкался наверх по металлической лестнице и зашел в темный фюзеляж. Другой военный дал знак, приглашая сесть на скамейку, установленную вдоль фюзеляжа, который высотой был чуть повыше двери. Хейнкель повиновался и сразу же застегнул привязной ремень. В самолете уже находился некто в штатском, блондин в черных очках, он сидел впереди. Клаусу Хейнкелю он был незнаком.

Затем в «Фэарчайлд» поднялся и майор Гомес. Полицейских он оставил внизу. Гомес уселся рядом с немцем и тоже пристегнул ремень. Металлическую лестницу тут же убрали. Оба военных закрепили на себе длинный страховочный ремень, как это часто делают в военных самолетах, чтобы можно было передвигаться безопасно. Раздался гул мотора: левый двигатель набирал обороты. Его оглушающий рев прервал нить размышлений Клауса Хейнкеля. Запустился правый двигатель, но зачихал и смолк.

Послышалось характерное завывание стартера, и пропеллер начал медленно двигаться, завертелся и замер.

В самолете становилось жарко. Нагнувшись, Клаус Хейнкель увидел механиков, озабоченно сновавших вокруг неисправного двигателя с огнетушителями в руках. Пропеллер медленно вращался, и уже сняли защитную панель мотора, чтобы его прослушать.

В Хейнкеле поднималась слепая ярость к этому двигателю. Какая нелепость! Другой-то двигатель работал нормально. Клаус наклонился к майору Гомесу и закричал что было мочи, перекрывая гул:

– Как вы думаете, они смогут его починить?

Майор в ответ успокоительно улыбнулся. Действительно, через несколько секунд строптивый мотор заработал, окутавшись клубами черного дыма. Механики разбежались, унося тормозные колодки, и самолет стронулся с места.

Оба военных уселись на пол, беззаботно свесив ноги наружу через люк, доверяясь страховочному концу. У обоих на поясе висел тяжелый автоматический кольт 45-го калибра. Из-за шума мотора разговаривать стало невозможно.

Вскоре этот шум достиг апогея, и «Фэарчайлд» покатился по дорожке. Взлетел он очень быстро, но высоту набирал медленно, кружась над Ла-Пасом. Клаус Хейнкель глядел на этот город, в котором прошла половина его жизни; потом, успокоившись, прислонился к вибрирующей стенке фюзеляжа и закрыл глаза.

Малко с отсутствующим видом созерцал крутые склоны, проплывавшие под крыльями «Фэарчайлда». Старенький этот самолет насилу поднялся на нужную высоту, чтобы перелететь через Анды. Теперь он направлялся в сторону чако, безбрежной и совершенно пустынной саванны, которая простирается между Боливией, Парагваем и Аргентиной.

Через широкий люк в самолет проникал прохладный воздух. Но Малко чувствовал себя неуютно. Он не мог оторвать глаз от Клауса Хейнкеля, задремавшего на холщовом сидении. Так вот он какой, этот тщедушный и лысый человек, совершивший столько злодеяний много лет тому назад, этот садист, холодный и жестокий палач. Лишенный растительности череп, убегающий назад подбородок и тонкие губы делали его похожим на какого-нибудь агента по рекламе пылесосов, завершающего свою карьеру.

Моторы загудели по-иному – пилот переходил на новый режим полета. Он пошел на снижение.

Малко чувствовал себя не в своей тарелке. Он никогда бы не подумал, что его миссия в Боливии закончится подобным образом. И согласился он на эту экспедицию исключительно ради того, чтобы обрести внутренний покои. Последние отроги гор, проплывавшие снизу, были покрыты густыми джунглями ярко-зеленого цвета. Подлетали к Камири, где когда-то был взят в плен Че Гевара. А там уже, за густым, тропическим лесом начнется чако.

Пилот вышел из кабины и подошел к майору Гомесу. Из-за рева моторов Малко не услышал, что он ему сказал. Боливийский майор сделал знак военному, сидевшему у открытого люка. Тот не торопясь встал.

Клаус Хейнкель вздрогнул и проснулся от прикосновения руки, легшей ему на плечо.

Животный страх, который сжал ему внутренности, длился всего какие-то доли секунды. С обеих сторон рядом с ним стояли двое военных, по-прежнему привязанных страховочным концом. Один из них держал наведенный кольт в десяти сантиметрах от его головы.

Хейнкель понял все в то же мгновение. Он не стал сопротивляться, когда один из военных привычным жестом отстегнул его привязной ремень. Лица у обоих боливийцев сохраняли абсолютно невозмутимое выражение. Майор Гомес не шевелясь наблюдал за этой сценой.

Когда его заставили подняться, Клаус Хейнкель вел себя покорно, смирившись с участью, как животное перед закланием. Военные держали его за руки, не проявляя при этом никакой грубости. Сквозь широкий квадратный люк Клаус Хейнкель посмотрел на небо. Он был весь покрыт потом. Ему хотелось, чтобы все это скорее кончилось и в то же время – и еще сильнее – чтобы это не Кончалось никогда. Не отдавая себе отчета, он быстро пересек пространство, отделявшее его от открытого люка.

На какую-то секунду он застыл, сохраняя равновесие поскреб ногами металлическую окантовку, заморгал от сильного порыва ветра, разинув рот, цепенея от страха. Он успел разглядеть зеленую бесконечную массу, которая расстилалась внизу, на расстоянии шести тысяч футов. И в этот момент человек с кольтом мощным пинком вытолкнул его в пустоту.

Испытывая физическое отвращение, Малко не спускал глаз с люка, в котором только что исчез Клаус Хейнкель. Он представлял себе, как это тело летит в свободном падении, и ему казалось, что он слышит его крик. Так как Хейнкель, конечно же, кричал. Ибо никто не может не испытывать страха перед лицом смерти.

Мысленно Малко считал секунды. Потом разом расслабился... Клаус Хейнкель более не существовал как живое существо. Он стал грудой растерзанной плоти и переломанных костей, затерявшейся в джунглях. Сердце Малко билось так сильно, как если бы смерть угрожала ему самому.

Никогда бы он не согласился присутствовать при этом убийстве, не будь необходимости знать наверное, что немца уберут. Джек Кэмбелл доверительно сообщал Малко, что таков был обычный способ, применявшийся «политическим контролем» для устранения неугодных лиц. Лучшие люди боливийской оппозиции устилали своими костьми чако или тропический лес. А Клаус Хейнкель, однажды уже похороненный, не мог официально умереть во второй раз.

«Фэарчайлд» накренился на бок, беря вновь курс на север. Оба военных вернулись на прежнее место с безразличным видом. Не проходило недели, чтобы они не вылетали на «рекогносцировку» в район чако. Каждый раз им полагалась премия в двести песо.

Гомес, удовлетворенный, курил сигару. Малко подумал вдруг: а стоило ли затрачивать на все это столько усилий? Шесть трупов за то, чтобы увидеть, как этот плюгавый человечишко растворился в небе, – слишком дорогая цена.

Майор Гомес вынул сигару изо рта и прорычал в его сторону:

– Скоро прилетим в Санта-Крус!

Там Малко должен был пересесть на рейсовый самолет компании Ллойд Боливиана, летящий в Сан Паулу, в Бразилию. Чемодан его находился в глубине фюзеляжа, за матерчатой занавеской, среди кучи разного снаряжения.

Малко закрыл глаза под черными очками. Перед этим он взглянул, на часы – оставалось ровно десять минут на принятие решения, самого мучительного в его жизни. Живо, как если бы она находилась тут, перед ним, он представил себе Лукресию такой, какой увидел ее накануне: расширившиеся зрачки, порывистые движения, вся натянута как струна.

Она тогда достала из ящика два револьвера – "Смит-и-Вессон. Один – белый, с наружным курком, другой – черный – со встроенным.

Оба новехонькие, 38-го калибра, с двухдюймовым стволом. Лукресия наполнила оба барабана смертоносными свинцово-медными цилиндриками и защелкнула их отрывистым жестом. Потом повернулась к Малко:

– Если завтра Уго Гомес будет у себя в кабинете, я приду к нему. Он меня примет. И когда я встану перед ним, то начну стрелять до тех пор, пока не вгоню все пули обоих револьверов в его проклятую тушу.

Не было и одного шанса на миллион, что Лукресия откажется от своего намерения. Несколько раз она уже говорила Малко, что не сможет жить, не отомстив за отца. И если она откладывала месть до сих пор, так только потому, что Гомес был нужен Малко.

Он легко мог вообразить, что из этого выйдет. Если Лукресию не убьют сразу же охранники «политического контроля», ее будут потом ужасно пытать, унижать – и в конце концов прикончат.

Один Малко мог ее спасти. Он открыл глаза и взглянул на толстую, самодовольную физиономию майора Гомеса, потом на пресыщенные лица обоих военных. Для них убийство было обычным делом. Малко не сомневался, что они и думать уже позабыли о человеке, которого несколько минут назад сбросили с самолета. Что же касается экипажа, так это он выбирал всегда на карте наиболее подходящее место для сбрасывания... Личное присутствие майора Гомеса представляло явление совершенно исключительное.

Малко вновь глянул на часы. Как быстро летит время! Он никак не мог решиться. Отвратительное состояние. Он нервно снял черные очки и поискал взгляд Гомеса.

Веселый взгляд гнусного соучастия.

Малко улыбнулся ему в ответ. Непринужденно отстегнул ремень, поднялся, пересек весь фюзеляж, отодвинул зеленую материю и исчез в хвостовой части самолета, где находился туалет.

Из кучи сваленных парашютов он взял первый сверху надел его и защелкнул замок на животе. Затем привел в нужное положение красное вытяжное кольцо парашюта, так, чтобы его можно было выдернуть в любую секунду. К счастью, Лукресия располагала надежной информацией. Иначе ему было бы непросто раздобыть парашют.

Затянувши ремни своей амуниции, Малко взял атташе-кейс и открыл его. Внутри лежал продолговатый сверток, подготовленный Лукресией. Малко потащил за кольцо, укрепленное на металлической цепочке. Послышалось легкое шипение, и он подался назад: теперь оставалось совсем немного времени.

Майор Гомес застыл с сигарой в руке, увидев парашют на выходившем Малко. Он открыл было рот, чтобы прокричать приказ, но военные не успели ничего предпринять. Малко уже переступал через порог люка, устремившись головой вперед. Правая рука его сжимала красное кольцо парашюта.

Он сосчитал до трех и резко дернул за кольцо. Удар, хлестнувший по плечам, был слабее, чем он ожидал. Малко понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что он тихонько покачивается в теплом воздухе. Он поднял голову. Не посмотри на него майор Гомес, он, может, никогда бы и не отважился на этот прыжок.

Внизу расстилалась прямая, цвета охры, лента шоссе Камири – Санта-Крус. Если только Лукресия не опоздала вчера на самолет, вылетавший в Санта-Крус, она должна была увидеть его в бинокль... Ведь Малко выпрыгнул почти точно в назначенном месте.

Он снова поднял глаза: «Фэарчайлд» казался теперь совсем малюсеньким, до него было почти две мили. Вдруг блестящая точка эта превратилась в огненный шар, который рухнул в джунгли. Звук взрыва, смягченный расстоянием, не сразу донесся до Малко.

Он провожал глазами огненный шар до тех пор, пока его не поглотили зеленые просторы.

Никто не успел спрыгнуть с самолета.

1

Добрый день. Что желает сеньор? (исп.)

2

Кормящая грудь (исп.)

3

Так в Ла-Пасе обращаются к таксистам.

4

Крепкий алкогольный напиток.

5

Свинина с кукурузой. (Прим. авт.)

6

«Кровь дракона» (марка вина). (Прим. авт.)

7

Область на северо-востоке Боливии. (Прим. авт.)