– Они, конечно же, попытаются убить и меня, – пробормотал он, откладывая в сторону свой «никон».

Лаура как раз натягивала черные колготки. Глядя на Малко, она встряхнула длинными волосами.

– Мы им не дадим, – сказала Лаура.

Она отправилась в ванную. Малко пришло в голову, что комната, в которой они находятся, очень странная. Везде были зеркала. Даже на потолке, над кроватью, висело длинное прямоугольное зеркало. Проследив за взглядом Малко, Хуан Эчепаре несколько смущенно уточнил:

– Это в какой-то степени и моя мастерская. Я обожаю фотографировать.

Он выдвинул ящик стола, вытащил пачку больших фотографий и протянул их Малко. Везде фигурировала большая круглая кровать. На всех снимках были девушки – где Лаура, где другие. На разных стадиях раздевания. Малко застыл, как вкопанный, перед фотографией красивой молодой брюнетки в одних красных чулках, доходящих до середины бедер. Она стыдливо прикрывала руками низ живота и с двусмысленным чувственным взглядом смотрела на свое отражение в зеркале. Донья Мария-Изабель. Без вуали она была еще прекрасней.

Что и говорить, странные у Хуана Эчепаре были увлечения.

Лаура вышла из ванной.

– Ну, теперь самое время покончить с тупамарос, – пошутил Малко.

Дипломат с потерянным видом вытер со лба пот.

– Разумеется, разумеется, – согласился он. – Но я главным образом поставлял оружие.

Лаура Иглезиа вышла из комнаты. Малко тут же подошел к парагвайскому дипломату. Его немного беспокоила Лаура Иглезиа.

– Лауре доверять можно? – спросил он.

– Без сомнения, ответил Эчепаре. – Она ненавидит тупамарос. Она мне часто помогает. Ее отец здесь один из самых крупных землевладельцев. Если тупамарос победят, он разорится.

Идеологический довод подобного рода – всегда решающий. Мужчины присоединились к Лауре, в гостиной. Она открыла бутылку «Моэт-и-Шандон» шестьдесят четвертого года и гладила теперь сиамского кота.

– Мы поедем в «Зум-Зум», – сказала она.

– Это самая модная дискотека и Монтевидео, – пояснил Хуан Эчепаре. – Там вы...

– В «Зум-Зум» так в «Зум-Зум», – согласился Малко.

Дипломат снова занервничал. Его глаза за очками мигали, а длинный нос, казалось, еще больше вытянулся.

– Надеюсь, этой ночью они мне ничего не сделают, – с жалким видом сказал он.

Малко посмотрел на развалившихся в креслах Криса и Милтона, и ему пришла в голову хорошая мысль.

– Хотите, я одолжу вам своих мальчиков? – любезно предложил он. – Сегодня вечером они мне не нужны. На них можно положиться.

Услышав, что их назвали «мальчиками», Крис с Милтоном нахмурились. В них заговорила профессиональная гордость.

– Вы, правда, мне их дадите? – тревожно спросил Эчепаре.

– Почему бы и нет, – сдержанно, но с чисто испанской учтивостью сказал Малко.

На дискотеке Крис с Милтоном выглядели бы как слоны в посудной лавке.

– Вам нравится этот дом? – спросил он.

– Здесь как в Калифорнии, – сказал Милтон, который попутешествовал на своем веку.

– Ну так вы и проведете тут ночь. Чтобы вместе с вашими местными коллегами позаботиться о здоровье его превосходительства.

Крис бросил на парагвайского дипломата недружелюбный взгляд. Будь его воля, Эчепаре сдох бы на месте.

– Это так важно? – спросил он.

– Да, так важно, – подтвердил Малко.

Два американца задумчиво поглядели на обтянутые черным полные ноги Лауры. Как бы ненароком Малко уводил именно ее...

Отпив вина из бокала, принц поднялся.

Включив пятую передачу, Фидель Кабреро несколько секунд не снимал руку с рычага переключения скоростей, потом рука как бы нечаянно скользнула на бедро Линды. Линда не шелохнулась, она не сводила глаз с дороги, словно ничего не почувствовав.

– Сколько сейчас? – спросила она.

– Сто семьдесят, – гордо ответил Фидель Кабреро. – А теперь будет двести.

Линда возбужденно вскрикнула. Это была очаровательная восемнадцатилетняя шлюшка с маленьким крепким телом танагрской статуэтки, вызывающе торчащими грудями и длинными, почти белокурыми волосами. Не будь «порша», она никогда бы не согласилась пойти с хромым. Линда всегда похвалялась, что флиртовала с самыми красивыми парнями коллежа «Стелла Марис». Приятели по секрету рассказали Фиделю, что при достаточной настойчивости от нее можно добиться чего угодно. Но если парень ей не нравился, она охотно корчила из себя недотрогу.

По-прежнему глядя на дорогу перед собой, он передвинул руку повыше. На Линде, как всегда, была мини. Под своими пальцами он чувствовал упругую плоть теплого, выставленного напоказ бедра. Он подвинул руку еще выше, во рту у него пересохло. Внезапно на мостовой показалась яма, и ему пришлось схватить руль двумя руками, чтобы не вылететь на обочину.

Положить руку обратно Фидель не осмелился. Он продолжал вести машину, сжимая руль двумя руками. Включать максимальную скорость ему не хотелось, он боялся вывести из строя мотор.

Фидель покосился на горделиво возвышающуюся грудь Линды.

– Скатаем потом в «Зум-Зум»? – непринужденно предложил он.

В дискотеке они выпьют. Это придаст ему храбрости, да и она раскрепостится. Линда живет в Карраско, так что потом они найдут способ остановиться на одной из тихих улочек. Он задрожал, вспомнив о том, что рассказали ему приятели...

Линда лицемерно вздохнула.

– Я бы не прочь, – сказала она, – но мне завтра очень рано вставать.

Покататься в «порше» приятно. Но в «Зум-Зуме» с парнем, который из-за ноги не может как следует танцевать, весело время не проведешь. Да еще будет лапать тебя, как псих, во время медленных танцев...

– Ну, ненадолго, – не отставал Фидель.

Линда встряхнула белокурыми волосами и обратила на молодого человека свой откровенно порочный взгляд.

– Лучше отвези меня домой, – сказала она. – А по дороге остановимся немного поболтать.

Фидель подумал, что в конце концов он своего добьется. А потом поедет в «Зум-Зум» один. Как обычно. Иногда ему там удавалось заарканить какую-нибудь девицу, желавшую прокатиться в «порше». Он сбавил ход и, убедившись, что на дороге машин нет, развернулся и поехал в Монтевидео.

Ровное гудение мотора было ему как бальзам на душу.

– Прибавь жару, – сказала Линда. – Обожаю скорость.

Она испытывала прямо-таки сексуальное наслаждение, наблюдая, как мелькают за окном деревья прибрежной полосы.

Застонав от боли, Рон Барбер открыл глаза. Засыпая, он прислонился спиной к стене. Прикосновение цементной стены к живой плоти было ужасным. Вот уже двадцать четыре часа его били приводным ремнем. И задавали один и тот же вопрос:

– Кто предатель?

Удары сыпались по телу, по лицу, молодые серьезного вида тупамарос били без ненависти и без спешки. И без перерыва. Он спал не больше четырех часов.

Щелкнул замок. За ним пришли для нового сеанса. Чтобы показать им, что он не сломлен, Барбер встал сам. Но внутри он весь трепетал... Сколько он еще протянет? У него отобрали часы, и он потерял ощущение времени.

Голая лампочка горела все время, и Барбер не знал, день сейчас или ночь за пределами народной тюрьмы...

Студент в очках вывел его из камеры. Рон с трудом держался на ногах.

– Поднимайся.

Рон Барбер неловко полез по лестнице. Сопротивляться бессмысленно. Надо беречь силы, чтобы выстоять и не выдать осведомителя. Барбер никогда бы не подумал, что ему до такой степени будет неловко быть голым перед другими мужчинами.

Он чувствовал слабость, у него кружилась голова. Что предпринимается для его спасения? Он знал, как неумело действует уругвайская полиция. А Хуану Эчепаре только бы девок фотографировать. Он слишком труслив, чтобы отважиться на решительный шаг. Оставались только друзья в американских спецслужбах, которые сидят сейчас в Вашингтоне. Они, возможно, не дадут ему погибнуть. Образ Морин возник перед его глазами, но он его тут же отогнал.

Для воспоминаний время было неподходящее. Барбера вытащили из его дыры не для милой беседы. Барбер вылез в погреб. Он узнал одного из боевиков, который его уже пытал. Худой, с выступающими зубами и печальной улыбкой. По виду индус. Боевик кивнул на старый матрас, покрывавший металлическую сетку.

– Ложись сверху, – сказал индус.

Рон Барбер подчинился, и его тело тут же пробрала дрожь. Матрас был мокрый. Барбер догадался, что его ждет. Мысли его смешались, комок тревоги подступил к горлу.

Боевик в очках подошел к нему с капюшоном из грубой ткани, завязанным веревкой. Он грубо натянул его на голову Рону Барберу и стянул веревку вокруг шеи. Американец почувствовал, что задыхается: капюшон тоже был мокрый.

Делали это не для того, чтобы он не мог определить, кто его пытает. Просто психологически вынести пытку в этом случае труднее... Дуло пистолета ткнулось ему в затылок, наручники с него сняли.

– Лежи, не шевелись, гринго, – приказал боевик.

Барбер и не собирался вставать. Куда бы он пошел? Они сдавили ему запястья и лодыжки мокрыми тряпками. Теперь с расставленными руками и ногами он лежал на спине прямо на матрасе. Барбер пытался дышать под капюшоном равномерно, но сердце в его груди отчаянно колотилось. Он слышал, что суетятся вокруг него двое. На долю секунды его посетило видение. Почти такая же сцена, но это он в костюме и галстуке стоял над человеком, лежавшим в таком же положении, как он сейчас. Над боевиком. Потом этот человек умер. Повесился в камере полицейского управления.

– Где электрод? – спросил спокойный голос.

Как если бы он спросил «где сигареты?». Сердце у американца забилось еще сильнее. Электрод – самое главное при пытках током. Американский способ, завезенный в Уругвай.

Но ничего не происходило. Не будь капюшона, Рон Барбер закричал бы им, чтобы начинали. И в то же время он знал, что его ждут ужасные мучения. Он крепкий мужчина, и пытка током может продолжаться до бесконечности, если только он не умрет.

Хлопнула дверь. Рои услышал женский голос и тотчас его узнал. Голос его молодой похитительницы. Последовали шелест, шуршание, и снова голос девушки совсем рядом с его ухом:

– Кто давал тебе сведения, гринго?

Удивившись, Рон ответил не сразу.

– Никто никаких сведений мне не давал. Раздался раздраженный вздох.

– Дурак! Ты все равно заговоришь. Ты сойдешь с ума. И тебе не дадут покончить с собой.

Внезапно Рон Барбер изогнулся дугой. Ему на запястье, прямо на мокрую тряпку, поставили электрод. Он застонал, закорчился. Боль была жуткая. Не знавшая жалости девушка повела электрод выше по руке. Барбер чувствовал, как круглый шарик бежит у него по коже, вызывая ужасные, нечеловеческие мучения. Он что было мочи сжимал зубы, лишь бы не закричать, лишь бы выдержать.

Боль прекратилась сразу. Он был весь в поту.

– Все еще не хочешь сказать, кто? – спросил нежный беспощадный голос. – Зря ты... Девушка наклонилась над ним.

– После того, как я кончу тебя допрашивать, ты уже никогда не сможешь спать с женщиной.

Профессиональным движением врача девушка взяла в руки член.

Прошло несколько секунд, продлившихся, как целая вечность. Наконец электрод вошел в соприкосновение с нежной плотью. Девушка прикрепила его твердой рукой.

Рон подумал, что он сейчас взорвется. Он завопил что было сил, так, что, казалось, порвутся голосовые связки, дело зашлось в судорогах, изо рта под капюшоном потекла слюна, глаза закатились.

У него было такое впечатление, что низ живота разорвался надвое, что из него вытягивают внутренности. Что внизу у него одна отверстая рана. Боль была такая невыносимая, что теперь он не мог даже кричать.

Невозможно сказать, сколько это длилось.

Когда он пришел в себя, нежный голос прошептал ему в ухо:

– Совсем как в полицейском управлении, правда? Я не перестану, пока ты не заговоришь. Хоть сдохни.

Она распорядилась снова намочить высохшие тряпки, чтобы лучше проходил ток. Рон весь дрожал с головы до ног и ничего не мог с собой поделать. Ему казалось, что его член превратился в обугленный кусок дерева.

– Жаль твою жену, – заметила девушка. – Ей придется подыскать себе любовника.

Рон надеялся, что передышка продлится чуть дольше. Однако электрод тут же очутился на его груди, там, где сердце. Барбер открыл рот, но ни единого звука не сорвалось с его губ. Сердце словно росло, заполняя всю грудь, кровь душила Барбера, он умирал.

Пытка вновь прекратилась. Прошло несколько минут, прежде чем он сумел перевести дух.

Вскоре ему в уши ударили неожиданные звуки: звуки поп-музыки, включенной на полную мощность недалеко от него. Мелодия знакомая, но он никак не мог вспомнить название. Нежный голос девушки произнес:

– Ты слишком громко орешь, гринго. Времени теперь у нас будет с лихвой. Мне очень нравится танцевальная музыка. Я больше не стану задавать вопросов. Когда тебе надоест мучиться, назовешь имя, которого я от тебя добиваюсь.

Рон Барбер сжал зубами капюшон. Все же он дико, завопил, когда страшный шарик снова коснулся его члена. Вновь забурлил низ живота. Барбер знал, что в этот раз передышки после десяти минут пытки не будет...

Лаура Иглезиа единым махом проглотила три розовых пилюли.

– Мой обед, – нервно хихикнув, пояснила она. – Я слишком толстая, но скоро похудею. Два года назад я была тонкая, как тростинка.

Она с вызовом положила ногу на йогу, обнажая полные ляжки. Лаура была одета в блузку из узорчатой ткани, под которой ничего не было.

Малко в первый раз в жизни видел ночное кафе на сваях. «Зум-Зум» располагался у подножия огромного здания «Триамериканы» – около набережной – и представлял собой взгромоздившийся на цементные столбы бетонный куб с широкими застекленными проемами, занавешенными темными гардинами. Церберу в смокинге помогал при дверях полицейский в форме. Лаура Иглезиа, судя по всему, пользовалась здесь большой популярностью. С тех пор, как она появилась в зале, с полдюжины парней подошли ее поцеловать. Дискотека была небольшой с совсем уж крошечной танцевальной площадкой, у входа виднелся бар, уютные закутки обложены подушками. Лаура повлекла Малко в самый дальний. Хилая свечка на низком столе распространяла скудный свет, достаточный разве для того, чтобы различить соседа по столу. Мелодии диско следовали одна за другой без перерыва, и площадку заполнили пары, которые уже не двигались, словно приваренные к полу.

– Тут полно тупамарос, – весело заметила Лаура.

Малко все же удивился:

– Где же они?

Она пожала плечами.

– Да тут половина молодых людей входят в эту организацию. Они прячут тех, кого ищет полиция, передают поручения, одалживают машины. Монтевидео – город маленький. Молодежь школ не меняет, переходит себе из класса в класс, все знают друг друга с детского сада. Поэтому полиции так трудно внедриться к боевикам.

Людей на танцплощадке все прибывало. Все хотели послушать «Мистера и миссис Джонс».

– Вот бы потанцевать, – сказала Лаура.

Они стояли неподвижно, прижавшись друг к другу. Лаура обняла Малко и уткнулась лицом ему в шею.

На смену диско пришел джерк. Лаура отстранилась от Малко и заскакала, как одержимая, в трех метрах от него.

Чем больше она пила, тем больше размякала. Вдруг, приблизившись к Малко, она тихо сказала:

– Вон парень, которого вы ищете.

Повернувшись, Малко увидел молодого бородатого, хорошо сложенного мужчину с тростью, выражение лица за очками было мягким и робким, как у хорошего ученика в школе.

Не подумаешь, что предатель.

Парень расположился в баре, наблюдая за танцплощадкой. Несколько девиц, проходя мимо, улыбнулись ему. У одной из них он в шутку слегка приподнял юбку, и девица смеясь ускользнула прочь.

Малко проводил Лауру в их угол. Та, залпом проглотив рюмку виски, рухнула на подушки, практически в его объятия. Смотрела она блуждающим, потерянным, затуманенным взглядом.

– Что-то я себя странно чувствую, – прошептала она. – Так бывает всегда, когда я после своих пилюль пью спиртное.

Ее соски под легкой тканью блузки начинали подавать признаки жизни. Словно забавляясь, она расстегнула Малко рубашку, обнажая ему грудь.

– У вас нет медальона, – заметила она. – Здесь все парни носят медальоны. Как только переспят с девушкой, сразу нацепляют медальон. – Она засмеялась. – Вам, наверно, не часто приходилось спать с девушкой.

Она неожиданно навалилась на него, и ее губы коснулись груди Малко. Не поцеловала, но движение было очень чувственным. Потом ее голова стала опускаться все ниже и ниже, словно они были одни. На несколько секунд она выпрямилась, обложила себя подушками и снова ринулась к Малко. В смущении он попытался высвободиться. Лаура подняла голову.

– Я вам не нравлюсь? – с горечью сказала она. – Вы такой красивый. Вы могли бы заполучить себе любую девицу, а я слишком толстая.

– Вы очаровательная женщина, – заверил ее Малко, продолжая следить за молодым бородачом.

Лаура Иглезиа не ответила. Ее голова упала на него. Малко вздрогнул от прикосновения горячих губ, потрясенный тем, что можно предаваться подобным занятиям в модной дискотеке Монтевидео. Скрытая за подушками, она обрабатывала его так, что дала бы фору профессионалке. С безжалостным автоматизмом сомнамбулы. Официант принес русской водки, которую заказал Малко. Лаура его словно и не заметила. Свернувшись среди подушек, Лаура напоминала удава, заглатывающего кролика: такими рассчитанными и мягкими были ее движения.

Малко в изнеможении закрыл глаза. К черту условности: это одна из лучших его минут в Монтевидео.

Он снова открыл глаза. Бородач, опираясь на трость, отходил от бара... Малко на мгновение заколебался, разрываясь между чувством долга и минутным наслаждением. Затем он осторожно отвел в сторону голову ошеломленной Лауры, поспешно привел себя в порядок и встал. – Я сейчас, – сказал он с вымученной улыбкой. Лаура уставилась на него безумными глазами, и, разрыдавшись, ткнулась лицом в подушки.

Никогда в жизни она не испытывала такого унижения.

Нашатырь вывел Рона Барбера из оцепенения. Он уже несколько раз терял сознание. Капюшон с него не сняли, и ему казалось, что мучителей несколько, и они сменяют друг друга. Тело его превратилось в одну сплошную рану.

Барбер услышал, как кто-то шепотом переговаривается, потом голос спросил:

– Ему явно мало...

– Хочешь еще подбавить?

– Конечно!

Весь превратившись в комок нервов, Рон ждал, когда электрод снова прикоснется к его телу. Его опять пронзила нестерпимая боль, которая не убивает. Вдруг у него словно треснула голова. Они засунули ужасный шарик ему в ухо. Мозг закипел, глаза вылезли из орбит. Длилось это всего несколько секунд. Кто-то в тревоге вымолвил:

– Ты его так чего доброго порешишь, или он свихнется. Обрабатывай ему лучше яички. Так безопасней. Все равно любовью ему уже не заниматься.

– Он у меня заговорит, сволочь, гринго, – отозвался другой голос.

Электрод коснулся его живота, и Рон скрючился. Он открыл рот, хотел сказать, что выдаст им предателя, что все это больше не имеет значения, но ничего сказать не мог. Он словно онемел на время.

В мыслях у него было только одно – заснуть. Хотя бы на час. Все остальное представлялось таким ненужным, неважным.