ГЛАВА 15

«АМЕРАЗИЯ II»: ПРАВОСУДИЕ НАОБОРОТ

Когда 7 июня 1945 года «дело шести» попало в газеты, исполняющий обязанности госсекретаря Джозеф Грю был доволен, что необходимая предварительная работа по наведению порядка в доме наконец-то проделана. Грю был осторожен в своих действиях накануне арестов. Он утверждал, что не знает имен подозреваемых, опасаясь, что личные чувства могут привести его к вмешательству или как-то повлиять на решения Министерства юстиции. Однако сейчас, хотя он и был поклонником Сервиса, считая его ценным специалистом, он настаивал на проведении немедленного расследования. В заявлении для прессы он сказал:

К его изумлению и ужасу, слова эти были встречены огнем брани и поношений, как если бы раскрытие дела «Амеразии» было преступлением. В ужасающе враждебной обстановке влиятельные представители американской прессы принялись за систематическую обработку публики. Статьи призывали шельмовать тех, кто осмеливался апеллировать к законам страны. Публикации в различных либеральных газетах – «Нью-Йорк пост», «Нью рипаблик» и «Нэшн» хором вторили плачам и воплям коммунистической «Дейли уоркер» по поводу того, что подсудимые невиновны и что само дело – пробный шар реакции, запущенный Грю и Эдгаром Гувером в их «охоте за ведьмами, направленной на самом деле на ограничение свободы прессы».

С поразительным единодушием они категорически утверждали, что аресты – результат злобного заговора Грю против тех комментаторов и писателей, кто не согласен с его политикой. «Дейли Уоркер» утверждала, что арест Рота произошел вскоре после «объявления о выходе его направленной против Грю книги «Дилемма перед Японией». Попутно, со словами «в Вашингтоне все берут бумаги на дом», небрежно отметались в сторону документальные свидетельства.

Этот воинственный дух, казалось, проник и в святилище республиканцев – «Нью-Йорк геральд трибюн». В редакционной статье «Травля красных» эта традиционно консервативная ежедневная газета заявила: «Аресты – серьезный признак, если он означает, что любой в правительстве (должен) вести себя тихо, как мышь, если он политический левый из Госдепартамента. Иностранные дела не только бизнес воспитанных в хороших семьях джентльменов в полосатых брюках. Резоны и основания, лежащие в основе нашей внешней политики, не должны утаиваться за словами: «Папа знает все».

«Геральд трибюн», например, проговорилась намного больше, чем собиралась, поскольку возгласы возмущения и крики против Грю имели мало отношения к шести арестованным или к тому, насколько серьезен их проступок. Нападавшие на Грю скорее нападали на дальневосточную политику в целом и на его противодействие экспансии Советов в Азии. Публикация дневников Форрестола и показания Юджина Думена, ветерана дальневосточной дипломатии, близкого друга и единомышленника Грю, сделали это предельно ясным. Политика Грю была жупелом для коммунистов, для нью-йоркских и вашингтонских политиков-либералов и для небольшой, но крикливой группы лиц, которые оказывали влияние на политику и которые повсюду протаскивали идеи Нового курса, превратив правительство Соединенных Штатов в свою исключительную собственность.

С самых первых дней войны эта пестрая компания стенала долго и мощно о необходимости изгнать «реакционеров» (читай – «антикоммунистов») из Госдепартамента. Она призывала требовать безоговорочной капитуляции на японском Дальнем Востоке – независимо от того, сколько жизней это может нам стоить, если учесть, что японский народ готов был до последнего солдата защищать свою религию и императора. Но крики, что микадо должен уйти, не прекращались.

Столь же нетерпеливы были и либералы, и все их друзья-хамелеоны, и Оуэн Латтимор в 1943 году нарушил ясную и строжайшую директиву Объединенного комитета начальников штабов – безоговорочно поддержанную президентом и британским правительством как способ спасения жизней – в которой содержалось категорическое требование об изъятиях из любых пропагандистских материалов официальных американских организаций и представительств любых нападок на японского императора.

Латтимор настоял на вещании на Дальний Восток речи Сун Фо, прокоммунистического президента китайской провинции Яньань, которая кончалась словами: «Микадо должен уйти». Когда Клей Осборн, начальник японского и корейского отделов в Госдепартаменте, выразил протест, указав на недвусмысленный запрет, он был уволен с подачи Латтимора.

В записи, сделанной 1 мая 1945 Форрестолом в своем дневнике и касающейся политических целей и задач на Дальнем Востоке, он коснулся этой проблемы:

Была и другая альтернатива, предложенная Грю и подчеркиваемая в радиоперехватах японских сообщений, которые мы могли читать, поскольку расшифровали их код. Япония была готова молить о мире, но она бы не сделала этого безоговорочно; ей нужны были гарантии, что император останется на троне, пусть даже как конституционный монарх. С такой гарантией, чувствовал Грю, война на Тихом океане могла бы окончиться без нападения на японскую землю и без вступления Советского Союза в войну – возможность, которой страшились и он, и другие члены Кабинета – и не без причины. В тот же день Форрестол выдвинул свои четыре предложения, заметив при этом, что:

И Грю, и госсекретарь Стимсон выступали за заявление от имени Соединенных Штатов, в котором было бы сформулировано требование безоговорочной капитуляции и оговорено, какого рода мир могла бы ожидать Япония взамен, а также обещание, что японцам будет позволено оставить их императора и религиозные институты. Но нашлось трое людей, составивших оппозицию идее «компромиссного мира», при котором Япония признает свое полное поражение, но получает в обмен позволение сохранить конституционного монарха, буде японцы того пожелают. Эти трое – помощники госсекретаря Дин Ачесон и Арчибальд Маклиш, а также Элмер Дэвис. Все трое обрушились на идею компромисса, метая громы и молнии. И генерал Маршалл, за которым президент Трумэн по необъяснимой причине сохранил последнее слово, был с ними согласен. 29 мая 1945 года формула мира была отвергнута.

Но для Оуэна Латтимора этого было недостаточно. Он был убежден, что Соединенным Штатам следует занять категоричную позицию в пользу свержения микадо, выставив это в качестве главного условия для заключения какого-либо японо-американского мира. Вскоре после встречи Грю – Стимсон – Форрестол и негативной реакции генерала Маршалла на их предложения, тот же Дин Ачесон, который никогда не признавал сколько-нибудь значительной роль Латтимора в формировании высокой политики, устроил ему приглашение на встречу в Белый дом[36].

В беседе с президентом Латтимор всячески возражал против любой позиции или решения, которые могли быть приняты этим правительством и которые сделали бы возможным сохранение монархии в Японии. Однако получил отпор от президента.

Почему Ачесон, Маклиш и Дэвис возражали – можно только догадываться. Почему возражали коммунистические восхвалители и либеральные глашатаи – понять легко. Ялтинские соглашения позволили России взять будущее Китая за глотку и получить плацдарм в Японии. Завершись Тихоокеанская война после того, как Красная армия успела бы внести в нее формальный вклад, этот плацдарм стал бы угрожающим. Грубо говоря, русские не желали иметь никакого «противовеса» своему влиянию на Дальнем Востоке. В случае полного поражения Японии у русских были бы развязаны руки в деле советизации страны. Необходимость свержения императора с точки зрения коммунистов также была очевидной, поскольку микадо мог бы оставаться уравновешивающей силой в поверженной стране и блокировать стремительное распространение советской гегемонии. Русские желали тотальной деморализации страны как необходимой предпосылки для захвата ими власти.

За кулисами, однако, шел жестокий мордобой. Юджин Думэн, который был в то время председателем SWINK (Дальневосточный филиал государственного комитета по координации военно-морской политики), дал показания на этот счет в сентябре 1951 года:

«М-р Думэн: Один из людей в офисе сказал мне, что через Госдепартамент шли бумаги (в начале 1945), в которых высказывались просьбы и требования назначить д-ра Латтимора советником в китайский отдел. С бумагами был ознакомлен и шеф китайского отдела.

М-р Моррис: Кто это был?

М-р Думэн: Это был м-р Джон Картер Винсент. Я обсуждал вопрос с м-ром Баллантини, в то время директором Дальневосточного отдела, и указал, что Латтимор и тогда, и за несколько месяцев до этого, использовал всякую возможность для дискредитации исполняющего обязанностей госсекретаря м-ра Грю…

Я также указал, что не подобает человеку, столь откровенно высказывавшемуся в отношении м-ра Грю, работать под началом м-ра Грю… который… приказал, что бумаги эти должны быть уничтожены.

Сенатор Истленд: А что, собственно, мог м-р Латтимор сказать против м-ра Грю?.. Может, то, что (Грю) противостоял коммунизму на Дальнем Востоке и хотел мирного договора, который предотвратил бы захват Японии коммунистами?

М-р Думэн: Главная причина недовольства была в том, что м-р Грю защищал политику невмешательства со стороны Соединенных Штатов в отношении формы правления, которую хотели бы установить у себя японцы. Другими словами, если они желали сохранить императора любыми путями, то следовало позволить им сделать это.

Сенатор Истленд: Его оппозиция Грю была в том, что м-р Грю выступал в пользу политики, которая после окончания войны предотвратила бы захват Японии коммунистами? В этом суть, не так ли?

М-р Думэн: Это мое суждение[37].

Новый президент пока не освоился, и потому был легкой добычей для людей, занимавших ключевые посты и чья идеология была если и не нелояльной, то вряд ли устойчивой. А потому было решено, что и Грю также должен уйти. Так, по иронии судьбы, дело «Амеразии» стало тем историческим инструментом, с помощью которого его скинули.

Пресса нападала на Госдепартамент за любые предпринятые им необходимые шаги по защите безопасности страны, одурачивая публику и всячески затушевывая в общественном сознании тот факт, что шестеро обвиняемых были арестованы за нарушение Закона о шпионаже. На деле же их арест стал вдруг вопросом свободы прессы, с одной стороны, и политики, проводимой Грю, – с другой. Единственный газетчик, замешанный в деле «Амеразии», Тайан, заявил, что он использовал полученные секретные материалы для своих статей, и отрицал, что когда-либо имел дело с коммунистами. Яффе, выпущенный под залог, сделал заявление, что «характер этого дела – «охоты на красных» – сам по себе скандален и зачастую клеветнический». Но так никогда и не подал в суд на своих клеветников.

Поскольку «дело шести» плавно переросло в дело Джозефа Грю, усилиями левой и либеральной прессы обвиняемые превратились в героев. Эндрю Рот действительно написал серию статей для «Нью-Йорк пост», в которых утверждал, что нынешняя политика Госдепартамента в отношении Китая и Японии сеет семена 3-й мировой войны[38]. При этом он описал Грю как отца этой политики. Высказанные против помощника Госсекретаря обвинения были столь наглы и неожиданны, что Грю взял экстраординарный курс на публичные ответы на обвинения. Военные секреты, а не люди, заявил он, лежат в основе этого дела, и было обнаружено вполне достаточно доказательств, для того чтобы поддержать обвинения… Мы-де всего лишь услышали, что кто-то возится в курятнике, и отправились посмотреть, кто бы это мог быть. И что доказательства, которые удалось найти, следовало бы обнародовать в суде.

Дядя Кейт Митчелл, Джеймс Митчелл, бывший президент Нью-Йоркской ассоциации адвокатов, привлек свою фирму к этому делу. Полковник Джозеф Хартфилд, сотрудник фирмы, посетил Вашингтон по крайней мере однажды, чтобы позвонить высокопоставленному чиновнику в Министерстве юстиции. Член палаты представителей Эммануэль Цессер, приверженец Американской демократической рабочей партии, также обратился к генеральному прокурору; а его партнер-юрист выступал в качестве защитника Яффе.

Солидный фонд защиты был основан и для Джона Сервиса с помощью Мортимера Грейвса, секретаря Американского совета научных обществ. Короче, битва началась.

Доказательства против шести арестованных по делу «Амеразии» были представлены Большому жюри, чей вердикт был окончательным. По словам помощника генерального прокурора Макинерни, Министерство юстиции считало, что все это дело «не стоило выеденного яйца, поскольку краденые документы носили вполне безобидный характер». Специальный помощник Генерального прокурора, назначенный вести дело, Роберт Хичкок из Буффало, решил, согласно показаниям Макинерни, что Джон Сервис был невиновен. Макинерни давал показания перед подкомиссией Тайдингса, что Хичкок представил Сервиса Большому жюри, «не устроив ему столь же всесторонней проверки, какую устроил Гейну и (Кейт) Митчелл». Ни слова не сказали членам жюри и о коммунистическом мировоззрении Яффе.

Какие именно остатки доказательств были представлены Большому жюри – упрятано в его протоколах. Макинерни утверждал, что жюри было уверено, что подобные документы «можно было найти в редакции любого журнала и в любом газетном офисе Нью-Йорка». Любопытный, однако, вывод, сделанный из надлежаще представленных фактов… Если согласиться с анализом Макинерни, Министерство юстиции также решило, что единственная вина мисс Митчелл была в том, что она делила офис с Яффе. Где-то по ходу дела версия в заговоре с целью шпионажа была окончательно отброшена и ее место занял заговор о нарушении правил, касающихся незаконного владения правительственной собственностью.

Но поскольку в доме Сервиса не было найдено никаких правительственных документов, уловка автоматически исключала и его из числа обвиняемых. Для вынесения решения Большого жюри требовалось двенадцать голосов. 10 августа Большое жюри проголосовало:

По Сервису: 20 против предания суду, за – нет;

По Гейну: 15 против, 5 – за;

По Митчелл: 18 против, 2 – за;

По Роту: 13 – за, 7 – против;

По Ларсену: 14 – за, 6 – против;

По Яффе: 14 – за, 6 – против.

Через три дня, 13 августа, Раймон Уолш, радиокомментатор CIO – Pac, так прокомментировал освобождение Сервиса: «Его арест поднял на его защиту некоторых чрезвычайно могущественных людей в правительстве, и любой может легко сделать единственный вывод, что тот, кто начал это дело, вовсе не желал, чтобы они это делали».

Дело, о котором в ходе арестов Министерство юстиции говорило, как о готовом, было с треском развалено.

Сразу за решением жюри о предании его суду, Ларсен узнал, что ФБР обыскало его дом еще до ареста самого Ларсена. Подобный обыск является нарушением Четвертой поправки к Конституции, и, согласно закону, все доказательства, полученные незаконно (так же, как и версии, обоснованные таким образом), считаются в суде недействительными. Адвокаты Ларсена немедленно принялись добиваться признания недействительными всех доказательств, захваченных в доме Ларсена в тот момент, когда он еще не был взят под стражу. ФБР ознакомилось с ходатайством Ларсена об отмене решения о предании суду и подготовило меморандум на 21 странице, который и представило через несколько недель Хичкоку и Дональду Андерсону, другому прокурору Министерства юстиции, назначенному вести это дело. По мнению Андерсона, ходатайство Ларсена не прошло бы в суде просто потому, что дело против него было подкреплено документами, захваченными во время налета на офис «Амеразии», – и эти документы были с его подписью или с его отпечатками пальцев. И его собственным признанием. И тем не менее Хичкок и Макинерни уже пришли к выводу, что их дело против оставшихся троих обвиняемых «лопнуло».

28 сентября Хичкок и Макинерни развили скорость, по существу неведомую прежде среди юристов. Адвокат Яффе предложил внести признание вины своим подзащитным, если в обмен он сможет договориться с правительством. Хичкок и Макинерни с тех пор настаивали, что они были готовы присоединиться к этому требованию, потому что знали, что ФБР обыскивало офисы «Амеразии» незаконно, до предъявления обвинения и ареста. Поскольку ходатайство Ларсена стало достоянием публики, спорили они, Яффе может сделать запрос и узнать об этом «проникновении в дом с целью ограбления», после чего также сможет ходатайствовать об отмене решения Большого жюри о передачи дела в суд.