Дюран, более опытная в подобных забавах, нежели я, действовала с таким несравненным мастерством, что я изверглась в тот самый момент, когда ее страстный язык погрузился в мое влагалище.

– О, как ты сладко кончаешь, сердце мое! – нежно проворковала она. – С каким восторгом отвечаешь на ласки! Теперь я знаю что мы прекрасно заживем вдвоем.

– Не стану отрицать, Дюран, что ты потрясла все мои чувства, и я безмерно счастлива, что встретила такую женщину. Мы с тобой будем властительницами Вселенной, вдвоем мы покорим саму Природу. Ах, какие мерзости, какие преступления мы совершим, дорогая моя Дюран!

– А ты не жалеешь о Клервиль?

– Как я могу жалеть о ком-то, если у меня есть ты?

– Но что, если я выдумала всю эту историю только для того, чтобы устранить соперницу?

– Тогда это было бы редчайшее на свете злодейство!

– Но если я его совершила?

– Так ведь сама Клервиль сказала мне, что ты предложила отравить меня за две тысячи золотых монет.

– Я знала, что она передаст тебе эти слова, и нисколько не сомневалась в том, что ты ей не поверишь и поймешь это как неуклюжую хитрость с ее стороны и как сигнал к тому, что настало время сделать то, что я хотела, чтобы ты сделала.

– Почему ты хотела, чтобы это сделала я? Разве сама ты не могла убить ее?

– Мне было очень важно, чтобы моя соперница погибла от твоей руки – без этого мое удовольствие было бы неполным.

– Ты – страшная женщина! Но погоди, ведь она была не в себе в тот день, когда мы были у тебя в гостях, она даже не смогла насладиться твоими лакеями; мне кажется, она сделала тебе какой-то знак…

– Я нарочно создала такую обстановку и точно рассчитала, что это на тебя подействует, что ее беспокойное поведение насторожит тебя и сделает ее виновной в твоих глазах. Когда же я предлагала ей отравить тебя за две тысячи золотых, я заронила в нее подозрение, что подобное предложение я могу сделать и тебе. Вот чем объясняется ее предупреждающий жест – она боялась оставить нас вдвоем, а ее нервозность оказала на тебя именно тот эффект, на который я рассчитывала. Таким образом два часа спустя Клервиль была мертва.

– Я должна понимать это так, что она невиновна?

– Она обожала тебя… Так же, как и я, и присутствие соперницы было для меня невыносимым.

– Наслаждайся своей победой, коварная, – восхитилась я, обнимая Дюран. – Теперь ты можешь торжествовать: я боготворю тебя, и если бы мне пришлось повторить все снова, я бы сделала это не задумываясь и без всяких причин, которые ты придумала, чтобы облегчить мое преступление… Но почему ты не призналась в своей любви еще в Париже?

– Я не посмела, так как рядом была Клервиль, а когда позже ты еще раз пришла ко мне, со мной был мужчина. Потом меня арестовали. Но освободившись, я всюду следовала за тобой, любовь моя, и никогда не упускала тебя из виду; я поехала за тобой в Анжер, затем в Италию; все время, пока я занималась своей торговлей, я не спускала с тебя глаз. Надежда моя поколебалась, когда я узнала о твоих наперсницах – Донис, Грийо, Боргезе, – и от нее почти ничего не осталось, когда ты вновь встретилась с Клервиль. Но я все равно поехала за вами из Рима, и вот здесь, отчаявшись от столь долгого ожидания, я решилась разрубить этот узел; остальное тебе известно.

– То, что ты рассказала, просто невероятно! В ком еще встретишь подобный пример коварства, ловкости, злобности, порочности и ревности?

– Это потому, что ни у кого нет таких страстей, потому что никто никогда не любил тебя так, как я люблю тебя.

– А когда пламя потухнет в тебе, Дюран, ты поступишь со мной так же, как я поступила с Клервиль?

– Хорошо, мой ангел, я развею твою тревогу. Но требую, чтобы гы оставила себе только одну из своих девиц – Элизу или Раймонду. Выбирай любую, но двоих иметь тебе я не позволю и предупреждаю об этом заранее.

– Со мной останется Раймонда.

– Прекрасно, Так вот, если она станет свидетельницей твоей неожиданной или необъяснимой смерти, пусть вина за это падет на меня. А теперь, – продолжала Дюран, – я прошу тебя написать записку и отдать ее на хранение Раймонде; в этой записке ты назовешь меня своей убийцей в том случае, если смерть твоя наступит каким-либо трагическим образом во время нашей совместной жизни.

– Нет, такие предосторожности ни к чему; я верю тебе, вверяю свою жизнь в твои руки и делаю это с радостью. Только оставь мне и Элизу, не мешай мне и не ревнуй меня. Я – распутница, я не обещаю тебе вести себя безупречно, но клянусь чем угодно, что буду любить тебя всегда.

– Я не собираюсь тиранить тебя, Жюльетта, напротив, я сама буду служить твоим удовольствиям, я готова смешать землю с небом ради твоего счастья. Но как только ты сделаешься добродетельной, я от тебя отвернусь, хотя знаю, что невозможно заманить в сети добра такую женщину, как ты – шлюху по темпераменту и по убеждению: это все равно, что загораживать море плотиной. Прошу я только одного: позволь мне быть единоличной хозяйкой твоего сердца.

– Клянусь, что вы одна будете властвовать в нем.

– В таком случае обещаю тебе неземное блаженство; истинное распутство должно быть свободно от всяких чувств, мы должны иметь только одну подругу и искренне любить ее, а сношаться можно хоть со всем миром. Если хочешь, я тебе дам добрый совет, Жюльетта: избавься от этой толпы, которая вечно крутится вокруг тебя; я сама думаю рассчитать половину своей свиты: чем меньше нас, тем удобнее нам творить свои дела, и ни к чему привлекать к себе внимание. Ведь я не собираюсь бросать свое ремесло, но кому придет в голову покупать яды у женщины, которая ведет роскошную королевскую жизнь?

– Я тоже хочу сполна удовлетворять все свои вкусы, – сказала я. – Хочу воровать, торговать своим телом, и ты совершенно права в том, что не стоит выставлять себя напоказ.

– Я могу выдавать себя за твою мать, в этом качестве мне легче будет найти покупателей на твои прелести; Элиза и Раймонда пусть будут твоими кузинами, мы и для них найдем клиентуру. С таким гаремом в Италии можно жить припеваючи.

– А как же твои яды?

– Не беспокойся, охотников на них здесь гораздо больше, чем в других местах. Мы должны вернуться во Францию, имея чистый доход не меньше двух миллионов.

– Куда же мы сейчас отправимся?

– Я склоняюсь к тому, чтобы снова спуститься на юг. В Калабрии и на Сицилии жители развращены до предела, и там мы найдем золотое дно, тем более что я хорошо знаю те места. В прошлом году я за полдня наторговала там на пятьсот тысяч франков и могла бы выручить еще больше. Южане очень доверчивы, Жюльетта, как все лживые люди: достаточно предсказать им судьбу, и из них можно вить веревки. Это поистине сказочная страна.

– А мне страшно хочется вернуться в Париж, – мечтательно заметила я, – и окончательно поселиться там: разве нельзя заниматься там тем же самым?

– Ну давай съездим хотя бы в Венецию и оттуда – в Милан, затем доберемся до Лиона.

Я согласилась с таким маршрутом, и мы сели за обед. Дюран предупредила меня, что она сама будет оплачивать все наши расходы; она, разумеется, понимала, что моя доля в общей прибыли будет немалой, но упросила меня сделать вид, будто я нахожусь на ее содержании. Признаюсь вам, что принимала ее знаки внимания с тем же тактом, с каким она мне их оказывала, ведь деликатность имеет большое значение в среде злодеев, и тот, кто этого не понимает, совершенно не знает человеческую природу.

– Правду ли говорят, – поинтересовалась я, – что у вас есть бальзам долголетия?

– Такого бальзама не существует, только мошенники торгуют им. Истинный секрет долголетия – это строгая умеренная жизнь, а коль скоро строгость и умеренность не принадлежат к нашим достоинствам, ни ты, ни я, увы, не можем надеяться на чудо. Да и какой в этом смысл, дорогая? Лучше прожить короткую жизнь, полную наслаждений, чем влачить долгое и унылое существование. Если бы смерть означала наступление страданий, тогда бы я посоветовала тебе продлить жизнь как можно дольше, но поскольку в самом худшем случае мы обратимся в ничто, в котором мы пребывали до рождения, мы должны на крыльях удовольствий стремиться к отмеренному нам сроку.

– Стало быть, любовь моя, ты не веришь в потустороннюю жизнь?

– Мне было бы очень стыдно, если бы в моей душе жила хоть капля такой веры. Я так же, как и ты, хорошо представляю себе, что ждет нас за порогом, и уверена, что бессмертие души и существование Бога – совершеннейшая чушь, недостойная внимания тех, кто впитал в себя основные принципы философии. На обломках религиозных доктрин я построила одно-единственное убеждение, которое может даже претендовать на некоторую оригинальность. На основе множества опытов я утверждаю, что ужас перед смертью, якобы естественный и ниспосланный свыше, есть не что иное, как плод нелепых страхов, которые с каждым днем усиливаются в наших душах с самого детства, которые порождены религией и постоянно вдалбливаются в наши головы. Как только мы излечиваемся от них и осознаем неизбежность своей участи, мы не только перестаем смотреть на смерть с тревогой и отвращением, но и начинаем понимать, что в действительности смерть – это всего лишь очередное, пусть и самое последнее, сладострастное удовольствие. Во-первых, мы приходим к уверенности, что смерть – неизбежное явление Природы, той Природы, которая создает нас с одним условием, что когда-нибудь мы умрем; любое начало предполагает конец, каждый шаг приближает нас к последнему пределу, все в мире указывает на то, что смерть – конечная и единственная цель Природы. И вот я тебя спрашиваю, как можно сегодня сомневаться в том, что смерть, будучи естественной необходимостью, то есть потребностью Природы, не может быть ничем иным, кроме как удовольствием, и сама жизнь убедительно показывает это. Следовательно, в умирании есть высшее наслаждение, и при помощи философских рассуждений легко обратить в вожделение все нелепые страхи перед смертью, а чувственное возбуждение может даже привести к тому, что человек будет страстно ожидать своих последних мгновений.

– Ваши оригинальные мысли не лишены логики, – заметила я, – но они могут быть опасны для человека. Подумайте сами, скольких людей удерживает в определенных рамках страх смерти, и если они от него избавятся, тогда…

– Одну минуту, – перебила меня мудрая собеседница, – я никогда никого не хотела удержать от преступления, более того, я всегда желала убрать все препятствия, которые нагромоздила на пути людей глупость. Злодейство – моя потребность; Природа дала мне жизнь для того, чтобы я служила ее целям, и я должна множить до бесконечности все средства для этого. Профессия, которую я выбрала скорее из порочности, нежели из материального интереса, доказывает мое искреннее желание способствовать злодейству; у меня нет большей страсти, чем страсть к разрушению, и если бы я могла опутать своими сетями весь мир, я стерла бы его в порошок без колебаний и сожалений.

– Скажите, какой пол вызывает у вас самую сильную ярость?

– Мне безразличен пол человека – для меня важен его возраст, 'его связи с другими, его положение. Когда я нахожу стечение благоприятных факторов в мужчине, мне доставляет наибольшее удовольствие убивать мужчин, когда же их средоточием является женщина, я, естественно, предпочитаю ее,

– В чем же заключаются эти благоприятные факторы?

– Мне бы не хотелось говорить об этом.

– Но почему?

– Потому что из моих объяснений ты можешь сделать ошибочные выводы, а они могут разрушить наши отношения.

– Ах, дорогая, вы и так уже сказали предостаточно, и я поняла, что ваше любимое занятие – приговаривать людей к смерти.

– Естественно, я прямо сказала это. Но выслушай меня, Жюльетта, и выбрось из головы все свои опасения. Не хочу скрывать от тебя тот факт, что любой предмет, которым я пользуюсь, но к которому не испытываю чувств, постигает участь любой другой утвари. Но если в этом предмете я нахожу приятные и родственные мне свойства, например, такое воображение, как у тебя, вот тогда я способна на верность, о какой ты даже не подозреваешь. Поэтому, любовь моя, забудь свои сомнения, забудь во имя нашей привязанности; я дала тебе самые надежные гарантии своей преданности, ты же не принимаешь ее и заставляешь меня думать, что твой разум не в ладах с твоим сердцем. Кроме того, разве у меня есть хоть какие-то способности, которыми не обладаешь ты?

– Да я не знаю и сотой части того, что знаете вы!

– Ну, если тебе так хочется, – улыбнулась Дюран. – Но знай, что с тобой я буду употреблять свое искусство только для того, чтобы заставить тебя полюбить меня еще сильнее.

– В том нет нужды, ведь злодеи прекрасно ладят друг с другом, и если бы ты не возбудила во мне ужасные подозрения, я никогда бы не отравила Клервиль.

– Кажется, я слышу в твоих словах сожаление, Жюльетта?

– Нисколько, – запротестовала я и поцеловала подругу.

– Давайте поговорим о другом. Хочу еще раз напомнить, что я вручила свою судьбу в ваши руки, и вы должны вложить в мое сердце надежду; наша сила – в нашем крепком союзе, и ничто его не сломит, пока мы будем вместе. А теперь расскажите мне о тех факторах, что побуждают вас к злодейству; мне страшно интересно узнать, насколько сходятся наши взгляды.

– Я уже сказала, что здесь большую роль играет возраст: я люблю срывать цветок в пору его расцвета, в возрасте пятнадцати-семнадцати лет, когда розы распускаются пышным цветом, когда кажется, что Природа сулит им долгую и счастливую жизнь. Ах, Жюльетта, как мне нравится вмешиваться в промысел Природы! Кроме того, я люблю разрушать человеческие узы: отбирать у отца ребенка, у любовника его возлюбленную.

– У лесбиянки ее любимую подругу?

– Ну конечно, лисичка моя, разве я виновата, что непостижимая Природа создала меня такой подлой? Но если жертва принадлежит мне, я испытываю двойное удовольствие. Еще я сказала, что мое воображение возбуждает материальное положение человека, при этом я склоняюсь к двум крайностямбогатство и роскошь или крайняя нужда и обездоленность. Вообще мой удар должен иметь ужасные, насколько это возможно, следствия, а чужие слезы вызывают у меня оргазм; чем обильнее они льются, тем яростнее мои спазмы.

У меня начала кружиться голова, и я с томной блуждающей улыбкой прижалась к своей новой наперснице.

– Ласкай меня скорее, умоляю тебя, ты же видишь, как действуют твои речи на Жюльетту; я не встречала женщины, чьи мысли были бы так близки к моим, как твои; в сравнении с тобой Клервиль была ребенком; я всю жизнь искала тебя, милая Дюран, не покидай меня больше.

И волшебница, желая в полной мере воспользоваться моим экстазом, уложила меня на кушетку и посредством трех пальцев одарила меня такими ласками, каких я еще не знала. Я ответила тем же, обхватив губами ее клитор, а когда увидела, как судорожно сжимается и разжимается ее заднее отверстие – словно цветок, жаждущий вечерней росы, – нащупала рукой искусственный фаллос и вонзила его в таинственный грот, который был невероятных размеров: толстенный инструмент длиной не менее двадцати сантиметров мигом исчез в глубине, и когда он скрылся из виду, развратница застонала, задрожала всем телом и засучила ногами. Воистину, если Природа не дала ей познать обычные удовольствия, она щедро вознаградила Дюран потрясающей чувствительностью ко всем прочим. Один из выдающихся талантов моей наперсницы заключался в способности сторицей возвращать получаемое удовольствие, она оплела меня своим гибким телом и, пока я ее содомировала, она целовала меня в губы, вставив пальцы в мой анус. Она то и дело, забыв обо всем, концентрировалась исключительно на своих ощущениях, и тогда раздавались такие смачные ругательства, каких я не слышала ни от кого. К этому могу добавить, что с какой бы стороны ни посмотреть на эту замечательную женщину – дитя злодейства, похоти и бесстыдства, – можно сказать только одно: все ее качества – и физические и моральные – делали ее самой выдающейся либертиной своего времени.

Потом Дюран захотела ласкать меня так, как перед тем я ласкала ее. Она всадила мне в седалище фаллос, и в ответ на его мощные толчки я извергнулась три раза подряд и хочу повторить, что никогда не встречала женщины, столь изощренной в искусстве доставлять наслаждение.

После этого мы перешли к радостям Бахуса, и когда опьянение достигло предела, Дюран предложила мне выйти на улицу и продолжить развлечения на свежем воздухе.

– Мы полюбуемся, – сказала она, – как идет подготовка к похоронам одной пятнадцатилетней девчушки, настоящего ангелочка, которую я отравила вчера по просьбе ее отца: некоторое время он баловался ею в постели, но она выдала его.

Мы оделись, как одеваются местные потаскухи, и с наступлением темноты вышли из дома.

– Сначала спустимся в гавань и развлечемся с матросами, среди которых попадаются настоящие монстры. Ты даже не представляешь, как приятно выжать соки из этих колбасок…

– Постыдилась бы, шлюха, – укоризненно проговорила я, целуя ее, – ты же совсем пьяна.

– Совсем немного; но не думай, что для того, чтобы разжечь во мне пожар вожделения, мне требуется помощь Бахуса. Я знаю, что этому озорнику приписывают волшебные свойства, но и без него я могу преступить все границы скромности и пристойности; впрочем, ты сама скоро увидишь.

Не успели мы дойти до порта, как нас окружила толпа матросов и грузчиков.

– Привет, друзья, – крикнула им Дюран, – давайте обойдемся без толкучки и не будем спешить: мы удовлетворим вас всех, до последнего. Вот эта девушка – из Франции[118], она только вчера вышла на панель, сейчас она сядет вот на эту тумбу, поднимет свои юбки и предложит вам ту дырочку, которая вам больше приглянется, а я помогу вам.

Окружившая нас орава с восторженным воем встретила ее речь. Первый захотел увидеть мой голый зад, и его грубая неуклюжесть наверняка испортила бы внешний вид моих ягодиц, если бы Дюран не призвала его к порядку, поэтому он ограничился тем, что забрызгал семенем мою грудь. Второй усадил меня на кнехт и заставил как можно шире раздвинуть ноги; моя спутница направила массивный орган в мое влагалище, я, движимая инстинктивным рефлексом, подалась навстречу и поглотила его до самого корня. Матрос приподнял меня, заголил мне юбки и выставил мой зад на всеобщее обозрение. К нему тотчас подскочил еще один, раздвинул ягодицы и проник внутрь.

– Погодите, – озабоченно сказала Дюран, – дайте ей на что-нибудь опереться. – С этими словами она вложила мне в руки по огромному члену и, подставив пятому свое седалище, добавила: – Иди сюда, дружище. К сожалению, я не могу предложить тебе что-нибудь другое, так как Природа лишила меня такой возможности, но не беспокойся: моя задняя норка тепла и уютна и заставит тебя позабыть о куночке.

Тем временем мои копьеносцы сменяли друг друга в быстром темпе, и я обслужила более пятидесяти оборванцев в течение трех часов. Дюран также не бездействовала и, имея большую слабость к мужским органам, не оставила ни один из них без внимания. Удовлетворив эту толпу бандитов, мы сели с ними пировать – таков был обычай в их среде.

– Я обожаю эти притоны, – шепнула мне Дюран, – в таких местах можно насладиться самым мерзким и грязным развратом.

Мы пили, ели и снова пили и в конце концов дошли до такого скотского состояния, что обе распростерлись на полу в середине таверны и еще раз пропустили через себя всю ораву, предварительно заставив всех блевать, мочиться и испражняться на нас. Когда эта безумная оргия подошла к концу, мы были по уши в моче, дерьме и сперме.

– А теперь, друзья, – заявила моя спутница, когда суматоха стихла, – мы хотим отблагодарить вас за чудесный ужин и подарить вам образцы наших товаров. Может быть, кому-то из вас нужно свести личные счеты с недругами? Если так, мы предоставим вам самые надежные средства.

Вы не поверите, друзья, – и это лишний раз говорит о том, какого прогресса достигло человечество в пороке, – но в тот же миг поднялся невероятный шум и гвалт; все потребовали адских снадобий, и никто не остался обделенным; по нашим скромным подсчетам наш разгул закончился несколькими десятками убийств.

– Еще не поздно, – сказала мне Дюран поднимаясь, – нас ждут новые приключения. Мне просто необходимо узнать, чем кончилась смерть моей юной прелестницы.

Мы тепло распрощались с хозяевами и подошли к площади, где стоял храм, как раз в тот момент, когда к нему приближалась похоронная процессия. В Италии существует традиция нести покойников в открытых гробах, и Дюран сразу узнала ребенка, на котором был испытан яд.

– Это она, – возбужденно зашептала колдунья, – это она, черт возьми мою душу! Давай встанем в тень и будем ласкать друг друга, когда ее понесут мимо.

– Мне кажется, лучше опередить их и пробраться в церковь; мы спрячемся в часовне и увидим всю процедуру.

– Ты права: самое интересное будет в конце, – согласилась Дюран, – пойдем скорее.

Нам повезло – мы нашли укромное место позади исповедальни в самой часовне, где должно было упокоиться юное тело. Мы прижались к стене и непрестанно ласкали друг друга в продолжение всей церемонии, распределяя свой пыл и свои движения таким образом, чтобы оргазм наступил не ранее того момента, как гроб опустится в склеп, чтобы семя наше стало святой водой для покойной. Все кончилось быстро, священники и плакальщицы удалились, но гроб оставался незаколоченным, и мы заметили, что могильщик не спешит заканчивать свое дело – может быть, ввиду позднего часа он собирался сделать это утром.

– Послушай, – сжала мою руку Дюран, – давай подойдем ближе, мне в голову пришла интересная мысль. Не правда ли, красивое создание похоронили сегодня?

– Ну и что?

– Мы вытащим ее из могилы, я сяду на ее лицо, прекрасное лицо, несмотря на печать смерти, и ты будешь ласкать меня. Или ты боишься?

– Нисколько.

– Тогда пойдем.

Церковь была уже закрыта, мы остались в ней одни, вместе с покойницей.

– Как мне нравится эта мрачная тишина, – заметила вполголоса Дюран, – как она вдохновляет на преступления, как будоражит чувства. Смерть всегда возбуждает во мне похоть. Итак, за дело.

– Постой, – прошипела я. – По-моему, кто-то идет.

И мы снова юркнули в нишу. Великие Боги! Кого, вы думаете, мы увидели? Кто еще хотел посягнуть на сокровищницу смерти? Воистину, это было немыслимое зрелище. Сам отец пришел насладиться ужасным делом своих рук – он входил в часовню, и дорогу ему освещал могильщик.

– Достань ее, – приказал отец, – скорбь моя настолько велика, что я должен еще раз обнять дочь, прежде чем потерять навсегда.

Снова появился гроб, из него вытащили мертвое тело, положили его на ступени алтаря.

– Очень хорошо, друг мой, спасибо. А теперь оставь меня, – сказал убийца-кровосмеситель, – я хочу поплакать в одиночестве, чтобы никто не мешал мне; ты можешь вернуться часа через два, и я щедро вознагражу тебя за труды.

За могильщиком снова закрылись двери.

Как мне описать, друзья мои, жуткую сцену, которая предстала нашим глазам? Но в любом случае я должна это сделать; я хочу показать вам непостижимость сердца человеческого, обнажить все его трещины и изломы.

Хотя церковь была заперта, негодяй для вящей безопасности забаррикадировался в часовне, зажег четыре восковые свечи, две поставил в изголовье, две – в ноги дочери, потом сдернул саван. Увидев ее обнаженное тело, он затрясся от вожделения; его тяжелое, хриплое дыхание и торчавший член свидетельствовали о пожаре, бушевавшем в этой злодейской душе.

– Лопни мои глаза! – прохрипел он. – Это сделал я, своими собственными руками. И не раскаиваюсь… Не за твой болтливый язычок наказал я тебя – я утолил свой порыв, мой орган твердел при мысли о твоей смерти. Ты много раз удовлетворяла меня, и вот теперь я удовлетворен окончательно.

Продолжая бормотать эти слова, он наклонился к трупу и принялся сначала целовать белые неподвижные груди, потом колоть их иглой.

– Ба, да она ничего уже не чувствует, – как безумный бормотал он, – жаль, что она ничего не чувствует. Может быть, я слишком поспешил? Ах, сука, сколько бы мучений я тебе доставил, будь ты жива!

Он раздвинул ей ноги, ущипнул нижние губки, залез пальцем во влагалище, и когда эрекция его достигла пика, мерзавец лег на мертвую дочь и начал совокупляться, впившись губами в ее рот; но он не смог проникнуть языком внутрь, так как в результате действия сильнейшего яда челюсти девушки были сжаты намертво. Через некоторое время он; поднялся, перевернул тело на живот, и мы увидели обольстительнейшие на свете ягодицы. Он пылкими поцелуями осыпал их, яростно массируя свой орган.

– Сколько раз я сношал этот божественный зад, сколько неземных удовольствий он мне доставлял за эти четыре года! – воскликнул мерзавец.

После этого он отошел, задумчиво поглядел на недвижимое тело, два или три раза обошел вокруг него, повторяя как заклятие: «Прекрасный труп! Какой прекрасный труп!»

Когда эти слова стихли, его член ожил на наших глазах, разбух до невероятных размеров, из чего мы заключили, что некрофилия – главная страсть этого злодея. Он опустился на колени между широко раздвинутыми бедрами дочери, снова долго целовал ее обольстительный зад, щипал, кусал его, даже вырвал зубами кусок плоти, потом начал содомию. Скоро нам стало ясно, что его экстаз достиг кульминации: он скрипел зубами, в глотке его что-то булькало, а в момент оргазма он достал из кармана нож и ловко отделил голову от трупа. Только потом поднялся на ноги.

Теперь он выглядел спокойным и умиротворенным, человеком твердых убеждений, удовлетворившим главную свою страсть. Окажись на его месте любой другой в этой жуткой могильной тишине, он непременно трясся бы от ужаса. Наш злодей спокойно и деловито собрал останки дочери, сложил их в гроб, опустил его в склеп, спустился туда сам и даже оставался там какое-то время. Вот тогда Дюран, не перестававшая мастурбировать и умудряясь ласкать меня в продолжение жуткого спектакля, предложила мне задвинуть тяжелую каменную плиту и похоронить отца вместе со своей жертвой.

– Нет, – твердо сказала я. – Он – злодей, а всем злодеям мы должны оказывать уважение и оберегать их.

– Ты права, конечно, – согласилась она, – но давай хотя бы напугаем его. Сделаем так: ты ляжешь на то место, где только что лежала его дочь, поглядим, что он будет делать, когда вылезет и увидит тебя. Представляю, как это будет весело.

Развратник выбрался из склепа, и первое, что бросилось ему в глаза, был мой роскошный голый зад. Бедняга был так потрясен, что пошатнулся и едва не рухнул обратно в черную яму, и спасла его только моя подруга, которая протянула ему руку; но ощутив ее прикосновение, он лишился чувств.

– Корделли, – успокоила Дюран дрожавшего всем телом развратника, – не пугайтесь, мы – ваши друзья; это я продала вам яд, которым вы столь удачно воспользовались, а эта прелестная девушка готова усладить вас всевозможными способами, если только вы не будете творить ужасов, которые мы сейчас наблюдали.

– Как вы меня напугали, сударыня, – с облегчением вздохнул торговец.

– Успокойтесь, друг мой, и поглядите на этот роскошный зад, который ждет вас: пятьдесят цехинов, и он – ваш. Имейте в виду, что его обладательница – необыкновенная женщина.

– В самом деле, эта попка весьма соблазнительна, – признал Корделли, поглаживая мне ягодицы, – но, увы, вы же видите, в каком я состоянии после недавнего оргазма.

– Это поправимо, – утешила его Дюран, – поверьте, что через минуту вы снова будете в форме. У меня с собой есть одна вещица, которая творит чудеса. Где вы хотите заняться утехами?

– В склепе; мы все трое спустимся туда, вы не представляете себе, как меня возбуждают останки моей жертвы.

Мы спустились в усыпальницу, зажгли свечи, и не успел Корделли приподнять покрывало, закрывавшее то, что осталось от его несчастной дочери, как член его зашевелился, Дюран натерла его мошонку какой-то мазью, помассировала орган, я подставила ему свой зад, он пощекотал пальцем отверстие, поцеловал меня в губы, и эрекция завершилась.

– Пусть эта юная синьора соблаговолит лечь в гроб, – неожиданно сказал он, – и позволит завернуть себя в саван, а мы поднимемся в часовню и ненадолго прикроем склеп плитой. Только таким образом я смогу испытать извержение,

Дюран вопросительно взглянула на меня; мой ответ не заставил себя ждать.

– Мы неразлучны, синьор, – заявила я, – поэтому вам придется ненадолго закрыть нас здесь обеих.

– Неужели ты до сих пор не веришь мне, Жюльетта, – покачала головой Дюран. – Тогда поднимайся наверх вместе с синьором Корделли, а я останусь здесь. И учти, только в твои руки и вверяю себя.

Меня охватила настоящая паника. Я боготворила Дюран и понимала, что даже малейшее недоверие с моей стороны обратится В клин, вбитый между нами. Насколько велика опасность, что они похоронят меня заживо? Правда, можно рассчитывать на возвращение могильщика. А если ничего не случится, если все обойдется… Как безгранична будет тогда вера в мою новую подругу! Как мне будет с ней спокойно и надежно!

– Чепуха, – небрежно бросила я, – и чтобы доказать тебе, любовь моя, что у меня нет никаких сомнений на твой счет, я остаюсь здесь. Делайте свое дело, Корделли, но за это я потребую тысячу цехинов.

– Вы их получите, – пообещал торговец, – я щедро вознаграждаю послушание.

Из гроба вытащили останки, я забралась туда, и Корделли завернул меня в саван.

– Ах, какой прекрасный труп, – опять произнес он свое жуткое заклинание, потом несколько раз поцеловал мне задний проход, несколько раз обошел вокруг гроба, после чего вместе с Дюран поднялся по крутым каменным ступеням, ведущим в часовню.

Не скрою, что смертельный озноб пронзил меня до мозга костей, когда я услышала, как с глухим стуком опустилась на свое место тяжелая плита. Что же будет? Такая мысль билась у меня в висках, когда я, совершенно беспомощная, лежала в полной темноте, оказавшись во власти двух отъявленных злодеев. Куда же ты завело меня, безоглядное мое распутство!

Но очевидно, судьбе было угодно устроить мне это тяжкое испытание.