И все, сказанное здесь, правда; он отобрал честь у двадцати с лишним тысяч маленьких девочек. После надругательства их погружали на суда, ходившие по Роне, и за тридцать лет вышеуказанные провинции были заполнены предметами наслаждения, то есть жертвами того развратника. (Прим. автора.)}. Через час после того, как я попользовался этими девочками, надежные люди продают их в публичные дома Нима, Монпелье, Тулузы, Экса и Марселя. Эта торговля, где я имею две трети доходов, с лихвой окупает все, что стоят мне жертвы, таким образом я утоляю две самые любимые свои страсти: наслаждение и жадность. Но не так просто находить жертвы и соблазнять их. Кстати, моя похоть весьма требовательна: мне надо, чтобы эти предметы извлекались из приютов нищеты и убожества, где невозможность выжить, убивающая и мужество, и гордость, и целомудрие, иссушающая душу, заставляет их, в надежде на спасение, соглашаться на все. Мои эмиссары обшаривают трущобы и поставляют мне невероятное количество предметов. Скажу больше, Жюстина: если бы. не мои усилия и мой авторитет в городе, жертв у меня было бы не так много, дело в том, что я манипулирую ценами или вызываю дороговизну съестных товаров, в результате умножается число бедняков, у которых нет ни работы, ни средств к существованию. Хитрость очень простая, дитя мое, и нехватка дров, пшеницы и других вещей, от которой столько лет страдает Париж, способствует моим предприятиям. Жадность и распутство - вот две страсти, которые из этого кабинета с золочеными панелями раскинули свою паутину над хижинами бедного люда. Однако несмотря на всю мою ловкость, если бы не нашлись надежные: руки, которые хорошо исполняют мои замыслы, эта машина не работала бы с такой четкостью. Итак, мне нужна проворная, молодая, умная женщина, которая, сама пройдя по тернистым тропам нищеты, лучше, чем кто-нибудь другой, знает, как совратить себе подобных: ее проницательные глаза могут обнаружить нужду в самых убогих мансардах, ее изощренный ум способен толкнуть ее жертвы на путь, который я расчищаю перед ними, наконец, это должна быть женщина опытная и понятливая, без принципов и без сострадания, которая ничем не побрезгует, которая, догадается отнять последние средства у этих неудачниц, поддерживающие их жалкую надежду и мешающие им решиться. У меня была прекрасная помощница, она недавно, умерла. Вы не представляете себе, до какой, степени доходила бесцеремонность этого восхитительного создания; она не только держала своих пленниц взаперти, чтобы принудить их приползать ко мне на коленях и умолять меня, но если и это не помогало, плутовка просто похищала их. Она была для меня настоящим сокровищем: мне требуется два предмета в день, она привела бы десяток, если бы я захотел. Поэтому у меня был большой выбор, и изобилие материала для моих операций возмещало все затраты на его поиски. Теперь надо найти ей замену, дорогая Жюстина, ты будешь иметь под началом четверых помощников и две тысячи экю жалованья. Я все сказал, говори теперь ты, только пусть твои химеры не мешают тебе найти счастье, которое предлагают случай и моя рука.
      - Ах сударь, - отвечала Жюстина своему бесстыдному собеседнику, поеживаясь от его речей, - как это можно, что вы занимаетесь такими делами, и как вы смеете предлагать это же мне?, Какие ужасы я только что узнала! Жестокосердный уеловек, если, бы вы только два дня испытали несчастье, эти бесчеловечные мысли вмиг испарились бы из вашей головы: вас ослепляет и озлобляет; ваше богатство. Вы пресыщены зрелищем несчастий, от которых чувствуете себя защищенным, а коль скоро вы надеетесь, что они вас -не коснутся, вы полагаете себя вправе причинять их другим. Пусть уж никогда не приблизится ко мне счастье, если оно способно так развратить человека! Боже мой! Не довольствоваться видом чужого горя, дойти до того, чтобы иметь наглость и жестокость увеличивать его... продлевать его единственно ради удовлетворения своей похоти! Какая бесчеловечность, сударь! Самые жестокие звери неспособны на подобное варварство!
      - Ты ошибаешься, Жюстина, - спокойно сказал Сен-Флоран, - нет никакого коварства в том, что придумывает волк, чтобы заманить в ловушку ягненка. Эти хитрости коренятся в природе, и благотворительностью здесь и не пахнет, так как она - признак слабости, которая служит рабу для того, чтобы умилостивить господина и призвать его к мягкотелости; она проявляется в человеке только в двух случаях: когда он слаб или когда боится сделаться слабым. Итак, добродетель не существует в природе, и это доказывается тем фактом, что она неизвестна человеку, близкому к нашей праматери: дикарь, презирающий это чувство, безжалостно убивает себе подобных либо из мести, либо из жадности. Разве не уважал бы он добродетель, если бы она была заложена в его сердце? Стало быть, ее там никогда и не было. Цивилизация, якобы облагораживая людей, расставляя их по рангам, разделяя их на богатых и бедных, заставляя первых бояться, как бы не оказаться среди вторых, вложила в них желание облегчить участь неудачников, чтобы самим рассчитывать на снисхождение в случае потери богатства. Так появилась благотворительность, плод цивилизации и страха, следовательно, речь идет о вынужденной добродетели, но не о естественном порыве, ибо природа внушила нам одно единственное желание удовлетворить наши собственные нужды любой ценой. Только перепутав все на свете чувства и отказавшись от анализа, можно ослепнуть до такой степени и лишить себя всех радостей.
      - Ах, сударь, - пылко заговорила Жюстина, - может ли быть более возвышенная радость, чем облегчать долю несчастных? Оставим в стороне боязнь страданий и ответим на такой вопрос: бывает ли удовлетворение более истинное, нежели радость видеть слезы благодарности, когда вы делитесь своим добром с теми, кто подобен вам, но не имеет самого необходимого, слышать, как они восхваляют вас и называют благодетелем, когда вы возвращаете покой на их лица, где лежала тень неудач, горестей и отчаяния? Нет, сударь, никакая страсть в мире не сравнится с этим чувством, которое отмечено божественностью, и счастье, которое оно обещает людям, познавшим его на земле, - это возможность блаженствовать на небесах. Все добродетели родятся из этого чувства, сударь: нет лучшего отца, лучшего сына и супруга, чем человек, умеющий радоваться, когда несчастные становятся счастливыми. Подобно солнечным лучам, благотворитель сеет вокруг себя тепло, нежность и радость, и вторым чудом природы после этого очага небесного огня можно назвать благородную, честную и отзывчивую- душу, которая высшим счастьем полагает служение на благо другим.
      - Это все из культа Феба, Жюстина, - насмешливо сказал жестокосердный собеседник, - а удовольствия человека обусловлены строением органов, которое он получил от природы. Радости существа слабого и, следовательно, всех женщин связаны с более тонкими моральными ощущениями, нежели те, что испытывает физическое тело, совершенно лишенное энергии. Совсем по-иному дело обстоит с сильными душами, которые больше наслаждаются мощным воздействием, оказываемым на окружающих, чем нежными переживаниями тех, кто живет рядом с ними, поэтому, в силу своей конституции, предпочитают то, что воздействует на других болезненным образом. В этом заключается единственная разница между жестокими и добрыми людьми: и те и другие обладают чувственностью, но она проявляется у них по-разному. Я не отрицаю, что обе категории могут испытывать наслаждение, но согласен с большинством философов в том, что наслаждения человека с сильной организацией будут ярче и живее, нежели его антипода, исходя из этого можно и нужно сказать, что есть люди, которые находят такое же удовольствие в жестокости, как и другие, находящие его в добродетельности, только у одних удовольствия будут слабыми, у других - сильными. Разумеется, первые удовольствия будут самыми естественными, самыми настоящими, потому что они выражают наклонности всех людей, находившихся в колыбели природы, в том числе и детей, до того, как они познали иго цивилизации, между тем как вторые суть результат этой цивилизации, следовательно, обманчивые или пресные. Впрочем, дитя мое, мы собрались не для того, чтобы философствовать, а для того, чтобы решить деловой вопрос, так что будьте любезны сказать ваше последнее слово... Согласны вы или нет принять мое предложение?
      - Естественно, я от него отказываюсь, сударь, - отвечала Жюстина, поднимаясь. - Я бедна, да, очень бедна, сударь, однако в душе моей больше богатства, чем может дать фортуна, и я никогда не пожертвую им ради всех ее даров: я лучше умру в нужде, чем откажусь от добродетели.
      - Вон, - холодно произнес этот презренный человек, - и не вздумайте болтать о том, что здесь услышали, иначе окажетесь в таком месте, где мне не придется опасаться вас.
      Ничто так не воодушевляет добродетель, как страх, испытываемый пороком. Осмелев неожиданно для себя самой, Жюстина пообещала злодею, что ему нечего ее опасаться, и напомнила, что он должен вернуть ей хотя бы те деньги, что украл у нее.
      - Вы должны понять, сударь, - сказала она, - что эти деньги мне совершенно необходимы в моем положении, и я считаю себя вправе требовать их.
      Но монстр резко ответил, что пусть она их заработает, что если она не хочет позаботиться о себе сама, он не обязан помогать ей.
      - Нет, сударь, - возразила она со всей твердостью, - я повторяю, что лучше тысячу раз умереть, чем спасти свою жизнь такой ценой.
      - А я, - сказал Сен-Флоран, - не желаю просто так отдавать свои деньги. Но несмотря на ваш наглый отказ я еще побеседую с вами четверть часа. Пройдемте в соседний будуар, и несколько минут покорности приведут ваше материальное положение в порядок.
      - Я не желаю больше служить вашим утехам ни в том, ни в другом смысле, сударь, - гордо ответила Жюстина. - Я вовсе не милосердия прошу у вас и не доставлю вам такой радости - я требую то, что принадлежит мне... то, что вы украли у меня самым бессовестным образом. Впрочем, оставь это себе, нечестный человек, оставь себе, если так тебе хочется, любуйся моими слезами, выслушивай спокойно, если можешь, горестный голос нужды, только помни, что если ты позволишь себе какую-нибудь новую пакость, я буду презирать тебя всю мою жизнь, чего бы это мне не стоило.
      Здесь Жюстине надо было бы вспомнить, что добродетельность приносила ей меньше пользы, когда она обращала ее в слова, чем когда следовала ее заповедям. Сен-Флоран позвонил, появился лакей.
      - Вот мерзавка, - сказал злодей своему наперснику по разврату, которая когда-то меня ограбила; я должен был бы отвести ее к виселице, если бы послушался голосу долга, но я хочу спасти ей жизнь; однако, чтобы избавить от нее общество, возьмите воровку и заприте ее в надежное место наверху: там будет ее тюрьма на десять лет, если она будет хорошо вести себя, и эта темница станет ее гробом в противном случае.
      Лафлер тотчас схватил Жюстину и начал выводить ее из кабинета, но она принялась кричать достаточно пронзительно, - чтобы быть услышанной на улице. Взбешенный Сен-Флоран обмотал ей голову полотенцем, связал руки и вместе с лакеем утащил несчастную на чердак и бросил в комнату с крепкими запорами, где не надо было опасаться ни ее воплей, ни ее бегства.
      Она не пробыла там и часа, как вошел Сен-Флоран, его сопровождал Лафлер.
      - Итак, - сурово спросил хозяин, - вы все еще продолжаете упрямиться?
      - Желание у меня прежнее, - высокомерно заявила Жюстина, - а вот возможностей больше нет.
      - Тем лучше, - одобрительно сказал Сен-Флоран, - значит я буду действовать против вашей воли, что отвечает моим желаниям. Разденьте эту стерву! Ах вот оно что! - оживился он, увидев роковое клеймо. - Сдается мне, что моя милая племянница не всегда была такой добродетельной, какой хочет представить себя перед нами: вот они, презренные знаки, которые свидетельствуют о ее поведении.
      - А ведь и правда, господин, - заметил Лафлер, - эта плутовка может нас скомпрометировать; когда вы насладитесь ею, я вам советую поместить ее в надежное место, чтобы никто больше о ней не слышал.
      - Сударь, сударь! - с нетерпением перебила его Жюстина. - Соблаговолите сначала выслушать меня, прежде чем судить.
      И бедняжка рассказала историю злополучной печати. Но несмотря на всю ее искренность и откровенность Сен-Флоран с недоверчивым видом стал осыпать насмешками и оскорблениями и подвергать унижениям эту ангельскую душу, которая имела в глазах Всевышнего бесконечно больше достоинств, чем он сам. Два чудовища жестоко и бесцеремонно обошлись с обнаженной девушкой, принудив ее к омерзительным услугам, и не помогло ей ни отвращение, ни сопротивление.
      - Ты не знаешь, - спросил хозяин у лакея, - не привели ли девчонку?
      - Уже пора, господин: вы знаете пунктуальность ваших людей.
      - Тащи ее сюда.
      Пока слуга выполнял распоряжение, бессовестный распутник развлекался с нашей героиней всевозможными способами, один отвратительнее другого. О печальные следствия исступления! Видимо, человек совсем теряет разум, когда делается рабом своих капризов, и тогда не видно никакой разницы между ним и сумасшедшим. Злодей, скорее из желания унизить беззащитную девушку, чем подчиняясь велениям своей похоти (о какой похоти можно говорить при столь мерзких поступках!) - так вот, негодяй плевал на пол и заставлял Жюстину вычистить плевки языком. Она отказывалась, в ней все еще чувствовалась гордость. Сеи-Флоран схватил ее за шею и пригнул ей голову.
      - Подлейшая тварь, - сказал он, подчиняя ее своим грязным желаниям, ты все так же упорствуешь; неужели тебе непонятно, что ты должна, в своих интересах, предупреждать мои желания, а не капризничать? Тебе придется еще хуже, когда приведут сюда мою жертву...
      И вот эта жертва появилась. Это был восьмилетний ребенок в таком истощенном состоянии и в таких жутких лохмотьях, что не должен был, казалось, внушать иных чувств кроме жалости.
      - Раздень девчонку, - приказал Сен-Флоран изумленной Жюстине, - я хочу получить ее из твоих рук. А ты, Лафлер, подготовь мой член.
      Поглаживая ягодицы своего наперсника, распутник смотрел, как оживает его инструмент под умелыми руками, затем снова обратился к нашей героине:
      - Теперь приготовь проход, оближи влагалище этого ребенка и не жалей слюны.
      Направляемый лакеем, Сен-Флоран приступил к атаке и одним толчком овладел редутом; жертва кричала, дергалась, плакала, царапалась - ничто не могло поколебать его, напротив, он хотел сделать себе еще больнее и с этой целью предоставил ей полную свободу действий. Что касается нашей бедной сироты, ей предстояло служить мишенью во время жертвоприношения. Лафлер улегся на кровать, привлек к себе Жюстину, насадил ее влагалище на свое копье и подставил ее зад Сен-Флорану. Тот, взявши в руку длинную стальную иглу и продолжая совокупляться, вернее, раздирать внутренности ребенка, с наслаждением колол прекрасную плоть, белевшую перед ним; при каждом уколе брызгала кровь, и когда ею оказались залиты бедра несчастной и лицо девочки, только тогда он решил переменить позу.
      - Приступим к заднице! - сказал он Лафлеру. - Ты будешь содомировать Жюстину в таком же положении, а я переверну свою маленькую потаскушку.
      Но сначала девочке было ведено повернуться задом к Жюстине, которой велел увлажнить ей задний проход; Сен-Флоран приступил к содомии, Лафлер тоже вставил кол в заднее отверстие, и теперь перед злодейской иглой предстало влагалище Жюстины.
      - Ах, черт возьми, - восторгался Сен-Флоран, - какое наслаждение колоть вагину, прочищая задницу!.. Ну что, щдюха? Сейчас я нашпигую тебя как пулярку - так, кажется, ты выразился, Лафлер?
      Скоро все части тела, которые Жюстина предложила своему мучителю, были сплошь залиты кровью.
      - Вот в таком состоянии я окажу ей честь еще раз, - произнес Сен-Флоран, выбираясь из заднего прохода девочки и вторгаясь во влагалище, которое только что истязал. - Вот так надо наслаждаться женщиной! Пусть мои бедра пропитаются кровью, которую пролила моя ярость.
      Затем он вдруг привстал, выдернул лакейский член из зада Жюстины и вставил туда свой.
      - Залезай под нее, - сказал он Лафлеру, - и отплати моему седалищу за то, что я тебе помешал; ты же не думаешь, что мой анус не стоит дырки этой потаскухи?
      Теперь роковая игла терзала ягодицы маленькой жертвы; Сен-Флоран возбуждался все сильнее, его сперма уже была готова прорвать преграды; он сношался в зад, его содомировали, он истязал жертву - что еще может быть сладостнее для либертена!
      - Эгей!., Эгей!.. Эгей! - выкрикивал он (эту особенность его страсти мы описываем слово в слово). - Эгей! А ну, подайте мне ножи, кинжалы, пистолеты... я буду убивать, я буду уничтожать... я хочу разорвать в клочья все, что попадет мне под руку!
      Наконец семя, вырвавшееся из адских яичников этого исчадия распутства, внесло некоторое спокойствие в обстановку и дало жертвам возможность прийти в себя.
      - Жюстина, - сказал Сер-Флоран после короткой паузы, - я уже говорил, насколько важно для меня, чтобы предмет моего наслаждения исчез сразу после того, как удовлетворит меня. Вы можете дать клятву, что немедленно покинете Лион? Только в этом случае я верну вам свободу: если через два часа вы еще будете в городе, знайте, что наказанием за непослушание будет для вас пожизненная тюрьма.
      - О сударь! Я уйду, я сейчас же уйду... поверьте мне, сударь. Выпустите меня, и вы никогда больше обо мне не услышите.
      Бедняжка поспешно оделась, выскочила из дома, где обошлись с ней так жестоко, и помчалась в гостиницу, из которой вышла несколько часов спустя, чтобы переправиться на другой берег Роны.
      - О небо! - повторяла она, ускоряя шаг, - Какое извращение! Какой ужас! Это чудовище распаляет свою похоть чужими слезами и страданиями... Пусть падет кара на голову извращенного злодея, который ищет наслаждение на груди, измученной нищетой, который срывает поцелуи с губ, иссушенных голодом, с губ, способных раскрыться для того лишь, чтобы проклянуть его! Скорее, скорее вон отсюда!
      Скоро Жюстина оказалась за пределами города. Но не зря было сказано, что ей во всем должны сопутствовать злоключения и что судьба, очевидно, обозлившись на нее, всегда будет разрушать все добронравные планы, которые созревают в ее прекрасной душе.
      Не успела она пройти и двух лье, прижимая к себе худосочный сверток, содержавший две рубашки и несколько платков, как ей встретилась старая женщина, которая с печальноотрешенным видом попросила у нее милостыню. Далекая от ожесточения, жестокие уроки которого она только что получила, не ведая другой радости, кроме обязанности помогать людям, она полезла в кошелек достать одно экю и дать нищенке. Но ловкая женщина, которая только надела на себя маску старости и нужды, чтобы обмануть Жюстину, быстро выхватила у нее кошелек, свалила ее на землю сильным ударом в живот и исчезла в чаще. Жюстина поднялась, бросилась по следам воровки, настигла ее и вместе с ней упала в яму, прикрытую ветками.
      Глубина была немалая, но падение оказалось мягким, и девушка почти не ушиблась. Она упала вместе с воровкой в просторное подземелье площадью более ста туазов, довольно привлекательное и хорошо обставленное.
      - Кто это, Серафима? - спросил высокий толстый человек, сидевший перед горящим камином. - Кого это ты притащила в наше скромное жилище?
      - Это очень глупая девчонка, - ответила воровка, - я ее разжалобила, и она подала мне милостыню, тогда я стащила у нее все деньги, она побежала за мной, и вот мы обе здесь. По-моему, эта девка будет для нас полезной, и я не жалею, что встретила ее.
      Главарь велел Жюстине подойти ближе.
      - Да, эта находка действительно может нам пригодиться; она - не уродка и неплохо послужит всей компании, в конце концов всегда можно придумать, чем занять ее...
      Жюстину тут же окружили мужчины, женщины, дети самого разного возраста и разной внешности, но выражение их лиц не оставляло никаких сомнений относительно рода занятий этого общества. Каждый пощупал ее, одобрительно покачал головой, каждый высказал свое мнение, а все дальнейшее окончательно убедило Жюстину, что она попала в очень дурную компанию.
      - Сударь, - обратилась она к главарю, не в силах сдержать дрожь, - не будет ли невежливым с моей стороны попросить вас объяснить, с кем я имею дело? Я слышу, что здесь уже решают за меня без моего согласия; разве законы приличия и справедливости не действуют у вас?
      - Милочка моя, - сказал атаман, - сначала поешь пирога и проглоти стаканчик вина, потом выслушай нас, тогда узнаешь, куда и к кому ты попала и какое занятие тебе здесь предназначают.
      Наша героиня, немного успокоившись после такого вежливого предисловия, съела и выпила все, что ей предложили, и приготовилась слушать.
      - Людей, к которым забросила тебя твоя звезда, - начал главарь, втянув в каждую ноздрю по щепотке табака, - называют обычно попрошайками. Да, дочь моя, мы сделали попрошайничество искусством, и благодаря нашим секретам и нашему красноречию мы так умело вызываем у людей сострадание, что можем жить за их счет в роскоши и довольстве круглый год. Как нет на свете добродетели глупее, чем жалость, так нет ничего проще, чем пробудить ее в человеческом сердце. Жалобные завывания, убедительные речи, придуманные болезни, фальшивые язвы, отвратительные костюмы - вот хитрости, которые потрясают душу и дают нам возможность наслаждаться бездельем и праздностью. Нас здесь человек сто, одна треть всегда промышляет, а остальные пьют, едят, сношаются и развлекаются. Взгляни на эту груду костылей, горбов, окровавленных повязок, на эти травы, которые искажают наши лица {Молочай обыкновенный, который в изобилии растет в лесах под Парижем - именно им пользовались эти мошенники, чтобы изменять свою внешность путем втирания его сока в кожу лица. Этот сок, похожий на молоко, относится к классу ядов. (Прим. автора.)}, на детей, которые умеют потрошить кошельки жалостливых женщин-матерей - вот в чем наша сила, наше богатство, вот источник наших доходов. Мы употребляем обычно одни и те же методы, хотя варьируем их в зависимости от обстоятельств: мы бываем убогими и немощными, если встречаемся с сильными людьми, но становимся дерзкими, ловкими грабителями, когда сила на нашей стороне.
      - Но вы, по крайней мере, никого не убиваете? - спросила Жюстина, движимая сострадательным беспокойством, которое всегда отличало ее прекрасную добрую душу.
      - Естественно, дорогая гостья, - ответил главарь, - это бывает в случае сопротивления или когда мы не видим другого средства, кроме кинжала или пистолета, чтобы добиться своего: мы не считаем убийство чем-то непристойным. Вам часто придется встречать здесь людей, которые уйдут отсюда только в могилу. Неужели вы считаете нас такими дураками, которые, отобрав у человека все, что при нем есть, отпустят его, чтобы он побежал жаловаться на нас и выдал наше убежище? Хотя нас нельзя назвать профессиональными грабителями или убийцами: наше единственное ремесло - это попрошайничество, мы просим подаяние, а там действуем но обстоятельствам. Главное для нас завладеть чужим добром, а каким способом это сделать - зависит от ситуации. Добыча стекается в это подземелье, мы не спрашиваем, получена она как милостыня или взята силой. Вы, наверное, думаете, что с такой моралью и с такой профессией в нашей среде царят всевозможные пороки, и вы не ошибаетесь, если так считаете. Обжорство, пьянство, плутовство, вранье, лицемерие, безбожие и особенно разврат и жестокость - всего этого вы найдете здесь сколько угодно, и наши законы не только не запрещают такие дела, но, наоборот, поощряют их. Поэтому, милая девочка, учитывая ваш возраст и вашу красивую мордашку, вы должны удовлетворить все капризы, все прихоти наших товарищей независимо от пола, возраста или внешности. Когда наш пыл погаснет, мы придумаем для вас занятие: если у вас окажутся нужные способности и таланты, вы займете приличное место в нашей среде. Если же вам не по душе наши обычаи, если наше ремесло вам не по нраву, вы не сможете выходить из подземелья: будете заниматься уборкой и другой черной работой и обслуживать наши страсти.
      Вся толпа одобрительно зашумела при этих словах. Главарь собрал приближенных, и теперь его распоряжения обрели силу закона; Жюстине было предписано немедленно разоблачиться и после внимательного осмотра утолить вначале страсти атамана и его окружения, затем всех членов шайки - и мужчин и женщин, - которые ее захотят. Услышав этот приговор, несчастная Жюстина, обливаясь слезами, упала к ногам своих судей, чтобы умолять их избавить ее от непристойностей, которые настолько ей неприятны... В ответ она услышала лишь громкий хохот.
      - Ах, невинная курочка, - сказал главарь, - как только ты могла подумать, будто люди, которым ничего не стоит пробудить жалость в других, отличаются сентиментальностью? Знай же, дурочка, что наши сердца тверды как скалы, служащие нам крышей. Мыслимо ли, чтобы бесчисленные преступления, которые мы творим ежедневно, оставили в наших душах хоть капельку жалости? Так что не надо упрямиться, тварь, тебе придется несладко, если ты заставишь меня повторять дважды.
      Жюстина не нашлась, что возразить на это; ее нижние юбки упали к ногам и открыли жадным взорам возбужденной толпы самое прекрасное женское тело, какое только ей приходилось видеть. Беззащитная жертва любопытства развратников обоего пола, наша прелестница тотчас оказалась в плотном кольце, и ее принялись ощупывать, гладить и целовать, причем женщины были не менее пылкими, чем мужчины, как вдруг один из них (сын атамана) заметил злосчастное клеймо и обратил на него внимание присутствующих.
      - А это что такое, малышка? - удивился один из придворных. - Мне кажется, с такой печатью тебе нечего нас бояться, эти стигматы делают тебя нашей сестрой, стало быть, не стоит строить из себя недотрогу. тогда Жюстина рассказала историю своей жизни, но опять, как в доме Сен-Флорана, сделала это без особой охоты, поэтому ее уверили, что такое невинное приключение не уронит ее в глазах присутствующих и что больше не надо кутаться в одежды целомудрия. Такая сдержанность, сказали ей, судя по тому, что она продемонстрировала, скорее повредит ее репутации, нежели завоюет симпатии.
      - Дитя мое, - заявил главарь, обнажая свое плечо, на котором красовался точно такой же знак, - ты видишь теперь, что мы с тобой похожи, поэтому не стыдись больше того, что сближает тебя с твоим вожаком, и знай, что для нас такие печати - вовсе не позор, а заслуженная и почетная награда; поцелуй мою, а я прижмусь губами к твоей. Нас здесь тридцать человек заклейменных: вот каким людям ты даешь милостыню, вот кто обладает талантом разжалобить тебя и выудить экю из твоего кармана от имени Господа, на которого нам наплевать. Пойдем со мной, милый ангел, - продолжал он, увлекая Жюстину в отдельную пещеру, - эти старцы - мои подручные, мы с ними проложим дорожку, расскажем обо всем остальным, потом уступим им место, если оно того стоит.
      Всего было шесть стариков, которым предстояло атаковать Жюстину. В подвале, куда ее привели, горели яркие лампы, положенные на пол матрацы представляли собой довольно приличное ложе: это был будуар этих господ.
      - Сначала отдайся нашему атаману, Жюстина, - сказал один из них, потом мы будем подходить в порядке возраста. Кстати, обычно мы предаемся утехам плоти на глазах друг друга, поэтому не смущайся, девочка, что мы будем свидетелями твоего послушания.
      Гаспар первым приступил к Жюстине, но будучи слишком изношен, чтобы насладиться, он довольствовался предварительными процедурами и, повозившись четверть часа, сбросил скудное семя ей на грудь, между двух упругих полушарий.
      Следующий, Раймон, побывал в свете: когда-то он был известным в Париже жуликом. Его страсти были более изощренными и требовали большего: он слизал сперму, оставленную своим собратом, заставил Жюстину лобзать себе задницу и, наконец, кончил ей в рот.
      Таро раньше был священником, и вкусы его были более утонченные; он унаследовал наклонности служителей иезуитского ордена, где прошли его юные годы, и поскодьку орган у него оставался еще тверд, содомит овладел задом и орал как дьявол, изливая сперму.
      Рибер родился грубым, и его страсти несли на себе отпечаток его злобной души: он заставил Жюстину ласкать себя и осыпал ее пощечинами; ее щеки горели, когда он утолил свой пыл около входа во влагалище, так как не имел ни желания, ни сил удовлетвориться другим способом. Верноль, такой же злодей, как и его товарищ, проявил свою страсть по-иному: он сношал Жюстину во влагалище, теребя при этом ее уши, и камертоном его наслаждению служила испытываемая ею боль.
      Можен лобзал зад, кусал ягодицы, он хотел повторить подвиг Гаро: оба отличались теми же пороками, но силы у них были разные. Обманутый в своих ожиданиях, Можен сбросил семя у подножия своего идола, и стоны, которые он испускал, выражали одновременно и его огорчение и его блаженство.
      - Заходите, дети, - сказал главарь остальным, выйдя из пещеры вместе со своими приближенными, - это создание стоит того, чтобы его попробовать... Только не толпитесь, соблюдайте порядок и установите очередь. Пусть перемешаются мужчины и женщины, я не против удовольствий, но и в них надо соблюдать хоть чуточку порядка.
      Среди них было восемь или девять мужчин, которые знали в жизни только мальчиков, и пять или шесть женщин, которые боготворили Венеру лишь в одеждах Сафо, поэтому осталось около тридцати человек обоего пола, с которыми предстояло иметь дело нашей героине. Все происходило упорядоченно, но от этого она измучилась не меньше. Вынужденная подставлять то влагалище, то зад, зачастую и рот и подмышки, принуждаемая ласкать мужчин и женщин, принимать тысячи поцелуев, один отвратительнее другого, выдерживать побои, порку розгами, пощечины, укусы, щипки, несчастная вышла из этой схватки похоти и жестокости в таком состоянии, о котором лучше не рассказывать читателю. Даже дети осквернили ее своими недетскими прихотями, а Жюстина, вечно сострадательная, вечно рабыня, вечно униженная, отдавалась неизбежному с покорностью, источник которой был далеко-далеко от ее сердца.
      Когда все стихло, ее отвели в пещеру, где позволили отмыться и очиститься, и поскольку пришло время обедать, Жюстину усадили за стол вместе со всей шайкой в просторном подземном зале. Разговор вели только о недавно испытанных удовольствиях, женщины выражали свое мнение так же вольно, с тем же бесстыдством, что и мужчины, и бедная Жюстина призналась себе, что даже у монахов обители Святой Марии она не находилась в столь непристойном обществе.