- Но как это сделать?
      - Разумеется, существуют различные способы... Но если Антонин заметит, ты не избежишь его гнева, самое надежное - подавить в себе естественный зов природы, что не так трудно с подобными чудовищами.
      Ни один монах, кроме дежурного регента и настоятеля, не имеет права входить в серали, однако поскольку регент меняется каждую неделю, все по очереди пользуются этим поистине деспотическим правом. Входя в любой класс, он может потребовать в свою комнату любое количество девушек и юношей, он обращается с таким требованием к директрисе, и если эти предметы находятся в серале, она не имеет права отказать ему. Даже болезнь не является уважительной причиной, и очень часто эти варвары забирают девушек с температурой, кровотечением и другими недугами, не принимая во внимание никакие отговорки и возражения. Они иногда делают это просто из жестокости и злобы, зная заранее, что больная не доставит им большого удовольствия, что она не в состоянии их удовлетворить, но им нравится лишний раз показать свою власть и добиться повиновения. Бывает, конечно, что они действительно хотят употребить ее для своих утех, но тогда они делают с ней все, что придет им в голову, и держат у себя столько, сколько захотят. Требуемый предмет является к ним голым или одетым - в этом смысле никаких правил не существует. Между прочим, все монахи равны, и преимущество настоятеля заключается в том, что он имеет право заходить в сераль по делам, касающимся одежды, поведения и тому подобным. Его принимают с теми же почестями, что и дежурного регента.
      В этой обители существуют свои негласные принципы, о которых мало кто догадывается, но которые тебе полезно знать; этот вопрос связан с четвертым пунктом закона, то есть с тем, что касается пополнения наших рядов, поэтому я расскажу об этом подробнее.
      Тебе, наверное, известно, Жюстина, что четверо монахов, живущих здесь, принадлежат к верхушке своего ордена и выделяются как своим богатством, так и происхождением. Помимо больших сумм, выделяемых бенедиктинцами для содержания этого убежища сладострастия, куда мечтают в свое время попасть все члены ордена, эти шестеро добавляют значительную часть и собственных средств. Общая сумма доходит до пятисот тысяч франков в год, и все эти деньги расходуются на утоление похоти монахов. У них есть восемь доверенных лиц - четверо мужчин и четверо женщин, - которые занимаются исключительно тем, что следят за пополнением сералей и с этой целью постоянно рыскают по всей Франции. Привозимые объекты не должны быть моложе шести и старше, шестнадцати лет, они не должны иметь физических дефектов, напротив того, должны обладать всеми прелестями и достоинствами, которыми одарили их природа или воспитание, но главным условием является высокое происхождение, и эти развратники придают особое значение этому моменту, тем более, что все похищения происходят далеко от этих мест и хорошо оплачиваются, поэтому не приводят к неприятным последствиям. Монахи совсем не обращают внимания на цветы девственности: соблазненная уже девочка, изнасилованный мальчик, замужняя женщина - они принимают всех без разбора, но главное, чтобы предмет удовольствия был похищен, - это обстоятельство их приятно возбуждает, они хотят, чтобы их злодейство вызвало слезы, и не любят, когда кто-то приходит к ним по доброй воле. Если бы ты не была столь невинна, Жюстина, если бы они не почувствовали в тебе глубокую добродетельность и, следовательно, не были уверены в своем преступлении в отношении тебя, ты не пробыла бы здесь и двадцати четырех часов. Все, кого ты здесь видела, имеют высокое происхождение, я, например, урожденная графиня де Вильбрюни, будучи единственным ребенком в семье, когда-нибудь должна была сделаться обладательницей восьмидесяти тысяч ливров годовой ренты. Меня похитили в возрасте двенадцати лет, когда я гуляла с няней возле монастыря, в котором воспитывалась. На нашу карету напали, гувернантку убили, и в тот же вечер я была обесчещена. Все мои подруги по несчастью происходят из таких же родовитых семейств: дочери графов, герцогов, маркизов, богатых банкиров, преуспевающих коммерсантов, известных чиновников. Здесь нет никого, кто не мог бы похвастать самым высоким происхождением, и, несмотря на это, со всеми обращаются самым унизительным образом. Но и это еще не все, эти негодяи не останавливаются и перед тем, чтобы обесчестить членов своих собственных семейств: одна из самых красивых узниц - дочь Клемента, другая, девятилетняя девочка, племянница Жерома, еще одна очаровательная шестнадцатилетняя девушка - племянница Антонина. У Северино тоже было несколько детей в этом доме, и злодей всех их принес в жертву. У Амбруаза есть сын в серале, которого он сам лишил невинности, и мальчик с той поры захирел.
      Как только в это гнусное болото попадает предмет любого пола, когда число наложниц и наложников полное, немедленно реформируют другого представителя того же пола. Но если требуется пополнение и в сералях есть вакантные места, никого не реформируют. И вот эта так называемая реформация, милая девочка, становится окончанием наших страданий. Накануне своей смерти несчастную, на которую пал выбор...
      - Накануне смерти! - прервала подругу перепуганная
      Жюстина.
      - Да, накануне смерти, дорогая. Реформация означает смертный приговор, и тот, кто его услышит, никогда больше не увидит божьего мира. Его приводят в одну из темниц, о которых я тебе рассказывала, оставляют там обнаженного на целые сутки, и все это время хорошо кормят. Ужин, на котором жертва погибает, происходит в подземном зале, украшенном по такому случаю самым жутким образом. На эту кровавую оргию допускаются только шесть самых красивых женщин, шесть юношей, выбранных по размеру мужских достоинств, и конечно, директриса. Через час после ужина приводят жертву с кипарисовым венком на голове. Присутствующие монахи голосованием определяют вид пытки, от которой ей суждено умереть, секретарь зачитывает список мучений, после обсуждения жертву ставят на пьедестал лицом к праздничному столу, и сразу после окончания трапезы начинается пытка, которая иногда продолжается до утра. Дежурные девушки не присутствуют на этих оргиях, их замещают трое из приглашенных женщин, и ужасы выходят за все мыслимые пределы. Но стоит ли рассказывать подробности? Ты скоро сама увидишь все собственными глазами, бедная моя подружка.
      - О святое небо! - вскричала Жюстина. - Неужели жестокое убийство, самое чудовищное из преступлений, служит для них, как для знаменитого маршала Реца {Прочтите в "Истории Бретани" дома Лобино о жестоких и сладострастных утехах, которым предавался с детьми обоего пола этот удивительный человек в своем замке Машеку. Герцог Бретонский, который скорее завидовал его богатству, чем стремился наказать за распутство этого сеньора, отличавшегося и умом и талантами, приговорил его к смерти на эшафоте за то, что тот имел несчастье родиться богатым и одаренным от природы. (Прим. автора.)}, чем-то вроде наслаждения, и жестокость щекочет им нервы, воспламеняет воображение и погружает их чувства в восторженное опьянение? Неужели возможно, что они, привыкшие наслаждаться только чужой болью, черпать удовольствие только в пытках, полагают, будто постоянно увеличивая и изощряя причину своего экстаза, можно сделать его безграничным? Неужели эти злодеи, не имеющие ни чести, ни совести, ни принципов, ни добродетелей, злоупотребляющие несчастьем, в которое ввергли нас их первые злодеяния, находят высшее удовольствие в следующих, которые стоят нам жизни?
      - Даже не сомневайся в этом, - ответила Омфала, - они терзают, мучают и убивают нас, потому что злодейство их возбуждает. Послушай, как они рассуждают об этом, и ты узнаешь, с каким искусством они обосновывают свои изощренные системы.
      - Как часто происходит реформация?
      - Здесь каждые две недели погибает один предмет из того или иного класса. Впрочем, реформация не оговаривается никакими правилами: ни возраст, ни изменение внешности не играют никакой роли, все зависит от капризов монахов. Скажем, сегодня они могут реформировать ту, которую вчера ласкали больше всего, и двадцать лет держать в доме ту, которой, казалось бы, все они насытились. Примером тому могу служить я, моя дорогая: я нахожусь здесь тринадцать лет, не было ни одной оргии, в которой я бы не участвовала, я постоянно являюсь объектом всех мерзостей, я должна уже им надоесть, тем более, что благодаря их мерзкому распутству мои прелести поблекли. Тем не менее они меня щадят, тогда как я видела, как они реформировали очаровательных созданий, проживших здесь неделю. Последней жертвой была шестнадцатилетняя девушка, прекрасная как сама Любовь, которая находилась в монастыре полгода, но она забеременела, а этого монахи не прощают. Перед ней принесли в жертву несчастную именно в тот момент, когда она почувствовала первые предродовые боли.
      - А жертвы, которые погибают случайно, как например, вчера за ужином, они тоже входят в число реформированных?
      - Совсем нет, - ответила Омфала, - это непредвиденные случаи, которые не считаются и не влияют на регулярные жертвоприношения.
      - Часто бывают такие случаи? - продолжала допытываться Жюстина.
      - Нет, обычно монахи придерживаются правил, которые сами установили, за исключением каких-то чрезвычайных обстоятельств. И не думай, будто самое примерное поведение и самая абсолютная покорность помогут нам избежать неизбежной участи: я видела таких, которые предупреждали все желания монахов и исполняли их с рвением и которые, тем не менее, не продержались и шести месяцев, между тем как другие, ленивые и апатичные, живут здесь годами. Стало быть, нет никакого смысла давать какие-то особенные советы новеньким касательно их поведения, ибо фантазия, то есть слепая воля этих чудовищ, ломает все заведенные правила и служит толчком для их мерзопакостных поступков.
      Когда собираются реформировать очередную несчастную - и я знаю, что так же обстоит дело и с мужским полом, - ее предупреждают утром рокового дня и никак не раньше, В обычный час появляется дежурный регент и говорит, например, такие слова: "Омфала, ваши господа решили вас реформировать, сегодня вечером я за вами приду". Потом он, как ни в чем не бывало, продолжает свои дела, но во время осмотра несчастная уже не показывается. Когда он уходит, она со слезами обнимает подруг и в зависимости от ее характера либо проводит время с ними, чтобы забыться, либо оплакивает себя в одиночестве, в своей келье; но ты не услышишь от нее ни рыданий, ни горестных жалоб: ее изрубили бы в куски немедленно, если бы она позволила себе подобную вольность. Пробьет назначенный час, появляется монах, и жертву уводят в темницу, которая будет ей приютом до следующего дня. За двадцать четыре часа, которые она там проводит, ее часто посещают. В силу непостижимой извращенности злодеям нравится навещать ее и. еще больше усугублять ее отчаянное положение, раскрашивая его самыми мрачными красками. В это время все монахи могут приходить и причинять жертве предварительные страдания, какие только может придумать их злодейское воображение, так что очень часто она появляется на место своей казни жестоко истерзанная, а иногда ее приносят полуживую. Ни под каким предлогом нельзя ни отсрочить, ни ускорить ее последние минуты, и не может быть речи о пощаде: их законы, такие гибкие и действенные, когда дело касается порока, остаются косными в отношении добрых дел. Наконец наступает роковая минута, и начинается казнь. Я не буду расписывать тебе ее подробности, которые ты скоро увидишь собственными глазами. Впрочем, ужин ничем не отличается от других, только пьют там больше, чем обычно, и главным образом заморские вина и наливки. Монахи в таких случаях никогда не встанут из-за стола трезвыми, и попойка продолжается допоздна.
      На таких трапезах соблюдаются особенные правила, которые ты тоже узнаешь, поэтому я не буду на них останавливаться. Что до вступительной церемонии, она происходит приблизительно так же, как это было с тобой.
      - А сами монахи тоже меняются? - спросила Жюстина.
      - Нет, - ответила Омфала. - Самый последний появился здесь десять лет назад, это - Амбруаз. Остальные живут в этом монастыре уже пятнадцать, двадцать и двадцать пять лет, а Северино - двадцать шесть. Наш настоятель родом из Италии, он близкий родственник папы, с которым состоит в очень хороших отношениях {Позже мы узнаем, почему Пий VI благоволил к такому распутнику, как Северино. (Прим. автора.)}. Только с его приходом стали происходить так называемые чудеса с образом здешней Богоматери, которые утвердили репутацию монастыря и не дают возможность понаблюдать все, что здесь творится. Но когда он появился, обитель уже существовала в том же качестве, и все прежние настоятели старались сохранить все привилегии и порядки, столь необходимые для их наслаждений. И Северино, пожалуй, самый развратный человек своего времени, устроился здесь только затем, чтобы жить сообразно своим наклонностям, и в его интересах - поддерживать заведенный порядок как можно дольше. Мы относимся к епархии Оксерра, я не знаю, в курсе ли происходящего здешний епископ, но мы ни разу его не видели. И вообще никто не приходит в обитель, не считая праздничных дней в честь Богородицы, которые случаются в августе. Если же появляется редкий гость - а их бывает не более шести за год, - настоятель принимает его с великим радушием и поражает посетителя своей религиозностью и аскетизмом. Тот возвращается довольный и повсюду воздает монастырю славу, таким образом безнаказанность этих злодеев покоится на глупости и на доверчивости людей - извечных основах суеверия.
      - Независимо от ужасных смертоубийств, о которых я услышала, - спросила Жюстина, - наверное, случается, что эти негодяи приводят в свои комнаты кого-нибудь и убивают?
      - Нет, - покачала головой Омфала, - правом на жизнь и смерть узников они могут распоряжаться лишь совместно. Если же они пожелают сделать это в одиночестве, к их услугам всегда есть дежурные девушки, и вот их-то можно принести в жертву в любой момент дня и ночи; их несчастная судьба зависит только от прихоти этих чудовищ, и часто за самую невинную оплошность эти варвары предают их мучительной смерти. Кроме того, чудовищный вкус к убийству иногда заставляет их предаваться тайным оргиям в апартаментах директрисы: они выкладывают за приговоренный предмет двадцать пять луидоров и убивают его. Дело в том, что определенная часть персонала подлежит регулярной замене, и когда наступает срок, они приобретают право творить все, что им вздумается.
      - Итак, мы постоянно находимся под домокловым мечом, - проговорила Жюстина, - и не бывает ни одной минуты, когда наша жизнь была бы в безопасности?
      - Ни единой! И никто из нас, просыпаясь по утрам, не уверен в том, что вечером вновь ляжет в постель.
      - Какая ужасная судьба!
      - Она, разумеется, ужасна, но с этим смиряешься, когда вечно приходится быть к этому готовым, и несмотря на косу смерти, занесенную над нашими головами, ты увидишь и веселость и даже беззаботную невоздержанность в нашей среде.
      - Это и есть смиренное отчаяние, - сказала Жюстина. - Что до меня, то я никогда не перестану плакать и трястись от страха. Однако заканчивай свои наставления, прошу тебя, и ответь, отпускают ли когда-нибудь монахи своих узников из монастыря.
      - Этого никогда не бывает, ответила Омфала, - оказавшись в этом доме, человек теряет всякую надежду снова глотнуть воздух свободы. Поэтому нам запрещено даже мечтать об этом, приходится просто ждать конца, который может случиться чуть позже или чуть раньше, но судьба наша предопределена окончательно.
      - С тех пор, как ты здесь, - продолжала Жюстина, - ты, должно быть, видела немало кровавых реформации?
      -До меня такое случалось двенадцать раз, кроме того, я несколько раз была свидетельницей замены почти всех узников.
      - Ты потеряла много подруг?
      - И самых близких!
      _ О, какой кошмар! Я так хотела бы полюбить тебя, но смею ли я думать об этом, если нам суждено вскоре расстаться.
      И нежные подруги, бросившись в объятия друг друга, окропили свои груди слезами горя, беспокойства и отчаяния.
      Едва закончилась эта трогательная сцена, как вместе с директрисой появился дежурный регент: это был Антонин. Все женщины согласно обычаю выстроились в две шеренги. Монах бросил на них безразличный взгляд, пересчитал присутствующих, затем сел. После чего все по очереди должны были поднять перед ним юбки - с одной стороны до пупка, с другой до поясницы. Антонин принял этот почтенный ритуал с апатией пресыщенности, потом, осмотрев Жюстину, вдруг грубо спросил ее, как она себя чувствует, и, увидев слезы вместо ответа, рассмеялся и добавил:
      - Ничего, она привыкнет: во Франции нет заведения, где девушек воспитывают лучше, чем у нас.
      Он взял в руку список провинившихся, который подала ему директриса, и снова взглянул на Жюстину; она задрожала: все, что исходило от этих распутников, было для нее равносильно смертному приговору. Он заставил ее присесть на краешек дивана и тотчас велел Викторине обнажить грудь нашей несчастной героини, а другую девушку заставил высоко поднять ей юбки. Затем приблизился, раздвинул нежные девичьи бедра и присел перед раскрытым влагалищем. Другая наложница, лет двадцати, в той же позе присела прямо на голову Жюстине, таким образом вместо лица Жюстины перед его взором предстала еще одна вагина, и развратник, наслаждаясь одним предметом, мог целовать второй. Третья девушка, выбранная из класса дуэний, начала рукой возбуждать регента, а четвертая, совершенно обнаженная, принадлежавшая к весталкам, раскрывала пальцами нижние губки Жюстины, готовые принять монашеский член. Одновременно эта девушка возбуждала Жюстину другой рукой, массируя ей клитор, а Антонин то же самое делал с двумя очаровательными пятнадцатилетними девочками, которых в свою очередь целовали в губы, чтобы привести в надлежащее состояние, еще две девочки по тринадцати лет. Трудно представить себе все грязные выражения и ругательства, которыми вдохновлял себя этот распутник, пока не пришел в желаемое состояние: его посох взметнулся, стоявшая наготове женщина постарше взяла его в руки и подвела к влагалищу Жюстины, в которое он вломился грубо и поспешно.
      - Ах, черт побери! - простонал он. - Вот и свершилось... вот я и в пещерке, которую так жаждал прочистить! Я сейчас залью ее своей спермой, я хочу, чтобы она сразу же зачала от меня.
      Все присутствующие принялись обхаживать его, стараясь усилить его экстаз и возбудить монаха еще сильнее: Омфала приникла к его обнаженному заду и употребляла все средства, включая самые страстные поцелуи, которые, поначалу безрезультатные, привели, в конечном счете, к успеху. Невозможно было проследить за происходившим - с такой невероятной быстротой сменяли друг друга влагалища и под пальцами и под губами мерзкого сластолюбца. Кризис приближался; монах, в таких случаях избравший правилом испускать из себя жуткие вопли, издал такой громогласный, который сотряс своды; все еще теснее обступили его, все поспешили ему на помощь, директриса заменила Омфалу и начала сократировать распутника сразу пятью пальцами, а он в это время впивался губами в клитор одной из прелестниц. Наконец наступил момент оргазма, увенчавшего самые необыкновенные и извращенные эпизоды.
      - Вот так, - удовлетворенно выдохнул Антонин и, обратившись к одной из дежурных девушек, коротко приказал: - На колени... Соси мне член.
      Когда этот предмет был отполирован до блеска, негодяй удалился, чертыхаясь вполголоса.
      Такие сладострастные сцены происходили очень часто. Как правило, когда монах наслаждался подобным образом, его окружали несколько девушек с тем, чтобы со всех сторон воспламенить его чувства и чтобы каждая его пора сочилась похотью.
      Между тем подали обед: Жюстина не хотела садиться за стол, тогда директриса прикрикнула на нее, и она устроилась вместе с девицами своего класса, но ела только для того, чтобы не вызывать более нареканий. Едва обед закончился, вошел настоятель, его встретили теми же церемониями, что^и Антонина, с той лишь разницей, что наложницы остерегались оголяться спереди и представляли опытному взору святого отца только задницы. Завершив осмотр, он поднялся.
      - Надо подумать, как ее одеть, - проговорил он, пристально глядя на Жюстину.
      Затем, открыв шкаф, стоявший в большой зале, монах извлек оттуда одежду, соответствующую классу, в который предстояло вступить Жюстине.
      - Примерьте это, - сказал он, - а свое тряпье сдайте. Наша бедная сирота повиновалась, не забыв предварительно спрятать в волосах свои деньги. По мере того, как она снимала с себя одежду, глаза Северино останавливались на обнажившейся части тела, и как только на ней ничего не осталось, настоятель схватил ее и уложил лицом вниз на край софы. Жюстина попыталась молить о пощаде, ее не слушали, шесть обнаженных женщин окружили двух главных действующих лиц и подготовили для монаха алтарь, который его возбуждал. Теперь его окружали только голые зады, его руки впивались в них, его губы прильнули к ним, его взгляды их пожирали. Началась содомия; два десятка задниц с непостижимой быстротой сменяли друг друга, на них запечатлевались поцелуи распутника и следы его костлявых пальцев, его язык не пропустил ни одно отверстие; скоро он кончил и продолжил обход с тем счастливым спокойствием, которое дается порочным людям. Жюстина, одетая в платье послушницы, предстала еще краше перед своим мучителем; он приказал ей следовать за ним в другие помещения. В комнате, где жили содомитки, его возбудила одна из девиц.
      - Оголи-ка ее, - буркнул он Викторине. Директриса исполнила приказание. На сей раз предметом его вожделения стала крупная восемнадцатилетняя девушка, прекрасная как весна. Самый великолепный зад на свете, самый белоснежный и самый круглый, тотчас оказался в распоряжении развратника, который пожелал, чтобы ему помогала Жюстина; несчастная приступила к своим обязанностям с великой неохотой и неловкостью, ее подруги быстро научили ее, и ее руки, наконец, привели в боевое положение член, который совсем недавно осквернил ее прелести; потом ей подсказали, что она должна подвести его к отверстию, которое он будет пробивать, она подчинилась, орудие проникло внутрь, и монах принялся сосредоточенно работать тазом, но в продолжение операции захотел лобзать ягодицы Жюстины; остальные наложницы приняли соответствующие позы, глаза настоятеля засверкали, казалось, он вот-вот закончит акт, и он действительно закончил его, правда, воздержавшись от оргазма.
      - Довольно, - заявил он, приподнимаясь, - нынче вечером у меня много дел. - И добавил, обращаясь к Жюстине: - Я очень доволен вашей попкой и часто буду сношать ее; вы же будьте послушной и умной девочкой - это единственный способ надолго остаться в этом доме.
      И распутник вышел, взяв с собой двух тридцатилетних женщин, которых он уводил на обед к директрисе и которые, согласно утреннему распоряжению, не присутствовали за общим столом.
      - Что он будет делать с этими созданиями? - спросила Жюстина у Омфалы.
      - Будет с ними пьянствовать. Это профессиональные блудницы, такие же распутные, как и он; они живут здесь лет двадцать и переняли все нравы и обычаи этих негодяев. Ты увидишь, что они вернутся пьяные и покрытые синяками, которыми наградит их это чудовище во время своей трапезы.
      - Неужели и после этого он собирается развлекаться? - продолжала Жюстина.
      - Вполне возможно, что после обеда он пойдет в мужской сераль, где ему подадут еще несколько жертв, и, уж конечно, он, возомнив себя женщиной, получит удовольствие от пяти или шести юношей.
      - О, какой ужасный человек!
      - Ты не все еще видела: надо пожить вместе с ними столько, сколько живу я, чтобы в полной мере оценить их.
      Остаток дня прошел без событий. На ужин Жюстину не назначили.
      - В таком случае, - сказала ей Омфала, - надо пойти к Викторине: ты помнишь, о чем был разговор утром, поэтому, поскольку ты свободна, воспользуемся моментом.
      - Ага, вот и вы! - улыбнулась директриса, когда Жюстина вошла.
      - Да, мадам, - ответила Омфала.- Она помнит, что вы пожелали видеть ее сегодня вечером, и поспешила исполнить ваше желание.
      - Прекрасно, - сказала Викторина. - Ты тоже оставайся, Омфала. Я буду возбуждаться с твоей помощью, - продолжала лесбиянка, - пока эта красивая девочка ублажает меня; мы позовем парочку юнцов, поужинаем впятером и повеселимся на славу. На первый же звук колокольчика появилось два очаровательных копьеносца двадцати и двадцати двух лет, и Викторина, после того, как добрую четверть часа ласкала, целовала, обсасывала каждого, заявила:
      - Я отдаю вам, Августин и Нарцисс, этих двух красавиц, и вы вместе с ними устроите спектакль, достаточно возбуждающий, чтобы пробудить меня от летаргии, в которой я нахожусь уже несколько дней.
      Пылкие любовники не заставили просить себя дважды. Тот, что помоложе, овладел Жюстиной, другой Омфалой, и благодаря их искусству менее, чем за полчаса, перед взором лесбиянки предстали, несколько самых разных сцен, а она, распаляясь все более и более, в конце концов присоединилась к участникам спектакля. После этого дела приняли более серьезный оборот: все усилия направились на Викторину, все служило тому, чтобы увеличить температуру ее экстаза. Блудница, обнаженная, сношаемая и спереди и сзади, наслаждалась изысканным способом, который заключался в том, что она лобзала одновременно и задний проход Омфалы и вагину Жюстины.
      - Погодите, - неожиданно сказала она, беря в руку искусственный фаллос, - мне надоела пассивная роль, я хочу поработать сама.
      С этими словами распутница вонзила инструмент во влагалище Жюстины и заставила старшего юношу сношать нашу сироту в зад, сама же, возжелав испытать такое же ощущение, вставила в свой анус оставшийся член и прижалась влагалищем к губам Омфалы.
      - О сладкая дева! - вскричала через несколько минут директриса. - Как приятно сношать тебя! О черт меня побери, как хотелось бы мне быть мужчиной! Целуй меня, мой ангел, целуй меня крепче, сучка! Я кончаю...
      И бедная Жюстина поспешила исполнить приказание, хотя так и не смогла преодолеть отвращение и заглушить в себе угрызения. Между тем Викторина, пресыщенная Викторина, не сдержала слова: природа, бессильная в данном случае, отказала ей в своих милостях и вынудила ее предаться новым мерзостям. Злодейка перевернула Жюстину и овладела ею сзади, продолжая принимать в свои потроха юношеский член. Опять ничего у нее не получилось, тогда она стала содомировать другого юношу и лизать -ягодицы Жюстины, а Омфале было ведено возбуждать бедняжке клитор, чтобы ускорить извержение, которое должно было наполнить Викторину радостью и, возможно, довершить ее собственную кульминацию. И эта уловка увенчалась успехом. Жюстина извергнулась помимо своей воли, Викторина самозабвенно сосала ее, трепеща как вакханка и еще сильнее прочищая юноше зад, в то же время как другой вставлял ей свой орган то во влагалище, то в задний проход, и вот распутница, купаясь в волнах удовольствия, сбросила свое семя с криками, ругательствами и конвульсиями, вполне достойными такой либертины, как она.
      Все сели за стол; в продолжение всего ужина Викторина брала в рот только кусочки, откусанные белыми зубками нашей героини, и когда она их жевала, Омфала ласкала ей клитор.
      - Я люблю совмещать оба этих удовольствия, - приговаривала она, - и не знаю других, которые так бы сочетались друг с другом.
      Она подливала Жюстине шампанского, заставляла ее пить и пыталась извлечь из потрясения этой девочки то, чего ей никак не удавалось вырвать из ее разума. Однако Жюстина оставалась непоколебимой, и Викторина, видя, что та и после ужина не реагирует на ее натиск, отправила несчастную спать, с досадой объявив, что такое поведение вряд ли сделает ее пребывание в монастыре более легким.
      - Что ж, мадам, - сказала Жюстина перед уходом, - я буду страдать, потому что рождена для этого; я буду исполнять мое предназначение столько, сколько угодно небу держать меня на этом свете. Но я никогда не оскорблю Всевышнего, и эта утешительная мысль сделает мои страдания не столь тяжелыми.
      На ночь директриса оставила при себе Омфалу и обоих юношей. Наутро Жюстина узнала, какие ужасы она бы испытала, если бы ее не выпроводили.
      - Мне пришлось вытерпеть их вместо тебя, - сказала Омфала, но, к счастью, привычка намного облегчает подобные обязанности, и мне приятно думать, что я избавила тебя от стольких гнусностей.
      Следующий день был кануном того дня, на который назначалась церемония реформации. Появился Антонин, и начался обычный утренний ритуал; Жюстину сотрясал страх: неужели ее сдержанное поведение за ужином у директрисы сделает ее жертвой нынешней реформации? Она рассердила эту ужасную женщину, она успела узнать, чем это грозит: разве это не было достаточной причиной бояться? Однако безразличный вид Антонина ее успокоил - он едва взглянул на нее. Закончив обход, Антонин назвал Ирис: это была великолепно сложенная сорокалетняя женщина, живущая в доме тридцать два года.
      - Ложись, - приказал ей Антонин, - я должен прочистить тебе влагалище, только меня надо возбудить, чтобы я смог проникнуть туда, - добавил гнусный сатир.
      Присутствующие поспешили ему на помощь, и негодяй вошел внутрь.
      - Вот так, шлюха! - прорычал он, совокупляясь. - Прими мой прощальный привет. - Когда же он увидел, что все вокруг вздрогнули, а несчастная женщина близка к обмороку, на нее посыпались сильные удары. - Ты что, не слышишь меня, тварь? Не поняла, что общество решило реформировать тебя? Я пришел за тем, чтобы послезавтра тебя уже не было на свете... Если я сношаю тебя сейчас, потаскуха поганая, так лишь для того, чтобы ты унесла мою сперму с собой в ад и чтобы фурии намазали моим семенем свои влагалища, а я бы и их прочистил с великим удовольствием, если бы до них добрался. Давай же, кончай, шлюха, по-моему я достаточно приласкал тебя и подготовил к экстазу...
      Но Ирис больше ничего не слышала: она потеряла сознание и не шевелилась. В таком состоянии находилась она, когда злодей дошел до порога крайнего восторга. Извергаясь, он искусал ей груди в надежде, привести ее в чувство, но все было напрасно, и насладившись бесчувственной жертвой, варвар имел жестокость бросить ее в подземелье, где ей предстояло провести последние и самые мучительные часы своей жизни.